Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Часть первая. Детство и школа
Место рождения – Ростов, место жительства – станица Ассиновская
Я родился в четверг 20 февраля 1941 года в Ростове-на-Дону. В этот город мама, Стегайло Людмила Алексеевна, приехала по приглашению старшей сестры Евгении. Тетя Женя, врач клиники ростовского мединститута и будущий доктор медицинских наук, оказалась единственной родственницей, имевшей возможность поддержать маму при моем появлении на свет. Две недели после родов мама провела под опекой сестры в ростовской квартире по адресу: проспект Соколова, в то время носивший наименование «Средний», дом 17, кв. 35. Затем мы отбыли к постоянному месту жительства в станицу Ассиновскую Сунженского района бывшей Чечено-Ингушской АССР. По законодательству того времени декретный отпуск мамы составлял 35 календарных дней до и 28 календарных дней после родов.
Мама и отец – Ткачук Борис Васильевич, инженеры-технологи, приехали на недавно построенный Ассиновский консервный завод в июле 1940 года по распределению после окончания Одесского технологического института консервной промышленности.
Мама с отцом. Молодые специалисты. 1940 г.
На тот же завод получили назначение однокурсники и друзья родителей, супруги Нина Михайловна Егорова и муж Яков Исакович Байтман, выходец из семьи одесской еврейской бедноты, яркий игрок институтской сборной по футболу.28 октября 1940 года мама осталась в Ассиновской одна. Сунженский РВК призвал отца на действительную военную службу рядовым 674 стрелкового полка 150-й стрелковой дивизии. Офицерского звания отец, как и другие однокурсники, не имел, хотя проходил военную подготовку в институте и был «Ворошиловским стрелком». Это подтверждают фотографии с пояснительными надписями и соответствующий значок. Перед началом войны 674 СП дислоцировался в Одессе. В письме маме 15 июня 1941 года, отец интересовался, призвали ли в армию Яшу Байтмана, упомянул, что накануне сфотографировался, и фотограф потратил много времени, добиваясь веселой улыбки. Обещал выслать фотографию 28 июня. Не получилось. Уже 23 июня 1941 года 674 полк вел бои у пограничной реки Прут в Молдавии. Последнее письмо с датой 11 июля 1941 года, было из действующей армии. Отец сообщал, что пишет во время передышки после трехдневных боев в Бессарабии, что потерял связь с сестрами Лесей и Лизой и волнуется за судьбу родителей, жителей местечка Белогородка Изяславского района Каменец-Подольской, ныне Хмельницкой, области. Сообщил адрес: Действующая Кр. Армия, военно-почтовая сортировочная база «Т», полевая почтовая станция № 73, 674 стр. полк. Комендантский взвод. Больше писем не было. За время Войны 150 стрелковая, пережила второе и третье формирования, заслужила орден Кутузова II степени и почетное наименование Идрицкая. Бойцы дивизии – по официальной версии Егоров и Кантария, водрузили над Рейхстагом Знамя Победы. Дошел ли до Берлина кто-нибудь из бойцов 1-го формирования, не известно.
Отец – рядовой 674 СП 150 СД 1941 г.
По сообщению Минобороны, отец пропал без вести в декабре 1941 года. После войны пришла официальная бумага, что отец, бывший окруженец, участвовал в партизанском движении в Винницкой области, захвачен и расстрелян фашистами в Житомирской тюрьме 18 июня 1943 года. На Ассиновском консервном заводе мама работала сначала химиком-аналитиком лаборатории, а затем, с 1947 года, заведовала этой лабораторией до июня 1953 года. С начала второго месяца жизни я стал ясельным ребенком. Заводские ясли размещались у южных ворот, и матери приходили к детям во время обеденного перерыва. В этих яслях, пребывал и сын Егоровой и Байтмана Юра, мой ровесник.
