Музыка Гебридов

Часть первая. Немой мальчик и мёртвая девочка

Глава 1. Восстание

Эта весна оказалась самой тяжёлой для большой семьи, проживавшей когда-то на юге графства Банфшир. Кровавые восстания и стычки представителей древних кланов после давнишней «Славной революции»[1] будто бы и вовсе не прекращались. Всё время приходилось куда-то переезжать. Повозки, нагруженные домашним барахлом, со скрипом колесили с севера на юг, и так ещё очень долго: через Пертширские горы, через Ланаркшир и его голые равнины, прямиком в Англию. Сюда, где вот-вот вспыхнет очередная бойня, смысла которой уже многие не понимали. Разве что самые убеждённые якобиты[2] и ярые последователи семьи Стюартов.

Одними из таких последователей и оказалась кочующая шотландская семья – жители горных Хайленд, чей отец и глава по своему упрямству, а вовсе не глупости, потащил за собой в это утомительное путешествие беременную жену и двух маленьких дочек. Однако и супруга его сама не желала оставаться дома, вдали от мужа. Так уж крепко любила. Даже несмотря на своё положение, вместе с дочерьми она отправилась в дорогу, настаивая быть рядом с мужем, когда родится их третий ребёнок, а он – её храбрый и сильный воин – победит в последней битве и погонит англичан прочь с шотландских земель, с их жадностью и мерзкими, чуждыми убеждениями.

Они оба тогда ещё не знали, чем закончится их глубокая привязанность друг к другу, и какой жестокий приговор они подпишут своим детям.

Маленькой Амелии тогда было восемь, а её сестрёнке – всего пять лет. Они и не понимали, почему приходится вечно куда-то собираться, торопиться. Зато знали, отчего нельзя играть за пределами их лагеря, в лесах или у речки. Амелии нравилась природа в Эдинбурге, хотя она и скучала по северной гористой местности, но там солнце редко грело в полную силу, и ещё реже встречались такие изумительные цветочные поля. Она расстраивалась, когда раздражённая мать запрещала ей свободно гулять по округе. Но Амелия уже многое усвоила. Она слышала выстрелы, и людские крики вдали, даже пушечный грохот. Глядя на то, с каким упоением отец бросался в очередную битву, она думала, какой он далёкий для её восприятия, но зато какой храбрый.

– Будешь такой же смелой и сильной, как твой папа, – любила повторять её матушка. – Ты так на него похожа! Иногда это даже пугает меня.

Лето проходило почти обыденно, кочующая семья оставалась в огромном древнем замке их родни из клана Кэмпбелл, где ожидала прибавления и возвращения отца с поля боя. И он вернулся. Израненный, с головы до ног в крови убитых им англичан… и поверженный.

Та судьбоносная ночь навсегда отложилась в мыслях Амелии ярким багровым пятном. Всю сознательную жизнь она будет преследуема кошмарами, навеянными теми ужасными событиями. Они появились из ниоткуда, словно демоны из Преисподней. Подступили к замку, едва укреплённому, атаковали и взяли его штурмом, почти не встретив сопротивления. Нескольких мужчин тут же изрубили, прислугу и детей взяли в плен, кто не сопротивлялся. Иных же без колебаний вырезали.

Её мать только что разрешилась от бремени. И в муках и крови появился на свет её братик, которого назвали Джоном, в честь отца. Но сейчас, из маленького окошка детской спальни Амелия наблюдала, как во внутреннем дворе полегли их немногочисленные защитники, видела группу англичан, выкрикивавших ругательства и призывы сдаться. Она слышала визг молодой служанки, с которой они ещё вчера пекли пирог на кухне, в подвале. Крик этот оборвался так резко и страшно… Амелия поняла, что сама вот-вот умрёт.

Замок Кэмпбеллов горел. Повсюду царила паника и хаос, в котором

перепуганная и раскрасневшаяся Магдалена – нянька девочек не иначе, как с Божьей помощью, сумела вывести детей через боевой ход на парапет крепостной стены. Она неустанно повторяла сёстрам держаться за руки так крепко, пусть даже больно станет, но они не должны отпускать друг друга. Амелия к тому времени была бледна, словно труп, и дрожала после увиденного. Несколько минут назад, пробегая по захваченному замку, она вдруг встала, как вкопанная, напротив распахнутой двери спальни её родителей. Она смотрела, как солдаты казнили её мать, так и не сумевшую подняться с постели после родов. Где-то в глубине комнаты кричал маленький Джон. Амелия уже не видела, что сделалось с ним – Магдалена больно схватила её за руку и потащила прочь от кровавой сцены.

Снаружи ветер бил в лицо, разметав её длинные рыжие волосы. Они липли к влажным от слёз щекам, но Амелия не могла позволить себе рыданий. Она впала в такой глубокий ступор, что Магдалене пришлось пару раз шлёпнуть девочку по щекам, да со всей силы.

– Очнись, дитя, приди же в себя! – кричала молодая женщина, похожая сейчас на дикую лесную ведьму.

Где-то позади стены остались несколько десятков поверженных якобитов, родственники и приятели, которых Амелия уже никогда не увидит. И красивая черноволосая мама, певшая когда-то колыбельные своим редко ласковым, но таким чарующим голосом! Этот голос превратился в хриплый предсмертный крик – теперь единственное, что запомнит девочка о своей матери.

Недолго металась по парапету испуганная Магдалена. Некуда было деваться. Единственный выход – прыгать вниз, в неглубокое болото. Ибо позади – пламя и кровь. Смерть.

– Я возьму твою сестрёнку, слышишь? И первая прыгну! А ты смотри на меня, как только крикну снизу, тут же прыгай за мной! – говорила нянька, дыша Амелии в лицо, пытаясь достучаться до её затуманенного сознания.

Через несколько мгновений за стену, совсем близко от них, рухнули горящие деревянные леса, и несчастная Магдалена с ребёнком на руках в испуге и шоке почти свалилась с парапета. Несколько досок упали сверху на Амелию, едва её не придавив. Очнулась она, лишь ощутив, как пылает кожа на левой руке.

Много позже она даже не сумеет вспомнить, как ей удалось не остаться на той стене, не погибнуть там. Как она выползла из-под пламени, выдернув прижатую углями руку, и как прыгнула вниз, в темноту – она уже не запомнит. Медленно, но верно её детский разум отторгнет и эти жуткие воспоминания.

Несчастная Магда ушиблась сильно при падении, но маленькая Сара в её руках не пострадала. Она лишь беспрерывно плакала и звала маму. Теперь они втроём выбирались из болота под стеной, наверх, к холмам. Но, не преодолев и шестидесяти футов, они угодили в ловушку. Молодую женщину повалил на землю англичанин, ударил по лицу, не глядя даже на девочку, которую та прижимала к себе. Второй солдат подхватил Амелию сзади и поднял над землёй.

Перепуганная, она увидела, как нянька умоляла не трогать её и детей. Англичанин хватал ревущую Сару, пытаясь разделить их, и вот тогда Амелия поняла вдруг, что страх уступил место её ярости. Она дёрнулась, наступив на ноги солдату, затем ударила его со всей силы по промежности, воспользовалась моментом и рванулась к сестрёнке. С диким криком она бросилась на англичанина, однако ему хватило и одного удара прикладом штыка, чтобы свалить ребёнка с ног.

И вот тогда нечто огромное, в лохмотьях и окровавленное, кинулось на англичан со стороны полыхающего моста над болотом. Магдалена поднялась с земли, прижала обеих девочек к себе, да так и стояла, пока высокий мужчина в килте расправлялся со своими врагами. Когда второй англичанин с хриплым вздохом упал на землю, Амелия пригляделась и узнала отца. Он был похож на огромного раненого зверя, перепачканного в крови и грязи, а лицо его было чёрным от дыма и копоти.

Как и прежде, Амелия кинулась к нему в объятья, и ей было всё равно, что чужая кровь останется на её одежде, на её лице. Дрожащей рукой Джон гладил по непокрытой голове свою дочь, а сам глядел на Магдалену.

– Живее уходите отсюда, пока другие не добрались. Забери девочек, Магда!

Уведи их на северо-запад, там вас будет ждать мой человек, у излучины реки…

Силы его покидали, даже говорил он с трудом, и, пока маленькая Амелия слёзно умоляла отца пойти с ними, нянька глядела на него и понимала: её господин уже не жилец. Тело его было изрезано и истыкано английскими штыками.

Упав на колени, Джон крепко взял лицо дочери в свои перепачканные ладони и твёрдо, как только мог, произнёс:

– Амелия… свет мой, жизнь моя! Я обрёк нашу семью на эти муки, и я жизнью отвечу за этот грех! Следуй за Магдаленой, защищай сестру! Нет, нет, не умоляй меня и не плачь! Когда-нибудь ты простишь своего отца, но сейчас пути наши расходятся, – и он погладил её по грязной щеке пальцами. – Будь сильной и смелой, и никогда, слышишь, никогда не забывай свой клан! Помни, кто ты, и чему я учил тебя! Даже если целый мир скажет, что это не ты, повернись к ним лицом и твёрдо произнеси своё имя!

Его тяжёлое горячее дыхание коснулось её кожи, когда Джон поцеловал девочку в лоб.

– Наша семья не исчезнет, пока вы с сестрой живы, – и он поднялся на ноги, подобрав с земли окровавленный меч. – Прощай, дочь!

Каждый раз, вспоминая отца, Амелия будет ощущать запах палёной плоти и видеть перед собой его рыжие волосы, такие же, как у неё.

У излучины мелкой речки их действительно встретил незнакомец. Похожий на бродягу, одетый в обноски и старый плащ, он, тем не менее, на лицо был ухожен и брит, говорил чётко и грамотно. Увидев спускающуюся с холма Магду, мужчина помахал ей фонарём в руке.

– Больше никого? – спросил он, когда женщина оказалась рядом. – Джон говорил, что его жена… А впрочем, не важно. Вижу, вам всем досталось. Да, я слыхал звуки резни. Это ужасно.

– Чего же вы тогда не подоспели на помощь? – запричитала Магдалена; они уже двинулись через реку по направлению к Линлитгоу.

– Кто? Я? Один да против англичан? Я не самоубийца, барышня! К тому же, это не моя война.

Магда только ахнула во тьму ночи:

– Да вы последователь курфюрста[3]!

– Тс-с-с, барышня! Я не являюсь последователем кого бы то ни было! Ваш господин, Да успокоит Господь его душу, однажды помог мне перевести по морю важный груз. Вот отчего я сейчас здесь, с вами, и веду вас окольными путями до безопасного места.

Амелия держала за ручку сестру и тихонько шла позади. Она не вникала во взрослый разговор, но одно всё же отложилось в её мозгу об этом странном незнакомце. То был бандит и контрабандист, с которым Джон повстречался както в заливе Ферт-оф-Клайд. Дабы вернуть долг за услуги, он должен доставить

дочерей Джона невредимыми к родственнику, живущему в графстве Форфаршир. Тот уже ждёт девочек в своём замке.

Всю дорогу до деревни Магдалена причитала о том, что произошло, поминала погибших и проклинала англичан. Успела также пожаловаться на свою несчастную судьбу. Даже бедняге контрабандисту досталось, но он терпел её стоны и вздохи, как мог.

В таверне «Милнаторт» им удалось перевести дух и поесть. Маленькая Сара набросилась на жареную рыбу, словно не ела всю жизнь. Её сестре же кусок в горло не лез, так что Амелия просто пододвинула к ней свою порцию и продолжила осматривать душное пустое помещение дешёвого заведения, в которое их привёл незнакомец.

Амелия рассеяно слушала утешения няньки, изо всех сил стараясь не упасть лицом на стол, так сильно она вымоталась и устала. Маленькая Сара уже посапывала на скамье рядом. Пока бандит снаружи договаривался о перевозке беглянок, прошли часы, рассвет уже алел над равниной, но не его Амелия видела в мутном окне таверны. Она видела озлобленные лица солдат в свете пылающего огня, и кровавое месиво, стекающее на камни под ногами; толпы чужих людей, похожих на чудовищ и отобравших у неё всё, что она так любила; свою мать, изрезанную на огромной постели, и новорождённого братика, захлёбывающегося собственным криком…

Магдалена потрепала девочку по плечу, велела надеть плащ и выйти к большой повозке, ожидавшей во дворе. Контрабандист принёс спящую Сару на руках и осторожно уложил на скамью подвода, притом заботливо укрыв её потрёпанным покрывалом. Няньке он дал лишь несколько полезных наставлений, уверив, что кучер не подведёт и вскоре доставит их в Форфар. Благодарных слов он, разумеется, не ждал, поэтому быстро попрощался, шлёпнул одну из лошадей по крупу, и повозка тронулась. Амелия никогда больше не видела его, но навсегда запомнила эту поразительную манерность и чуткость человека вне закона, человека свободного жить, как он сам хочет.

Часа три спустя, уже совсем близко к владениям графа Гилли, повозке преградили дорогу двое всадников. Они не выглядели угрожающе, так что Магдалена, перекинувшись парой фраз с кучером, сама вышла к ним навстречу. Амелия сидела, навострив уши, но поняла лишь, что разговор неожиданно зашёл на гаэльском, причём на повышенных тонах. Девочка спокойно закрыла глаза, услыхав приближающиеся шаги, и лишь крепче прижала к себе спящую Сару. Но шторка позади медленно приоткрылась, то была Магдалена. Её тихий голос зазвучал твёрдо, но даже она не могла скрыть за этой решимостью печаль:

– Эти люди – родня твоей матери из клана Синклер. Говорят, что хотят забрать Сару с собой, на север, и там воспитать, пока не подрастёт. Знаю, как это далеко, но я согласна с ними. Вам нужно разделиться, Амелия. Дабы сбить со следа людей герцога.

Девочка взглянула на младшую сестру, такую умиротворённую и хорошенькую, шумно выдохнула и снова на няньку. Амелия нахмурилась.

– Якобитам пришёл конец, девочка! – прошипела Магда настойчиво. – Последователям Стюартов грозит смерть! Если не послушаемся, нам уготована та же участь, что и твоему отцу! Пойми же, наконец, чем скорее вы затеряетесь среди родни, тем больше шансы, что курфюрст вас не отыщет. Пока не утихнут страсти, вам придётся разделиться.

Сердце Амелии обливалось кровью, когда Синклеры забирали Сару из её рук. Ребёнок спал так крепко, что ничего не заметил. Амелию душили слёзы, но ещё пуще ощущалась неведомая прежде ярость, клокочущая в душе этого одинокого ребёнка. Меньше, чем за день, она лишилась всего, что было ей дорого. Она окунулась с головой в кошмар, который перевернул её сознание и навсегда изменил саму её суть.

– Ты теперь Амелия Сенджен Гилли, девочка. Слышишь меня? – всё повторяла Магдалена, поправляя волосы, выбившиеся из-под чепца. – Ты – племянница графа Гилли из Форфаршира. Забудь прежнее своё имя, забудь свой клан, забудь идеи отца!

Она, конечно, слышала свою няню, но в голове у неё звучал только голос Джона и его посмертный наказ.

День обещал быть по-осеннему пасмурным, дождливым. И вот, из густого утреннего тумана выросли серые стены замка Гилли и высокий донжон – внутренняя башня. На ослабевших ногах, с ноющей болью в руке от ожога, Амелия выбралась из повозки и подняла голову к стенам, за которыми её приговорили провести остаток этой никчёмной жизни, вдали от родных земель Хайленд.

Примечание к части

[1] государственный переворот 1688 года в Англии, в результате которого былсвергнут король Яков II Стюарт.

[1] сторонники изгнанного в 1688 году английского короля Якова II и егопотомков.

[2] (нем. Kurfürst) – в Священной Римской империи – имперский князь.

Глава 2. Мёртвая девочка

Осматривая богатое, но отнюдь не новое убранство в главном зале замка Гилли, Амелия отметила про себя, что здесь гораздо мрачнее, чем дома. Мрачнее даже, чем в сожжённом англичанами замке, где в руинах, среди тел других якобитов, сейчас лежат её родители. Тут явно не хватало света, и не то, чтобы хозяева были чванливы или чересчур экономны, просто к гостям не привыкли.

– С тех пор, как занемогла графиня Гилли, здесь не жалуют шум или баловство.

Фонари не зажигают даже в подвалах и верхних коридорах, – поясняла Магдалена, пока они с воспитанницей ожидали хозяина перед потухшим камином. – Графиня не слишком благосклонна к детям, поэтому старайся не попадаться ей на глаза. Не заговаривай с ней первая, не докучай и не пререкайся.

Амелия тихо, про себя, всё больше не любила это место, напоминавшее ей гигантскую каменную древность, холодную и чужую. Прислугу было не заметить. Они прятались по тёмным уголкам, молчаливо исполняя свои будничные обязанности. Эдакие невидимые призраки.

Через несколько минут подали чай – горячий и горький, но Амелия терпеливо выпила свою чашку. Верхнюю одежду у неё и няни сразу забрали. Ещё немного времени спустя позвали, наконец, пройти наверх – в кабинет хозяина; их провели по широкой парадной лестнице. Магда старалась улыбаться, разглядывая старинные портреты на стенах. Амелия же шла, опустив голову: считала ступени и рассматривала багровое ковровое покрытие, отмечая его новизну.

Их проводили до нужных дверей – массивных, тяжёлых, как в склепе, но в комнату Амелия вошла одна и сразу же ощутила приторный запах старой бумаги. Горький миндаль и сладковатый цветочный аромат, не иначе. Кабинет казался небольшим из-за обилия книжных полок, однако они же представляли собой миниатюрный комнатный лабиринт, уходящий куда-то налево от дверей. Амелия наскоро огляделась: книгами полки были забиты до самого потолка; на стенах несколько свечных наборов, парочка фонарей возле двух зашторенных окон и с правой стороны – огромный дубовый стол, за которым её и встретил хозяин замка.

Первое впечатление о Джеймсе Гилли, графе Монтро, у Амелии получилось несколько скомканным. По крайней мере он вполне удовлетворил её внешними данными: лицо загорелое, суровое, со множеством морщинок, и тем не менее они не делали его старше его сорока с лишним лет; подтянутый и крепкий, он в полной мере олицетворял собой пример великолепного военного. Граф являлся одним из любимчиков короля Георга, и всё из-за его боевых заслуг и умения вести дипломатические диалоги. Поговаривали даже, что курфюрст задолжал графу крупную сумму, которую проиграл в дружеской партии в карты, а из-за имевшегося долга даровал ему многочисленные титулы, жалования и благосклонно сносил некоторые прихоти матёрого генерала.

Впрочем, всё, что знала Амелия о политике в ту минуту – это ненависть короля к якобитам, его вину в смерти родителей и братика, и то, что граф Монтро ничего не предпринял для их спасения.

Джеймс Гилли не прервал занятия письмом, даже подняв на девочку свои тёмные карие глаза. Ему хватило и пары мгновений, затем он снова опустил голову к черновикам. Амелии он казался каким-то жутким чернокнижником, корпевшим над магическими заклинаниями в его маленькой пугающей каморке.

– Знаю, что ты думаешь обо мне, дитя, – произнёс он голосом твёрдым и суровым. – Родной дядя, а защитить твоих близких не смог. Ненавидишь меня, а?

Девочка молчала, иногда отводя глаза в сторону. Её пальцы нервно крутили ткань дорожного платья.

– Вижу, что в тебе бурлит ненависть. По глазам твоим вижу. Тёмный малахит. Так их все называли. Тебе говорили, как ты похожа на отца? Те же волосы, словно разгоревшееся пламя. Да-а-а, женщины любили моего брата.

Скривив полные губы, он вдруг замолчал, и так прошли минуты, пока граф не отложил в сторону гусиное перо, выпрямился и обратился к Амелии:

– Я скажу тебе это лишь раз, дитя, и никогда более. Верить мне или нет – будешь решать сама. Ты выжила в бойне, и теперь стоишь здесь, передо мной, с ожогом на руке, готовая вот-вот свалиться на пол от усталости. Но ты стоишь. А это значит, что ты упрямая, сильная и довольно разумная для своих лет. Полагаю, Джон хорошо тебя воспитал, отдаю ему должное.

Амелия действительно безумно вымоталась, но старалась ничем себя не выдать. Однако её дядя будто видел девочку насквозь. Она тоже отдала ему должное.

– Итак, скажу лишь раз, постарайся запомнить. Я не вмешивался в конфликт кланов и короля не только из-за своих военных и политических связей, – Джеймс вздохнул и потёр пальцами глаза. – Герцог уговаривал меня участвовать в подавлении восстания, но я отказался. Любой другой на моём месте за это поплатился бы, но король понял и оставил меня в покое. Об этом знал и мой брат. Он сам просил не вступать в конфликт, просил удерживать мои позиции здесь, дома, чтобы, в случае его поражения и смерти, я мог бы защитить тебя и твою сестру. Мне жаль, что Сара не с тобой, но уверяю тебя, Амелия, что Синклеры – люди верные и хорошие. Они о ней позаботятся. И ты сможешь увидеть её, как только представится возможность.

Когда он произнёс её имя, мягко, почти сочувствующе, девочка вздрогнула, задев правой рукой ожог. Джеймс это заметил. Он поднялся из-за стола, подошёл к ней и осторожно взял её левую ладонь в свои пальцы.

– Ничего страшного. У меня имеется обширный склад лекарств и мазей. Вылечим твою руку, даже шрамов не останется.

Они посмотрели друг другу в глаза, и граф улыбнулся. Он думал о своём упрямом младшем брате и как сильно будет по нему скучать, несмотря на все их бывшие разногласия. В утешение ему досталась старшая племянница. Амелия думала, что этот человек – совсем не её отец. Ей же в утешение не досталось ничего, кроме собственной жизни.

Он сам проводил её к няньке, дал остальной прислуге указания позаботиться о ребёнке и всем сообщил, что его племянница здесь отныне – не меньше хозяйка замка, чем он сам. Амелия удивилась, но виду не подала. Слишком устала.

Следующие три дня она только и делала, что спала, ела и отдыхала в своей новой детской, расположенной недалеко от главной хозяйской спальни. Её купали, причёсывали, Магдалена позаботилась о новом гардеробе и даже успела обустроить учебный уголок в одном из самых больших залов. Молодая женщина чувствовала себя гораздо лучше, больше не причитала и была вполне довольна новыми хозяевами.

В первые дни своего пребывания в замке им так и не удалось познакомиться с графиней Гилли.

***

Чаще всего Магдалена сама будила Амелию, не позволяя девочке проспать ранний завтрак. В это время обычно завтракала только прислуга замка, спал даже хозяин. Распорядок дня у племянницы графа был строгим, дабы приучить ребёнка к ответственности и дисциплине. Здесь и Магдалена, и сам граф охотно сходились во мнении, что Амелию стоит поскорее отвлечь от недавних кровавых событий. Нагрузить её учёбой, уроками, постараться не дать ей впасть в уныние. Поначалу она действительно была послушной, и даже прилежно училась, но, чем скорее приближалось лето, тем меньше девочка желала растрачивать время в душных комнатах замка.

Она была одна, ни с кем не делилась своими личными переживаниями и расстройствами. Несмотря на то, что дядя оказался весьма чутким и добродушным человеком, она не хотела сближаться с ним. Не ощущала в нём родственника, словно он так и остался чужим.

Амелия не любила сверстников, сторонилась детей, предпочитала уединение. Всё чаще её тянуло на северо-запад, в сторону родных гор Хайленд. Наблюдая порой за тем, как Амелия обучается верховой езде, то и дело сильнее натягивая поводья и порываясь умчаться прочь со двора, Джеймс Гилли качал головой и вздыхал.

– В ней течёт кровь её матери, кровь древних викингов, датских конунгов, – любил рассказывать граф своим редким гостям, с которыми знакомил племянницу. – Жгучая, горячая кровь. Сам не знаю, гордиться ли мне, бояться ли? Не представляю, что станет с этим ребёнком, если она никогда не забудет пережитый кошмар. Если б я мог воспитать её, как это делал Джон, она могла бы стать королевой!

