Цветы воскресного отдыха. Стихотворения, статьи, рецензии

© Глеб Пудов, 2020

ISBN 978-5-0051-5150-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Люди, пишущие стихи, зачастую работают в других областях, связанных со стихосложением: художественной критике, лингвистике, филологии. Как показывает опыт, изучение произведений других поэтов способствует улучшению собственных.

Эта книга имеет два раздела: в первом представлены стихотворения, во втором – рецензии и статьи, написанные в разные годы. Вдумчивый читатель поймет, что эти два раздела тесно связаны друг с другом: знакомясь с одним, лучше понимаешь другой. Например, читая стихи, можно представить, почему для анализа, помещенного во втором разделе, выбраны именно эти стихотворения, а не другие. Подобное вызывает подобное.

Автор не настаивает на непогрешимости своих выводов и оценок. Если ему удалось привлечь внимание читателя к анализируемым произведениям, дать о них краткое представление, то он считает свою задачу выполненной.

СТИХОТВОРЕНИЯ

Чтение чужих стихов

Цветы на волшебной поляне
порою в ночи собираю.
Я верю: они не завянут,
как  розы из южного края;
не станут сухими букеты
и листья больными не будут —
недаром трудились поэты,
творя свое дивное чудо.

Санкт-Петербург

Посвящается Леве

I. Благая весть

Еще ты – влажное пятно
в глуби родного организма,
но в нашей речи ты давно
уже растешь неологизмом.
Сказать, что ждал? Увы, не то, —
скорее, жаждал встречи странной;
пришла пора: ты из Ничто
явился звездочкою ранней.
Все изменилось лет на сто
вперед: движение Вселенной
впитало влажное пятно
под звуки песни колыбельной.

Екатеринбург

II. Игры

      Весь день я ждал его улыбку,
      и для того изображал
коня, верблюда, ламу, рыбку
и златоустовский кинжал.

      Но все напрасно. Непреклонен
был мой задумчивый малыш
и крепко в маленьких ладонях
сжимал компьютерную мышь.

      Потом – звонок. Увидел МАМУ,
      как солнц две сотни просиял.
      Зачем же я коня и ламу
ему весь день изображал?

III. Живопись

      И снова веселый оранжевый свет
по ткани разлился французской —

      на сотни вопросов единый ответ
на этой полосочке узкой.

      Блистает на шелке ажурный узор
из нескольких солнечных пятен,

      теперь это – карта из впадин и гор,
      чей цвет живописцу приятен.
      Теперь это – карта Вселенной моей,
      подобной небесному раю,
      и я в ней – директор, слуга, казначей.
      Я сына пеленки стираю!

IV. Словорождение

Сквозь губы твои прорывается слово,
как рыцарь – сквозь вражьи ряды.
Теперь ты все реже играешь в немого,
из темной придя пустоты.
Теперь ты – все ближе. Уже человеком
становишься ты, мой дружок.
И все хорошо. Пожалуй, лишь с веком
ошибся твой ангел иль Бог.

V. Великий Четверг

Великий четверг оказался совсем уж великим:
и я, в свой черед, стал причастен священным дарам —
вчерашнюю кашу, сияя встревоженным ликом,
младенец вернул моим теплым рукам.
Хороший четверг. И пусть где-то живут величавые боги,
их слуги пусть медленно в храмы текут,
в моей же Вселенной с недавнего времени строгий
божок поселился – Причина и Следствие, Форма и Суть.

VI. Ожидание

Он глядел голубыми глазами
и все ждал неизвестного чуда,
чтоб оно, вдруг явившись за нами,
унесло бы подальше отсюда;
или я, как великий волшебник,
повелел бы луне засветиться,
и чтоб начал работать ушебти
в той стране, что обычно мне снится.
Он глядел голубыми глазами
и душа так желала сюрприза…
Он следил за моими руками.
Что же я? Я смотрел телевизор.

Санкт-Петербург

VII. Сын

Себя как в зеркале я вижу,
но это зеркало мне льстит.
Когда сажусь к нему я ближе,
оно со мною говорит,
руками тоненькими машет,
очами матери глядит —
для мира будет приукрашен
мой неуклюжий внешний вид.