Иногда, в случаях вынужденных отлучек, мама и Нина Михайловна Егорова, подменяя друг друга, кормили нас грудным молоком. Юра был соседом и другом с тех пор, как я себя помнил. Семья Егоровых-Байтманов жила в нашем подъезде этажом ниже. В их комнате вместе со старшим братом Юры Виталием 1937 года рождения и бабушкой Ольгой Николаевной Егоровой мы провели много тоскливых зимних вечеров под бесконечные переливы фортепьянной классики или унылые песни хора имени Пятницкого из репродуктора с воронкой из черной бумаги. Такой же репродуктор, только с рупором бежевого цвета, висел и на стене нашей комнаты. С тех пор страдаю аллергией на некоторые народные песни вроде романтической баллады «Жила-была одна блоха».
Последнее письмо отца, написанное 11 июля 1941 года
С Егоровыми-Байтманами приходилось коротать время после закрытия детсада в ожидании наших родителей, задержавшихся на работе или на обязательных для инженерно-технических работников завода вечерних занятиях по Краткому курсу истории ВКП (б). Нина Михайловна состояла в партии, работала начальником цеха. Мама в партию не вступала.
По окончании войны, в каком году не помню, Нину Егорову перевели на Тираспольский консервный завод. На станции Серноводская семья друзей погрузилась вместе с небогатым имуществом в двухосный вагон – теплушку, отбыла к месту назначения. К тому времени я ни разу не ездил на поезде и втайне завидовал предстоявшему Юре путешествию.
Отца Юры Якова Исаковича Байтмана призвали действительную военную службу в июне 1941 года рядовым 38 стрелковой дивизии, дислоцированной в Одессе. Перед самым началом Войны 38–ю СД перебросили в район города Белая Церковь. Эта часть вступила в Войну со 2 июля 1941 года, участвовала в тяжелых боях под Вязьмой и, по согласно архивам Минобороны, расформирована 27 декабря 1941 года, как «погибшая в боях лета-осени 1941 года». Вышедший из окружения отец Юры продолжил войну в 38-й стрелковой Сталинградской дивизии второго формирования (с 1 марта 1943 года – 73 Сталинградская гвардейская стрелковая дивизия).
Семейное фото Егорвых-Байтманов, слева направо Юра, Нина Михайловна и Виталий. 7 сентября 1954 г. Тирасполь.
В архивах Минобороны хранятся сведения о личном мужестве и умелом руководстве подчиненными, проявленных командиром взвода минометной роты 48 стрелкового полка 38 СД лейтенантом Байтманом Я. И. 9–31 января 1943 г. в боях за высоты 97,5; 110 и 117 и при взятии разъезда Басаргино, в 3 км западнее Сталинграда. 19.02.1943 г. отец Юры награжден орденом Красной звезды. Второго августа 1943 года, погиб в бою в звании гвардии старшего лейтенанта.
Родителей Я. И. Байтмана расстреляли фашисты. Старики остались в Одессе, считая немцев представителями «культурной нации», не способной на бесчеловечность. С мамой Юры, депутатом Верховного Совета СССР, я встречался у нее дома в Киеве летом 1969 года. В тот раз узнал, что Юра окончил Высшее военно-морское училище и командовал эсминцем в звании капитана 3-го ранга. Как сложилась дальнейшая судьба друга детства, не знаю.
Зимой 1944 года я одновременно с Юрой перешел в детский сад, который занимал две трехкомнатные квартиры на 1-м этаже первого подъезда нашего жилого дома. Шесть комнат детсада в течение дня попеременно превращались в площадки для занятий, столовые и спальни. В последнем случае в них расставлялись изделия тарного цеха завода – раскладушки в виде Х-образных деревянных стоек, которые фиксировались на торцах длинными металлическими крючками. Верхняя часть разноги держала брезентовую основу спального места.