Для Джеймса её маленькие «королевские» шалости девятилетнего ребёнка были пустяковыми. Для суровой Магдалены эти же шалости едва ли не приравнивались к греху. Суеверная и педантичная католичка, она за свои двадцать шесть лет повидала многое, и лишь чудом ей повезло попасть в семью, где её убеждения не притесняли, а поддерживали. Из двух сестёр больше всего она привязалась к Амелии, воспитывала её с рождения и старалась делать это, как ей казалось, по наставлениям Христа. И никто в замке Гилли не знал, что Синклеры собирались забрать старшую дочь Джона, а Магдалена переубедила их. Она не представляла своей жизни без этой молчаливой и упрямой девочки, из которой желала вырастить набожную и благовоспитанную леди. Будто бы это тяжелейшее испытание, выпавшее на её долю, благословлено Свыше.

Но воспитывать Амелию Гилли было делом непростым.

В то пасмурное майское утро субботы Магдалена, как и всегда, вошла в детскую спаленку и раздвинула шторы. Ещё и солнце не поднялось, а нянька готовилась строить грандиозные планы на день. Едва она повернулась к постели, тут же ахнула. Амелия снова опередила её, аккуратно заправленная кровать пустовала.

– Опять сбежала, мелкая негодница! – и Магда со злости швырнула с подоконника подушку.

Амелия была уже далеко. Любимую лошадь она вывела без всяких препятствий, большинство обитателей замка ещё спали. Больше всего Амелия мечтала отправиться в Пертшир, в горы, и затеряться там, среди серых скал, укутанных туманами. Но, не проехав и полчаса верхом по голой жёлтой равнине и пустым полям, остановилась у южной стороны озера Форфар. Здесь она спешилась, сняв плащ, да так и села на поваленный ствол, возле травяного берега в своём домашнем платьице, подвязанном за пояс.

Гладь воды оказалась спокойной, ветра не было. И словно весь мир затих. Амелия вдруг решила, что не будет смысла в её побеге. В одиночку она, возможно, умрёт где-нибудь по дороге, умрёт, если её не отыщут раньше и вернут назад. Поехать за сестрой? И что же потом? Не подвергать же маленькую Сару опасности. Исходя из нескольких писем, отправленных Синклерами, с ней всё хорошо и живёт она, как самый обыкновенный счастливый ребёнок.

«Жаль, мне не шесть лет», – размышляла девочка. – «Ничто бы меня не заботило, ничто не тревожило». Она так и не додумалась, почему слишком скоро стала взрослой. Не позаботясь даже о том, сколько воды начерпала в ботинки, она прошла к иссушенным деревьям, растущим над озером, забралась повыше и просидела там, пока ветка под ней не обломалась, и Амелия упала в воду. Всплывать она не планировала, хотела узнать, что будет дальше. Только вот её безобидное самоубийство всё-таки не удалось. Здесь оказалось слишком мелко, чтобы утонуть. Над водой теперь торчала только её голова. Затем Амелия поднялась, оглядела себя и, плюнув в сторону, поплелась назад, к берегу.

«Завтра, может быть», – решила она раздражённо. – «Завтра найду лужицу поглубже».

Вернулась она тем же путём, что и уехала. Только теперь у въезда в конюшни её ожидала покрасневшая от злости Магдалена. Пробудившийся от громких криков граф наблюдал за очередной воспитательной сценой из окна. Позже он хохотал до слёз, словно сумасшедший, глядя на то, как мокрая с головы до пят племянница уворачивается и бегает по всему двору от подзатыльников рассвирепевшей няньки.

Его графиня тоже следила за этим грандиозным возвращением из окна своей спальни. Немощная и больная, она ненавидела всё, что излучало жизнь, в особенности детей. Потеря собственного наследника много лет назад навсегда отвратила её от них. С тех же пор и её отношения с мужем испортились. А теперь, ощущая преждевременное прикосновение смерти на своём плече, она отгородилась ото всех, не желая подпускать к себе ни свет, ни радость. Её супруг в последние месяцы был чересчур светел и радостен. И она ненавидела его за это. Ненавидела Амелию за то, что та стала для него кем-то ближе, чем просто дочерью умершего брата. Ненависть эта росла и крепла с каждой минутой.

Вечером того же дня Джеймс Гилли отыскал девочку в библиотеке. Амелия спала в глубоком кресле; на коленях лежал раскрытый том «Робинзон Крузо». Усмехнувшись, граф погладил ребёнка по голове и, припомнив вдруг Аристотеля, тихо сказал:

– Приключение того стоит.

***

В октябре всё чаще бушевали грозы. С восточного побережья острова ветра пригоняли нестерпимые для равнины бури. Казалось, после сухого и скучного лета природа отыгрывалась в полную силу. Бывало, что Амелия просиживала на окне, в спальне, по нескольку часов, отложив учебник в сторону и глядя, как за стенами дождь заливает холмы, как молнии бьют в землю где-то на фоне темнеющего горизонта.

В одну из таких ночей Джеймс Гилли отсутствовал дома. Дела вынуждали его отправиться в Эдинбург, где он оставался несколько недель, а за домашними заботами оставил своего управляющего. Амелия хандрила всё чаще, поскольку без дяди власть Магдалены над нею значительно увеличилась. Никто больше не терпел её незапланированные прогулки, к тому же Джеймс иногда брал племянницу с собой на охоту, и это занятие хоть как-то отвлекало её и сближало с ним. А теперь он снова уехал, и развлечения закончились.

Магда допоздна заставляла девочку корпеть над трактатом какого-то бенедиктинского монаха, где рассказывалось о неоспоримом управлении мира исключительно Богом, о вечном существовании этого самого мира и, чёрт знает, о чём ещё, потому что Амелия терпеть не могла читать латынь, хотя иногда использовала крылатые выражения в своих спорах с Магдаленой, мысленно торжествуя, если нянька не могла их наскоро перевести.

Когда одновременно разбились два больших окна в главном зале и в общей столовой замка, весь штат прислуги бросился устранять причинённый природой ущерб. Амелия слышала споры и ругань с первого этажа, затем к многочисленным голосам присоединился и голос няни. Можно было ненадолго бросить учебник и забыть про католические замашки Магдалены.

Проходя по коридору, Амелия трогала бесчисленные полотна на стенах, двигала рамы картин, чтобы висели криво, переставляла на постаментах фигурки и сувениры из путешествий Джеймса, которыми он заполнил весь замок. Дверь хозяйской спальни оказалась приоткрыта, и девочка осторожно заглянула в комнату. Здесь, на постели из пуховых подушек, как призрак на бежевых одеялах, лежала графиня Гилли. За этот год они встретились один на один всего раз пять, не более. И каждый раз на лице этой немолодой увядающей женщины возникало жестокое презрение. Зависть клокотала в ней, так что инстинктивно Амелия это чувствовала. Все относились к девочке благосклонно, особенно нежно вёл себя дядя, к которому она успела привыкнуть. Но эта женщина, похожая на живой труп старухи, никогда не приветствовала её, не любила, и однажды для себя Амелия решила, что ненависть эта навсегда останется взаимной.

Она желала бы никогда с нею не встречаться, просто притвориться, что её не существует. Но в ту ночь Амелия осталась один на один со своей ненавистью. Когда графиня приподняла костлявую руку с постели и словно поманила её к себе, девочка отчего-то послушалась. Она приблизилась к постели. Во всей спальне горела единственная свеча у самого изголовья кровати.

Амелия глядела на женщину сверху. Так пристально она ещё никогда её не рассматривала. Волосы были редкие и сухие, под бледной кожей выступали вены, а глаза уже совсем потеряли свой былой цвет. Когда Амелия поняла, что не ощущает ничего, кроме отвращения, было уже поздно. Некуда отступать.

– Когда ты здесь появилась, он будто бы расцвел, – заговорила графиня Гилли, чуть наклонив голову в сторону ребёнка. – Я не дала ему детей, не дала счастья… Но он слишком благородный и правильный, чтобы избавиться от меня самостоятельно. Лучше бы он убил меня.

Девочка просто стояла рядом и молчала, пока женщина с трудом произносила слова:

– Я тебе так завидовала… ненавидела тебя… думала, что ты украла его у меня. Ты молодая… здоровая… и он любит тебя, – голос её сорвался на кашель, но вскоре и это прекратилось. – А что остаётся мне? Ты видишь, кто я теперь, и что со мной будет?

Амелия лишь скосила взгляд в сторону, оглядела постель, не сказала ни слова.

– В тебе он нашёл своё дитя. Даже своего проклятого брата нашёл… Но Бог им судья! Я так больше не могу. Не могу ощущать эту ненависть… Я хочу уйти в покое, понимаешь? Прими мою исповедь. Только ты сможешь…

И она сделала очередной тяжкий вдох, затем снова взглянула на девочку, чьё выражение лица совсем не изменилось. На глазах графини выступили слёзы.

– Твоё появление нанесло мне смертельный удар, дитя. Но я прощаю тебя.

Слышишь меня? Прощаю! И отпускаю свою ненависть… Простишь ли ты меня?

Ответа не было. Бесстрастное лицо Амелии будто превратилось в маску. Но щёки её пылали. От стыда ли, или потому, что здесь было слишком душно?

– Прости меня. Прости… Прости меня… – повторяла умирающая; она беззвучно плакала. – Ну же! Прости меня! Дай уйти! Позволь уйти спокойно!

Стиснув зубы, девочка стояла на месте и ждала. Она не шелохнулась, не дёрнулась даже. Она слышала, как графиня умоляла её «простить и отпустить», но с губ ребёнка не сорвалось ни звука.

За окнами сверкнула молния, прогремели раскаты грома, так, что стёкла задрожали. Свеча потухла, и всё кончилось, всё стихло. Амелия сглотнула слюну, заправила локон за ухо и вышла вон из спальни. В коридоре её встретила Магдалена. Девочка вгляделась в бледное лицо няньки, но ничего не сказала.

– Когда-нибудь ты вспомнишь об этой ночи. И поймёшь, какой грех на душу взяла. – Магда перекрестилась и смахнула слезу со щеки. – Надеюсь, впредь тебе не придётся принимать такие ужасные решения, чтобы однажды твоя гордыня не убила того, кого ты любишь.

Няня ушла, чтобы позвать прислугу; настало время готовить покойницу к её последнему пути. Амелия ещё долго простояла вот так, напротив спальни той, которую пообещала ненавидеть до последней минуты. Обещание было исполнено.

Глава 3. Фарисей

«Но вот что приключилось со мной по дороге в Дамаск. Когда я был уже

недалеко от этого города, около полудня яркий свет с неба засиял вокруг меня». Деяния апостолов 22:6

***

Раньше Эндрю Стерлинг, лорд парламента Королевства Великобритании, частенько гостил у своего старого друга в замке Гилли. Но политические перевороты, в том числе махинации министров при новом парламенте, заставили Стерлинга позабыть об отдыхе на много лет. В это же время их семья подверглась серии жесточайших ударов судьбы: умерла любимая супруга, а его единственный сын и наследник заработал воспаление лёгких и долгое время проболел, едва не погибнув.

Но рано или поздно деловые заботы были оставлены позади, душевные беспокойства стихли, и лорд Стерлинг сумел посетить Форфар, выбив для себя короткий отпуск. На этот раз во владениях старого друга он заметил некоторые изменения. Вокруг всё словно ожило, несмотря на то, что граф так и не отвык от уединения; он до сих пор не жаловал шумные великосветские приёмы. Но Стерлинга не покидало ощущение некой приятной домашней суеты. Пять лет назад генерал тоже потерял жену, и хоть брак этот нельзя было назвать счастливым, многое теперь объединяло их семьи.

Приближалось лето, дни становились на удивление теплее. Граф Монтро с радостью принял давнего друга, им о многом нужно было поговорить: ситуация в стране и за рубежом, смерть принца Уэльского и её влияние на короля, местонахождение сбежавшего Карла Стюарта, которого до сих пор разыскивали по всему Острову, и прочее, и прочее.

Приятно было вот так, по-домашнему, сидеть друг напротив друга в огромной уютной гостиной; рядом разгорается камин; бокалы полны хереса, и настроение самое положительное – что ещё нужно для прекрасного вечера? После очередной весёлой шутки, решив размять ноги и пройтись по комнате, Эндрю остановился под портретом, который не сразу заметил в сумерках.

– Чья это работа? – спросил он, указав рукой на изображение девочки с рыжими волосами. – Смотрится великолепно!

– Одного знакомого художника из Эдинбурга. Я хотел, чтобы стиль максимально напоминал кого-нибудь, вроде Яна Ливенса[4]. Чтобы её волосы казались реалистичными даже на портрете.

– Потрясающе! Погляжу, ты и впрямь привязался к ней, к своей племяннице.

Джеймс спрятал улыбку за бокалом и отпил немного хереса. Он вспомнил, как не хотелось его Амелии стоять перед художником и терпеть одну позу; она кривлялась и охала слишком наигранно и часто, но всё же выстояла, и её муки того стоили.

– Да, пожалуй, за эти годы она стала значить для меня больше, чем я мог представить.

– Где же она? – поинтересовался лорд Стерлинг. – Не видал её уже вторые сутки. Полагаю, прилежно учится, как ты и писал в письмах?

Буквально через несколько мгновений где-то далеко, за стенами замка, с северной стороны, прозвучал выстрел, отгремевший недолгим эхо. Затем ещё один, и ещё, случившийся уже ближе. Стерлинг поспешил к окнам и из любопытства стал рассматривать, кто же там стрелял. Он и не слышал, как граф позади него тяжко вздохнул, покачав головой. Затем и он подошёл ближе. Во внутренний двор через задние ворота въехали трое всадников, и Стерлинг умилился вслух, узнав племянницу графа, Амелию Гилли. Она спешилась, похлопала по крупу свою белую лошадку, тут же сняла шляпку, и порыв ветра слегка разметал её волосы. В лучах заходящего солнца они словно блестели и казались светло-медными. Девочка была одета в охотничий костюм, подходящий, скорее, мальчишке. Граф Монтро неоднозначно улыбнулся, затем пояснил, что костюм племяннице сшили на заказ, строго следуя её желаниям. Её нянька была, разумеется, против и брюк, и охоты, но в конце концов уступить пришлось взрослым.

Стерлинг наблюдал, как Амелия давала какие-то указания своим спутникам. Затем сняла с лошади мешок, пока кобылу не увели, и вприпрыжку направилась к западному входу в замок.

– Не знал, что она увлекается охотой, – произнёс Эндрю, он казался слегка озадаченным. – И давно она самостоятельно выбирается на такие прогулки?

– Думаешь, я не противился? А ей всё одно: хочу, и basta! Она уже четыре сезона выезжает без меня. Но дело не в охоте, а в оружии, думаю. Зверя она стрелять не любит, а загонять ей и вовсе не под силу.

– Девочка умеет стрелять? – гость искренне удивился, приподняв густые брови. – Поразительно! Только не говори, что сам обучал её.

Джеймс Гилли вздохнул и вернулся в своё кресло.

– Лучше уж я, разве нет? Я уверен в своих умениях, поэтому знаю, что она будет осторожна и не поранится. Пришлось пригрозить ей, если она хоть раз посмеет ослушаться и будет лихачить.

– И как же это?

– Сказал, что отберу её любимый мушкет, и она не сможет стрелять по мишеням!

Стерлинг засмеялся, затем они оба услышали за дверью приближающиеся торопливые шаги. В гостиную вбежала Амелия: запыхавшаяся, загорелая и краснощёкая, с горящими от возбуждения глазами. Она взмахнула рукой, в которой за хвост держала весьма крупную подстреленную куропатку, и подбежала к графу:

– О, дядя, ты бы видел! Это был точный выстрел! Пришлось немного пройтись по грязи, берег после дождя так сильно размыло, но оно того стоило. Я сама добыла трёх куропаток, представляешь?

Пока девочка с энтузиазмом рассказывала дяде об особенностях своей

охотничьей вылазки, лорд Стерлинг сумел хорошенько её рассмотреть. Он видел Амелию года четыре назад, тогда она не совсем адаптировалась к жизни на равнине и не привыкла к семье Гилли, вернее, к тому, что от неё осталось. Тогда она показалась угрюмым ребёнком, совершенно не общительным и отстранённым. Теперь Амелия немного вытянулась, стала живее. Мальчишечий костюмчик достаточно облегал её стройную фигуру, потерявшую детскую неуклюжесть, а вот лицо изменилось не слишком: те же веснушки на лбу и несколько на носу; большие зелёные глаза, нос прямой и широкий; и тонкие яркие губы. Но эти длинные вьющиеся рыжие волосы, отливающие медью, несомненно были её главным украшением. Стерлинг вдруг подумал, что осталось не так много времени, прежде чем эта девица начнёт разбивать мужские сердца.

Он заметил, как Джеймс посмотрел на племянницу, и мысленно порадовался за старого друга. У графа не было детей, так что не удивительно, почему он настолько привязался к племяннице.

– Амелия, я рад, что ты повеселилась сегодня, но, во-первых, ты задержалась, – граф дал знак ребёнку успокоиться. – Во-вторых, что на тебя нашло? Влетела сюда, словно вихрь, даже не поприветствовала нашего гостя. А он, между прочим, ожидал с тобой встречи ещё со вторника.

Девочка была явно недовольна, что её красочный рассказ вот так прервали, однако она отдышалась, повернулась к лорду Стерлингу, сделала быстрый книксен и извинилась. Этикет от девочки в брюках весьма позабавил гостя, он остался доволен знакомством с нею. Уже позже, когда няня утащила свою подопечную прочь из гостиной, дабы «не досаждать хозяину и его гостю своим непотребным видом», мужчины от души посмеялись, вспомнив свои собственные детские забавы, а Стерлинг искренне восхитился самостоятельностью и упрямством маленькой леди Гилли.

– Она не любит, когда её называют «леди», – хмыкнул граф. – И что в ней от леди? Стоит отвернуться, а она уже корчит тебе в спину рожу! Нахалка!

Эндрю не услышал в его голосе и капли осуждения, скорее, наоборот.

– Возможно, когда-нибудь она станет кем-то значительнее, чем графиня Гилли, – предположил Джеймс вслух. – Но всё это мечты, а чего она сама желает, нам пока не известно.

Взгляд лорда Стерлинга упал на пару перьев, оставшихся на полу от куропатки, которой Амелия здесь так хвасталась, и задумчиво произнёс:

– Не все мечты о будущем детей куда-либо приводят. Иногда лучше и вовсе не загадывать.

– Ты всё о сыне переживаешь! Кстати, где он сейчас? Чем занят?

– После Итона, как только он начал терять голос, я думал, сын останется дома.

Но этого мальчишку, кажется, ничто не сломает. – Стерлинг говорил почти ласково, хотя обычно не позволял себе слабости к нежности. – Говорит, что после Кембриджа хотел бы вступить в ряды британской армии, но я пытаюсь направить его в политику. Если болезнь прогрессирует, не видать ему высших рангов. Тогда какой смысл шагать по грязи с пехотой?

Граф промолчал о значимости низших военных чинов, иначе он, как генерал, показался бы в глазах приятеля напыщенным франтом.

– Так что у парня за проблема?

– Боюсь, всё намного хуже, чем твердят доктора. Говорят, это редкая форма дисфонии[5]. Возможно, язвы или узлы. Я не слишком разбираюсь в терминах. Но теперь ему каждое слово даётся с трудом. Даже дома он почти не разговаривает. Придумал себе на ходу записывать ответы на бумагу.

Граф Монтро выразил свои соболезнования по поводу болезни сына Эндрю. Они ещё немного поговорили о детях, затем было объявлено об ужине, который не задался с самого начала. «Возможно, – думал Джеймс Гилли позже, – не нужно было звать Амелию». А всё началось с замечаний Магдалены по поводу поведения её воспитанницы в последние недели. Не обошлось без едких острот с обеих сторон. Стерлинг наблюдал, как тринадцатилетняя девица парировала в этой перепалке, и она отнюдь не старалась быть сдержанней. В конце концов нянька удалилась, а девочка, насупившись, продолжила трапезу.

И всё бы ничего, только когда разговор двух мужчин затронул политику и в том числе короля, Амелия вдруг взбрыкнула и сунула свой нос, куда не следовало:

– Король ваш – мясник, и военачальники его – мясники, все поголовно, – сказала она и тут же взглянула на дядю, ожидая ответа.

– Из твоих слов следует, что и я один из них?

Лорд Стерлинг напрягся. Амелия же отложила в сторону приборы и тарелку, сложила руки перед собой и твёрдо произнесла:

– Дядя, как ты ни старайся, но правда никакими занавесками не прикроется.

Короли до Георга были мясниками, и после него будут мясниками. И сынок его, Уильям, Камберлендский мясник, это всем известно. Но дело не в том, короли они или нет. Каждый человек – это животное…

– Вот как! – воскликнул лорд Стерлинг.

– Да, прямоходящее голое животное. Предприимчивое, голосистое и стадное. Человек тратит уйму времени на изучение мотивов своего поведения, которыми с лёгкостью же пренебрегает. У одних людей вроде бы мозги есть, но главным сравнением так или иначе всё равно останется то, у кого хрен побольше…

Вмиг оказавшаяся рядом Магдалена так хлопнула по столу ладонью, что бокалы затрещали. Граф сейчас же велел племяннице покинуть столовую, и нянька увела девочку под локоть.

– Теперь ещё придётся проверять каждую книжку, которую она читает, – сказал Джеймс Гилли, вздохнув. – Или это из-за Сары, её сёстры. Она воспитывается у Синклеров, и не так давно мы получили от них письмо. Девочку увезли на юг, очень далеко. Амелия была в ярости! Сестра и так её плохо помнит, а тут ещё эта разлука. Амелия плохо переживает, когда нечто идёт вразрез с её планами. Если так будет продолжаться, первый же её выход в свет обернётся полным провалом! Мне уже страшно предположить, что случится.

– По-моему, она сумеет за себя постоять…

– Я не за неё опасаюсь. А за других. Она же от них и мокрого места не оставит!

Некоторое время мужчины молчали, Стерлинг задумчиво водил указательным пальцем по подбородку и вдруг предложил:

– Вам обоим стоит немного отвлечься. Оставьте эту серость, поезжайте со мной в Абердиншир. Возможно, морской воздух пойдёт Амелии на пользу. Она когданибудь бывала на восточном побережье?

– Насколько мне известно, нет. Честно говоря, я уже отчаялся воззвать к её благоразумию. А ведь она ещё сущий ребёнок!

Эндрю хотелось было возразить, но он не посмел. Тем же вечером граф Монтро принял приглашение друга и в начале лета вместе с племянницей отправился на северо-восток, к заливу Олд Холл. Здесь от владений семьи Стерлинга открывался вид на Северное море. Можно сказать, сделай шаг со стены – и внизу тебя встретят омываемые волнами скалы. Всего в паре милях, на одном из многочисленных утёсов, находились развалины знаменитого замка Данноттар, о котором Джеймс рассказывал племяннице:

– После восстания англичане из Йорка вынесли отсюда всё, что только можно было вынести. Теперь здесь нет ничего, кроме ограждений и руин. А раньше это была цитадель королей!

Дядя не рассказал Амелии, как можно было проникнуть внутрь, однако по пути во владения Стерлинга девочка смогла разглядеть пару тропинок и дыры в утёсе, которые, возможно, вели к потайному входу.

В округе было полно развалин, но Амелии так и не удалось вырваться из-под наблюдения провожатых, и, хотя Магдалена осталась в Форфаре, здесь с племянницы графа не спускали глаз. Нужно было знакомиться с соседями, совершать недолгие прогулки по ближайшему городу и тому подобные действия, чем они и занимались первые несколько дней. Амелия считала, что у моря добьётся долгожданной свободы, но и тут за ней бдительно присматривали, так что девочка всё чаще скрывалась на берегу, под утёсом развалин Данноттара.