Санкт-Петербург

VIII. Молочный эльф

Удивительны судьбы Вселенной:
на земле, среди грубых людей,
иногда появляются эльфы.
В карамели, тюльпанах, лесах,
даже меде живут они. Много
их невидных, неслышных, вокруг.
Реже всех (полагаю, в столетье
раз) являются вдруг среди них
необычные эльфы, и братья
называют молочными их.
Грациозны, легки и прозрачны,
они часто живут дольше всех.
Но увы – их блестящая хрупкость
беззащитна, как море цветов.
…И однажды мне выпало счастье
наблюдать, как рождался в тиши
такой эльф, и подобно младенцу
он тогда появлялся на свет:
озарял своим взором нездешним
все вокруг, удивлялся всему,
и приветствовал маленькой ручкой
любопытные солнца лучи.
Было утро. За окнами пели
птицы, листья качались порой, —
и прекрасное летнее утро
стало первым для эльфа тогда.
Жизнь пройдет для него незаметно.
Кем он будет? Останется ли
в нем эльфийское что-то? А, может,
человеком окажется он?

Екатеринбург

IX. «Бадямба» и «гэга»

Два слова: «бадямба» и «гэга»
прижились в его словаре —
два хрупких весенних побега,
что радуют глаз в январе.
И что это? Предок далекий
кивает из вечности нам?
Иль, может, наш мир кособокий
уж манит любовью к словам?
Не ведаю. Тайные тропы
порою ведут к языку.
Как много у судеб работы,
чтоб первую дать нам строку!..

Санкт-Петербург

X. Сны

Холодный рассвет в глубине Могилёва:
река, драмтеатр, мосты,
брожу, словно тень я, а где-то мой Лёва
вкушает волшебные сны.
Игрушки, машинки, чудесные дяди,
и, может быть, солнце весны, —
такие, мальчонка, запутавшись в прядях,
вкушает волшебные сны.
Как хочется мне, чтоб его сновиденья,
в которых до неба – чуток,
остались такими, пока словно тень я
брожу и не чувствую ног.

Могилев

XI. Синоним

Вчера я сыну объяснял
значенье слова «Бог»,
в глубины темные нырял,
но объяснить не мог.
Рассудок мне бы посильней
(иль мал еще сынок?),
ведь ускользало, как Протей,
значенье слова «Бог».
Вселенский Разум, Добрый Свет,
чудесный старичок…
Искал я правильный ответ,
но отыскать не мог.
И вот явилось, наконец,
решенье: слову «Бог»
синонимично лишь «Отец»!
Согласен был сынок.

Санкт-Петербург

XII. Утро

Проснулась чудо-обезьянка:
нас ждут великие дела!
Моя планета спозаранку
в движенье быстрое пришла.

Автомобили загудели
и засвистели поезда,
и пусть родитель из постели
с упреком смотрит иногда.

Гремит железная дорога,
но чу! – из кухни слышен звук:
там скромно кошка-недотрога
вкушает сыр из женских рук.

Потом те руки капучино
нам приготовят, потому
уже появятся причины
петь славу дому моему.

Проснулось ласковое чадо
и с ним проснулся целый свет.
Другой Вселенной мне не надо —
в другой Вселенной жизни нет!..

Санкт-Петербург

XIII. Морская битва

Враги трепещут. Их фрегаты
уже спустили паруса,
на шлюпках бледные пираты
плывут по морю кто куда.
А как все лихо начиналось!..
Вдруг появился вражий флот,
наш воевода сквозь усталость
призвал солдатов и народ
на стены города; мортиры
и пушки начали стрельбу,
и вскоре пришлые задиры
уже кляли свою судьбу.
Посеян ужас в черном стане,
взметнулась пышная волна.
Никто не знал, что в теплой ванне
та битва жуткая была.

Санкт-Петербург

XIV. Зодчий

Талантливый зодчий возводит высокие стены —
могучую крепость построить велел государь,
чтоб вновь не посмел приходить сюда ворог надменный
сокровища грабить и жителей мучить, как встарь.
Две башни фланкируют вход, и уже на запоре
ворота дубовые; стража надежна, сильна,
а рвы глубоки, словно синее-синее море.
На долгие годы пребудет в покое страна.
Талантливый зодчий устал и отбросил лопатку,
потребовал сок и чуть позже гонять голубей
он начал. Затем без труда положил на лопатки
огромных чудовищ, что были и папы сильней.