Ассиновский консервный завод строился по предвоенной программе развития пищевой промышленности СССР. Предприятие выпускало растительные и мясные консервы и было самым крупным из 5-ти, включая Грозненский, аналогичных производителей продукции Орджоникидзевского треста. Завод создавался по типовой схеме, заимствованной у родоначальника американского автопрома Генри Форда старшего: с собственным жилым фондом, подсобным хозяйством и сырьевой базой. Жилье строилось в 10–15 минутах ходьбы от территории. Сырье заводу поставляли специализированный плодово-овощной совхоз и местные колхозы. Работал в этом совхозе на уборке помидоров для завода, в конце 50-х годов 20 века и будущий министр химической и нефтехимической промышленности СССР, академик РАН Саламбек Хаджиев. Об этом он рассказал во время совместного полета с подмосковного аэродрома Чкаловский в Моздок в 1995 году.
Продукцию завода отвозили на автомашинах и подводах, по специальному шоссе на железнодорожную станцию Серноводская. Заводчане помнили, что до Войны часть возчиков на заводском конном дворе составляли чеченцы, которые с приближением фронта навсегда разъехались по аулам на заводских подводах, прихватив заодно груженные на них консервы.
Станцию Серноводская под названием «Кавказские воды» описал Анатолий Приставкин в повести «Ночевала тучка золотая». Часть «золотой тучки» посвящена Ассиновскому консервному заводу. Персонажей повести из числа работников завода, водителя «Студебеккера» Веру, погибшую от рук бандитов, и некоторых других, мама вспомнила по именам и фамилиям. Очевидно, на восприятие Приставкиным заводской территории повлияли тогдашние невзгоды автора. Заводской двор, в глазах детдомовца, выглядел тесной и мрачной площадкой с двухметровым забором и глухими железными воротами. Это не так. Предприятие построили на пустынном предгорье, поэтому территория смотрелась просторной. Ни северные, ни южные заводские ворота не скрывали вида заводских сооружений и рабочих площадок. Распашные створки представляли собой рамы, с вертикальными железными полосами. Расстояние между ними не мешало протискиваться на территорию, если «вредный» охранник не пропускал через проходную. Свободное место между цехами и заводской оградой занимали ухоженный сад из абрикосовых, вишневых, сливовых и шелковичных деревьев и яркие цветники. Такая обстановка, по воспоминаниям мамы, сохранялась даже в тяжелые военные годы. Сохранилась фотография, на которой я стою на фоне вала цветов, петушков – ирисов, рядом с входом в заводскую лабораторию. Это было не позднее 1944 года.
Первым городом, уведенным мною в сознательном возрасте, был Грозный, расположенный в 40 километрах восточнее нашей станицы. Завод организовывал поездки туда за покупками промтоваров на открытом грузовике. Через Грозный пролегала дорога и в пионерский лагерь. Окраины города с нашей стороны занимали нефтеперегонные заводы, выбрасывавшие серную вонь, которая перехватывала дыхание. Некоторые охранники заводов стояли на постах в противогазах.
Однажды рядом с заводом работала группа немецких военнопленных. Кто-то из попутчиков придумал бросать им припасенные для еды помидоры. Не знаю, что оставалось от овощей после удара о землю, но видел, как пленные сбивались вокруг них в кучу-малу.
Город удивил асфальтом, трамваями и кинотеатром имени Челюскинцев в начале ул. Первомайской. На противоположном конце этой улицы располагался консервный завод, который мне довелось увидеть впервые, увы, в виде руин в марте 1995 года. Самым запоминающимся впечатлением во время поездок оказался вкус молочного мороженого. Ничего подобного в последующие периоды жизни я не встретил.
Территорию Ассиновского консервного завода помню с самых ранних дошкольных лет. В годы учебы в начальных классах провел много времени, исследуя заводские закоулки вместе с другом Сашей Филатовым, сыном директора. Сергей Петрович Филатов, отец Саши, занимал двухкомнатную квартиру в здании пожарно-сторожевой охраны внутри заводского периметра. Саша приезжал к отцу на время летних каникул. В остальное время жил с матерью и сестрой-двойняшкой в Грозном, на улице Р. Люксембург, в одноэтажном домике под номером 37. Однажды, приехав в город на заводской полуторке в ноябре 1950 года, побывал у него в гостях. Адрес нашел сам и помню до сих пор.