Было раннее утро воскресенья, и Амелия, пока её не обнаружили и не заставили пойти в церковь на очередную скучнейшую мессу, сбежала к морю, желая поискать вход в пещеры, которые вели бы к замку. Она прошла совсем немного вдоль берега, то забираясь на валуны, то снова спрыгивая на песок, пока не заметила впереди незнакомца. Ей показалось странным, что нашёлся ещё один лентяй, как она, не пожелавший слушать церковную мессу. Девочка думала было обойти его, но именно здесь полоска берега сужалась, и ей пришлось приблизиться.

Молодой человек сидел на большом ровном камне и что-то старательно вырисовывал в журнале. Рядом были разложены его вещи: сумка, несколько грифельных стержней и, как показалось Амелии, объёмная записная книжка. Когда Амелия подошла слева, рука незнакомца замерла над журналом; он медленно повернул к девочке голову. Вряд ли он был старше двадцати. Бледный и худой, с каким-то пугающе-сосредоточенным взглядом больших серых глаз, он и вовсе почудился ей неживым. И вряд ли он рассматривал её так же пристально, как она его. Поверх простой серой рубашки на нём был коричневый редингот нараспашку, уже явно не новый, а штаны заправлены в чёрные сапоги. Он сидел так, перед нею, с непокрытой головой, и ветер тормошил его вьющиеся светлые волосы.

Пару минут Амелия просто глазела, затем ей всё же удалось выдавить из себя банальное «простите». Она уже прошла было мимо, но неожиданно остановилась, повернулась к молодому человеку и уже без стеснения спросила:

– Сэр, вы случайно не знаете, как отсюда попасть в Данноттар?

Он был удивлён, если не сказать больше, но в ответ лишь отрицательно покачал головой. Он продолжал зарисовывать что-то в журнале, пока Амелия стояла неподалёку и думала о своих дальнейших действиях. Небо хмурилось, возможно, вскоре польёт дождь, так что не было смысла лазать по утёсу и влажным камням в поисках нужной пещеры. Пришлось оставить эту идею и вновь обратиться к незнакомцу:

– Прошу прощения, но давно ли вы здесь сидите? Я уже три дня прихожу сюда с утра пораньше, однако вас не видела.

Всё, что сделал парень в ответ – просто пожал плечами. Амелии жутко захотелось указать ему на его невежество, ибо где это видано молчать, когда с тобой разговаривают, но тут же вспомнила себя несколько лет назад, своё первое появление в замке Гилли, и прикусила язык.

– Видимо, вы заняты чем-то очень важным, раз настолько сосредоточены, – предположила она будничным тоном. – Когда меня отвлекают, я тоже стараюсь их игнорировать.

Незнакомец скосил в её сторону глаза, и нечто вроде улыбки появилось на его бледном лице. От этой ухмылки Амелия вдруг ощутила слабость в ногах, точнее, в правой, и чуть не соскользнула с края камня, на котором стояла. Она подобралась, кашлянула в кулак и медленно подошла поближе. В том журнале, под длинными пальцами парня появлялись некие чертежи, и сложно было разобрать сноски, которые он делал сбоку. Когда их взгляды встретились вновь, девочка обыкновенно спросила:

– Вы же местный, сэр? Вряд ли вы пришли бы сюда издалека, ради того, чтобы почеркаться на бумаге промозглым утром.

Он вдруг рассмеялся, очень тихо, почти беззвучно, и Амелия ненароком заулыбалась. Каким странным он показался ей тогда, и каким необычайно привлекательным! Незнакомец снова покачал головой, и лишь тогда до Амелии дошло: она знает, кто он такой! Едва ли не радостно она, наконец, с ходу выпалила:

– Ах, простите меня, сэр, я – просто безмозглая курица! Ну разумеется вы местный! Вы же сын лорда Стерлинга. Томас, верно? Ещё раз прошу прощения, ведь я не сразу поняла, что это вы. Да, я слышала, как лорд Стерлинг рассказывал о вас моему дяде. Правда, они не знали, что я их подслушала… то есть, разумеется не подслушала, нет, а случайно услышала! Я в курсе про ваш недуг, сэр, так что впредь не стану докучать лишними вопросами, даю слово! Глубоко сочувствую вам, конечно… Так что вы там рисуете? Может быть, корабль на горизонте? Или замок на утёсе?

Она болтала ещё, и ещё, и не замечала даже, сколько воды было в её речи. А молодой человек сидел, слушал с едва заметной улыбкой умиления на лице, совершенно забыв о своих записях.

– Ваш отец рассказывал только самое хорошее, честно! Правда, они с дядей как-то заговорились о колледже и тамошних нравах, мол… это так забавно, сэр! Лорд Стерлинг не терпел поскорее увезти вас домой, поскольку опасался, что длительное пребывание в мужской компании может плохо сказаться на ваших плотских увлечениях.

Парень внезапно закашлял, словно чем-то подавился, ему даже пришлось ударить себя кулаком в грудь. Но тут же сама Амелия поспешила на выручку: не прекращая тараторить, она весьма сильно хлопнула его по спине, да так, что у него слёзы выступили на глазах.

– Не переживайте так! Ваш отец говорил, что не сомневается в вас и ваших потребностях! – Амелия ещё разок хлопнула его сзади ладонью, и тот прекратил кряхтеть. – Ох, что-то я совсем потеряла счёт времени! Лучше поскорее вернуться назад, иначе дядя мне задаст хорошую трёпку. Была рада знакомству, сэр!

И, едва не забыв, она сделала совершенно неуклюжий книксен.

– Кстати говоря, меня зовут Амелия Сенджен Гилли, – сказала она и напоследок махнула ему рукой.

А Томас Стерлинг остался сидеть на берегу. Он проводил девчонку взглядом, пока та не скрылась на вершине холма. А сам всё думал о том, какая же странная особа встретилась ему сегодня.

Примечание к части

[4] нидерландский художник Золотого века, обычно ассоциируется сРембрандтом, с которым работал в похожем стиле.

[4] потеря звучности голоса при сохранении возможности говорить шёпотом.

Глава 4. Немой мальчик

Сын лорда Стерлинга на самом деле был тяжело болен. Его уже вытаскивали с того света умелые доктора, но после перенесённого воспаления лёгких ему всё труднее было говорить. В конце концов каждый, кто знал его дома и вне владений Стерлингов, привык к тому, как он теперь выражал свою речь. И у Томаса всегда под рукой была небольшая записная книжка, скреплённая вручную им же, а также несколько грифельных стержней. Время от времени он произносил некоторые короткие слова, но даже в этих случаях боль испытывал почти нестерпимую.

По понятным причинам он старался сторониться людей и не привлекал к себе лишнего внимания. Его отец рассказывал о необычайной тяге молодого человека к океану, к новым неизведанным землям, но лорд Стерлинг не поддерживал идею сына стать мореплавателем. Он был его единственным наследником, и немногочисленная родня всерьёз опасалась за жизнь парня. Томас не мечтал о сидячей работе в душных кабинетах, однако пытался найти альтернативу своему «бессловесному будущему». Ему шёл уже двадцать третий год, а он всё никак не мог привыкнуть, что его военной карьере на море не суждено случиться.

В следующий раз Амелия увидела его утром понедельника. Томас выходил из столовой, одетый в костюм для верховой езды; шёл походкой твёрдой, решительной, прямиком к главным дверям, и не обернулся даже, когда девочка уже было хотела поздороваться. Чем именно он занимался сейчас, когда учёба осталась позади, не знал даже его отец. Как оказалось, молодой человек вернулся домой примерно сутки назад, и Амелии повезло застать его воскресным утром на берегу моря. Весь последующий день, предоставленная самой себе, она размышляла, что же он за человек такой.

Поскольку местные любили посплетничать, а столь ярых католичек, как

Магдалена, среди них не было, от прислуги Амелия узнала о различных легендах и мифах: об оборотнях на болотах, о призраках и эльфах, которых можно увидеть чуть ли не за порогом дома. Амелия поразилась тому, с каким обыкновением служанки во время работы болтают о «Шерстяной шапке» – якобы домашний дух в виде маленького старичка, живущий в подвале и вечно ворочающий мешки с зерном или мукой.

Девочка уже не помнила, какие истории о горных обитателях рассказывала мама. Амелия теперь даже с трудом могла вообразить её лицо, несмотря на все старания. Так что, едва выпала такая возможность, а зорких глаз нянек и провожатых рядом не оказалось, она отправилась смотреть на блуждающие над морем в сумерках огоньки – «Спанки» или «Уилл с пучком соломы», как их здесь называли.

Прогулка по пляжу затянулась, но всё, что обнаружила там Амелия – это обломки какой-то полусгнившей шлюпки и дохлая чайка, которую качало в морской пене волн.

С досады бросив пару камешков в воду, она уже собралась было домой, однако в расселине между скал, перегородивших пляж, разглядела приближающийся горящий фонарь. Амелия пригнулась за широким камнем и дождалась, пока некто с фонарём подойдёт поближе. Именно тогда она узнала Томаса Стерлинга и, улыбаясь, вышла к нему навстречу.

На нём была эта забавная шапочка, которую носили вояки-моряки в то время, и длинный тёмно-серый плащ, развивающийся от ветра, будто крылья птицы. Амелия взглянула молодому человеку в лицо и неожиданно задержала дыхание. Блики света фонаря отражались в его серых глазах, и девочке показалось странным, как она сама отреагировала на этот взгляд. Она даже не поняла, ощутила ли себя хорошо или же наоборот.

– Ах, это вы, сэр Томас! Тоже решили прогуляться до грозы? Вы снова рисовали? – затараторила Амелия то ли нервничая, то ли смущаясь. – Вряд ли вы искали здесь водяных духов или огоньки, как я! Ох, что же я несу… Даже не знаю, зачем я поверила этим клушам, девушкам с кухни. Знаете, они очень любят поболтать во время работы…

Пока она по неизвестной причине сетовала на служанок, Томас просто стоял рядом и улыбался. Затем вдруг приложил палец к губам, чтобы Амелия замолчала, наконец. И она подчинилась. Он поставил фонарь на песок, взял девочку за руку и подвёл к кромке воды, туда, где несколько невысоких валунов узкой дорожкой лежали над волнами. Перепрыгнув через два камня сразу, он обернулся к Амелии и протянул ей руку. Она колебалась недолго – камни под ногами омывала вода, и кругом было уже почти темно. Но она подняла голову, чтобы встретиться с этим поразительным самоуверенным взглядом, выдохнула и прыгнула. Томас поймал её, ловко повернулся вместе с девочкой и встал позади, крепко держа её за плечи.

Он указывал на что-то рукой, но Амелия всматривалась в горизонт и ничего не видела. Тогда молодой человек нагнулся ближе, к самому её лицу, и Амелия услышала тихий хрипловатый шёпот, донесшийся до неё будто из тёмных морских вод:

– Гляди внимательно.

И она смогла увидеть мигающие огоньки на рыжем горизонте, пляшущие между вздымающихся среди скал волн, и даже звёзды, соприкасающиеся с чёрными водами моря. Впервые в жизни Амелия наблюдала нечто столь прекрасное и завораживающее. Её не заботило даже, что ноги в тонких сапожках насквозь промокли, как и плащ, и брюки у Томаса. Амелия чуть скосила глаза: также заворожённый сумеречным зрелищем, он стоял рядом, и несколько капель стекали по его вискам и щекам. Девочка неожиданно поняла, что ни волшебный горящий горизонт, ни магические духи и морские огоньки её больше не интересуют. Очень странно её тело реагировало на этого парня, и Амелия удивлялась этому всё больше и больше. Она его не знала, он казался чужим и далёким, но уже нравился ей удивительно сильно.

Они вместе вернулись во владения Стерлингов. Прислуга мгновенно смолкала при появлении сына хозяина, они старались не смотреть ему в глаза, но Амелия этого не замечала. Томас очень галантно попрощался с девочкой, всё тем же хриплым шёпотом пожелав ей доброй ночи. Позже она слышала, как громко он кашлял, поднимаясь по большой лестнице наверх, и ей стало стыдно. Из-за неё он попытался говорить, и это причинило ему боль. Амелия поклялась себе не вынуждать его впредь разговаривать с ней.

Той ночью, уже обсохнув после вечерней прогулки и получив от дяди очередной нагоняй, девочка лежала в своей постели и размышляла. Образы родителей, которые она так старательно пыталась воскресить в памяти, оказывались размытыми, едва различимыми. Она почти не помнила лица своей сестрёнки Сары. Когда она сможет снова её увидеть? Смогут ли они вообще когда-нибудь быть вместе?

Мысли и сны уносили Амелию всё дальше, прочь от того дня, когда её семье и древнему шотландскому роду пришёл конец. И ей снились блуждающие огоньки на берегу, средь неспокойных тёмных волн моря, и фигура человека в чёрном, стоявшего на краю высокой скалы.

***

В то воскресенье, в южной церкви деревни Стоунхейвен из-за большого числа прихожан было душно. Амелия сидела рядом с графом Монтро в левом ряду и терпеливо слушала мессу, но хватало её ненадолго. Она начинала ёрзать, пыхтеть и дёргать дядю, но тот мог лишь шикать на неё. Амелия так и умирала бы от тоски, если б не присмотрелась к первой скамье правого ряда, где сидел Томас Стерлинг. Она даже не видела его этим утром, а в церкви заметила только сейчас.

Когда он обернулся, поймал её взгляд и подмигнул, Амелия едва не подпрыгнула на месте. Ей стало не по себе, но плохо себя вовсе не чувствовала. Девочка тут же дёрнула дядю за рукав и прошептала:

– Со мной что-то не так!

Граф Монтро очень строго посмотрел на племянницу и промолчал. Амелия не унималась. На неё уже поглядывали другие прихожане.

– Но дядя! У меня сводит живот, и пальцы покалывает. А вдруг я заболела?

Джеймсу Гилли хотелось указать девочке, что больна она исключительно невежеством. Граф рявкнул на племянницу так, что ей пришлось замолчать. Оставшееся время мессы она продолжала смотреть то в пол, то на кудрявую шевелюру Томаса Стерлинга, преспокойно сидящего в правом ряду скамеек.

Так проходили летние дни на восточном побережье. Амелия скучала и время от времени сталкивалась с Томасом либо в доме Стерлинга, либо где-нибудь поблизости. Ей так и не удалось узнать, где он пропадал, пока его отец и многочисленные гости, порой появлявшиеся во владениях, опустошали хозяйские запасы вина и бренди, вели разговоры о политике и здоровье короля Георга. Амелия лениво слонялась между маркизами и баронами, бессовестно таская с подносов закуски. Иногда она размышляла о том, как умело младший Стерлинг уворачивался от вездесущих представителей местного дворянства, которые так и норовили «пообщаться» с молодым лордом, а в сущности наверняка желали подсунуть ему очередную миловидную наследницу с огромным приданным. Сам же Эндрю Стерлинг всерьёз беспокоился, что его сын не заинтересован в женитьбе, но заставлять того просить руки дочери какогонибудь мормэра[6] не торопился. Он планировал для начала отправить сына в Эдинбург, где тот обосновался бы у одного из его приятелей вигов. Стерлинг мечтал, что сын займёт место в совете, который, по завещанию короля, будет руководить страной вместе с регентшей Августой[7], супругой покойного принца Уэльского, пока их сын не достигнет совершеннолетия.

Няньки и прислуга не могли развлечь Амелию, и она бродила по пустым залам огромных владений, в надежде чем-либо себя занять. Именно так однажды она обнаружила Томаса в хозяйской библиотеке; он сидел на мягком персидском ковре, обложившись книгами и картами, а когда Амелия приблизилась, улыбнулся ей и поманил пальцем. Ей и в голову не пришло отказаться и уйти. И пусть уже ночь приближалась, а порядочной леди не положено было бродить по дому одной в столь поздний час, Амелия решила об этом не беспокоиться.

Она присела рядом с молодым человеком, (непозволительно близко, но этот факт они оба проигнорировали), и Томас стал показывать ей совсем новые карты колонизированной Северной Америки. Для Амелии словно исчезли границы пространства и времени, ей даже не нужно было слушать его голос, просто находиться рядом. Он был первым из взрослых, кто относился к ней, как к равной, и не указывал, что можно, а что нельзя. Амелия привыкла к одиночеству и не слишком жаловала мужчин, кроме дяди, разумеется. Томас нравился ей, и пусть она плохо знала его, он относился к ней благосклонно и был любезен.

Они стали часто проводить время вместе, в основном вечерами, когда прислуга и няньки девочки были менее зоркими, считая, что та преспокойно спала в своей спальне. Обычно Амелия читала вслух Гомера или Данте, а Томас восседал в кресле возле камина, то прикрывая глаза, то задумчиво вглядываясь куда-то вперёд, будто мраморный Давид. О чём именно он думал, Томас никогда не рассказывал, тем более своей тринадцатилетней приятельнице.

Амелия и не предполагала, что привяжется к нему ещё сильнее. В самые пасмурные дни лета, под предлогом верховой прогулки вдоль берега, Томас сопровождал её к берегу моря, туда, где Амелия прежде не бывала. Стерлинг знал невидимые тропы и проходы в скалистых утёсах, незаметные снизу. Девочка никогда прежде не видела бальзатовые колонны внутри пещер, не слышала музыку морских волн под низкими куполообразными сводами, не дышала многовековой прохладой в полутёмных природных тоннелях.

Где-то снаружи бушевало море, и переворачивался во сне целый мир, но ей так нравилось бродить здесь, вместе с Томасом, держать его за руку, одетую в кожаную перчатку, идти за его фонарём, будто за путеводной звездой. С ним она ощущала себя в безопасности, как раньше никогда не ощущала ни с кем больше. Несколько раз они спускались в те пещеры, а после, возвращаясь домой, Томас играл для неё старинные увертюры на хозяйском пианино. Исполнял он не слишком ладно, нужно упомянуть, но только не для Амелии. Однажды во время обеда она вслух назвала его своим другом, на что молодой человек лишь скромно улыбнулся.

Джеймс Гилли заметил новую привязанность племянницы, но не придал ей значения, однако был удивлён её поведению в последний день. Когда он рассказал ей об окончании их совместных каникул и о скором отъезде домой, Амелия побледнела и молча вышла из гостиной, ни слова не проронив. Пришло время покинуть Абердиншир, багаж был собран и выставлен на улице возле экипажа, а Амелия едва сдерживала слёзы. Укутанная в шаль и хныкающая, словно обиженный ребёнок, она с беспокойством оглядывала толпу обитателей дома Стерлинга, вышедшую проводить её и графа в добрый путь. Но Томаса среди них не было.

Поднялся сильный ветер, и граф Монтро поторопил племянницу подняться в экипаж. Однако в последний миг, когда девочка обернулась к дому, она тут же увидела Томаса. Он выбежал из ворот, запыхавшийся и раскрасневшийся, в камзоле и весткоуте[8] нараспашку, премило растрёпанный и улыбающийся. Под удивлёнными взглядами прислуги он подбежал к экипажу, взял протянутую ручку Амелии в свою ладонь и поцеловал, тихонько шепнув:

– Прощай, пташка.

Откашлявшись в платок, он отошёл, в знак почтения кивнул графу и поравнялся с отцом. Тот с недовольством взглянул на сына, но промолчал, пока экипаж гостей не тронулся со двора.

Амелия ещё долго смотрела в окошко, пока дядя не напомнил ей о манерах. Она подумала о том, что обязательно попробует уговорить его вернуться сюда, да как можно скорее. Когда неожиданно Джеймс Гилли поинтересовался, понравился ли ей Томас Стерлинг, Амелия без пауз смущения ответила утвердительно.

Примечание к части

[6] должность королевского наместника, выполнявшего военные,административные и судебные функции в провинции; высший феодальный титул в кельтской Шотландии.

[6] принцесса Уэльская, супруга принца Уэльского Фредерика и мать короляВеликобритании Георга III. Троюродная сестра Екатерины II.

[7] суконный кафтан, по покрою сходный с французским жюстокором, но силуэтпроще, и боковые фалды не топорщатся, как в жюстокоре.

Глава 5. Иешаяху

«Берегись, ибо Дамаск исключается из числа городов и будет грудою развалин!» Видение Исаии 7,8

***

Вечер затягивался, и несчастная Амелия едва сдерживалась, чтобы не встать и выйти вон из зала. Ей нравились греческие пьесы, но по больше части именно те, что она почитывала тайком от няньки, в ночное время, пока все домашние спали. Там, где было много битв, предательства и страстных любовных сцен, описанных до мельчайших деталей. Удивительно, что они вообще оказались на дальних полках библиотеки Джеймса Гилли. Однако этой ночью Амелии было не до трагедии Софокла, развернувшейся на небольшой сцене во дворце барона Херви. Он был фаворитом дочери короля, Каролины Ганноверской, и любил устраивать помпезные вечера для своих приближённых. Поэтому племяннице графа Монтро, пришедшей с няней, несказанно повезло оказаться здесь и наблюдать постановку вместе с самыми значимыми представителями дворянства.

Сама Амелия рассчитывала в этот день на знакомство с Каролиной, но та, будучи женщиной болезненной и слабой, отсутствовала во владениях фаворита. Вместо этого маленькой леди в очередной раз пришлось выслушивать бесконечные наставления Магдалены, делать реверансы перед сэрами и лордами, чьи имена её совершенно не интересовали, и терпеть поцелуи руки от сверстников, которые так и вертелись вокруг. А всё из-за Магды, которая словно спешила перезнакомить воспитанницу с каждым наследником очередного титулованного брюзги.

Девочке хотелось лишь одного – осыпать Магдалену проклятьями и убраться подальше из душных комнат, прочь от запахов дорогого парфюма и сияния драгоценностей богачей. Подаренные дядей тяжёлые украшения давили на неё, от них она желала избавиться не меньше, чем от внимания своих узколобых поклонников. За последний год уже четверо молодых людей пытались добиться её расположения. Разумеется, все четверо были одобрены и графом Монтро.

До конца пьесы оставалось совсем немного, а этот приставучий и неприятный тип, шестнадцатилетний виконт Стивен Локхарт, представитель древнего шотландского клана, сидел позади и всё ещё настойчиво пытался объясниться в своих чувствах. Последней каплей стал его горячий шёпот о «любви и верности» в самый разгар действа, Амелия больше не могла терпеть его дыхание на своей оголённой шее. Она обернулась к Локхарту, гневно сверкнула глазами и со злостью прошипела, да так, что все соседи услышали:

– Если вы ещё хоть раз посмеете подобраться ко мне непозволительно близко, я оторву ваш наглый длинный нос и скормлю свои гончим. А теперь не мешайте смотреть пьесу!

Пожилая леди слева от них громко ахнула, прикрыв рот рукой, а Магдалена, сидящая по правую руку от девочки, и вовсе лишилась дара речи. Амелия села ровно и продолжила наблюдать за сценой; молодой виконт же, будучи оскорблённым, молча поднялся и вышел вон, неосторожно задев кого-то за плечо.

Как ослеплённый Эдип в конце пьесы Софокла, сломленный и побеждённый, Амелия покинула дворец опустошённая, разочарованная. Магдалена продолжала читать ей нотации до самого расставания в спальне, предупреждая, что девочка ещё пожалеет об отказе принять ухаживания обожавшего её виконта. Вечер окончился на отвратительной ноте, несмотря на то, как она сумела отвадить ухажёра, девочка не почувствовала себя победительницей. Как и прежде она засыпала с тоской и тяжёлым сердцем. Находившаяся у родни из клана Синклер сестрёнка Сара писала восторженные письма о жизни в Лоуленд, и с каждым новым посланием Амелия понимала, насколько сильно они отдалялись друг от друга. Сара росла и училась, Синклеры возлагали на неё большие надежды. Однажды Джеймс Гилли проговорился, что маленькую Сару пророчили в жёны младшему наследнику из знаменитого рода Дугласов. Амелия, узнав об этом тогда, обезумела и нескоро успокоилась. Ей пришлось принять тот факт, что её с сестрой пути разошлись, а о скорой встрече и речи не шло. Амелия день ото дня жила с пожирающими чувствами предательства и несправедливости. Ей казалось, будто она проживает чужую жизнь.

