Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава первая. Таинственная тетрадь
– Лизавета, детка, только ты сможешь продолжить мое дело, – с каждым словом из груди деда Якова вылетал протяжный свист. – Найди на чердаке тетрадь в кожаном переплете…
Бедный старик пытался говорить быстро, но так и не смог сдержать приступ кашля. Казалось, кто-то раздирал его внутренности на части.
– Тетрадь… Найди ее… Только ты…
Он хотел сказать что-то еще, но не смог.
– Дедушка Яков! – закричала девочка и бросилась к постели умирающего.
Ее остановили крепкие руки отца.
– Выйдем, Лизонька. Отец Георгий должен исповедать дедушку.
Дубовая дверь спальни закрылась с тяжким стоном, будто не хотела впускать смерть. Старый дом замер, предчувствуя расставание со своим хозяином. Большие напольные часы отсчитывали последние минуты его жизни. Стрелка остановилась на двенадцати, щелкнула пружина и заиграла знакомая мелодия – «Боже, Царя храни». Потом маятник качнулся последний раз и замер навсегда…
Прошли похороны. Лиза бродила по старому саду, думая только о дедушке Якове. Он был не только удивительно добрым человеком, но и замечательным врачом, хирургом. Спасал даже самых безнадежных больных. В годы Великой Отечественной войны он провел сотни операций, порой не отдыхая круглые сутки. А после войны – десять лет лагерей по ложному доносу. «Было такое время», – вздыхая, говорил он. И тут же радостно добавлял: «Зато сколько прекрасных людей мне довелось встретить!»
Особенное восхищение у него вызывали медицинские сестры и санитарки, с которыми он работал в больницах и госпиталях. Дед Яков считал их незаметный каждодневный труд подвигом. «Врач сделал операцию – большое дело! Но выздоровление больного зависит от ухода. Доброта и ласка – это главное. Иначе – все напрасно!» – убеждал он Лизу.
Дедушка любил поговорить со своей внучкой. Они были лучшими друзьями. Лиза тоже обожала деда Якова и каждое лето гостила в его чудесном доме.
И вот начались каникулы, девочка мечтала, что они с дедушкой будут днем гулять по саду, а вечером пить чай на террасе. И он станет рассказывать ей свои истории. А теперь деда Якова нет. И, наверное, самого интересного Лиза так никогда и не узнает.
И тут она вспомнила его последние слова о какой-то тетради. «Надо найти ее», – решила Лиза и, не теряя времени, побежала к дому. – «О какой тетради он говорил? И почему ее нужно искать на чердаке?» – думала она, поднимаясь по крутой лестнице.
У деда целый большущий секретер был забит разными записными книжками и блокнотами: он много писал. Жизни не хватит, чтобы все разобрать! А тут еще и на чердаке какая-то таинственная тетрадь…
В единственное окно ярко светило солнце. Столб света упирался в большой сундук. Трудно даже представить, как его сюда могли затащить. Тем не менее, эта древняя махина загромождала чуть ли не полчердака. А вот замка на ней не было. «Почему бы не начать поиски с этого сундука?» – и Лиза, потянув за ручки, с большим трудом открыла массивную крышку.
– Ого! – не смогла она сдержать возглас удивления.
В сундуке лежали красивые старинные вещи, настоящий антиквариат. Изящная фарфоровая статуэтка пастушки, тяжелый подсвечник на три свечи, шкатулка с деревянными гребнями, маленькая сумочка, расшитая бисером и золотистыми нитками, а под ними – кружевная скатерть и салфетки ручной работы. На самом дне – два деревянных ящика. Лиза открыла один из них и достала свернутую старую ткань с крестом, вышитым потускневшими от времени красными нитками. Материя оказалась косынкой. Под ней лежало поношенное темное платье, чем-то похожее на монашеский подрясник, пожелтевший от времени длинный передник, и в самом низу какая-то тетрадь. И как раз в кожаном переплете!
С волнением и трепетом Лиза открыла первую страницу. Сверху красивым тонким почерком было выведено: «С[е]стры милос[е]рдiя Таисiи Трубилиной личныя записи». Написано чернилами. Все вроде на русском языке, но в то же время и не совсем, и буквы какие-то немножко другие. А ниже – дата, но на ней писавший посадил кляксу, которую потом попытался смазать. Поэтому разобрать можно было только первые цифры: «19… годъ».