Саша был старше на 2 года, увлекался техникой. Свободно пользовался малокалиберной винтовкой с запасом патронов из арсенала заводской охраны. Из этой винтовки мы по очереди стреляли по крысам, появлявшимся у сараев, устраивали импровизированный тир в заводском саду. К счастью, из-за наших упражнений никто не пострадал. Приезд Саши на каникулы ожидался с большим нетерпением. Однако время летнего общения ограничивалось из-за моих ежегодных поездок в пионерский лагерь, начиная с 1-го класса. Кроме того, однажды летом Саша тяжело заболел малярией и много времени провел на постельном режиме. В то время этой болезнью страдали и другие ребята и взрослые.
Самыми привлекательными представлялись заводской гараж и механический цех. После Войны на заводе было 7 автомашин: две трехтонки «ЗиС-5», одна пятитонка «ЯГ-3» (на языке шоферов – Яга), черырехтонный «Студебеккер», описанный в повести А. Приставкина, полуторатонный «Форд» с далеко слышным завыванием мотора на подъемах и две полуторки «ГАЗ-АА». Одна полуторка считалась дежурной и одновременно служебной машиной директора. В 50-х годах появился «ГАЗ-51» с деревянной кабиной, а директор пересел на американский военный внедорожник «Виллис-МВ». Кроме перевозки продукции на станцию, заводские грузовики использовались для доставки сырья с полей и садов.
Нашему знакомству с устройством машин помогали наблюдения и посильное участие в капитальном ремонте тех или иных грузовиков. Помню полную разборку одного «ЗиС-5». Сначала трехтонку развинтили дотла. Оголили раму, зашкурили, промыли керосином с нашим участием и покрыли новой краской. Затем пошла переборка рессор, замена крепежа и т. д. Полной ревизии подвергся мотор. Из процедуры обновления запомнился процесс заливки баббитовых вкладышей (антифрикционного сплава на основе олова) в подшипники скольжения коленчатого вала. После заливки вкладыши зачищались шабером, а затем, по завершении сборки мотора, некоторое время притирались на холостом ходу.
Надо ли говорить, что наблюдение за техникой вождения машин давало достаточное представление о приемах управления. По вечерам оставшиеся без присмотра грузовики использовались как тренажеры для совершенствования навыков работы со сцеплением и переключением скоростей. Благо, автомобили не запирались по причине отсутствия замков как таковых.
Полученные таким образом знания и навыки я впервые использовал на практике летом 1953 года, привезя здорово пьяного мужа маминой подруги из осетинского села к нему домой на собственном автомобиле марки «Москвич-401».
Не обходили вниманием котельный (с пригодными для катания угольными и шлаковыми вагонетками) и дизельный цеха. Между дизельным цехом и северной частью заводского забора заманчиво смотрелась градирня: два сообщающихся бетонированных бассейна, заполненных охлаждающейся оборотной водой из дизелей. Временами использовали эти сооружения для купания. В первом из них вода была горячей, во втором – слегка теплой. Зимой эти емкости возникали в воображении при решении набивших оскомину арифметических задач о наполняющихся и пустеющих резервуарах.
У южных ворот к наружной части забора примыкало одноэтажное здание, в котором размещались заводская столовая с буфетом и библиотека. В дни праздников, выступлений заводских и станичных участников самодеятельности или приезда кинопередвижки обеденный зал трансформировался в зрительный. В торце помещения возвышалась сцена с поднимающимся экраном. Станицу на концертах представляли в пожилые казаки в затянутых наборными учкурами (узкими кожаными поясками) черкесках с газырями и со старинными кинжалами. Некоторые невоспитанные заводчане называли «учкурами» самих казаков. Те в ответ именовали заводских «жидами». Однако на самом деле розни между заводчанами и станичниками не было.