В очередной раз её мир пошатнулся, когда Амелия случайно застукала Магду и своего дядю под аркой в восточном коридоре замка. Они целовались, и это было бесспорно. Амелии показалось, что граф буквально хотел присосаться к молодой женщине ртом, так сильно и настойчиво он к ней прижимался. Да и благочестивая Магдалена не слишком-то сопротивлялась. Поражённая увиденным девочка просто ушла, не в силах понять, что она сама испытала в тот момент. Набожная и строгая Магда оказалась не такой уж строгой, однако Амелия решила хранить их маленький секрет и никому не рассказывать о поцелуе в полутьме коридора.

Она не любила сверстников. Старалась сторониться их, никогда не заговаривала первой. Молодые люди, все, как один, казались ей узколобыми и старомодными, с этой их зацикленностью на париках и беседах о политике и восхвалении королевской семьи. Магдалена не могла не заметить поведение воспитанницы, и она всерьёз была обеспокоена тем вниманием, которое оказывал девочке сын лорда Стерлинга.

– Мне он не нравится, – жаловалась она порой графу Монтро наедине. – Их переписка совершенно неприемлема. Чего он хочет от неё? Дружбы? Связей? Средств, в которых отец его ограничивает?

– Мы и так много лет дружны с Эндрю. Его сын кажется странноватым, согласен, но я не вижу в их дружбе ничего дурного, – отвечал Джеймс Гилли.

Няня пыталась возражать, но граф настаивал: пока эти отношения доставляют Амелии радость, он ничего не станет предпринимать. Магда с презрением относилась к молодому лорду, его фантазиям о морских путешествиях, а в особенности к его холостяцким замашкам. Он уже был взрослым самодостаточным мужчиной и, несмотря на это, продолжал отвечать на частые письма четырнадцатилетней девчонки. Магдалена, как могла, нагружала Амелию новыми знаниями, книгами, знакомствами, дабы отвлечь её от этой подозрительной, выходящей за рамки приличия дружбы, но всё было без толку.

Письма продолжали приходить целый год, и девочке удавалось узнать, если нянька прятала их или не доставляла вовремя.

А однажды, решившись на откровенный разговор, Магдалена упомянула о Томасе не в самом положительном контексте, и случился неминуемый скандал. Амелия поклялась, что проклянёт няню до седьмого колена, если та будет продолжать нелестно отзываться о Томасе Стерлинге.

– Если бы он хоть раз упомянул, что хочет жениться на тебе, я бы и слова не сказала! – крикнула тогда Магда на всю столовую, так, что замершая на парадной лестнице Амелия услышала. – Если б он был настоящим мужчиной, таким же, как все, он бы просил твоей руки, маленькая глупая amadan!

Магдалена обожала ругаться исключительно на гэльском, считая, что так её не услышат ни Диавол, ни Господь, и «да не вовлечёт она себя во грех».

Амелия тогда промолчала о «греховном» поцелуе няни и графа, который ей довелось наблюдать, хоть ей и хотелось бросить это Магдалене в лицо. Девочка только долго и громко смеялась, а после ходила по замку совершенно расстроенная. Из головы всё никак не шли слова няньки. Если бы Томас Стерлинг предложил ей выйти за него? Что тогда? Конец непринуждённым разговорам о жизни, о мечтаниях, о прошлом и будущем, о пещерах на берегу океана и о путешествиях за Атлантику? Их обоих устраивали существующие отношения, как и дружеские письма, но в одном Магдалена была права: долго так продолжаться не могло. Когда-нибудь Томас выберет свой путь и не сможет потакать капризам своей маленькой подружки. Когда-нибудь кто-то укажет и Амелии на её место. Но об этом девочка думать не желала, просто отказывалась.

Приближался июль. И Граф Монтро объявил племяннице о долгожданном возвращении в Абердиншир. В последнем июньском письме к Томасу Амелия горячо разоткровенничалась:

«Мой милый друг! Знали бы Вы, как я счастлива вскоре увидеть Вас. Если бы не Ваши послания, не представлю, как я провела бы этот долгий год! Я не слушаю окружающих, мне всё равно, что они болтают. Няня считает, что мы с Вами не должны дружить, но, полагаю, это объяснимо её завистью. С тех пор, как у меня появился друг, она обеднела и перестала быть единственным человеком, который интересовался моей жизнью чаще, чем я сама рассказывала. Я стараюсь не винить её, но с ней довольно сложно мириться.

Дорогой Томас! Я очень рада была узнать о Ваших успехах в королевском Совете, однако всё ещё считаю, что Вы могли бы многого добиться и в Палате общин. Вам не пришлось бы столь усердно вертеться вокруг королевских морд и, надрывая спину, кланяться каждый раз, как только они появятся на горизонте.

Возможно, когда-нибудь Вы всё-таки добьётесь своего и сумеете отплыть за Атлантику. Буду молиться, чтобы я смогла разделить с Вами тот день и быть рядом!

Полагаю, что встретиться мы сможем только на праздновании дня рождения Её Высочества принцессы Амелии. Как это ни странно, дядя обожает сравнивать меня с ней. Он любит шутить о том, что «если б две Амелии оказались одного возраста и поменялись местами, королевская семья не заметила бы разницу».

Говорят, она любит охоту и верховую езду. Совсем, как я. Если же меня представят ей или кому-либо из королевской семьи, я постараюсь быть сдержанной и вежливой. Уверена, окажись Вы рядом, поддержали бы меня».

Амелия понятия не имела, как стоит закончить то письмо. За какие рамки не нужно выходить, и где вообще проходили границы дозволенного. В одну минуту ей хотелось порвать бумагу, поскольку написанное в ней пестрело жеманностью и кокетством, в другую же казалось, что это просто дружеское послание, не больше и не меньше.

Девочка с распущенными рыжими волосами сидела на краю своей постели, в свете канделябра разглядывая старые шрамы от ожога на руке, и представляла предстоящее лето, каким увлекательным и чудесным оно будет. Ни одиночества, ни тягостных мыслей, никаких забот и волнений.

***

Её Королевское Высочество принцесса Амелия София Элеонора праздновала свой сорок первый день рождения в маленьком городке Каттерлайн. Королевская родня и другая знать объясняли её странный выбор любовью к уединению и живописным пейзажам восточного побережья. Но 10 июля 1752 года в огромном поместье Феттерессо из-за несчётного количества гостей яблоку негде было упасть. Что именно привлекло принцессу в этом древнем полуразрушенном месте, не понял никто. Возможно, богатая на легенды и мифы история, вроде той, о женщине по имени Жеан Хантер, якобы занимавшейся колдовством и казнённой через повешение здесь же.

Принцесса показалась Амелии сдержанной, не слишком общительной, но милой и доброжелательной. С Джеймсом Гилли она говорила, как с равным; поблагодарила графа за подарки и отметила, что его племянница «хороша собой». Амелия же ни слова проронить не сумела, то краснея, то бледнея от волнения. И как на зло ни лорда Стерлинга, ни его сына на праздновании не оказалось, из-за чего девочка весь вечер блуждала, словно в тумане, хмурая и потерянная.

Столы ломились от угощений, музыканты ни на минуту не прекращали играть, а украшенные позолотой залы были похожи на сияющие чаши, в которых, словно разодетые пчёлы с тяжёлыми блистающими украшениями, роились

подвыпившие гости. Ближе к часу ночи Амелия едва ли не плакала от усталости, но больше от досады, что её планы так и не сбылись. Она не ощущала радости, не хотела веселиться, ей не терпелось уже избавиться от своего платья, расшитого серебряными цветами на розовой ткани. Фижмы под юбкой были неудобными, а затылок жутко чесался от колючих украшений в высокой причёске. Её раздражало даже то, как с ней здоровались незнакомцы, и какими любезными и приветливыми они казались тогда. К тому же пара бокалов игристого вина дали о себе знать, от них у неё лишь заболела голова.

И когда она готова была потребовать от дяди немедленно уехать или хотя бы вывести её из душной комнаты, среди приглашённых сэров Амелия неожиданно увидела его. Герцог Камберлендский, собственной персоной, беседовал за одним из столиков с какими-то джентльменами. Амелия тут же ощутила внезапный прилив сил. Голова гудела после вина, а глаза щипало от сияния вокруг, но она смотрела на него, на сына короля, который семь лет назад гнал Карла Стюарта прочь из Шотландии. Это из-за герцога вырезали весь её клан, прогнали её семью прочь из Хайленд, из родных краёв. Это он отдавал приказы убивать женщин и детей, разрушать замки и сжигать якобитов заживо.

– Камберлендский мясник здесь, – прошептала Амелия одними губами, почувствовав, как задрожали её руки, и как её затрясло, словно в лихорадке.

Больше никого она не видела перед собой и когда стала приближаться, когда ноги понесли её всё дальше, она даже не осознавала, что именно могла сотворить. В руке странным образом оказался серебряный нож со стола для закусок. Она стащила его, пока гости отвлеклись и не заметили её. С каждым её шагом Уильям Август становился всё ближе, а стук её собственного сердца отдавался в ушах всё чётче. Но она не понимала, что делала. Перед её глазами стояла лишь одна картина: объятый огнём древний замок и истекающая кровью мама. Малыш Джон, её новорождённый братик, кричал в ту ночь, надрываясь, и его тоже не стало. По хладнокровному приказу герцога.

Если бы он обернулся в тот момент, если бы отвлёкся от разговора и взглянул на эту девочку, подошедшую к нему сзади с ножом, посмотрел в её глаза, полные ярости и безумной отваги, он ужаснулся бы, однако и тому не суждено было случиться. Только не в эту ночь.

Амелия крепко сжала в ладони рукоять ножа, но не успела и глазом моргнуть, как некто сзади вдруг подхватил её под грудью, приподнял над полом и в мгновение ока утащил за ближайшую портьеру.

Здесь, на широком открытом балконе, под ночной прохладой, она

встрепенулась, уронив прибор на плиты под ногами, и ахнула, когда ей закрыли рот рукой. Девочка успокоилась, лишь когда узнала Томаса Стерлинга, одетого в парадный костюм морского офицера. Он стоял перед ней на коленях, и на его побледневшем лице отражались беспокойство и отчаяние. Когда он прикоснулся к её щекам пальцами, затем взял лицо в свои ладони и замотал головой, беззвучно шевеля губами, Амелия разрыдалась. Она кинулась к нему на шею, обняла так крепко, как только могла, и шумно вдохнула запахи побережья и дождя.

– Прости меня, Томас! Прости меня! – горячо шептала она, и он не отстранился, обняв девочку в ответ. – Но я убью его, я всё равно когда-нибудь убью его за всё, что он со мной сделал…

Амелия ещё долго не сможет забыть тот день. Она не сможет забыть и своё жестокое слёзное обещание. Но особенно ясной останется память о том, как Томас, её единственный в целом свете друг, спас ей жизнь.

Глава 6. Постыдная связь

Здесь, на вершине скалистого хребта, ветер завывал, точно безумный. Он дергал за походную сумку Амелии, словно пытался сорвать её и унести прочь, но девочка крепко держала за ремешок. Ветер срывал капюшон с головы, приходилось и его руками придерживать, иначе, при таком порыве, можно было уши себе отморозить. Чем выше они с Томасом поднимались, тем глуше становился шум прибрежных волн, разбивающихся о скалы внизу, и тем мельче казалась ближайшая деревня – последний оплот цивилизации здесь, в заливе Коф Бэй.

Несмотря на пасмурное небо и ледяной ветер, Томас согласился на «прогулку» именно сегодня. Амелия умела убеждать. Они оделись потеплее и с утра пораньше отправились на юг, к необжитым землям, лежащим за этим длинным хребтом и скалами. Несколько часов пешком, немного стонов и охов того стоили.

Томас помог своей спутнице преодолеть последний плоский валун, и, когда Амелия спрыгнула на землю рядом с ним и огляделась, сердце забилось так быстро и так волнующе, что даже сквозь шум ветра она услышала собственный громкий пульс, постукивающий где-то в её голове.

Среди каменистых холмов, в серости невысоких голых кустарников, возвышались здесь идеальным кругом гладкие стоячие валуны. Между ними не росла трава, только каменные дорожки, петляющие во все стороны. Амелия ахнула, прижав руки ко рту, и едва сдержала восторженный возглас.

– Удивительная красота! Но кто же их оставил? – спросила она наконец.

Стерлинг в ответ просто пожал плечами, мол, не знает он. Его потрёпанную шапку едва не сдуло порывом ветра, и он получше нахлобучил её на голову. Томас поманил Амелию за собой, жестами велел осторожнее проходить между валунами. Девочка же едва ли не с раскрытым ртом шла за приятелем, высоко подняв голову и разглядывая странные камни. Не так давно она уже читала о мистических обрядах друидов, древних предков своего отца, и описания подобных мест, где они и проводили свои странные ритуалы. Теперь она шла, не обращая внимания на ветер и свист в ушах, и думала, а не находится ли она в одном из таких мест прямо сейчас?

Одна из каменистых тропинок вывела их за очередной холм. Глазам Амелии открылась скудная местность, утопающая в своей серости и высокой иссушенной траве. Когда они спустились ниже, Томас указал ей на скрытую среди кустарника дорогу, уходящую дальше, выше. Дорога уже травой поросла, а брёвна, брошенные друг напротив друга на расстоянии около трёх футов, были полусгнившими, засыпанными землёй.

Девочка взглянула на Томаса, в её глазах застыл вопрос, и молодой человек кивнул, чуть улыбнувшись.

Какое-то время они шли по этой странной дорожке молча, затем Томас достал из внутреннего кармана плаща записную книжку и грифель и начал что-то записывать. Амелия давно привыкла к подобному стилю общения, в этом было даже нечто романтическое, как ей казалось.

Через пару минут Томас протянул ей свои записи, и она прочла:

«Не знаю, кто именно ставил камни. Возможно, лет триста назад они скатились с хребта и врылись в эту холодную землю, чтобы местным было удобней сочинять мифы. Может быть, первые люди скатили их туда для наблюдений за Солнцем. Хотел бы я верить в это».

Они как раз дошли до конца дорожки. Здесь, на вершине холма, где ветер неожиданно стих, они обнаружили каменные постройки: пара домиков совсем развалились, от них остались только стены да деревянные подпорки, но один дом выстоял. Амелия тут же бросилась изучать находку, однако Томас успел перехватить её за руку, приложил палец к губам и первым зашёл внутрь. Там царила полутьма. Крыша обветшала, но не развалилась, две огромные печные трубы поддерживали её; входные двери лежали внутри дома, в общем и целом, кроме них здесь иных мелочей для уюта не сохранилось.

Девочка стояла посреди этой холодной постройки, оглядывая крышу, отверстия окон, слушая, как поскрипывают от ветра доски. Она приблизила к лицу записи Томаса и продолжила:

«В низине никто уже не помнит об этих местах, хотя каждый местный знает, что их предки обитали здесь. Готов поклясться, когда-нибудь найдётся умник, который присвоит эти земли себе. Говорят, век назад, а то и больше, здесь жили перекочевавшие скандинавы-пастухи, обосновавшись маленькой общиной. Они обитали в хижинах, пасли коз и следовали заветам Библии. Думаешь о том, куда они подевались? О, хотел бы я знать! Те немногие, кто обзавёлся потомством, спустились к берегу, бросили свои стада и хижины и никогда не возвращались. А как же остальные? Наверное, их съела эта земля, оттого здесь эта вечная пасмурность и холод, словно в склепе. Птицы это место тоже не любят, и я не понимаю, почему».

В такие моменты Амелия жалела, что он не мог рассказать ей обо всём вслух. Как по-странному тоскливо и завораживающе порой он умел писать! Стоило ей представить голос, которым он сумел бы поведать ей историю, и сердце замирало в непонятной возбуждённости. У него был потрясающе ясный и простой почерк, совершенно мужской и чёткий. Но вряд ли ему суждено было сравниться со звуками голоса.

Амелия очнулась, как после дрёмы, и оглядела старый пустой дом. Томаса рядом не было.

Она нашла его снаружи. Он сидел на большом бревне, обозначающем конец холмистой дороги, оставленной пастухами, и глядел на серый горизонт, сливающийся с розовой дымкой и темнеющим морем. Отсюда было даже сложно угадать время суток, такие плотные были облака. Амелия присела рядом, поправила походную сумку и вздохнула. Затем потёрла колени, немного замёрзшие под бриджами, и произнесла:

– Здесь так чудовищно одиноко, но для меня это место всё равно кажется прекрасным. Видимо, потому что напоминает о доме. Не о Форфаре, нет, а о Хайленд, знаешь?

Томас оторвал пристальный взгляд от горизонта и, взглянув на неё, понимающе кивнул.

– Я уже не помню, хоть и стараюсь. Не помню, как выглядела мама, даже лицо отца едва вспоминаю. Ненавижу себя за это! У нас был свой замок, и вокруг него холмы, вот такие же. А ещё деревни, дворы, и слуги, и хозяйство. Магдалена помнит, но она не желает ничего вспоминать, будто наша прошлая жизнь была позором.

Амелия подопнула носком сапога камешек и фыркнула.

– Я никогда не вернусь домой, Томас. А всё за-за этого треклятого короля! – она очень серьёзно вгляделась приятелю в глаза. – И ты собираешься ему служить?

Он нахмурился, и даже его бледное лицо вдруг побагровело. Томас забрал записную книжку и коротко начеркал:

«Больше всего я хотел бы всё сделать по-своему, но без поддержки отца я даже матросом не стану!»

Девочка вздохнула, её плечи устало опустились.

– Неужели так всегда будет? Наши жизни должны зависеть от кого-то другого? Если мне придётся решать… Да я лучше умру… – произнесла она тихо. – Я хочу остаться здесь и жить, как те пастухи, Томас. Здесь, среди холмов, в хижине без дверей.

Томас Стерлинг нерешительно приобнял её рукой, и тогда она прислонилась щекой к его плечу.

– Я тоже, – донёсся до неё хриплый шёпот, растаявший в очередном порыве ветра.

Пришло время возвращаться. Они шли обратной дорогой, и, пока Амелия кидала камешки в пропасть, с хребта, над ними громко кричали две чайки, прилетевшие со стороны моря.

***

Магдалена умела быть назойливой. В её-то положении прислуги она и до кровавого якобитского восстания знала, как убедить хозяев в своей правоте. Джеймс Гилли не был ни тюфяком, ни ведомым, но после кончины жены не нашёл ничего лучше, как завести роман с хорошенькой гувернанткой. А Магда действительно была ещё очень хорошенькая. Граф даже находил её чрезмерную набожность «занимательной», поскольку сам не был богобоязненным. И он был ещё достаточно молод, так что сама Магдалена не сумела устоять против соблазнительного греха, однако взяла слово с хозяина, что их роман останется в тайне.

Они оба оставались довольны этой связью. Что уж говорить, даже теперь граф Монтро охотно выслушал доводы и аргументы своей весьма мнительной и навязчивой любовницы насчёт странной дружбы Амелии и Томаса Стерлинга.

– Либо он женится на ней и получает то, чего так желает – ваши финансы, – почти яростно констатировала Магда, – либо пусть прекращает кружить девчонке голову. Поговорите с ним, он должен объясниться!

– С чего ты взяла, что ему нужно моё наследие? – спрашивал тогда граф.

– Он так рвётся за океаны и так сильно ненавидит пригретое для него в королевском совете место, что его папаша вот-вот выгонит парня взашей! Уверена, с вашими деньгами… вернее с тем, что достанется Амелии, ему не пришлось бы прогибаться под желаниями лорда Стерлинга. Будьте же вы благоразумны! – Магдалена уже готова была хозяину в ноги упасть. – Амелия должна остаться в высшем обществе незапятнанной, неопороченной! Кто знает, что у этого подлеца на уме?

– Томас не кажется таким. Я знаю его отца.

– Тогда, раз вы настолько ему доверяете, вызовите для разговора. Пусть всё объяснит. Так долго продолжаться не может!

Некоторое время Магдалена ещё ворчала и ругалась, восхищая графа своей латынью, и в конце концов он согласился. Прошло несколько ленивых дней, наступил тот самый судный вечер, когда лорд Стерлинг, граф Монтро и Томас собрались в большом кабинете для серьёзного разговора. Джеймс Гилли не умел излагать столь же красочно и яростно, как Магда, но он был суров и настойчив в вопросе, касающемся его племянницы.

Поведав о своих переживаниях, граф украдкой взглянул на старшего Стерлинга. Мужчина стоял вполоборота у окна и весь разговор молчал, придерживаясь своей безучастности. Возможно, его задело упоминание об их с сыном личных конфликтах, касающихся будущего Томаса и его желаний служить на море. Сейчас лорд Стерлинг с холодностью во взгляде смотрел через окно на внутренний двор своих владений.

Что же до самого виновника? Стоило отдать ему должное, как спокойно воспринял он аргументы, выдвинутые другом семьи. На лице молодого человека не дрогнул ни один мускул, хотя граф Монтро не мог не заметить налитые кровью потемневшие серые глаза. Джеймс Гилли вспомнил о том, что Томас мало спит и много читает по ночам, возможно, дело было в этом.

Когда Томас достал из внутреннего кармана своего далеко не нового редингота записную книжку, его отец нетерпеливо вздохнул. Джеймс дождался, пока молодой человек изложит на бумаге всё, что требовалось, и протянет ему вырванный листок.

– Стоит ли мне читать про себя или… – граф засомневался, поглядывая то на отца, то на сына.

Томас равнодушно махнул рукой, и Джеймс Гилли зачитал вслух:

«Милорд, я уважаю Вас и тем более уважаю Вашу привязанность к племяннице. Разумеется, в моих словах Вы не найдёте необходимого доказательства, однако они всё, что у меня есть. Мои слова и чувства – иных аргументов я не имею. Всецело полагаюсь на Вашу милость, ибо сказанное мной далее – искренне и бескорыстно. Амелия – чудесный, но одинокий ребёнок, ищущий поддержку своим увлечениям и сочувствие её скорби. Ни о чём ином я и не думал помышлять. Если наша дружба показалась Вам подозрительной, уверяю, ничего кроме нежности и теплоты по отношению к ней я не испытываю. Разумеется, в случае, если Вы или мой отец решите, что я сам оказываю дурное влияние на Амелию, я буду вынужден, не без сожаления, это общение прекратить».

Ощутив внезапно краткий укол сочувствия, граф Монтро прервал чтение. Но Магдалена оказалась по-своему права, поэтому сейчас отступать было нельзя. Он слегка откашлялся и произнёс:

– Дорогой мой, безусловно, я верю вам, и если бы я напрямую спросил, прикасались ли вы недозволенно к моей племяннице, а вы ответили «нет», я бы поверил незамедлительно… но дело отныне не столько в вас, сколько в ней. В нашем общем положении. Рано или поздно вы пойдёте своим путём. Полагаю, это произойдёт в ближайшем будущем, так ведь?

Томас никак не отреагировал. Он стоял на месте, упрямо глядя графу в глаза. Но на лице его уже читалось раздражение.

– В любом случае Амелия не сможет оставаться со мной вечно, и вскоре тоже остепенится, – поспешил напомнить Джеймс Гилли. – Её привязанность к вам, мой мальчик, скорее связана с этим мятежным подростковым периодом, но и это пройдёт. Она гораздо взрослее, чем кажется, оттого и слухи распространяются быстрее. Видите ли, что я хочу сказать…

– Ты женишься на Амелии или нет? – живо отозвался лорд Стерлинг.

Его сын в то же мгновение побледнел и вытянулся, как по стойке смирно, от растерянности и смущения. Он попытался было произнести слова, но только закашлял, затем быстро начеркал что-то в записной книжке и показал собеседникам. Граф Монтро прочёл:

«Ты и сам знаешь, у меня иные планы, Амелия просто мой друг!»

