Все это время

Глава 8

Я смотрю на свое отражение в зеркале в ванной, заправляю новую белую рубашку в брюки и в последний раз оглядываю себя.

Волосы по-прежнему длинные и растрепанные, но с отросшей за три месяца бородкой покончено, а новый лосьон после бритья, который я купил перед выпускным, наконец-то был пущен в дело. Шрам на лбу немного побледнел, стал не таким заметным – просто розовая полоса.

Не сказал бы, что хорошо выгляжу, но, во всяком случае, я старался улучшить свой внешний вид.

Вдобавок не хочу идти к Кимберли как человек, «никогда не слышавший о существовании душа».

Улыбаюсь, вспомнив торжественный банкет в честь спортсменов, устроенный в конце первого года в старшей школе. Я заявился на него прямо с футбольной тренировки, на которой мы с Сэмом изрядно пропотели. Прежде чем я успел зайти в зал, Ким хорошенько меня пропесочила, потом достала из сумочки расческу и причесала мои волосы так, как умела делать только она одна.

Вот так всегда: одно воспоминание мгновенно заставляет меня остановиться и замереть.

И всё же на прошлой неделе Сэм был прав. Нужно пойти и увидеться с Кимберли, нельзя позволить ей думать, будто я ее забыл.

Вздохнув, выхожу из ванной обратно в комнату, моя решимость перерастает в неуверенность, рука замирает над букетом ирисов: фиолетовые лепестки кажутся слишком яркими для такого тяжелого дня.

Готов ли я к этому?

Размышляю о том дне несколько недель назад, когда мама сняла с петель дверь моей комнаты. Думаю, с тех пор я стал в каком-то смысле сильнее: начал ходить на лечебную физкультуру, отвечаю на сообщения Сэма, вместо того чтобы их игнорировать. Не схожу с ума всякий раз, когда вижу Ким, сидящую на стуле или стоящую в противоположном конце комнаты и во всех остальных местах, в которых ее не должно быть.

Но сегодня я на самом деле собираюсь ее увидеть. Пойду на кладбище, встану перед надгробием, на котором начертано ее имя, и изо всех сил попытаюсь понять, что она хотела бы, чтобы я сделал.

И вот момент настал, а я готов обделаться от страха. Желудок проваливается куда-то вниз – примерно так я чувствовал себя, когда Ким решила явиться мне на стадионе во время матча по американскому футболу пару недель назад. Что случится, когда я на самом деле ее увижу?

В смысле… можно ведь и завтра сходить. Или на следующей неделе. После того как мама вернется домой, можно позвонить Сэму и… всё отложить. Я просто отложу эту поездку.

– Не будь таким трусом, Кайл, – бормочу я себе под нос, иду к лестнице и выхожу за дверь, надеясь, что долгая дорога до кладбища поможет мне взять себя в руки.

Разумеется, именно сегодня я никак не могу успокоиться.

Не успеваю опомниться, как передо мной уже вырастают кованые ворота, высокие деревья отбрасывают тень на море надгробий. Медленно иду по дорожке, рассматриваю каждый могильный камень, всячески оттягивая момент, когда нужно будет остановиться перед могилой Кимберли. Матери, отцы, сыновья, дедушки и бабушки. Даже дети.

Проклятье, я не хочу здесь быть.

Некоторые могилы ухожены, на них лежат свежие цветы, безделушки, принесенные друзьями и любимыми тех, кто спит в холодной земле.

Другие могилы заросли травой: не осталось никого, кто мог бы за ними присматривать.

Как выглядит могила Ким? Уверен, она очень ухоженная. Пусть сам я наплевал на свой внешний вид, мне было бы больно видеть, что место последнего упокоения Кимберли находится в беспорядке.

Мне бы не хотелось, чтобы оно выглядело как… как эта могила.

Я останавливаюсь и смотрю на маленькое надгробие, обвитое засохшим плющом; на камне выбито всего одно слово: «ПРОЩАЙ». Ни имени, ни даты – ничего.