Метрах в тридцати от столовой в сторону станицы выступал внушительных размеров бурт ледника с трехслойной теплоизоляцией из опилок, соломы и земли. Лед для столовой и буфета заготавливался на реке Ассе в конце зимы. Его хватало на летний сезон. Зимой 1951 или 1952 года ледяной покров перед мостом взрывали приезжие военные. Мы бегали смотреть на работу саперов после уроков.
В раскаленные летние дни конца 40-х – начала 50-х заводской буфет предлагал посетителям привезенную из-под Гудермеса и охлажденную льдом из Ассы минеральную воду «Дарбанхи» в бутылках. Рядом, под стеклом прилавка, в россыпях колотого льда лежали внушительные кубы красной икры и сливочного масла. По окончании рабочего дня, особенно в дни аванса и получки, сюда заходили желающие опрокинуть стопарик. Буфетчица черпала водку из деревянного бочонка алюминиевыми мерками по 100 или 150 граммов. На закуску шли бутерброды с икрой.
Однажды по предложению мамы я тоже попробовал этот деликатес, но съесть бутерброд не смог, так как икра оказалась слишком соленой.
Несколько далее ледника вытянулась свиноферма заводского подсобного хозяйства. Свиней кормили отходами консервного производства. Мясо поставлялось в заводскую столовую. Из рассказов старших знаю о неприятном последствии скармливания свиньям то ли бракованных, то ли неликвидных консервов «Соя в томате». Этот вид продукции, даже при условии полного соответствия требованиям ГОСТа, был мало востребован из-за специфического соевого вкуса. Пробную партию консервированной сои непродолжительное время изготавливали из-за отсутствия другого сырья.
После использования сои на корм свиньям, мясо и сало хрюшек приобрели ярко желтый цвет (наверное, от томатов) и настолько неприятный соевый привкус, что реализовать этот, пригодный (по санитарным нормам) для употребления продукт, стоило больших усилий.
В оправдание случая с соей надо сказать, что эксперименты с заменой недостающего традиционного сырья иногда были весьма удачными. В одну из зим завод выпускал джем из моркови. Этот удивительный продукт отличался необыкновенным вкусовым букетом, оттенки которого помнятся по сей день. В зрелые годы мои ностальгические попытки изготовить что-то подобное в домашних условиях оказались провальными. Причина неудачи, по предположениям мамы, объяснялась забытыми тонкостями технологии прошлых лет, помноженными на особенный сорт и высокое качество той памятной моркови.
Вдоль юго-восточной части заводской территории, в нескольких метрах от наружной стороны ограждавшего ее кирпичного забора, проходил полноводный отводной канал от Ассы, снабжавший предприятие проточной водой из ледников Церсаломского горного хребта. Обогнув завод, быстрый поток разветвлялся на три рукава и уходил через систему шлюзов (по – станичному «скрынь») на поля и в сады совхоза. Эти протоки также были любимыми, хотя и несколько опасными, местами наших купаний в школьные годы. В шлюзе напротив южных ворот летом 1951 года утонул, прижатый потоком воды, мой одноклассник. Мать погибшего-рабочая завода, прибежала к «скрыне», когда заводские охранники уже достали его из щели приоткрытой задвижки. Отца у одноклассника не было. Он погиб на фронте.