Джеймс издал вымученный вздох и утёр платком лоб.

– Прекрати таскаться с ней, Бог знает, где! – воскликнул с живостью лорд Стерлинг. – Если бы ты бывал со мной на ужинах в столице и хоть немного интересовался общественным мнением, знал бы, какие разговоры о тебе гуляют! Мне стыдно было в глаза взглянуть Джону Стюарту, когда тот шутливо заявил, будто ты предпочитаешь компанию маленьких девочек заседаниям в кабинете министров!

– Эндрю, давай не будем горячиться… – заикнулся было граф, но приятель не стал его слушать.

– Какие унижения я претерпел, лишь бы подружиться с премьер-министром, графом Бьютом, и замолвить за тебя словечко? Чего ты сам уже никогда не сможешь сделать! Или ты женишься на Амелии Гилли и делаешь то, что настоящий шотландец должен делать для своей страны, или выметаешься вон, чтоб я тебя до конца своих дней не видел!

Голос лорда Стерлинга сорвался на крик, но Томас казался непробиваемым. Однако от его презрительного взгляда в сторону отца даже у Джеймса холодок пробежал по спине. Молодой человек не мог быть более уязвлён, чем сейчас, да ещё и собственным отцом; страшно было представить, что теперь за буря клокотала внутри него. Граф хотел было попробовать разрядить обстановку, но тут же двери кабинета распахнулись и в комнату вбежала его племянница. Она была одета в костюм для верховой езды, но без шляпки, так что её волосы растрепались, словно у рыжей фурии.

– Как вы смеете?! Как вы смете говорить о таком, словно Томас сотворил некое вселенское зло?

– Амелия, сколько раз я предупреждал тебя, что нельзя подслушивать?

Девочка лишь топнула ногой и гневно продолжила:

– Вы бросали ему эти ужасные обвинения прямо в лицо, а он даже не мог вам ответить! За что ему должно быть стыдно? За желание свободы действий? У каждого человека должна быть такая свобода!

– Воистину, дочь своего отца, – заявил Эндрю Стерлинг. – После таких речей и начинаются бессмысленные восстания, и ты прекрасно знаешь, к чему они ведут.

Амелия бросила в сторону мужчины яростный взгляд.

– Вы бы помолчали. Я положение гораздо выше вашего имею, и, несмотря на то, что нахожусь у вас в гостях, вам этого не изменить. Сейчас речь не о политике, а о вашем сыне. И в защиту своего друга скажу: мне нет дела до того, что вы оба о нём думаете.

Граф Монтро не знал, куда деться от стыда. Никогда ещё он не слышал, чтобы племянница разговаривала с кем-либо так высокомерно. Он украдкой посмотрел на старого приятеля. Лорд Стерлинг едва сдерживался, даже побагровел весь от злости.

– Томас никогда не причинил бы мне вреда, но вы настолько сильно ненавидите его, потому что он не оправдал ваших надежд, потому что он уязвим перед обществом, что повесили на него все эти недостатки и поставили в укор дружбу со мной. Это вам должно быть стыдно!..

– Всё, Амелия! Прекрати! – прикрикнул граф, сделав жест рукой. – Это вышло за все рамки приличия. С тобой мы проведём индивидуальный разговор! Нет, нет, никаких возражений! Иначе я запрещу тебе выходить из своей комнаты до возвращения домой.

Девочка фыркнула, обвела кабинет презрительным взглядом и остановилась лишь на Томасе. Он стоял смирно, сцепив руки за спиной, бледный и уставший, напряжённый, как струна. Амелии пришлось уйти, так и не узнав, о чём ещё говорили мужчины в тот вечер.

Она продолжала злиться на Магдалену, отказывалась посещать с дядей светские обеды и спектакли, чем лишь усугубляла своё положение. А между тем так и не сумела разобраться в своих чувствах к Томасу. Магдалена день ото дня твердила о женитьбе, о правилах и этикете, но всё это молодому человеку было не нужно. Хотела ли этого Амелия? Она и сама не понимала.

Она редко видела Томаса дома, отныне им попросту не давали оставаться наедине в одной комнате. Наступили самые жаркие дни лета, страсти после скандального разговора поугасли, и граф Монтро словно не торопился домой, всё ещё лелея надежду, что в этом сезоне его племянница усмирит гордыню, и для неё отыщется хорошая партия в ком-нибудь из его приятелей дворян.

Глава 7. Скала

Было раннее утро, слишком душное и жаркое даже для побережья. Амелии удалось ускользнуть из дому через чёрный ход в кухне. Оттуда, во внутренний двор, к конюшням, где она ещё год назад заприметила для своих прогулок самую спокойную и покладистую лошадку.

Она ехала верхом, направляясь на юг, вдоль береговой полосы, и поднималась всё выше, к скалистым утёсам, нависавшим над морем. Что-то вдруг заставило её свернуть чуть дальше от побережья. Здесь узкая и ухабистая горная тропа вела к уютной крошечной бухте, где с вершины скалистого пика открывался живописный вид на море. Амелия спешилась и оставила лошадь у поваленного дерева, подальше от края. Забрала свёрток из сумки и бодрым шагом направилась к самой вершине. Обойдя высокий кустарник, Амелия наконец заметила, что находилась тут не одна. Увидев расстеленный на земле камзол и разбросанные рядом вещи, среди которых оказались папки с бумагами, набор грифелей и что-то из верхней одежды, Амелия не испугалась и даже не удивилась, когда заметила поднимающегося с другой стороны утёса Томаса Стерлинга. А вот он, встретившись с ней взглядом, явно растерялся от неожиданности встречи.

Молодой человек подошёл ближе, взял свою рубашку и начал ею обтираться.

– Доброе утро, мистер Стерлинг. Уже опробовали водичку в бухте? Вот уж не думала, что кто-то посетит это место сегодня, как и я.

Томас был мокрый, и кроме кротких штанов на нём больше ничего не было. Амелия изо всех своих подростковых сил старалась сделать вид, будто совершенно не была смущена нагим видом молодого лорда. По её скромному мнению Томас был достаточно худощавый, но плечи и руки у него были мускулистыми.

Пока девочка мечтательно и бесцеремонно разглядывала своего приятеля, он уже успел начеркать пару строк. Парень показал ей со своего места записную книжку, и она прочла:

«Вы сами знаете, мисс Амелия, что нам с Вами лучше не встречаться наедине».

– И это всё? – она фыркнула и стала располагаться тут же, рядом. – Ну прогнать вы меня уж точно не можете. Это место – вне ваших владений, сэр, так что я имею полное право здесь отдыхать, как и вы.

Томас упёр руки в бёдра и всем своим видом дал ей понять, что так быть не должно. Девочка беспечно махнула рукой.

– Ах, да полно вам! Здесь кто-нибудь есть? Ау-у-у! Слышите? И я ничего не слышу, кроме своего эхо. Давайте уже просто отдыхать!

И Томас присел, подтянув колени к груди. Он стал пристально наблюдать за тем, как Амелия раздевается до нижнего белья. Она знала, что он смотрел, но останавливаться не собиралась. Правда, так и не уяснила для себя самой, кого именно она пыталась освободить от циничных оков смущения.

Амелия осталась в батистовой сорочке, скинув рядом и сапожки из тонкой кожи, и бриджи, и остальную верхнюю одежду. Повернувшись, она осознала: парень всё ещё смотрел на неё, но в его взгляде не было ни намёка на вульгарность или того, что Магдалена обычно называла delectatiōnum. Он, скорее, глядел с некой философской серьёзностью.

– Я слышала на прошлой неделе, как на ужине в доме барона Розена, или же Розета, не помню… кое-кто из леди в курительной комнате говорил о либертинаже, – произнесла Амелия зачем-то, и получилось у неё это так, словно она зачитывала урок, что, видимо, произошло от смущения.

Томас в наигранном удивлении лишь приподнял брови.

– Они разговаривали об этом очень тихо, словно боялись, что их услышат. Но я услышала и, честно говоря, не поняла, из-за чего все эти их переживания. Поскольку в свободе от ограничений не вижу ничего дурного… Ох, нет, нет, только не подумайте, будто я нарочно появилась здесь сегодня! И я вполне сознательно действую, я бы никогда не перешла границы разумного. Я здесь с вами, как равная, понимаете?

Молодой человек улыбнулся и кивнул. Амелия выдохнула с облегчением и приняла более удобную позу, когда улеглась на своём походном плаще.

– Жаль, что мой дядя этого не понимает! – Амелия зевнула и подложила под голову обе руки. – Ему стоило бы послушать тех дамочек и их мерзкое хихиканье. Что их так могло заинтересовать в этом самом либертинаже?

Томас взял грифель и записную книжку, а через минуту показал девочке то, что по его опыту представлял собой либертинизм[9]. Амелия прочитала те три строчки, раскраснелась со стыда и снова легла на спину, уставившись в безоблачное небо.

– Какая вульгарность! – произнесла она с возмущением и вдруг засмеялась. – Ах, вот бы Магда узнала об этом! Она бы просто лопнула от ярости!

Молодой человек беззвучно засмеялся, держась рукой за живот, затем убрал записи подальше, лёг рядом и глубоко вздохнул. Так они лежали, слушая крики чаек и шелест трав вокруг. Солнце припекало, и Амелия чувствовала томную расслабленность, почти усталость. Это было странное ощущение, схожее с блаженством, ей действительно было хорошо. И, чтобы не уснуть, она стала бездумно болтать:

– Магдалена молится каждый день и каждую неделю ходит в церковь, чтобы покаяться. Но я знаю, что у них с моим дядей роман.

Томас вздрогнул даже и повернул голову в её сторону.

– Да, да. Я видела их вместе пару раз. О Боже Всевышний! Такая добродетельная и непорочная Магдалена не сумела устоять против него. Видимо, ей приятно притворяться терпимой и набожной, а по ночам проводить время в его спальне, ха!

Краем глаза Амелия заметила, как Томас отрицательно покачал головой.

– Скажешь, что это не так? Если бы она призналась, я бы не осудила. Но она ведёт себя бесчестно и эгоистично. Иногда мне так хочется сказать ей об этом… но я не могу.

Солнце пригревало кожу, и в воздухе ощутимо повеяло морской свежестью, травой, деревьями. Амелия расслышала приглушённый смешок со стороны:

– Ты лучше, чем сама думаешь.

Ей хотелось посмотреть на него в тот момент, но Амелия знала, что его лицо, скорее всего, омрачено короткой судорогой боли из-за того, что он говорил вслух. Это был хриплый, едва различимый шёпот, но даже его оказалось достаточно, чтобы понять: Томас терпит эту боль не ради себя. Поэтому она только улыбнулась и потянулась всем телом, как кошечка.

– Лучше помолчи и не напрягайся, – посоветовала она с материнской строгостью. – Пусть Магдалена целует дядю хоть на каждом шагу, но нечего попрекать меня поведением, которое она считает неприемлемым… И почему вообще взрослые так любят это делать? Я говорю о поцелуях. Что вообще здесь может быть приятного?

Томас снова усмехнулся, потёр пальцем кончик носа – явный признак его неловкости – и пожал плечами. Амелию совершенно разморило, и сквозь дрёму она уже почти не думала о предмете разговора.

– Ты лучше меня всё знаешь, это несомненно. Месяц назад мы гостили в Билдсайде, помнишь праздник у какого-то мормэра? Там ещё пела его дочка… у неё был жуткий скрипучий голосок! Я видела, как вы целовались с ней за портьерой, на балконе. А потом она вдруг шлёпнула тебя по щеке. Что это было? Пощёчина? Я тогда долго смеялась! Да от такого «удара» даже комар бы обиделся! Неужели всё было так плохо, Томас?

Амелия повернулась к нему, но он уже мирно посапывал во сне. Она ещё раз взглянула на его взъерошенную кудрявую шевелюру, плечи и руки, плоский торс и светлую поросль на груди и вдруг резко отвернулась. Хорошо, что он уснул, иначе её взгляды лишь смутили бы его. Разве подруги могут так рассматривать своих приятелей? Девица, с которой он целовался тогда на празднике, наверняка смотрела так же, да и сам поцелуй выглядел вполне целомудренным, и всё равно она осталась недовольна. Вот уж неженка!

Ей внезапно показалось, словно что-то раскалённое коснулось руки. Амелия очнулась. Она даже не сразу сообразила, как быстро заснула. Видимо, перекатилась со своего плаща поближе к Томасу, и его локоть упёрся ей в руку.

Долго ли они спят? Кожа лишь слегка покраснела. Возможно, не слишком долго.

Девочка чуть приподнялась так, что её рыжие локоны упали ему на обнажённую грудь. Затем, как она себя убедила, исключительно из любопытства положила ладонь между ним и собой. Его тело было горячим и твёрдым, от этого ощущения в её животе будто что-то упало и снова поднялось выше, к сердцу. Томас не просыпался, и она наклонилась поближе к его лицу.

Во сне он казался совсем ещё мальчишкой, не обременённым заботами о будущем. Амелия неожиданно подумала, что он привлекателен. Сначала она удивилась, затем нахмурилась. В конце концов пришло осознание, что в этом факте не было ничего постыдного. Она не задумывалась над тем, нравился ли ей хоть кто-то из джентльменов, навязанных дядей и ухаживающих за ней в обществе. Она просто не думала о них, как о мужчинах. Они были ей не нужны. Но именно сейчас она смотрела на Томаса и понимала, насколько он мужчина в сравнении с ними. Он всегда обращался с нею обходительно и нежно, и ей это нравилось.

Многие ли девицы целовали его? Хотел ли он жениться хоть на одной из них? Амелия встряхнула головой, дабы отогнать эти разочаровывающие мысли. Хотел бы жениться, сделал бы это уже давно. Вот поэтому он дружит с нею, у него просто нет нужды в большем. Девочка улыбнулась и подумала, что в таком случае остальное уже не важно. Она наклонила голову и быстро чмокнула его в сухие губы.

Ничего. Совсем ничего. Это было скорее равнодушно, чем уверенно. Поэтому во второй раз она сделала всё, как сделала бы на её месте женщина настойчивая и взрослая. Правую ладонь она прижала к его горячей, слегка щетинистой щеке, приблизилась и прикоснулась губами к его рту. Задержала дыхание, чуть пошевелилась и, решившись, скользнула внутрь языком. От этого

прикосновения её тут же бросило в жар, а ощутив под собой движение, Амелия отпрянула и взглянула в распахнутые серые глаза.

Она даже не успела ничего сказать. Он просто поднялся, постоял некоторое время к ней спиной, затем лишь повернулся с улыбкой на порозовевшем лице.

Амелия поняла тогда, что он не злился, но себя ощущала немного растерянной.

– Ты думаешь, что я чудная, да? – промямлила она.

Тогда Томас опустился перед нею на колени, приобнял и улыбнулся широкошироко и ласково.

– Всем нужен друг… и ласка… а тебе их очень не хватает, – прошептал он с хрипотцой.

Амелия заметила, как заслезились его глаза, поэтому просто кивнула и опустила голову, чтобы он мог встать и громко откашляться.

Приближался полдень, и солнце начинало припекать всё жарче. Скоро ктонибудь обязательно заметит, что их обоих нет слишком долго, начнутся новые подозрения и обвинения. Амелия вздохнула, поправила свою сорочку и попыталась заплести волосы в косу. Томас подождал, пока она снова поднимет на него глаза, а когда она это сделала, он лукаво подмигнул. Затем произошло то, чего Амелия совершенно не ждала. Что одновременно напугало её и восхитило. Что незримым знаком с Небес определило её судьбу.

Томас повернулся в сторону края утёса, неожиданно сорвался с места, подняв босыми ступнями под собой пыль с земли, разбежался и спрыгнул. Амелия успела только вскрикнуть, да так, что её возглас эхом разнесло по округе. А со стороны бухты послышался громкий всплеск.

Её мгновенно охватили страх и волнение, девочку колотила неясная дрожь, но она вскочила с места и подбежала к скалистому краю. Там, внизу, в голубой чаше бухты, на поверхности воды мелькала светлая кудрявая голова. Томас помахал девочке рукой и снова нырнул. Амелия не могла увидеть его лица, но готова была в тот момент поклясться, что он улыбался, будто нашкодивший ребёнок.

Разумеется, он делал это и раньше, однако совершенно точно не ожидал, что эта сумасбродная девица последует за ним вниз. Послышался тонкий визг, затем совсем рядом всплеск.

Словно обезумевший молодой человек вынырнул в нескольких футах от девочки и быстро подплыл к ней вплотную. Он схватил её голову своими широкими ладонями и посмотрел в побледневшее лицо.

– Ты ч-что, Томас? Что с-с тобой? – пробормотала Амелия, когда он освободил её лицо от мокрых рыжих локонов. – Господи, до чего же вода холодная!

Она так быстро замерзала и настолько была увлечена роскошным видом утёса отсюда, снизу, что и вовсе не заметила этого гневного выражения лица напротив себя. Томас несколько раз дёрнул её за руку, заставил плыть за собой, к отмели, от которой вела тонкая полоса из валунов прямиком к берегу. Едва они выбрались из воды и дошли до суши, Томас опустился перед девочкой на колени, схватил её за плечи и стал так трясти, что у той дух захватило.

– Никогда! Ни-ког-да так… не делай! – хрипел он, сверкая яростными глазами, будто безумный. – Дура!

Когда он отпустил её, Амелия раскрыла от удивления рот.

– Если ты это можешь, почему и мне нельзя? Ведь ты же прыгнул!

Он мотал головой, и капли стекали по его плечам и груди, и снова в гневе дёргал девочку за руку, как бы давая понять, чего именно он от неё добивался.

– Я всего лишь пошла за тобой! – упрямилась она. – Ты же прыгнул, и я бы тебя не бросила!

Тогда Томас резко выдохнул и прижался влажным лбом к её плечу. Так они стояли несколько минут, и он крепко держал её плечи в своих руках. А после медленно отстранился, скользнул по девочке тяжёлым взглядом: по копне мокрых волос, по узеньким плечам и острым вершинкам грудей под намокшей батистовой сорочкой, и ниже, по стройным исцарапанным ножкам. Он просто покачал головой, скорее своим собственным невысказанным мыслям, поднялся, оглядел бухту, затем с его губ сорвался короткий приказ:

– Идём… пташка.

***

Лето подходило к концу, и Амелия чувствовала вокруг всеобщее напряжение, такое тягостное и горькое, будто каждый рядом с ней, и она в том числе, ожидали чего-то неизбежного, неотвратимого. Начались приготовления к отъезду. Томас Стерлинг всё чаще ссорился с отцом и всё реже появлялся в его владениях. Амелия грустила, но в душе надеялась на лучшее.

Короткое письмо от родни из клана Синклер, в котором сообщалось об отличном самочувствии Сары и об их с сестрой возможной скорой встрече, слегка подбодрило домашних, однако, будто бы по чьему-то невидимому жестокому приказу, этой радости не суждено было длиться долго.

В конце августа 1752 года у графа Монтро случился первый приступ. Самые опытные врачи Абердиншира сводили всё к сердечной недостаточности. За несколько дней домашней суматохи и целой череде беспокойных лекарей Амелия привыкла к незнакомым терминам. Она самостоятельно копалась в хозяйской библиотеке в поисках нужных словарей. И хотя Джеймс Гилли старался вести себя так, словно ничего не происходило, впечатлительная Магдалена не умела скрывать эмоции, и Амелия часто видела её заплаканной, сидящей у постели графа, в его покоях.

Для всех это были тяжёлые дни, поездка в Форфар всё откладывалась, и взрослые в доме ходили хмурые и занятые. Амелия снова ощущала себя одинокой, брошенной, её словно тяготила любая новая мысль. Так продолжалось ещё несколько дней, пока, наконец, в день грозы и сильнейшего ливня Томас Стерлинг не появился на пороге дома. За воротами внутреннего двора его ожидал готовый экипаж и скромные пожитки, собранные в пару саквояжей.

Амелия услыхала взволнованные голоса ещё с парадной лестницы и тут же помчалась в гостиную. Томас стоял у дверей, слегка сутулясь, одетый в старомодный дорожный костюм и тяжёлый коричневый плащ. Небритый и хмурый, он терпеливо слушал своего отца, пока тот не умолк и вдруг швырнул пустой хрустальный бокал куда-то в стену. Заметив Амелию, лорд Стерлинг отвернулся к окну.

Ей действительно хотелось подойти поближе, но к девочке быстро пришло осознание происходящего. В голове молнией мелькнула мысль о том, что всё закончится именно здесь и сейчас, а её глаза уже начали слезиться.

Томас подскочил к ней, осторожно приобнял; от него пахло дождём и мокрой кожей. Амелия не шелохнулась. Тогда он взглянул ей в глаза и пожал плечами, кусая тонкие губы.

– Ты уезжаешь? – спросила девочка, и он кивнул. – И надолго?

Она уже беззвучно плакала, ибо знала ответ. Мельком взглянула в сторону лорда Стерлинга, затем снова на его сына.

– Я могу… я могу пойти с тобой? – промямлила она, смахнув со щеки слезу.

Томас покачал головой. Его плечи устало опустились.

– Я думала, что мы друзья.

Её слова прозвучали глухо, как из могилы, словно она говорила сама с собой, не с ним. Томас живо достал записную книжку и написал: «Мы всегда будем друзьями!»

– Но ты всё же уезжаешь…

Он снова написал и показал ей: «Сейчас это мой единственный выход. Для меня здесь больше нет места».

И тогда она рассвирепела. Никогда в жизни она не была так зла на кого-либо. Сильнее она злилась лишь на Камберлендского мясника, сына короля. Но тот не был ей другом, и она ненавидела его всеми фибрами души.

Амелии показалось, словно земля ушла у неё из-под ног. Сердце забилось часто и глухо; она подняла глаза к человеку, который был волен уйти, был волен делать всё, что ему заблагорассудится, который бросал её здесь, среди опостылевших ей людей, в обществе, которое она терпеть не могла, и она не имела права пойти за ним. Несправедливость обернулась в ней яростью. Амелия шумно втянула носом воздух и сказала:

– Что ж, идите. Приятной дороги, сэр. Надеюсь, их не слишком размыло от дождя.

Томас не дал ей вот так уйти, мягко взяв за запястье, но именно тогда его отец наблюдал за этой сценой; он так яростно и громко рявкнул, чтобы Томас убрал от девчонки руки, даже один из лакеев выронил от испуга трость.

Амелия зашипела, будто взбесившаяся кошка, и с отвращением воскликнула, бросив Томасу в лицо:

– Убирайтесь к дьяволу! Видеть вас не могу!

И она сбежала, едва не запутавшись в юбке своего домашнего платья.

Амелия вошла в спальню, в гневе громко хлопнув дверью. Она успела метнуть в сторону подушку и даже флакон с чернилами куда-то о стену. Девочка не слышала, как в комнату проскользнула Магдалена, оставшаяся стоять у двери. Амелия бросилась на постель, свернулась на ней калачиком и закрыла ладонями уши, чтобы не слышать шум ветра и стук капель дождя по карнизу. Ей показалось, будто кто-то громко позвал её по имени, но Амелия не желала ни видеть, ни слышать. Она лежала так, пока гнев не стал утихать, пока пальцы не онемели окончательно, что даже заныли кости в теле. И тогда она снова услышала, как громкий мужской голос позвал её с улицы. Её имя слилось со звуками грозы, растаяло в грохоте грома, и девочка вскрикнула. Затем ещё, и ещё, и завопила вдруг, словно сумасшедшая. Только тогда Магда бросилась к ней и стиснула в своих медвежьих объятьях, пока та не замолкла.

Гроза ушла, заказной экипаж давно укатил со двора; лорд Стерлинг уже полчаса как топил своё горе в бокале хереса, восседая в кресле, в своём кабинете. Магдалена полулежала на кровати и ласково гладила по голове несчастную воспитанницу.