Черт, как грустно. Голова раскалывается от боли, я пошатываюсь, щурясь, вглядываюсь в буквы, пока жжение в голове не начинает проходить.

Интересно, что за человек лежит под этим могильным камнем. Помнит ли о нем кто-нибудь?

Наконец боль проходит, и тогда я вытягиваю из букета фиолетовый цветок и осторожно кладу на одинокое надгробие.

Не знаю, зачем я это делаю, но мне кажется, что кто-то должен, особенно учитывая, что соседняя могила окружена морем розовых цветов – они покрывают весь участок. Большие треугольные лепестки очень яркие, сразу бросаются в глаза. Не знаю, почему не обратил на них внимания в первую очередь.

Легко касаюсь одного цветка. Думаю, у мамы в саду были такие же цветы. Несколько лет назад она пыталась их выращивать, летом они так сильно пахли, что по утрам аромат проникал в окно кухни.

Как же они назывались?

Перебираю все известные мне названия цветов в алфавитном порядке, а дойдя до середины алфавита, понимаю, что страшно опаздываю.

Заставляю себя встряхнуться. Давай, Кайл, шевелись.

Прохожу еще несколько шагов по дорожке, думая то о розовых цветах, то о слове «ПРОЩАЙ», выбитом на надгробии. Что-то тут не так, но что именно? Я так глубоко погружаюсь в размышления, что чуть не прохожу мимо нужного участка.

КИМБЕРЛИ НИКОЛЬ БРУКС. ПОКОЙСЯ С МИРОМ.

У меня перехватывает дыхание.

Участок, на котором помещается ее могила, не зарос травой и не находится в небрежении. Вообще-то, возле надгробия лежит огромный букет тюльпанов насыщенного синего цвета, только у самого основания ровных лепестков проглядывает сиреневый оттенок.

Синие тюльпаны.

Смотрю на букет ирисов, который держу в руках. Черт. Определенно, Ким больше всего любила синие тюльпаны. Я прямо-таки слышу, как она говорит, что любит эти цветы, потому что они подходят к ее глазам.

Эти ирисы – единственные цветы, что я когда-либо ей дарил. Будь Ким здесь, она бы не разговаривала со мной до вечера, а может, дулась бы целую неделю, если бы почувствовала себя очень сильно оскорбленной.

Боже, я любил ее, но терпеть не мог, когда она так себя вела.

Я люблю ее, поправляю я сам себя. И всегда буду ее любить. Какого черта я думаю об этом сейчас?

Кладу свой грустный букет ирисов рядом с тюльпанами, и моя ладонь касается грубого серого камня. Кончиками пальцев обвожу ее имя. Спустя несколько месяцев я всё-таки оказался здесь.

– Ким…

Умолкаю, кладу ладонь на могильный камень; все чувства, которые я долго копил в себе, разом всколыхнулись в моей душе. Я не могу этого сделать. Не могу здесь находиться. Еще рано.

И всё же я делаю глубокий вдох и пытаюсь начать снова.

– Я… Не могу поверить. – Качаю головой. В горле саднит. – Не верю. Но я каждый день сталкиваюсь с реальностью. Каждый день просыпаюсь – а тебя нет.

Висок пронизывает острая боль, распространяется из одной точки по всей голове горячей, жгучей волной. Тру висок пальцами и борюсь с собой, силясь подобрать слова.

– Если бы можно было повернуть время вспять, я не стал бы так злиться на вечеринке, – говорю наконец. – Я бы не стал давить на тебя во время того разговора в машине. Я бы выслушал тебя, когда ты сказала, что хочешь…

«Я хочу узнать, какой станет моя жизнь, если, обернувшись, я не увижу тебя». Сглатываю. Слова Кимберли снова и снова звучат у меня в голове. Они причиняют боль, но эта боль слабее той, к которой я привык.

Дело не в моей боли.

– Я дал бы тебе возможность побыть наедине с собой, личное пространство. Я бы… позволил тебе водить машину. – Я издаю хриплый смешок. – Ты бы определенно над этим посмеялась.

Я почти слышу ее смех. Почти.