Жилой фонд завода составляли два дома и общежитие казарменного типа. Один дом был трехэтажным 3-х подъездным квартирного типа из красного, не оштукатуренного кирпича (в просторечии – красный дом). Другой – двухэтажным, одноподъездным, с оштукатуренными стенами и с комнатами, расположенными по обеим сторонам сквозных коридоров (в противовес красному – белый дом). Часть работников, из местных казаков и приезжих, жила в станице. Их дети тоже ходили в наш детсад. Завод располагался в километре от западной окраины Ассиновской. Семьи некоторых детсадовцев какое-то время жили в землянках, наскоро выкопанных между станицей и заводскими жилдомами. Откуда они приехали, сказать не могу. Вскоре эти люди нашли какое-то другое жилье и землянки исчезли. Мы с мамой занимали комнату в коммуналке на 3-м этаже «красного» дома. В других комнатах жили соседи семьями по 3–7 человек.
Окна нашей комнаты выходили в сторону Ассы. Несмотря на то, что от реки нас отделяло около 2-х километров, ее шелестящий шум, когда не работали заводские дизеля, явственно слышался в комнате. Далее, за Ассой, горизонт украшали заснеженные горные вершины во главе с Казбеком. В ясную погоду из нашего окна отчетливо просматривалась не только сама гора, но и одно из ее ущелий, напоминавшее формой цифру «2». По этой причине в детсадовском варианте название узнаваемой на папиросных пачках горы звучало как «Казбек – гора – номер – два». Для жителей станицы и заводчан «картинка» ущелья служила надежным инструментом предсказания погоды. Каждый знал, вслед за исчезновением «двойки» с панорамы Казбека на станицу накатятся заряды снега или дождя.
Дом, в котором мы жили, заселялся до подключения предусмотренных проектом водопровода и канализации. Воду брали в колонке метров за 25–30 от подъезда. Труба с вентилем стояла на бетонном возвышении, окруженном земляными склонами. Зимой от разлитой воды это возвышение на радость малышне превращалось в ледяную горку. Жильцы дома, не разделявшие нашего желания съехать по склону, на чем придется, периодически посыпали его печной золой.
Коллективный умывальник (рукомойник) «соскового типа», закрепленный на вертикальной доске, прибитой к табуретке, таз и ведра для использованной воды, у каждой семьи свое, стояли в специальной нише. По первоначальному замыслу там планировалась кладовка. Ключи от комнат отсутствующих хозяев, висели на гвоздиках в нише умывальника. Наружная дверь коммуналки днем не запиралась. На ночь в ручку двери изнутри вставлялся увесистый лом.
Дощатый туалет с прорубленными в полу, не разгороженными между собой отверстиями на 4 «посадочных места» в каждом из отделений «М» и «Ж», светился известкой метрах в 50-ти от дома в направлении противоположном колонке. После заполнения ямы под туалетом строение перемещали на новое место. При заселении моих родителей, как и других молодых специалистов, снабдили набором казенной мебели: одежным шкафом, комодом, тумбочкой, столом и табуретками, изготовленными в тарном цехе, а также металлическими кроватями с» панцирной» сеткой. Этой мебелью мы пользовались до перевода мамы на консервный завод в г. Георгиевск Ставропольского края в 1953 году. Первый шифоньер (с зеркалом) за 900 рублей, диван с матерчатой обивкой салатового цвета (цены не помню) и подержанный велосипед «ЗиФ» (за 400 рублей) покупались на «подъемные», деньги, выданные на переезд в Георгиевск. Позже мама признавалась, что без «подъемных» нам эти покупки были не по карману.
В 1954 году мама купила первые в жизни женские наручные часы марки «Звезда» Пензенского завода, поразительно точные и долговечные. До этого в семье имелись мужские наручные часы Кировского завода, которые, уходя в армию, оставил дома отец. Этот хронометр размерами с наручный компас, украл сосед Васька Бабадеев, перебравшийся днем на наш незапертый балкон из окна своей комнаты по кирпичному карнизу. Васька сгинул где-то в Гулаге или по пути к нему. В газете «Грозненский рабочий» соседи прочли заметку о том, что он убил и сбросил с крыши поезда какого-то человека.