– Моё бедное дитя, бедное дитя… – приговаривала женщина тихо. – Я считала его неискренним и лукавым. Но ты лишила этого мальчика последней радости. Ты жестоко отомстила ему, милая, и будешь жалеть об этом до конца своих дней.

Амелия впала в забытье, а в её ушах до сих пор стоял отчаянный крик, призывавший её к прощанию. Крик, который она оставила без ответа. Тот самый крик, лишивший голоса единственного дорогого ей человека.

Тем летом всё было кончено.

Примечание к части

[9] философия, отрицающая принятые в обществе моральные нормы; сторонники либертинизма потворствовали плотским удовольствиям (даже групповой сексуальности), и всем проявлениям свободы, выходящей за пределы обычной морали.

Глава 8. Одинокая

Леди Кавендиш и леди Питт являлись одними из самых богатых и самых популярных светских львиц в округе Ангус. Ни одна сплетня, ни один дрянной слушок не могли проскользнуть мимо их ушей, а сплетен они собирали немало. Взять хоть тайну отставки герцога Камберлендского, внезапное увольнение пятого премьер-министра или же очередное нападение команды пиратов, которых видели где-то на востоке; леди даже не скупились на разговоры о болезнях короля и его возможной скорой кончине. На этот раз предметом их глумливого обсуждения стала графиня Монтро.

Тот ноябрьский вечер в особняке прусского посла обещал закончиться тухло, как любили выражаться молодые дворяне, если бы леди Кавендиш и Питт не предложили гостям напоследок сыграть в прятки в осеннем саду. Отказались только Амелия Гилли и Роберт Клайв[10].

Леди Кавендиш и Питт видели, как эти двое наблюдали за игрой со своего места на невысоком балконе с южной стороны особняка и о чём-то тихо разговаривали. Не обошлось без насмешек и осуждения: генерал в очередной раз пытался распушить холостой хвост перед богатой зазнайкой, известной своим скверным характером и консервативными взглядами.

– Только взгляните на эту парочку! Она никогда не согласится выйти за обыкновенного генерала, и все его награды и заслуги, заработанные во время войны, ему не помогут, – шептала леди Питт подруге. – Я уверена, всё дело в том, что у него до сих пор нет титула.

И она не стеснялась громко смеяться, предполагая, что графиня Монтро могла всё услышать. Но ведь так было куда интереснее сплетничать.

– Подумать только, всё наследство её многоуважаемого дядюшки достанется этой угрюмой старой деве! – возмущалась леди Кавендиш. – С таким характером она никогда не выйдет замуж, даже если очень того захочет. Говорят, она планирует передать все финансы своей родственнице, которая недавно родила мальчика. Ну конечно, она всё распланировала!

– Сущая эгоистка! Она решила окончательно разрушить всё наследие графа и прервать древнюю династию. Какой позор!

Игра в прятки давно завершилась. Подвыпившие джентльмены отыскали своих вдоволь повеселившихся дам и уже планировали расходиться по домам. Леди Кавендиш попрощалась с графиней Гилли, а едва девушка отвернулась, скорчила недовольную мину. Она обязательно поговорит с супругом и настоит на том, чтобы отныне не посещать приёмы, на которых бывает эта серая мышка Гилли, дабы не иметь несчастья встречаться с нею с глазу на глаз.

Роберт Клайв действительно был готов предложить Амелии руку и сердце; самоуверенный и привлекательный генерал успел зарекомендовать себя в качестве опытного военного, ему было всего тридцать три года. Победы в Восточной Индии обеспечили ему повышение чина, и Клайв уверял девушку, что в скором времени добьётся возведение в пэрское достоинство[11] и титула. Однако, казалось, графиню не трогали ни его положительная репутация в обществе, ни сладкие обещания любви и вечного обожания. В тот вечер Амелия мягко, но решительно поставила точку в их недосказанности:

– Я безумно рада, сэр, что вы возвратились живым из Бенгалии. Я также рада, что вас сделали компанейским губернатором Бенгала. Уверена, и в будущем вы не растратите свои таланты впустую. Что же касается вашего предложения, к сожалению, я не сумею сделать счастливым такого мужчину, как вы, поверьте мне. В этом у меня нет ни призвания, ни желаний.

Больше Амелия никогда его не встречала. Через два года Роберт Клайв вернётся в Индию, ещё через пару лет получит титул барона. Много лет спустя, обвинённый парламентом в злоупотреблениях своих полномочий, но оправданный, он в отчаянии и позоре покончит с собой.

***

Графиня Монтро на слухи внимание не обращала. Ей было не до светских сборищ, где дамы средних лет, заскучавшие от своих мужей, перемывали косточки всем своим недоброжелателям и соседям в том числе. Джеймс Гилли окончательно занемог и теперь редко поднимался с постели, поэтому на плечи молодой графини легли его бумажные дела, ведение хозяйства в обширных владениях, финансовое обеспечение штата прислуги, камердинера, личного секретаря в городе и далее, и далее.

После скромного празднования своего двадцатилетия на Амелию буквально обрушился шквал из слухов и сплетен о её «плачевном положении» в качестве старой девы. Графиня держала голову высоко и напрямую заявляла, что в замужестве не нуждается, и все её дела сосредоточены на ведении хозяйства и финансовом обеспечении младшей сестры, не так давно родившей сына. Её супруг, молодой генерал-майор, погиб в Индии, и оставшаяся без покровителя изнеженная Сара нуждалась в любой поддержке. Амелия не раз приглашала её перебраться в Форфар, но Синклеры не торопились потерять младенцанаследника из виду. Воссоединение сестёр снова откладывалось. Упрямство Сары и её родственников сказывалось на моральном состоянии молодой графини; она переживала, если намеченные планы не сбывались, а частые приступы Джеймса Гилли и вовсе выводили девушку из равновесия.

Разношёрстных женихов – богачей, родовитых наследников и просто охотников за наследством – Амелия категорически не принимала. Она целиком и полностью сосредоточилась на домашних делах, игнорируя советы знакомых и немногочисленных подруг, давно уже выскочивших замуж. И с каждый разом её неизменная няня и наставница Магдалена становилась всё напористее в своих причитаниях и мольбах. Она опасалась, что над её девочками нависало с новой силой проклятие: Амелия навсегда останется одинокой старой девой, а у овдовевшей так рано Сары обязательно отберут её малыша. Амелия не желала слушать и делала всё по-своему.

***

В феврале в особняке барона Виваче давали первый в том году большой камерный концерт его собственного оркестра. Графу Монтро больших усилий стоило уговорить племянницу посетить то громкое мероприятие, и она неохотно согласилась.

К концу вечера Амелия совершенно устала приветствовать многочисленных знакомых настолько, что даже шея заболела. Девушке было известно, что пряталось за этими дружелюбными улыбками, но она стойко играла свою роль, как и они – все, кто шептался за её спиной, и молодой графине не терпелось поскорее вернуться домой, чтобы быть подальше от этого лицемерного сборища. Однако в одном из залов особняка, когда девушка уже собиралась дать распоряжения об экипаже, к ней подошёл представительный мужчина средних лет. Он был одет в тёмно-серый камзол, бардовый редингот и до блеска начищенные сапоги для верховой езды. Амелия оглядела его с головы до ног, едва он успел её поприветствовать. Загорелый и подтянутый, с аккуратно подстриженной бородкой с проблеском седины, он являл собой пример строгого аристократа. И, судя по всему, вряд ли ему было больше пятидесяти лет.

– Я уже очень давно мечтаю познакомиться с вами, графиня Монтро, – произнёс он после краткого поцелуя её руки. – Многое о вас слышал. При столь юном возрасте вы так ловко управляетесь с делами вашего дяди.

Амелия удивилась, что он коснулся данной темы, но виду не подала.

– Моё имя Фредерик Халсторн. Возможно, вы в курсе, что…

– Постойте! Так вы представитель одного из горных кланов? – предположила девушка, припомнив вдруг его фамилию.

– Вы угадали.

Амелия тут же растаяла. Она всегда питала особую симпатию к своим родовитым соседям из Хайленд. Ещё приятнее было повстречать одного из них здесь.

– Безумно рада познакомиться, мистер Халсторн! – от волнения она даже умудрилась пожать ему руку, и мужчина смущёно заулыбался. – Так что же привело вас сюда, в Форфар? И почему вы искали со мною встречи?

Ненадолго ей показалось, будто он выглядел растерянным или даже обескураженным.

– Простите, дорогая, я считал, что вы уже всё знаете, поскольку слухи распространяются довольно скоро. И ваш многоуважаемый дядя должен был… – Что мой дядя должен был?

– Граф должен был рассказать вам о своей переписке с лордом Стерлингом, поскольку некоторые финансовые дела вашего дяди напрямую касаются и его.

Амелия ничего не понимала и стояла перед этим джентльменом, ощущая себя не в своей тарелке. Несколько гостей прошли мимо и любезно попрощались с нею.

– Я не имею понятия о делах моего дяди с лордом Стерлингом. Впрочем, он волен переписываться со своими старыми приятелями, сколько пожелает, – сообщила она, заметно помрачнев. – Раз уж он не соизволил рассказать, меня это не касается. А теперь извините, я тороплюсь домой. Экипаж уже подан…

– Но, леди Гилли, ваш дядя ведёт переписку с Томасом Стерлингом, – поспешил поведать Халсторн. – Лорд Стерлинг, его отец, скончался несколько месяцев назад.

Девушка никак не отреагировала, хотя Халсторн ожидал от неё определённой реакции. На её юном лице не дрогнул ни один мускул.

– Признаюсь честно, я думал, что граф Монтро сам успеет рассказать обо всём вам лично. Ну что ж, надеюсь, он не будет слишком строг, поскольку рано или поздно и вы узнали бы.

– Ближе к делу! – Амелия была нетерпелива.

Халсторн проигнорировал её тон, однако тут же отбросил маску любезности и напустил на себя деловой вид.

– Ваш дядя, графиня, после смерти лорда Стерлинга всячески подбадривал его сына и единственного наследника с помощью частых переписок. До своего возвращения в Шотландию Томас долгое время нёс службу при королевском совете в Виндзорском замке. Должен отметить, они с будущим монархом довольно близки, и молодой Георг относится к нему весьма тепло…

Амелия наиграно и вымученно вздохнула, скрестив руки под грудью.

– Хм, да, что ж… К огромному сожалению, большие амбиции Томаса обернулись против него. Он потратил баснословные суммы на некоторые собственные проекты по мореходству, отклонённые Его Величеством. В том числе он растратил и фамильное наследство. В дальнейшем финансировании ему отказали и действующий король, и премьер-министр Джон Стюарт, который относится к его присутствию рядом с наследным принцем не слишком благожелательно, – Халсторн сделал небольшую паузу, прочистив горло.

– Положение лорда Стерлинга весьма и весьма плачевно, леди Гилли.

Вложившись в те проигранные проекты, он почти погубил репутацию семьи. Ваш дядя желал бы оказать ему как моральную, так и финансовую поддержку, понимаете?

– Нет, сэр, не понимаю. Мы с дядей не имеем отношения к бедам этого человека. Не вижу причин, по которым наша семья должна финансово его поддерживать.

– Как поверенный в делах лорда Стерлинга, я представляю его интересы в обществе в связи с определённым… недугом, о котором вам должно быть известно.

Снова никакой реакции. Девушка не изменилась в лице и явно была раздражена.

– Думаю, ваш дядя всё более подробно сумеет разъяснить. А самое главное, причину, по которой он решился покровительствовать моему господину. Не смею более вас задерживать.

Халсторн пообещал Амелии скорую встречу, и что обязательно навестит графа Монтро от имени лорда Стерлинга.

Только в экипаже, оставшись наедине с собственными мыслями, Амелия излила своё негодование на маленькой подушке, несколько раз ударив её кулаком. Девушка была поражена тому, как ловко её дяде удавалось скрывать столь важную переписку, более того, она чувствовала себя обделённой и обманутой и очень злилась. Все свои претензии она незамедлительно высказала дяде, напрочь проигнорировав поздний час.

Джеймс Гилли отдыхал в кресле, в своём кабинете; он преспокойно выслушал племянницу, затем достал из ящичка своего письменного стола вскрытый конверт и протянул ей.

– Что это? – Амелия вгляделась в знакомую подпись на оборотной стороне. – От Стерлинга? Здесь недавняя дата. Мне прочитать?

Граф кивнул, и, пока девушка читала, он пристально наблюдал за нею. Он рассчитывал, разумеется, что напоминание от Томаса Стерлинга найдёт отклик в её душе, однако всё, что сделала Амелия – аккуратно сложила письмо обратно, в конверт, и вернула его на стол. Выглядела она больше раздражённой, чем удивлённой.

– Так ты ничего не скажешь, дорогая? – спросил мужчина, наконец.

– Что именно вы желаете услышать от меня? – она фыркнула и сняла с обеих рук кружевные перчатки. – Ваш старый друг скончался, и мне очень жаль, я об этом не знала. Но скрывать то, что вы с его сыном договорились о финансовой поддержке его проектов – бесчестно! Почему вы идёте навстречу чужому человеку и в то же время отказываете мне в просьбе о ежегодном содержании Сары и её ребёнка?

– О Саре позаботятся Синклеры! И к тому же, я вовсе не утверждал, что мы ничем не поддержим твою сестру. Я считал, что мы разобрались с этим…

– Нет, не разобрались! Сара будет жить здесь, со мной! Я добьюсь этого!

– Ты должна строить собственную жизнь, Амелия, и перестать опекать её. Я не всегда буду рядом, чтобы помочь тебе, – граф издал тяжкий вздох. – И ты понимаешь, что вскоре случится…

– Нет! Перестаньте повторять это!

– Но так будет, и никто не изменит моей судьбы. Для твоей я желаю лишь лучшего, милая! Ты – мой единственный ребёнок и наследница, и я хочу быть уверенным, что после моего ухода рядом с тобой останется человек, которому я доверил бы собственную жизнь.

Амелия отвернулась к окну, лишь бы не видеть этого жалостливого выражения на болезненном лице мужчины. Она бы пожалела его, как делала это много лет и каждый раз, едва его одолевал очередной приступ, но только не теперь. Сегодня ей безумно хотелось посочувствовать самой себе.

– О чём вы договаривались с лордом Стерлингом?

– Дорогая, когда-то давно вы знали друг друга и были близки…

– О чём вы договаривались?

Граф вздохнул:

– Он ведь к тебе очень хорошо относился…

– Я ничего подобного не помню! – процедила девушка сквозь зубы, едва сдерживая гнев. – Будьте же честны со мной, дядя. Я не невидимка, и имею право голоса! Я просто желаю знать о деталях вашей переписки!

– Так и быть. Перед смертью Эндрю просил меня позаботиться о Томасе, если тот вернётся домой. Вскоре я узнал о его возвращении в Шотландию и о тяжёлом положении, в котором он оказался. По некоторым причинам Томас потерял большую часть своих средств. Совет при королеве-регентше отказал ему в финансировании, однако за ним сохранилось место при дворе. Банк отказал ему в кредите, Амелия. Ему сейчас очень тяжело. Родственников не осталось. Особняк вместе с приобретениями отца пришлось выставить на торги, и всё, что у него есть сейчас – это фамильный замок где-то на Внешних Гебридах. Я пообещал ему поддержку за определённую услугу.

– Какую именно? – спросила девушка. – Ну же!

Джеймс Гилли молчал. Выглядел он жалко, но больше виновато. Наконец он откашлялся, утёр платком влажный лоб и медленно произнёс:

– Твоё приданое в том случае, если он попросит твоей руки. Это неотъемлемая часть моего завещания, Амелия, и я не стану его менять.

От удивления она едва вспомнила, как нужно дышать; будто из неё выбили дух одним мощным жестоким ударом. Девушка отвернулась ненадолго, схватившись за горло, и зажмурилась, пока граф пытался её успокоить:

– Послушай же! Знаю, для тебя это решение кажется внезапным и нечестным, но я прекрасно помню, как вы дружили когда-то. Тебе было около четырнадцати, верно? Он проводил с тобой очень много времени…

Она всё не оборачивалась, и граф забеспокоился, как бы от шока племянница не лишилась чувств.

– Я волнуюсь за тебя, Амелия! Я люблю тебя, и всегда любил, понимаешь? Но ты можешь погубить себя в этом ненужном одиночестве. Томас согласен взять тебя в жёны, обеспечить тебе защиту и спокойное будущее. Вот единственное, чего я желаю для тебя, пока я ещё жив, Амелия! Можешь распоряжаться своей долей наследства, как хочешь. Я не смею тебе в этом отказать. Можешь обеспечить Сару, слышишь? Но послушай же меня и не игнорируй лорда Стерлинга из-за детских обид…

– Детских обид?! Что за чертовщина? – воскликнула она в сердцах, обернувшись; её глаза яростно запылали, и несколько рыжих локонов выбились из высокой причёски. – Я не знаю его! И я не желаю знать его! Внезапно вы решили, будто мы с ним когда-то были близки, а потому имеете право обещать ему финансовую поддержку и меня саму в качестве супруги? Да вы в своём уме?!

Она сорвалась с места, и хотела было покинуть кабинет, но остановилась в дверном проёме и произнесла:

– Вы хороните себя и говорите об этом так буднично и спокойно, словно это правильно и естественно! Как вы можете? Вы просто покинете меня, оставите одну в этом мире, а вам кажется, что деньги и человек, возникший из ниоткуда, смогут заменить мне вас? Заменить мою семью, моё счастье? К дьяволу ваше завещание, дядя, и к дьяволу Томаса Стерлинга! Я не дам ему ни шиллинга, никогда и ни за что!

И она убежала, оставив Джеймса Гилли одного с его тяжёлым сердцем, обливающимся кровью. В ту ночь он долго не мог заснуть и всё время хватался за грудь, испытывая нестерпимую боль. Граф Монтро так остро ощущал приближение смерти, что в ту ночь молился ещё яростнее. Он просил Господа лишь о том, чтобы племянница смогла простить его и усмирить собственную гордыню.

Примечание к части

[10] (29 сентября 1725 – 22 ноября 1774) британский генерал и чиновник, утвердивший господство Британской Ост-индской компании в Южной Индии и в Бенгалии.

[10] включает в себя все существующие пэрства, созданные в Великобритании.Рангами великобританского пэрства, в порядке убывания, являются герцог, маркиз, граф, виконт и барон.

Глава 9. Пламя и лёд

«И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло». (Откр.21:1-4)

***

В последнее время ей всё чаще стали сниться кошмары. Словно дуновения из прошлого, они приносили ей воспоминания о кровавом восстании, которое ей вместе с Магдой и сестрой удалось пережить. Иногда Амелия просыпалась от того, что плакала во сне, и подушка под ней была неприятно влажной. Но этой ночью всё оказалось много хуже, потому что, когда Амелия поднялась с постели и подошла к большому напольному зеркалу в своей спальне, она увидела в нём не себя. В отражении находился чёрный человек, высокий, пугающе похожий на фантомную тень. Он весь был закутан в чёрные одежды, а лицо скрывал за топфхельмом, однако в прорезях шлема не были видны глаза, лишь тьма. Эта бесформенная фигура всё же показалась такой реальной, что Амелия невольно потянулась к ней рукой. Пальцы дотронулись до холодной поверхности стекла, и в уши девушке ударил зловещий звон, со всех сторон окруживший её.

От внезапного ужаса Амелия упала на колени. Фигура чёрного человека возвышалась над нею, недвижимая и пугающая. Затем послышались голоса, тихие, едва различимые, они проносились по спальне вихрем, и девушка попросту не была способна распознать ни слова. Амелия сжала голову руками, стиснув зубы, и лишь тогда всё стихло. Всё, кроме одного единственного голоса, донесшегося до неё так, будто его обладатель стоял совсем рядом. Амелия узнала его. Это был её отец.

– Я не понимаю… папа, я не могу понять! – повторяла она в горячечном бреду, сложив руки в молитве. – Что происходит?

Она не знала гэльского наречия, никогда не питала к нему особой любви, даже если Магдалена просила её заучить хоть немного слов. Суровый голос отца словно ударил её мощной волной, от которой она, перепуганная и шокированная, отшатнулась и упала на бок.

– Прости меня, пожалуйста, прости! Я старалась делать всё правильно! Клянусь, я так старалась!

И она зарыдала, бросившись к зеркалу, протягивая к нему дрожащие руки. Именно такой её нашла Магдалена: она подскочила к своей воспитаннице, встав рядышком на колени, и подтянула её поближе, крепко приобняв. Когда плач прекратился, и Амелия вдруг осознала, что в зеркале отражалась лишь она и Магда, молодая графиня выпрямилась, высвободившись из объятий няньки.

– Я видела отца и слышала, как он говорил, но я ни слова не разобрала. Я знаю, он пришёл из-за меня, – Амелия потёрла глаза и всхлипнула. – Что-то не так, и в этом виновата только я.

– Ах, девочка моя, что за странные вещи ты говоришь! Тебе снился сон!

– Но я видела его в зеркале, Магдалена.

Набожная женщина тут же перекрестилась и сжала в руке чётки, что всегда и всюду носила с собой.

– Забудь ты об этих ужасах, милая. Это просто очередной кошмар и всё тут!

Попросим у доктора совета и какую-нибудь настойку, чтобы ты успокоилась…

Амелия лишь отмахнулась и поёжилась, поднимаясь с колен. Кожу холодил сквозняк, к тому же после столь странного видения она ощущала головную боль. Магдалена начала хлопотать, приводя девушку в порядок, и решила расчесать ей волосы. В ту же минуту в спальню без стука вбежала маленькая светловолосая служанка, бледная и дрожащая.

– Простите меня, графиня, ради Бога, простите, но хозяин проснулся и умоляет вас скорее прийти к нему! Он белый, словно снег, и наволочки и простыни вокруг него совсем влажные!

Амелия сорвалась с места и бегом направилась дальше по коридору, к большой хозяйской спальне. Рядом с постелью Джеймса Гилли уже находились его камердинер Филипп и двое слуг. Граф тяжело дышал, тихим голосом давая им некие указания, а когда приблизилась Амелия, жестом велел всем остальным удалиться.

Она ещё никогда не видела его таким слабым, усталым и больным. Что случилось с её покровителем и защитником за эти несколько месяцев, что она едва могла узнать его? Амелии вдруг стало так страшно приближаться к кровати, что она инстинктивно убавила шаг. Джеймс Гилли шёпотом попросил её подойти, и она пересилила себя. Босая, в длинной ночной рубашке, с распущенными рыжими локонами, Амелия осторожно присела на край постели.

Граф Монтро заговорил с трудом, однако ясность ума он умел сохранить даже в самые тяжёлые минуты своей жизни, и вот теперь он произнёс именно то, что хотел сказать:

– Моя девочка, скоро я встречусь со своими родными и с твоими родителями. Если Господь будет милостив, я увижу твоего отца и попрошу прощенья за то, что не был с ним в его смертный час, как его дочь со мной… Надеюсь лишь, он простит, ибо я вырастил и воспитал тебя, как собственное дитя, и он бы гордился.

Амелия ощутила, как по её спине пробежала холодная дрожь, когда она увидела лицо мужчины в момент его откровения. Его слова ненадолго вернули её в детство, девушка изо всех сил пыталась удержать слёзы. Резким движением она вытерла глаза.

– Что с тобой, моя дорогая? Ты так бледна, и ты дрожишь… Нет, не печалься. Не грусти. Иначе мне не будет покоя.

Джеймс Гилли приподнял с постели руку, чтобы Амелия прикоснулась к нему, и она вложила в его ладонь свои пальчики.

– Больше всего я жалею о том, что не сумею поддержать твои начинания. Ты всегда была такой смелой, стойкой и… далёкой. Совсем, как твой отец.

При упоминании об этом призраке из прошлого Амелия испустила горький вздох. После недавнего кошмара ещё свежо было ощущение его присутствия рядом и эхо его сурового голоса.