Снова открываю рот, так много хочу сказать, но все мысли перепутываются, от горя я не могу облечь их в слова. Крепче сжимаю край надгробия, скорбь внутри меня всё растет, грозя захлестнуть меня с головой, и мой поврежденный мозг взрывается.

Острая, колющая боль пронизывает мой висок, крохотные искорки света пляшут справа и слева от меня.

Проклятье.

– Давным-давно жил-был один юноша… – Раздается у меня за спиной чей-то голос, мягкий и спокойный, но от него у меня мурашки бегут по коже.

Сначала сквозь пелену боли мне кажется, что это Ким. Еще одна галлюцинация.

Но голос принадлежит не ей.

Я быстро поворачиваюсь, ожидая увидеть кого-то, но вокруг только шелестят кроны деревьев. Мое зрение затуманено, но постепенно проясняется. Пульсирующая боль давит изнутри на мои глазные яблоки, поэтому я крепко зажмуриваюсь и тру виски, пока боль немного не стихает, так что у меня хватает сил достать из кармана пузырек с обезболивающим.

Борюсь с крышкой, специально сконструированной так, чтобы ребенок не смог ее открыть, наконец вытряхиваю на ладонь две таблетки и глотаю, не запивая.

Но голос не умолкает.

– Ему было грустно и одиноко. – Эхом раздается у меня за спиной.

На этот раз, когда я оборачиваюсь, в голове у меня проясняется, и я вижу девушку в солнечно-желтом свитере, стоящую в нескольких шагах от меня, среди моря розовых цветов. У нее длинные, вьющиеся каштановые волосы, кажется, они слегка колышутся, синхронно с ветвями деревьев.

Она смотрит на меня так неуверенно, что я поневоле задаюсь вопросом, не принадлежал ли тот мягкий голос кому-то другому. Но кроме нас двоих тут никого нет.

Тру глаза и пытаюсь сфокусировать взгляд. Есть в этой девушке что-то… знакомое. Она учится в старшей школе Эмброуз? Не думаю. Я знал почти всех учившихся там ребят и непременно ее запомнил бы.

– Привет, – говорю я, протягивая руку.

Определенно, такого неловкого жеста мир еще не видел.

Девушка оглядывается через плечо, словно ожидает увидеть там того, к кому я обращаюсь.

– Я тебя знаю? – спрашиваю я, когда она снова поворачивается ко мне.

Я всё пытаюсь вспомнить, где видел ее лицо, мой мозг мечется между спортивными лагерями, футбольными матчами и школьными коридорами. Она отрицательно качает головой, и, хотя я мог бы поклясться, что уже видел ее раньше, решаю не настаивать. – Ты что-то сказала? Только что?

Девушка молчит, словно колеблясь, в ее больших глазах читается любопытство – а может, удивление или смущение от того, что я примерно полторы минуты не мог открыть крышку пузырька.

– Не думала… что ты меня услышишь, – говорит она.

Делаю шаг вперед и замечаю россыпь веснушек у нее на носу.

– Я услышал, как кто-то разговаривает. Это была ты?

Незнакомка глядит на меня настороженно, словно не уверена, отвечать или нет.

Пристально смотрит мне в глаза.

Мне следовало бы повернуться обратно к могиле Ким, ведь я здесь только ради нее, но вместо этого с моих губ слетает вопрос:

– «Давным-давно», верно?

Девушка, не отрываясь, смотрит мне в глаза, эти слова повисают между нами.

Она заправляет прядь волос за ухо, ее щеки розовеют.

– Я… рассказываю истории, – произносит она и слегка касается одного розового цветка.

– Истории? Вроде… сказок?

– Да, – отвечает она и едва заметно улыбается. – Именно так. Что-то вроде сказок.

– Это круто, – говорю я, останавливаясь перед ней.

Нас разделяют розовые цветы. Девушка обута в желтые кеды и мыском ноги вычерчивает на земле перед собой полукруг. Больше она ничего не говорит, поэтому снова заговариваю я.

– Как тебя зовут?

Однако она спрашивает одновременно со мной:

– У тебя болит голова?