До появления «Звезды» мы приобрели будильник в металлическом корпусе. А еще раньше определяли время по заводским гудкам, которые подавались за час и за 30 минут до начала рабочей смены, и постоянно включенному репродуктору. Году в 1952 мама доверила мне покупку в сельпо двухдиапазонного радиоприемника «Москва». Передняя панель аппарата была изготовлена из рифленой пластмассы розовато-белого цвета, отчего наше приобретение имело сходство с мыльницей. Покупка оказалась с браком – одна лампа была разбита. Принять приемник обратно продавщица отказалась, обманно утверждая, что лампу разбил я при переноске. Недостающей детали в продаже не было. Выручил заводской радист. Используя самодельные перемычки, он изготовил из подручной лампы гибрид-заменитель. Других поломок в жизни приемника не было. Мы пользовались устройством до конца 60-х годов, затем его сменила радиола «Ригонда».
После покупок в Георгиевске рост нашего благосостояния остановился до конца 50-х годов, так как оклад мамы на новом месте работы по причине незначительности размеров завода был меньше, чем в Ассиновской, и составлял 600 рублей. Правда, еще 290 рублей выплачивались на мое содержание государством как сыну пропавшего без вести фронтовика. Это пособие сохранялось до окончания средней школы.
Но, вернемся в близкую моей душе станицу Ассиновскую. В комнатах нашей квартиры висели неработающие батареи парового отопления. О предназначении устройств я не задумывался и удивился, когда в них на исходе войны или сразу после окончания, появилось легкое тепло из начавшего работать котельного цеха завода. До этого жители дома грелись» буржуйками» разнообразных конструкций. Об их предназначении я не задумывался и очень удивился, когда в них на исходе войны или сразу после ее окончания, точно не знаю, появилось легкое тепло от начавшего работать котельного цеха завода. До этого жители дома грелись» буржуйками» разнообразных конструкций. Они стояли в комнате каждой семьи. Загнутые вверх дымовые трубы выходили из комнат через прорезь в листе жести, вставленном во фрамугу окна. Несмотря на то, что наружная часть дымохода монтировалась на расстоянии метра от стены (труба дополнительно укреплялась проволочными растяжками), кирпичная кладка дома на уровне 2-го и 3-го этажей несла на себе плотные языки копоти по числу использовавшихся труб. Я не помню, чтобы эти языки удаляли специально, но впоследствии они исчезли. Коммуналка имела кухню с конфорочной печью. Дрова хранились в выделенных каждой семье дощатых сараях. Топливо добывали, как придется. Одно время мама ходила в лес за сухим хворостом вместе с соседями по дому. С детьми оставались (а нас с Юрой Егоровым-Байтманом еще и грудным молоком кормили) по очереди. Однажды на встрече семей фронтовиков с работником военкомата выяснилось, что им было выделено на зиму по подводе дров, которые не доехали до адресатов. Топливом воспользовались сплоченные одесситы из числа эвакуированных, которые напористо и плотно заполнили» бронированные» от призыва в армию должности инженеров и руководства завода. По словам мамы, процесс начался с назначения нового директора, занявшего место в результате серии интриг, подвохов и кляуз. Далее обновление кадров пошло ускоренными темпами. Новое руководство талантами и знаниями не блистало. Протеже директора, назначенная на должность заведующая лабораторией, не знала операций с десятичными дробями по программе 6-го класса. В результате ее безграмотных расчетов при составлении рецептуры в брак попало две партии продукции. Однако ущерб утаил директор.
Правда, не все одесситы стали руководителями. Часть крепких еврейских парней, как упомянул в повести А. Приставкин, работала на заводе грузчиками.
Позже дрова привозили к сараям на заводских подводах. Я участвовал в пилке, начиная с детсада. Эта работа была реально востребованной и не имела намека на показушное «трудовое воспитание». Ведущие партнеры по двуручной пиле «дружба», действующей по технологии «тИбе-мИне» (мама и соседская бабушка, очень слабенькая), нуждались в том, чтобы я, как минимум, возвращал гибкое полотно в свою сторону. Обе они строго следили, чтобы я держал левую (опорную) руку подальше от линии распила. Объяснений не требовалось. Двое моих детсадовских приятелей, нарушив это условие, потеряли при пилке дров по указательному пальцу.