– Всё, чего я желаю этой ночью… всё, что сделает меня счастливым в последние часы – это твоё обещание, Амелия. Обещание, что ты будешь жить с воспоминаниями обо мне и своих родителях. Твой отец хотел, чтобы ты помнила свой клан. Так живи и помни! С тобой и Сарой он никогда не исчезнет…

Короткий кивок её поникшей головки стал для мужчины ответом, и он продолжил, слегка сжав её пальцы в своей руке:

– Моя последняя воля заключена в завещании, Филипп передаст его тебе, милая. И ты сможешь исполнить обязанности моей наследницы…

Будто бы оглушённая Амелия неожиданно убрала руку; чужое холодное прикосновение словно обожгло её.

– Что вы говорите, дядя? – прошептала она, не веря своим ушам. – Вы же ззнаете, я не смогу этого сделать…

– Сможешь, Амелия. Ты должна.

– Нет, нет, нет…

– Томас Стерлинг одинок и несчастен. Кроме его службы у него нет ничего… и никого. Не отказывай в просьбе умирающему, дитя! Прими его руку и сердце…

Джеймс Гилли потянулся к ней, но девушка отклонилась, дёрнувшись, словно к ней приближался живой мертвец. На измождённом лице мужчины скользнула тень удивления, она же сменилась печальным разочарованием. Когда граф нежно назвал её по имени, Амелия упрямо покачала головой, опустив глаза. В нос вдруг ударил терпкий запах лекарства, девушка до боли прикусила губу, а когда подняла голову, в ужасе ахнула. Перед нею лежала покойная супруга дяди, графиня Гилли. Вместо потухших глаз – впалые чёрные дыры, кожа посеревшая и иссушенная, словно всю кровь из тела выкачали, а руки, лежащие на постели – две костлявые конечности, обтянутые кожей.

Амелия вскрикнула, метнувшись прочь, и кошмарное видение испарилось. Её дядя – её всепрощающий, добрый и мудрый дядя, обожавший её и во всём потакающий – был здесь и снова произнёс дорогое ему имя. Но дрожащая то ли в ознобе, то ли от негодования или страха Амелия отступала прочь. Она вышла вон из спальни умирающего, не обратив внимание на камердинера и свою служанку, обратившуюся к ней с неким вопросом. Амелия ничего не слышала и не желала никого видеть. В её глазах застыли слёзы.

Только когда в коридоре её руку крепко стиснули пальцы Магдалены, девушка очнулась от этого короткого забытья.

– Что ты делаешь, глупая? Ты хоть понимаешь, что творишь?

– Оставь меня! – воскликнула Амелия и попыталась вырваться, но нянька настойчиво удерживала её за запястье. – Он умирает, Магда! Он умирает! Он бросает меня одну и всё, о чём он может думать – это его дурацкое завещание! Да будь оно проклято! Как он может так поступать со мной?

– Сейчас же вернись к своему дяде и скажи ему то, что он желает услышать! Не будь эгоисткой, побойся Бога! В последний час дай ему покой! Что же ты творишь, безбожница?! Ты хочешь повторить то, что сделала со своей несчастной тёткой перед её кончиной?

– Я ничего не сделала!

– Вот именно!

Тогда Амелия закричала, громко и надрывно, так что Магдалене пришлось ударить её. Пощёчина получилась хлёсткой и сильной, и девушка схватилась за покрасневшую щёку, уставившись обезумевшим взглядом перед собой.

– Боже, помоги этой несчастной! – произнесла Магда, прижав руки к груди, и поспешила в графскую спальню.

Амелия вернулась в свою комнату и заперла дверь. Она взглянула в зеркало, но увидела там лишь своё отражение – опустошённый и невесомый бледный призрак. Затем уселась на пол возле постели, прижала ладони к ушам и закачалась из стороны в сторону, желая лишь одного: чтобы вихрь голосов в её голове поскорее стих, чтобы они все оставили её в покое. Но они не уходили, и она слышала их безумные речи, распознав в этой какофонии голосов только одно слово: «peacach».

Грешница, грешница…

***

После долгих дней горя, подготовки к похоронам и погребения, Амелия ощущала себя разбитой. Она не могла заниматься бумагами дяди, и финансовый вопрос её наследственности оставался открытым. Графиня погрузилась в скорбный траур, понятный любому; она принимала слова сожаления от знакомых и соседей, а также пожелания видеть её на скорых мероприятиях. Амелия ещё никогда не была так убеждена в намерениях окружающих заполучить её в качестве невестки, хотя Магда пыталась заверить её, что то были банальная дворянская учтивость и вежливость. И всё-таки с каждым днём она ненавидела своё приданое лишь сильнее.

Граф Монтро был похоронен в городке Данди, что находился чуть южнее

Форфара, и Амелия вместе со своим сопровождением осталась здесь на неделю.

В своё время Джеймс Гилли спонсировал восстановление местного кафедрального собора Святого Павла, поэтому панихиду по нему отслужили здесь с большим уважением и страстностью. Племянницу графа местные клирики принимали, будто святую, и обещали молиться за её здоровье.

В соборе царило какое-то особое умиротворение, даже в вечернее время, и чтобы окончательно не пасть жертвой собственных кошмаров и видений, Амелия решила чаще здесь бывать; для неё врата всегда были открыты. Этим же вечером даже Магдалена не сопровождала её, и девушка осталась наедине с собственными рассуждениями посреди огромного нефа собора, склонив голову и сложив руки в молитве, хотя и не молилась по-настоящему.

Когда позади послышались тяжёлые неторопливые шаги, она не обернулась. Лишь только мужчина присел рядом, Амелия выпрямилась, подняла глаза и узнала Фредерика Халсторна. Он молча перекрестился и внимательно взглянул на графиню.

– Неожиданно видеть вас снова после похорон, – сказала Амелия, и он чуть заметно улыбнулся.

– Вы же знаете, это не так. Я пришёл ещё раз выразить вам свои соболезнования и передать послание от моего лорда. Ходят слухи, у графа обнаружили атеросклероз, это правда?

– В последнее время его сердце действительно ослабело, но я ничего в этом не понимаю. Медицина для меня – далёкая наука.

– Сочувствую, миледи. Лорд Стерлинг вам очень сопереживает…

– У вашего лорда едва хватает средств передвигаться по стране, выполняя важные указания короля. Чем же он вам платит при его положении, что вы столь охотно за мною следуете? – девушка думала достаточно, прежде чем забрать из его рук тонкий конверт. – Ах, да! Видимо, он уже пообещал вам небольшую долю из суммы моего приданого, как только он им завладеет.

– Вы очень скрупулёзно относитесь к этому вопросу, графиня, я бы даже сказал… чрезвычайно педантично. Не стоит быть настолько чёрствой в вашем-то возрасте. Мой лорд не торопит вас и не заставляет принимать решение прямо сейчас.

– Но вы так и не ответили на вопрос.

Халсторн угадал её настроение, и на его губах возникла лукавая улыбка.

– Случаются в жизни происшествия, которые оставляют в нашей памяти глубокий след. Есть иная причина, не касающаяся денег, почему я настолько ему предан.

– Вы о ней не расскажете? – поинтересовалась Амелия.

– К сожалению, я не вправе этого сделать. Это касается не только меня, но и лорда Стерлинга, а он бы этого не хотел. Не сейчас.

– Как занятно!

Амелия разглядывала некоторое время конверт и молчала, о чём-то раздумывая. Мимо прошли двое священнослужителей, оставив после себя ароматы ладана и мирры. Когда Халсторн начал рассуждать о развязавшейся на почве колониального соперничества войне[12], попутно подводя к тому, насколько Томас Стерлинг был занят судоходными перевозками грузов, и как тяжело оказалось осуществлять торговлю во время столь крупного военного конфликта, Амелия едва его слушала. Она вспоминала о своём недавнем сне, о таком реальном и впечатляющем видении, что так сильно напугало её. Она снова видела страшного чёрного рыцаря, только в этот раз он не просто явился ей: он занёс огромный меч над её головой, и проснулась Амелия в тот момент, когда ощутила его ледяное прикосновение к коже. Разумеется, никого рядом с нею не было, но страх, оставленный жутким кошмаром, не позволил ей заснуть той ночью. Она думала о дяде, о сестре и своём маленьком племяннике, которого ещё ни разу не видела. Тревожное предчувствие заставило Амелию пересмотреть некоторые планы, и она решила не задерживаться в Данди.

– Вы получили письмо с соболезнованиями от Его Величества?

Вопрос Халсторна заставил её очнуться, и она быстренько припомнила королевскую печать среди десятка прочих.

– Да, да, я читала его. Меня удивило, что король удосужился вспомнить о моём существовании.

– О покойном графе он был весьма высокого мнения. Лорд Стерлинг говорил с его внуком Георгом и поведал о вашем горе. Будущий король вам очень сочувствует, поскольку сам находится в подобном положении. Его дед болен и вряд ли проживёт более трёх лет. Принц обеспокоен вашим положением, он советует вам не взваливать на себя дела покойного графа, а поскорее…

– Поскорее передать их в крепкие мужские руки! Да, я знаю, уже слышала об этом от десятка-другого советчиков, благодарю. Принц не первый, кто так рассуждает. Надеюсь, вам не выдали письменного приказа, по которому я должна выскочить замуж здесь же, в этом соборе? Или ваш лорд не догадался об этом попросить?

Амелия поднялась, и Халсторн последовал её примеру, предварительно кивнув в знак почтения. Всё время, что ему довелось провести рядом с ней, он не мог отделаться от мысли, что столь юное и очаровательное создание, стройное и гибкое, с великолепными рыжими локонами, похожими на языки бушующего пламени, может быть такой холодной и пугающе рассудительной.

– Если бы мой лорд желал титула и богатую супругу, он получил бы всё это ещё несколько лет назад, не покидая страны, – сказал мужчина весьма строго. – Вам ли не помнить?

Графиня Монтро обернулась в проходе, остановившись между рядами скамеек, и смерила собеседника тяжёлым взглядом.

– Чего же он тогда желает, ваш лорд? Мы с ним далеки, а я была ещё ребёнком, когда мы впервые встретились, и совершенно ничего о нём не помню.

– К сожалению, его желания остаются скрытыми даже для меня. Да, он, несомненно, нуждается в деньгах, но ещё больше его заботит воля вашего дяди, который отнёсся к нему с отеческим пониманием. А граф не просил ничего, кроме вашей защиты.

– Я не нуждаюсь в защите, у меня нет врагов…

Халсторн устало вздохнул и после паузы произнёс:

– Прочтите его письмо, графиня, и не игнорируйте завещание покойного. Это всё, о чём он просил.

Амелии хотелось указать этому наглецу на его место. Ей безумно хотелось нагрубить и вспылить, выпустить пар и излить на нём свой гнев, накопленный за все эти недели, но услышала, как ударил церковный колокол, и внезапно передумала.

– Через два дня я отправляюсь на север, в Уоттен, к своей сестре. Как только Сара и её сын окажутся со мной, как только мы вернёмся в Форфар все вместе, я займусь завещанием дяди. Можете так и передать своему господину!

Удовлетворил ли Фредерика Халсторна её ответ или нет, она узнавать не стала. Как и было обещано, через пару дней вместе с Магдой и несколькими людьми из прислуги, без лишнего багажа, Амелия поехала за сестрой.

***

Горная местность, по которой петляла главная дорога, не показалась Амелии знакомой. Несмотря на то, что путь до крошечного городка на севере занимал меньше суток, она лишь несколько раз за десяток лет виделась там с сестрой. Синклеры довольно тщательно скрывали младшую дочь якобитского предводителя, врага нынешней королевской династии, и не стремились отсылать её далеко даже после свадьбы.

Трясясь в небольшом экипаже вместе с вечно зевающей Магдаленой и молчаливым камердинером дяди, настоявшем на том, чтобы сопровождать молодую графиню в поездке, Амелия погрузилась в глубокую пучину меланхолии, наблюдая скалистую местность за окошком. Но всё-таки было нечто близкое, родное в этих серых пейзажах, в озёрах и холмах, на которых так часто виднелись средневековые замки.

«Где-то там, на западе, стоит наш замок», – размышляла Амелия, глядя в окошко, подперев рукой щёку. – «Что с ним случилось? Что случилось с наследием нашей семьи?»

Джеймс Гилли никогда не предлагал ей посетить родовой замок, место, где он сам был рождён, поскольку опасался за безопасность племянницы. После якобитского восстания все владения их клана были розданы герцогом его же военачальникам, и кто-нибудь из них мог узнать в девочке с огненно-рыжими локонами её отца, Джона. Но сейчас она отправилась на север без страха за собственную жизнь.

Девушку разбудила Магда, слегка потрепав её за плечо.

– Кажется, мы скоро доберёмся! Осталось совсем немного.

После недолгого тревожного сна Амелии показалось, что на горизонте, за холмами, уже алел рассвет, однако, уточнив время, она поняла, что до восхода солнца оставалось несколько часов, и прибыть в поместье они должны были глубокой ночью. Но вдалеке несомненно светлело небо, и лишь вглядевшись Амелия поняла, что зарево то было следствием ужасного пожара, а тёмные тучи над ним – это дым. Едва она сообразила, с какой стороны разгорелось пламя, она тут же приказала кучеру остановиться и выскочила из экипажа, ступив прямо в жижу грязи.

– Амелия, куда же ты? – жалобно позвала её Магда, выглянув из окошка. – Что ты делаешь?

– Поезжайте по дороге, да погоняйте лошадей! – крикнула графиня на бегу себе за спину. – Я быстрее доберусь пешком!

Магдалена позвала её снова, но упрямица бежала вперёд, не оглядываясь. Приподняв юбку дорожного платья, она бежала так быстро, как только позволяли силы. Чтобы добраться до холма и спуститься, ей нужно было преодолеть болотистую, поросшую вереском равнину, так что её ноги в коротких сапожках то и дело увязали в грязи, но она упрямо неслась вперёд.

Когда же тяжелейший отрезок пути был преодолён, когда она оказалась на вершине холма и сумела перевести дух и осмотреться, всё стало ясно. Большой двухэтажный дом, три пристройки к нему и значительная часть ближайшего реденького леса уже превратились в пепелище. Внутренности особняка ещё были охвачены огнём, а вокруг сновали, будто стайка муравьёв, местные жители. Закричав, Амелия бросилась вниз, чуть не подвернув ногу; она скатилась по влажной траве, расцарапав руки и разодрав подол платья. Ноги оказались по колено в грязи и мокрыми, но ей было всё равно.

Очутившись внизу, она медленно обошла толпу зевак, видимо, наблюдавшую за пожаром. Амелия приблизилась к тлеющим останкам особняка и вдохнула дым. Её громкий кашель привлёк констебля, и этот высокий худощавый мужчина тут же оказался рядом.

От него она узнала, что пожар произошёл примерно сутки назад, его сложно было не заметить из города, поэтому зеваки прибежали быстро, и скорее всего, возгорание случилось где-то в кухне, находившейся на первом этаже дома. Констебль заметил, как побледнело лицо молодой незнакомки, одетой хорошо, но выглядевшей, словно она только что выбралась из могилы. Он поинтересовался её состоянием, а девушка остекленевшим взглядом уставилась на пепелище.

– Скажите мне, где хозяева этого особняка?

– Мисс, все детали я могу сообщить лишь родственникам…

– Я и есть родственница! – рявкнула Амелия осипшим голосом; она вся дрожала. – Где хозяева этого дома?

Констебль отвёл её в сторону, мимо толпы крестьян, где трое других офицеров, его подчинённые, укрывали простынями обгоревшие тела. Всего было пять трупов, и едва Амелия бросила взгляд в их сторону, у неё отнялись ноги. Она упала за землю, утёрла грязными рукавами платья глаза и закрыла рот ладонью, когда констебль сообщил, что все жители поместья погибли. Один человек сгорел заживо, остальные задохнулись в дыму.

Последнее, что она запомнила – это лицо её сестры, которое открыли ей офицеры, одёрнув ткань: почерневшее, холодное, застывшее, будто маска; и её руки, покоящиеся на груди, обтянутой остатками обгоревшей одежды. Её Сара, её прекрасная Сара с большими живыми глазами и ангельской улыбкой, которой она одаривала сестру при каждой редкой встрече! Её Сара сгорела в пожаре… вместе с ней сгорел весь мир!

Рядом с её телом покоилось что-то ещё, что констебль наотрез отказался показывать.

Вязкая от накрапывающего дождя земля ушла у неё из-под ног. Ладони увязли в грязи и пепле, покрывшем всё вокруг, и её саму. Оцепеневшая на минуту Амелия поднесла руки к лицу и увидела, что они были черны, затем вцепилась себе в волосы, уронив шляпку, дёрнула за локоны и закричала так, что у каждого, кто находился рядом, от ужаса замерло сердце.

Она упала в чьи-то руки, испустив свой самый яростный крик отчаяния и боли.

Примечание к части

[12] (1756—1763) – крупный военный конфликт XVIII века, один из самых масштабных конфликтов Нового времени.

Глава 10. Священный апокриф

Замок Гилли в то утро показался Фредерику Халсторну жутким серым изваянием на фоне желтеющего пейзажа. Особенно внутри так хорошо ощущалась его пугающая пустота. Все зеркала были занавешены чёрным полотном, в коридорах без окон свечи не горели, а прислуга, уставясь в пол, быстро пробегала мимо, как потревоженные во тьме мыши.

Халсторн и его спутник были удивлены, когда вместо камердинера их встретила невысокая женщина средних лет в чепце и строгом одеянии гувернантки; её приятное, пусть и заметно тронутое морщинами лицо было омрачено тенью печали. Последний месяц весь замок Гилли был в неё погружён.

Разумеется, мужчины узнали Магдалену, и, когда Халсторн поинтересовался, отчего Филипп как обычно не встретил их, обеспокоенная бонна ответила:

– Он в городе, по поручению графини, и прибудет только вечером. Ну же, джентльмены, поскорее проходите в гостиную, я сама приму ваши плащи! Вот так! Проходите, Дженни уже поставила чай, вы, вероятно, продрогли по дороге к нам. Уж простите, господа! Утро слишком раннее для напитков покрепче, покойный граф никогда не предлагал гостям бренди так рано…

Её голос сорвался вдруг, послышался приглушённый горький стон. Халсторн поспешил поблагодарить её за гостеприимство и заверил, что им с его спутником ничего более не нужно.

– Вы выглядите взволнованной, мисс Магда, вы здоровы? – заметил он, когда они втроём уселись в гостиной перед горящим камином. – Чем вызвана такая спешка, что графиня написала мне прибыть именно сегодня утром? Мы не хотели тревожить её какое-то время после произошедшего в Уоттене. Новость о гибели её сестры Сары меня шокировала! Но узнать о смерти новорождённого племянника, который только-только открыл этому миру свои глаза… я понятия не имею, каково графине сейчас!

Но Магдалена неотрывно следила своим беспокойным взглядом за другим молодым мужчиной. Как только она его узнала, тут же горячо произнесла, сжав в руке чётки:

– Вы совсем не изменились с тех пор, как я видела вас в последний раз! Хотя, когда вы вошли, я решила, что вы незнакомец… И всё же, вы практически не изменились, поразительно!

Затем она тряхнула головой, сделав глоток крепкого чая с ароматными травами, и вздохнула так тяжко, будто несла на своих плечах груз целого мира.

– Это я написала вам, господа. Графиня ничего не знает о вашем визите, – поведала она с грустью. – Надеюсь, эту вольность вы мне простите.

Халсторн сделал вид, что не удивился, лишь мельком взглянул на своего спутника.

– Разумеется, мы только счастливы оказаться здесь и поддержать вашу хозяйку любыми средствами. Но нам казалось, она соблюдает траур и не желает никого видеть.

– Именно так.

– Зачем же вы нас вызвали?

Магдалена отставила чашку на поднос и прижала руки к груди; на её лице отразилась болезненная мýка, и на глаза навернулись слёзы. Пока она говорила, за окнами стал накрапывать, а затем и вовсе разошёлся с новой силой, дождь.

– Я в отчаянии, господа! Я лишена достаточной сообразительности и средств, чтобы сделать всё правильно, так, как положено, оттого обращаюсь к вам, поскольку убеждена, что покойный граф был прав, доверяя жизнь своей племянницы вам… После его смерти Амелия постоянно страдала от кошмаров и мигрени, но случившееся с Сарой и её малышом буквально убивает мою девочку… Господа, она лишается рассудка! Эти четыре недели мы пытались сделать всё, что в наших силах, но Амелии не становится лучше. Я боюсь, как

бы…

Готовая вот-вот разрыдаться, женщина всё же пересилила себя, хоть и не сумела сдержать слёз; Халсторн подал ей свой белоснежный платок, и она приняла его с благодарностью.

– Вы вызывали докторов, беседовали ли они с нею?

– Да, да, разумеется! Ничего не изменилось! Она очень мало спит, почти не ест, никого не хочет впускать в свою спальню. Я постоянно слышу, как она разговаривает сама с собой, даже бьёт себя по лицу. Это так ужасно! Мне страшно посылать за докторами, ведь если они увидят её такой, не избежать ей лечебницы для душевнобольных. Стоит мне представить, что там с нею сделается… нет, нет, я не позволю им забрать её!

Магдалена утёрла покрасневшие глаза и пролепетала короткую молитву. Халсторн был поражён услышанным. Он переглянулся с приятелем, и тот кивнул. Халсторн понял его без лишних слов.

– Она всё время говорит, что слышит голоса, – продолжила женщина рассказывать. – Ей кажется, будто её отец приходит к ней в виде призрака, наказывая её тем самым за грехи. Она так боится, и я ничем не могу ей помочь! Господа, она истязает себя, но я не хочу запирать её в психиатрической больнице, я слыхала, что там порой творится… Но хуже всего, что она думает о смерти сестры.

– И что же она о ней думает?

– Амелия убеждена, что поместье подожгли по приказу герцога

Камберлендского. Якобы он узнал, чьей дочерью являлась Сара, и её убили вместе с родственниками из клана Синклер.

Женщина судорожно перекрестилась, а Халсторн стал обдумывать услышанное. Он не был лично знаком с сыном старика-короля, зато лорд Стерлинг общался с ним несколько раз. Уильям Август всё ещё был молод и крепок, хотя многочисленные неудачи на фронте заметно попортили ему и репутацию, и здоровье. На поле боя он был неумолим и жесток, а в жизни казался закрытым и грубоватым, имел целый букет любовниц, но до сих пор не женился и не обзавёлся потомством.

Лорд Стерлинг писал о нём, как о властном и самолюбивом генерале, помешанном на безукоризненном порядке как в политике, так и в военном деле. И, да, несомненно, до сих пор он хвастал своей победой при якобитском восстании и ничуть не смущался его кровавого завершения. Мог ли он прознать о том, что дети одного из его самых памятных врагов до сих пор живы? Вполне мог. Хотел бы он прервать их жизни, дабы предотвратить возможные волнения, способные напомнить о династии Стюартов и навредить нынешнему королю? Всё возможно! Герцога считали маниакальным блюстителем закона и страшным ненавистником Стюартов, которых так яростно поддерживали якобиты. К тому же его недавнее поражение при Хастенбеке было высмеяно как при дворе, так и в самых дальних поселениях Шотландии. Оскорблённый и униженный, он мог отыграться даже на дочери якобитского предводителя.

Все эти мысли Халсторн высказал вслух, и Магдалена выслушала его, едва сдерживая эмоции. В конце концов она вознесла руки к небу, осыпав герцога проклятьями.

– Так вы думаете, что всё это вполне возможно? И что Амелия не сошла с ума?

– С её версией произошедшего я мог бы согласиться. Но то, что вы нам рассказали о её душевном состоянии… я поражён и обеспокоен.

– О, господа, но в том случае, если герцог и правда приложил руку к гибели Сары и её младенца, стоит беспокоиться не за разум моей девочки, а за её жизнь! – Магда окончательно потеряла над собою контроль и залилась слезами.