Моя голова? Я касаюсь шрама на лбу. А мне казалось, что под отросшей челкой его не видно.

Провожу по шраму кончиком пальца. Боль еще пульсирует в висках, но уже не такая сильная, как раньше.

– Как ты?…

– Марли, – говорит она, и снова наши фразы звучат одновременно. – Меня зовут Марли.

Марли. Это имя мне не знакомо, но ее лицо я определенно видел прежде.

– А я Кайл, – говорю я, радуясь, что наши реплики перестали накладываться друг на друга. – Кайл Лафферти.

Марли кивает и несколько секунд изучающе рассматривает мое лицо, потом говорит:

– Еда помогает. В борьбе с головными болями. – Я неосознанно смотрю на ее губы. Розовые, красиво очерченные, уголки чуть приподняты – они похожи на два лепестка. – Может, тебе поесть? Уже время обеда, – продолжает она.

Резкая боль пронзает мой висок, но проходит прежде, чем я успеваю его коснуться.

– Хочешь… пообедать? – спрашивает Марли.

– О, – тяну я, наконец уловив суть ее вопроса. У меня внутри всё холодеет. Я здесь не для того, чтобы заводить друзей, я пришел ради Ким. Качаю головой и делаю движение, чтобы отвернуться от Марли. – Нет. М-м-м, я лучше пойду.

– Но ведь ты голоден, – замечает она.

Я уже открываю рот, чтобы возразить, но тут, как по заказу, мой желудок громко, протяжно урчит. Марли прячет улыбку. С трудом сдерживаюсь, чтобы не улыбнуться в ответ, хотя ситуация действительно забавная. Для меня сейчас засмеяться – всё равно что свободно заговорить по-китайски. Но ощущения… приятные.

Марли права. Я действительно голоден, но… если я отправлюсь обедать с ней, то уйду, так и не поговорив с Ким.

Пусть я понятия не имею, что говорить, но будет неправильно вот так взять и переключиться на другие занятия.

Раз уж я сейчас не могу поговорить с Кимберли, вероятно, мне следует пойти домой.

– Спасибо, но я правда не могу, – говорю я. Прихрамывая, прохожу по дорожке мимо девушки и направляюсь к воротам.

– Ой. Ты уходишь, – бормочет она.

Что-то в ее голосе заставляет меня остановиться и обернуться.

Я вполне готов пуститься в дальний обратный путь к дому, но Марли заправляет прядь волос за ухо, в ее карих глазах мелькает надежда.

«Шагай дальше».

Хочу уйти, но не могу сдвинуться с места, ноги отказываются подчиняться голосу разума.

Марли делает шаг ко мне, но потом, видя, что я ничего не говорю, сует руки в карманы и отводит взгляд.

Может, ей одиноко? Кладбище – не то место, где люди обычно проводят время в середине дня.

Полагаю, можно немного задержаться. Последние три месяца я общался только с мамой. Иногда еще с Сэмом, но в основном с мамой. Пожалуй, это не вполне нормальное поведение для восемнадцатилетнего парня, но я больше не знаю, что значит быть нормальным.

Я снова смотрю на девушку. Ну в самом деле, это же просто обед. Всё равно я собирался пойти домой и съесть миску овсяных хлопьев или что-то в этом роде.

Марли едва заметно мне улыбается, как будто читает мои мысли.

– Итак… – произносит она.

– Давай пойдем, пообедаем? – предлагаю я.

Она улыбается так ослепительно, что меркнет солнце, глаза сияют ярче, карие радужки начинают отливать зеленью.

Очень заразительная улыбка. Я вдруг ловлю себя на том, что тоже улыбаюсь: моя первая искренняя улыбка за несколько месяцев. Приятно для разнообразия порадовать кого-то.

– С большим удовольствием, – отвечает Марли.

Мы вдвоем идем к кованым воротам. Я колеблюсь, обернувшись, смотрю на могилу Кимберли. Не знаю, чего я ждал, но определенно не этого. Мысленно обещаю Ким, что вернусь, что в следующий раз подберу нужные слова, но ее голоса в ответ не слышу.