Рубка дров тоже не обходилась без травм. Помню, мама «заработала» себе синяк на пол-лица поленом, взлетевшим в результате неудачного удара топором.
На кухне готовили еду, стирали, по очереди мылись в корыте, сходились зимними вечерами на посиделки. Приехавшие из освобожденного Крыма соседи рассказывали, что румыны и крымские татары-националисты затмевали изощренными зверствами над населением хозяев – немецких фашистов. Вечера проходили при свете самодельной «коптилки» – конструкции из стеклянной банки с ватным фитилем, пропущенным через трубку, развальцованную в жестяной крышке для консервирования. В качестве горючего использовались керосин или бензин. В последний для предупреждения взрыва добавлялась соль. Своеобразный признак достатка являли коптилки с двумя или тремя фитилями.
Количество света и копоти, летавшей в виде черной паутины, регулировались вытягиванием фитиля булавкой. Керосин, вата и соль, сахар, иголки, мыло были в то время большой ценностью. Банки оставались более доступными. Очевидно, их брали из примыкавших вплотную к внутренней стороне заводской ограды открытых штабелей стеклотары. Кирпичный забор местами был невысок, а штабеля располагались на расстоянии вытянутой руки. Банками заменяли отсутствующие стекла в окнах. Промежутки между ними замазывались цементом. Такое «баночное» окно оставалось в коммунальной кладовой до появления на заводе листового стекла. В теплое время года еду готовили на примусах и керосинках, выносившихся на лестничную площадку.
По окончании войны с разрешения директора семьи работников стали мыться по вечерам в душе санпропускника на территории завода. Жить стало веселее. Заработали четыре заводских дизеля. Появился электрический свет. Ток давали с наступлением темноты. Днем в воскресенье дизельный цех останавливался на профилактику, а вечером, когда удавалось попасть внутрь цеха, я с большим интересом наблюдал процедуру запуска этих машин. Каждый из дизелей различался по звуку даже из окна нашей комнаты, выходящего в сторону завода.
Электрическая сеть комнаты представляла собой два сплетенных провода в текстильной оплетке, оканчивающихся патроном с голой лампочкой. Косичка держалась на вбитых в стену фаянсовых роликах-изоляторах. Выключатель и единственная розетка размещались у двери. Пользоваться электрическими нагревательными приборами (плитками) не разрешалось из опасения перегрузки дизелей. За соблюдением запрета следил комендант домов Жора Минасян. На случай внезапного визита коменданта наша электроплитка хранилась внутри тумбочки и извлекалась на свет только в необходимых случаях. Жильцы, у которых розеток не было, пользовались «жуликом» – переходником, который ввинчивался в патрон для лампочки, однако имел на свободном торце отверстия для штепсельной вилки. Воду в кухню провели в конце 1952 или в начале 1953 года. Туалет по-прежнему, оставался во дворе.
Первые воспоминания в виде отдельных картинок относятся к возрасту 2,5 лет. Помню комнату, тускло освещенную лампой. По словам мамы, то была ночь кризиса – я тяжело болел корью – в больнице поселка Михайловское (теперь – Асланбек) в 3-х километрах от Серноводска. Второй раз я попал в это заведение в 5 лет на двадцатидневный карантин по подозрению в скарлатине вместе с другими неудачниками из детсадовской группы. Время до окончания карантина тянулось мучительно. Подозрение не подтвердилось, больные среди нас не обнаружились. Окна палаты выходили на унылый склон с пожухлой травой и старое кладбище с крестами. Не посвященные в тонкости педагогики нянечки, использовали пейзаж в воспитательных целях, предупреждая, что нарушители тишины вместо возвращения домой попадут на этот погост.