– Если она оказалась права, тогда всё кончено, и она сама себя загнала в эту могилу…

– О чём таком ужасном вы пытаетесь сказать, мисс Магдалена? Прекратите причитать и объяснитесь!

– Несколько дней назад она отправила анонимное письмо в Лондон, в резиденцию герцога Камберлендского. Клянусь, до последнего момента я об этом не знала, она сама мне сообщила, но было уже поздно! Она потратила достаточно средств, чтобы письмо было вручено лично герцогу в руки, – Магда снова всплакнула. – Он ведь не такой идиот, чтобы не понять, откуда такая угроза…

– А что именно было в том послании?

– Понятия не имею! Амелия лишь вскользь упомянула, что это было короткое письмо из нескольких строк, в котором предупредила герцога, чтобы он «поостерёгся и помнил, что за ним придёт возмездие с гор».

Халсторн едва не ахнул. Его спутник молчаливо сидел рядом, подперев кулаком подбородок, и казался мрачнее тучи. Они оба понимали, что этот мстительный девичий порыв был настоящей угрозой.

– Несомненно, то, что она сделала, может настигнуть её в любом случае, даже если Уильям Август не при чём. Что за неосторожность! Граф Монтро умело скрывал её настоящее имя, его репутация при королевском дворе обеспечила защиту от последствий восстания. И теперь Амелия готова выдать себя и подвергнуть опасности собственную жизнь?

– Она определённо не ведает, что творит! Словно сама желает смерти… Но ведь она ещё так молода и так горделива! Господа, умоляю вас, поговорите с ней! Убедите её последовать завещанию дяди… Я прошу вас!

Магда готова была упасть мужчинам в ноги, но Халсторн удержал её, мягко усадив обратно в кресло.

– Вы благородные и честные джентльмены, я знаю, что вы не бросите её в таком положении! Я чувствую, что моей девочке грозит опасность! Боже Всевышний, ведь вся её семья лежит в могиле… Прошу… Я не знаю, у кого ещё просить защиты, кроме вас! Заберите её отсюда, увезите и спрячьте! Лучше уж затворничество, чем смерть или сумасшедший дом!

– Мы не бросим вашу графиню в беде. В конце концов мой лорд всегда держит слово, – постарался заверить несчастную Фредерик Халсторн; он очень внимательно взглянул на своего приятеля. – Разумеется, если лорд Стерлинг всё ещё готов следовать намеченным планам.

Магдалена тоже посмотрела на него. Суровое лицо молодого мужчины казалось непроницаемым, однако он утвердительно кивнул и подал некий знак своему спутнику.

– Значит, решено! Леди Гилли нельзя здесь оставаться, вам тоже. Я поговорю с ней и изложу позицию лорда Стерлинга. Ей придётся принять реальность в том виде, какой она является.

Заплаканная нянька не могла найти всех слов, чтобы отблагодарить этих мужчин. И что скажет сама Амелия, было уже не столь важно. Самое главное, что её несчастная воспитанница будет жить и однажды, возможно, успокоится.

***

Два дня спустя Халсторна проводили в рабочий кабинет покойного графа, здесь он и отыскал Амелию. Мужчина учтиво поклонился и оглядел девушку, постаравшись сделать это не слишком заметно. Выглядела она, мягко говоря, несобранной. Длинные волосы были плохо причёсаны, хоть и заплетены в косу под серым чепцом с белыми кружевами. Домашнее шерстяное платье землистого цвета ей не слишком шло, однако совсем не прибавляло ей лет, скорее наоборот, в нём она выглядела даже младше, как юная послушница из монастыря.

Амелия сидела за столом и что-то очень внимательно переписывала. Поскольку весь кабинет был захламлён книгами, журналами и тому подобным разбросанным везде барахлом, на чём гость решил не заострять внимание, молодая графиня среди этого хаоса показалась ему совсем крошечной и куда более несчастной. Её глаза неотрывно следили за тянущимися на бумаге строчками, но всё же чудились неживыми, словно потускневшими. «Тёмный малахит», – подумал Халсторн и откашлялся.

– А-а-а, это вы, сэр! Доброе утро, проходите, – сказала Амелия, лишь на секунду посмотрев гостю в глаза. – Надеюсь, я не оторвала вас от важных дел?

– Все мои дела связаны с лордом Стерлингом, а он, как вам известно, вами интересуется.

– Это хорошо, хорошо, – заметила девушка будничным тоном.

Халсторн подумал немного и решил, что в её настроении случился очередной перепад. Сегодня она казалась спокойной и тихой, даже достаточно деловой. Он очень надеялся, что Магдалене удалось поговорить с графиней по душам до его визита.

– Хорошо ли вы себя чувствуете? – поинтересовался он, когда Амелия жестом пригласила его в кресло напротив стола.

– Моё состояние соответствует обстановке, – последовал механический ответ.

– Понимаю. Ещё раз примите мои соболезнования по поводу… вы читали письмо лорда Стерлинга, надеюсь?

– Да, читала. Я благодарна ему за сочувствие. Его красноречие впечатляет.

– Что ж, у него многолетний опыт. Со своими коллегами и с принцем Уэльским он общается исключительно письмами. Многие к этому привыкли, но находятся и те, кто до сих пор питает к моему лорду неприязнь из-за его недуга.

Амелия прекратила своё занятие и отложила перо. Её строгий взгляд предупредил Халсторна о том, что он завёл разговор не в то русло. Мужчина слегка одёрнул свой жюстокор и продолжил:

– Я очень рад, что вы вызвали меня сегодня. Для меня знать, что вы в одиночестве предаётесь своему горю, весьма тяжело… Но не будем об этом, не хочу смущать вас или расстраивать!

– Ничто меня не смутит, – сказала она, как отрезала.

Халсторн не подал вида, что напрягся, и решил впредь с этой особой выбирать верные слова, поскольку не хотел ухудшать её моральное состояние. Они заговорили о завещании покойного графа Монтро, и девушка ответила, что уже изучила его содержание, на что подчинённый Стерлинга удовлетворённо выдохнул.

– Я отослала большинство прислуги, – преспокойно сообщила Амелия.

– Что-что, простите?

– Я говорю, что отослала свою служанку, второго садовника, четырёх лакеев, двух кухарок и ещё кое-кого, поскольку не намерена оставаться в этом замке. Конюх, повар и камердинер моего дяди вольны сами выбрать, будут они жить здесь и в дальнейшем, но уже при новых хозяевах, или изберут иные варианты.

– Так вы продаёте замок? – Халсторн был слегка ошеломлён.

– Не совсем. В завещании дяди сказано, что я имею право распоряжаться владениями Гилли, как пожелаю. Большую часть своих доходов, включая пожизненную ренту, он оставил мне, но в Англии проживают родственники покойной графини. Им он практически ничего не оставил. Думаю, это не справедливо. Я отдаю замок с прилегающими владениями им, а уж они сами решат, что со всем этим делать.

Возникла недолгая пауза, во время которой Халсторн попытался сформировать верный вопрос:

– Если вы не собираетесь здесь жить, куда же вы отправитесь?

– Вот об этом я и хотела бы поговорить с лордом Стерлингом. Умирая, мой дядя просил, чтобы я исполнила обязанности его наследника – исполнила завещание. Я это сделаю. Лорду Стерлингу нужны деньги, иначе его служба при королевском дворе станет невозможна, а значит, он потеряет авторитет в глазах будущего монарха, всё верно?

Халсторн кивнул, ощущая себя не в своей тарелке. Странно было слышать подобные слова от девицы, годившейся ему в дочери. Её суровый тон совершенно не вязался с хорошеньким, но бледным личиком, на котором пропали почти все веснушки.

– Томас Стерлинг получит обещанное спонсирование и сможет продолжить свою судоходную деятельность, осуществлять торговлю и прочее… А я получу супруга и новый дом в его владениях.

– Вы уверены, что хотите этого? Покинуть Форфар, к которому привыкли?

Амелия поднялась и подошла к единственному витражному окну, за мутным стеклом которого сгущались тучи.

– С некоторых пор меня не привлекает ни Форфар, ни любой другой город здесь, на равнине. Я никогда не любила местное общество, и я не стремлюсь оставаться в нём одинокой старой девой, сидящей у камина в огромном зале полуразвалившегося замка, в окружении гончих собак.

– Хотите, чтобы лорд Стерлинг увёз вас отсюда?

– Мистер Халсторн, вы, пожалуй, уже слышали о письме, которое я в порыве отправила герцогу Камберлендскому?

– Да, слышал, – ответил мужчина, ничуть не смутившись. – И знаю вашу позицию по отношению к их Ганноверской династии, поскольку вы пережили страшные лишения… Не могу сказать, что полностью поддерживаю вашу версию событий, но… я думаю, вам действительно стоит уехать. И хотя бы временно не появляться в обществе. Всё сойдётся к тяжелейшему трауру, который вы соблюдаете в действительности. Никто при дворе вас не осудит, а герцогу, если же он решится отыскать вас, потребуется много времени. Но старый король болен и расстроен военными неудачами сына, предполагаю, он не станет заострять внимание на поисках остатков вашего клана… Прошу прощение за то, как я выразился…

– Но это так! – Амелия обернулась, и он поразился беспечности, отразившейся на её измученном лице. – Всё предельно ясно! Если лорд Стерлинг на мне женится, он получит куда большую выгоду, нежели обещанная моим дядей сумма.

– А вы сами, леди Гилли? Вы сами разве этого желаете? Почему вы соглашаетесь на брак?

Он даже не стал задумываться над тем, о чём спрашивал. Халсторн просто не сдержался. Эта странная девушка, воспитанная в строгости и пережившая в детстве глубочайшее горе, виделась ему неприступной крепостной стеной, стойкой и независимой, а теперь она готова была раздарить всё своё богатство с лёгкой руки, вверив чужому человеку не только внушительное состояние, но и свою свободу, практически саму жизнь. Он просто не мог её понять. Ответ он услышал не сразу; голос графини прозвучал отчуждённо, словно она разговаривала сама с собой:

– А какая теперь разница? Мне не будет доступно желаемое, я никогда уже этого не получу, но… я способна дать хотя бы что-то другому человеку. Так пусть один из нас будет счастлив. Понимаете?

Халсторн кивнул, хотя на самом деле слукавил. Он мало что понимал в её решениях, в её настроении, в её мире. Возможно, она была безумна, и это как раз не было бы удивительно, однако в таком случае эту молодую, неискушённую, но несчастную женщину уже нельзя спасти. И всё-таки она согласна дать Стерлингу то, что ему необходимо.

Фредерик Халсторн недолго знал Томаса, но готов был поклясться в одном: сделать этого человека счастливым было непростой задачей, практически невозможной. Разве что со всеми богатствами мира? Халсторн сам себе улыбнулся. Стерлингу нужно было с чего-то начинать, и Джеймс Гилли оказался для него подарком судьбы. В отличие от родного отца, граф Монтро знал цену юношеским начинаниям.

Графиня устало вздохнула и вернулась на место за столом, всем своим видом давая понять, что разговор был окончен.

– Я бы хотела переговорить с лордом Стерлингом в самое ближайшее время. Когда вы сможете за ним послать?

– Не нужно ни за кем посылать. Он здесь, со мной.

Амелия подняла на него глаза. Мужчина кивнул и чуть заметно улыбнулся.

– Тогда будьте любезны, пусть Магда проводит лорда Стерлинга в библиотеку. Там намного просторней, и уже растоплен камин.

В библиотеке действительно было уютно, здесь, в отличие от остальных комнат замка, не ощущалась всеобщая вязкая тоска. Здесь, Амелия надеялась, она обретёт достаточно мужества, чтобы исполнить волю покойного графа, ибо никогда в жизни ей не было так страшно принимать собственные решения.

Когда Томас Стерлинг переступил порог библиотеки, она стояла за длинной кушеткой, расположенной вблизи камина. Амелия тут же узнала его, или ей всего лишь так показалось. В любом случае его образ не вызвал в ней никаких сомнений или душевного отклика. Пока она излагала содержание завещания покойного графа, он стоял на почтительном расстоянии от неё, заложив руки за спину, молчал и кивал, когда следовало.

Насколько ей было известно от Халсторна, его лорду было около тридцати. Одет он соответственно своему титулу, хотя от взгляда девушки не ускользнуло, что и кафтан, и кюлоты, и сапоги были далеко не новыми.

Очень высокий и стройный, он казался слишком крупным даже для этой комнаты, он всем своим видом не подходил к домашней обстановке. У него были густые вьющиеся волосы, в свете пламени камина и свечей их оттенок напоминал бледный янтарь; кожа даже чересчур загорелая, учитывая местный климат (всё тот же Халсторн предупреждал, что его лорд часто путешествует и мало бывает дома); серые глаза в прищуре пугающе пристально вглядывались в любое движение собеседника, а губы были сомкнуты в тонкую почти неподвижную линию. Многие леди отмечали, что он хорош собой и неплохо сложён, однако его немота в совокупности с непредсказуемым характером и этим тяжёлым суровым взглядом отталкивали людей; с ним предпочитали иметь исключительно деловые отношения, к тому же не было заметно, чтобы он сам проявлял к кому-либо симпатию.

Лишь несколько раз за все эти годы, что лорд Стерлинг отсутствовал дома, Амелия слышала о нём от соседок или знакомых леди на званых ужинах. Никто не стремился выскочить за него замуж, и всё же, учитывая его родословную и весьма привлекательную внешность, мало кто из дворян думал выдать за него своих обожаемых дочек. Богачи не жаловали неусидчивость в женихах, если только они не имели отношение к военному делу. Стерлинг сторонился войны и занимался лишь торговлей и немного кораблестроением. Кроме того, многие по суеверию своему боялись, что недуг, отнявший у молодого мужчины голос, мог бы передаться по наследству.

Его слишком долго не было в обществе, старые знакомые Стерлингов позабыли о нём, не знали о нём ничего, кроме его верности парламенту, а этого было недостаточно для статуса завидного жениха. Впрочем как и его скромного титула.

Обо всём этом Амелия уже знала, однако ничто не могло изменить её решения. Общение с этим мужчиной не было ей в тягость, писал он довольно быстро и разборчиво. Ради приличия, она попыталась выразить своё сочувствие по поводу его немоты, но вышло это суховато и неискренне. После того, как Томас Стерлинг принял все её скромные условия, девушка сама подвела черту под их разговором:

– Через неделю, как только я разберусь с делами замка и позабочусь о судьбе оставшейся прислуги, мы встретимся с Данди для венчания и заключения брачного договора. Завещание моего дяди останется у нашего нотариуса, я попрошу его прибыть в Данди для подтверждения соблюдения самых необходимых документальных пунктов. Вы сообщили мне, что после всех формальностей намереваетесь вернуться в свой родовой замок на Гебридских островах, затем отправитесь за Северное море для того, чтобы продолжить торговлю с… как вы написали? Норвегией? Швецией?

Его ответ на листке в записной книжке был короток:

«Не берите в голову. До моего возвращения на Гебриды вы останетесь под присмотром моих людей. Там вы будете в безопасности».

– Прекрасно! – из её уст это прозвучало слишком раздражённо, даже для такого пасмурного утра. – Благодарю за ваш визит, лорд Стерлинг… и за соболезнования. Ваше понимание для меня много значит.

Разумеется, он не поверил её притворной вежливости, и они оба это знали. При расставании в библиотеке Амелия всё же заметила тень беспокойства на лице будущего супруга. Он даже выждал достаточно долго, прежде чем уйти, словно собирался с духом написать о чём-то важном.

Только оставшись в одиночестве Амелия позволила себе вздох облегчения; она упала на кушетку, спрятав лицо в ладонях, и, наконец, заплакала от усталости.

Часть вторая. Грешница и пираты

Глава 11. Леди Стерлинг

Магдалена переживала одну из самых кошмарных трагедий в своей жизни. Она была из тех женщин, кто всегда полагался на милость Господа и возносил ему хвалу даже в самый тяжёлый час. Она даже пережила якобитское восстание и смерть любимых хозяев, ставших для неё настоящей семьёй, и в конце концов смирилась с этой утратой, продолжая ежедневно молиться. Затем пришла другая, и Джеймс Гилли, последний граф Монтро, единственный и первый мужчина в её жизни, покинул этот мир. А затем и Сара, и хоть Магда никогда не была к ней привязана, гибель этой юной души и её младенца казалась ей самой жестокой несправедливостью. Но худшим было наблюдать за тем, как страдала Амелия. Её стойкая, упрямая и сильная графиня увядала на глазах.

Когда Амелия объявила о переезде на Гебриды, Магдалена вздохнула с неким облегчением, ведь чем дальше от герцога Камберлендского и короля, тем лучше. Женщина буквально молилась на Томаса Стерлинга, больше он не казался странным, она перестала обращать внимание на его недуг, и будущий лорд стал внушать ей только уважение.

Две недели сборов прошли, как в тумане. Для окружающих молчаливая и хмурая Амелия несла траур по погибшим членам семьи, её брак с Томасом решили не афишировать раньше времени. Магдалена полностью это одобряла. Сначала они доберутся до Гебридских островов, а после судьба сможет распоряжаться слухами, как угодно.

Венчание в Данди так же пронеслось, словно дуновение ветра. Для Амелии сшили скромное свадебное платье нежного кремового цвета с закрытыми плечами и высоким воротом, кружева в форме листьев имелись только на рукавах; фасон самый простой, и тогда, глядя на свою подопечную за несколько часов до венчания, Магдалена заметила, что наряд скорее подходил для воскресной службы. Амелия никак не реагировала на её слова, а на просьбы хоть немного улыбнуться и пощипать себя за щёки, чтобы не выглядеть бледной, она молча отворачивалась.

Не таким должно быть венчание её девочки, совершенно не таким! Амелия была похожа на призрак. Худая и бледная, она совсем не улыбалась, почти не принимала участия в церемонии, лишь делала то, что было положено. До их встречи в соборе Святого Павла Магдалена поспешила увидеться с Фредериком Халсторном и предупредить его о состоянии молодой графини.

– Если вы опасаетесь за церемонию, хочу вас успокоить: мой лорд не собирается передумать, он сделает всё возможное, чтобы леди Гилли было спокойно и комфортно, – ответил ей тогда Халсторн. – Ей сейчас очень тяжело, и мы все должны это принять и постараться помочь пережить это горе.

Магда вздыхала и причитала, но соглашалась; она наблюдала за церемонией венчания со слезами на глазах и мысленно обращалась к Господу и всем святым, чтобы они помогли её несчастной девочке обрести счастье.

За Стерлинга говорил Халсторн, Амелия произносила нужные слова, словно заговорённая кукла. И вот, вскоре на её пальчике красовалось скромное обручальное кольцо, и её сухие бледные губы познали первый целомудренный поцелуй новоявленного супруга. Магдалена не знала, что и думать об этой внезапной связи двух отчаявшихся людей: оба были молчаливы и безразличны друг другу. И всё же перед тем, как покинуть собор, женщина ещё раз попросила защиты у Небес и скорейшего счастья для новобрачных.

***

Ей казалось, словно она попала в страшный сон, который не кончался. А возможно, она всё-таки погибла тогда, в горящем замке, вместе со своей семьёй, и теперь проходит очередной круг Ада? В детстве Магдалена и учителя вечно твердили ей быть послушной и скромной, но она обожала верховую езду и стрелковое оружие. Неужели за подобные увлечения ребёнок заслуживает такой беспощадной кары? Никто не мог ответить ей на этот вопрос, и Амелия только глубже увязала в собственной тоске.

Поездка через земли Хайленд показалась ей вечностью, но она ни разу не пожаловалась. К тому же отныне время для неё было мерой относительной, и, помня о своих планах, девушка старалась игнорировать любые неудобства, характерные для долгой дороги. Лишь пару раз за всё время до очередного пункта назначения – гавани Скорейг на севере Шотландии – они останавливались на постоялом дворе: Амелия сидела неподвижно в полупустом зале убогой таверны, пока Магда, старик-кучер Освальд и Халсторн, отправившийся с ними в качестве провожатого, хлопотали за обед или ужин.

К ночи становилось только хуже. Было холодно, хоть и безветренно, а к Рождеству всегда обильно шли ливни, но к счастью эту поездку не омрачали осадки, а лишь хмурые затяжные тучи и подавленное состояние молодой супруги лорда Стерлинга. Халсторн, как мог, пытался разговорить её, только всё, на что Амелию хватало – несколько слов, произнесённых безжизненным голосом.

Магдалена с тревогой наблюдала, как во сне её воспитанница произносила имя покойной сестры, затем почти сразу просыпалась. Амелия больше не рассказывала ей о голосах, которые она могла услышать в полнейшей тишине, или о пугающих тёмных видениях, о фантоме человека в чёрных одеяниях, то и дело вторгающемся в её сны. Они до сих пор не отпускали её измученного разума, но девушка решила не беспокоить больше свою набожную бонну. Женщина то и дело молилась, крестилась и трясла чётками в такт покачиваниям экипажа, и Амелия едва держалась, чтобы не заставить её всё это прекратить.

Рассвет встретил их ледяным ветром в Скорейге – крошечной гавани на три улочки, где всё было пропитано морем и запахами рыбы. Небольшое, но опрятное судно вскоре отходило к островам Внешних Гебридов, и путь этот занимал не более пяти часов. Тут же, на пристани, кипела работа: рослые моряки выгружали и разгружали грузы с рыболовных лодочек, тянули сети или латали мелкие пробоины. Перед отплытием Магдалена принялась оглядываться по сторонам и волноваться. Местные то и дело болтали о частых появлениях пиратов в проливе Норт-Минч, который им как раз предстояло преодолеть.

– Со скуки люди всякое любят болтать. К тому же ещё не случалось, чтобы эта знаменитая шайка нападала на безобидный пассажирский корабль, – заверил женщину Халсторн. – Будьте спокойны и присматривайте за вашей воспитанницей.

– Но я слышала, что пираты напали и разграбили французскую шхуну «Этуаль» в Бискайском заливе!

– Я тоже об этом слышал. Говорят, выжил только один французский матрос. Но это случилось далеко, и никто так и не подтвердил, что нападение совершил Диомар и его команда.

– Это поразительно, что столь кровавый и жестокий пират бесчинствует на морских просторах вот уже несколько лет, и никто его до сих пор не схватил!

– Когда-нибудь он остановится, поверьте мне, – заключил Фредерик Халсторн упрямо. – Или остановят его.

Он должен был расстаться с Амелией на положительной ноте, поэтому был рад, что она не слышала их с Магдой разговора. Он объяснил, что владения Стерлинга находились всего в получасе езды от Сторновея —

административного центра и крупнейшего городка на Внешних Гебридах, и что там её обязательно встретят и проводят прямиком в замок. Халсторн заверил, что едва Томас разберётся с делами в Эдинбурге, то сразу же отправится к ней.

– Возможно, через неделю или чуть раньше. Не печальтесь, дорогая! Помните, что ваша жизнь продолжается. Как только улягутся страсти, а вы поправите здоровье, всё вернётся на круги своя, и вы предстанете в обществе, как «Её Милость Амелия Стерлинг». Да, да, ведь ваш муж не хотел, чтобы я сообщил раньше времени… но, дабы приободрить вас, могу с уверенностью заявить, что по рекомендациям принца Уэльского Его Величество пожаловал вашему супругу титул барона. Это случится лишь в будущем году, но после возведения в пэрское достоинство принц пообещал ему внушительное поместье недалеко от Глазго. Понимаю, что титул графини был куда выгоднее, однако…

– Однако мне всё равно. Это был мой собственный выбор, господин Халсторн, остальное мне безразлично.

Мужчина нахмурился и вдруг понял, что будет скучать по этой меланхоличной девице, на чьих хрупких плечах покоился такой внушительный груз несчастий и бед. Однажды она сможет от них освободиться, ему действительно хотелось в это верить. Халсторн пообещал, что навестит её после Рождества, поздравил с грядущими праздниками, попрощался с Магдаленой и был таков.