Санкт-Петербург

«Кипят вокруг чужие судьбы …»

Кипят вокруг чужие судьбы —
большой грохочущий вулкан.
Запечатлеть его мне суть бы
(как говорится, «als ich kann»),
но кисть слаба, резец источен,
а карандаш мой крив и тощ,
и потому с насмешкой в очи
мне смотрит огненная мощь.

Нюрнберг

Неприкаянность

Глухо сегодня в лесу берендеевом:
солнце сквозь тучи не может пробиться;
ветви никак не становятся деревом,
где бы укрылись тревожные птицы;
лес не становится домом бревенчатым;
небо – расшитым чудесным воздýхом.
Бог мой, ни разу другими не встреченный,
словно застыл между телом и духом.

Витебск

«Все по-прежнему: древние храмы…»

Все по-прежнему: древние храмы
почивают в сплетениях роз,
и с икон, разделенных столпами,
улыбается миру Христос;
а в углах, что полны темнотою,
собирается тихий народ,
пахнет воском, землей, сухостоем,
овощами и тиной болот.
Все по-прежнему, мир неизменен;
не исчезла старинная Русь.
В закоулках забытых молелен —
те же страхи, обиды и грусть.

Псков

Хачкар2 Григория Тутеворди (1184)

Горы, прожженные солнцем, затихли вокруг.
Ветер горячий, да тишь, да старинные храмы.
Камни, что сложены силой неведомых рук,
служат горам украшеньем, а городу – рамой.

В даль поглядишь, и какое пространство окрест!..
Тучи, и речка, и церкви, и солнце, и… дали.
Вдруг ты увидишь, что древний коричневый крест
строго глядит с молчаливых высот пьедестала.

Горы, сраженья, пожары, враги и друзья, —
кто ни бывал у высоких ступеней хачкара?
Топотом мощных камней наполнялась земля,
лица пришельцев лоснились от пятен загара.

Время прошло стороной. Превратилось в лоскут
то государство, в котором хачкар Тутеворди
мастер воздвиг. И теперь здесь – покой и уют.
Сытые дети строчат сочинения в ворде.

Санкт-Петербург, Ереван

Воспоминания

Запах спаленной травы,
мягкая роскошь заката…
Первыми встретили вы
взгляд мой холодный когда-то.

Ночь наступала стеной
с пенных вершин Арарата:
тени чуть слышные, «Ной»,
черная кисть винограда.

Говор (чудесный язык,
древняя вязь алфавита!)…
Быстро к тебе я привык —
эхо прохладных гавитов!

Санкт-Петербург, Ереван

Сон о Санаине

Приснился мне осенний Санаин:
листва блестела золотом сусальным
(имел тогда я множество причин
бродить в горах под музыку печальных
дождей), кресты кривились у оград,
в резных узорах молча утопая;
под крышами засохший виноград
чернел суставами, как древняя святая.
Пустынность, тишина унылых мест…
Веков прошедших матовые блики,
и паутина, как фата невест,
что видят сны под камнем медноликим.

Санкт-Петербург, Ереван

«Остывших судеб праведные лики…»

Остывших судеб праведные лики
хранит пустой истерзанный гавит —
надежная и честная улика,
которая о людях говорит
так много. Даже слишком. Громче крика
взлохмаченной действительности взгляд.
Остывших судеб праведные лики
со стен разбитых в душу мне глядят.

Санкт-Петербург, Ереван

Боль

I

Прислушайся к боли. Ее тихий шаг
раздался средь жизни твоей.
Как будто по городу бродит маньяк,
иль вор, или прочий злодей.

Все мысли стекаются в точку, и ты
извне этой точки живешь:
и пропасть исчезла и нет высоты, —
не видно, где правда, где ложь.

Прислушайся к боли. Ее тихий шаг
все громче, все громче. Представь,
что в крепости – пламя, беснуется враг,
и это – не сон твой, а явь.

Все мысли стекаются в точку, и ты
теряешь привычный контроль,
и думаешь, будто не знал высоты,
а знал только пламя и боль!..