Затаив дыхание, Лиза перевернула страницу и стала читать, легко разбирая слова:
7078 год от Сотворения мира принес страшное испытание русским людям – голод. Казалось, земля утратила силу плодородия: сеяли, но не собирали хлеба – то холод, то засуха губили жатву. Дороговизна сделалась неслыханная. Бедные толпились на рынках, спрашивали о цене хлеба и вопили в отчаянии. Милостыню стали просить те, кто еще сам вчера щедро раздавал нищим хлеб. Люди скитались как тени, умирали на улицах и на дорогах.
Тяжко ступая босыми ногами, распухшими от голода так же, как и все тело, Иван брел, не разбирая пути. Жена и дети его умерли голодной смертью. Зачем он остался жить? Да, видно, и его конец близко. Обессилев, он упал у высокого дерева, не дойдя до крайней избы села Лазарева нескольких шагов.
Улица была пустынна. Может, уж и здесь не осталось никого в живых? Голод не щадит ни старых, ни малых. Вдруг, откуда ни возьмись, появилась женщина, закутанная в широкую шаль, с большой корзиной. И захлопали калитки: вышли люди, обступили ее, протянули руки. Она что-то раздавала. Иван не поверил своим глазам: женщина ловко доставала из своей корзины хлеб, калачи и даже куски мяса!
Собрав последние силы, крестьянин попытался встать, но смог только ползти. Когда он приволок свое непослушное тело к краю дороги, люди уже расходились, бережно заворачивая в тряпицы драгоценную еду. Женщина подняла корзину и собралась уходить, когда заметила Ивана.
– Что ж ты, мил человек, совсем изнемог? – она присела и заглянула в изможденное лицо умирающего.
– Хлебца не осталось? – едва шевеля губами, прошептал он.
– Погоди, родимый, – она полезла в карман и достала платочек, в который были завернуты два маленьких сухарика.
Он почувствовал во рту забытый вкус настоящего хлеба и блаженно закрыл глаза.
– Дуня, – окликнула спасительница молодицу у калитки ближайшего дома. – Возьми человека. А я к вам вечером зайду.
Молодая женщина проворно побежала в избу, а потом вышла с парнишкой лет двенадцати. Вместе они подхватили Ивана с двух сторон и повели во двор.
Видно, Иван был в беспамятстве, потому как, открыв глаза, увидел горящую лучину в темной избе. Хозяйка пряла, тихонько напевая грустную песню. Стук в дверь заставил ее отложить работу.
– Дуняша, это Марфа! Открой!
Когда она вернулась, изба наполнилась запахом свежеиспеченного хлеба. У Ивана закружилась голова от этого неслыханного аромата. И он не смог сдержать стон.
– Эй, человек, живой ты?
– Слава Спасителю, не помер еще, – с трудом ворочая языком, ответил тот.
– Ничего, сейчас покушаешь – полегчает!
Дуня помогла Ивану спустить ноги с лавки, а спиной он оперся о стену. Ей пришлось кормить больного с рук, отрывая маленькие кусочки.
– Кто эта святая женщина, которая раздает еду голодным? – не удержался он от мучившего вопроса.
– Раздает Марфуша, моя сестра. А святая женщина – ее госпожа Иулиания из дома Осорьиных. Храни, Господь, ее добрую душу! Вот уж она и впрямь благодетельница наша. Марфе не велит о себе говорить, но разве утаишь такое? Мы-то знаем, кто спасает нас от голодной смерти. Только ее милостью село и выживает.
– Расскажи мне о ней, – попросил Иван.
– Отчего ж не рассказать! Это я с радостью!
Дуня дала больному воды из резного деревянного ковша, помогла ему лечь на лавку. Сама снова взялась за свою работу и начала рассказ.
– Госпожа наша Иулиания родилась в Москве в богатой семье дворян Недюревых. Отец ее служил при дворе царя-батюшки Иоанна Васильевича. Жила семья дружно, с верой в Господа, не скупилась на щедрую милостыню нищим и убогим. Дети, видя родительский пример, росли послушными, добрыми и милосердными.
Да недолго довелось Иульянушке тешиться родительской лаской в родном доме со своими братьями и сестрами. Шесть годочков было ей, когда умерла ее мать. Забрала девчушку к себе бабушка с материнской стороны, увезла в Муром. А через шесть лет и сама бабушка отдала Богу душу. Иулианию же завещала взять на воспитание тетке ее, своей дочери. Только у тетки той было своих восемь дочек да сын.
Миру известно, что и родные братья с сестрами не всегда живут в дружбе и согласии. Тем более трудно ужиться дальним родственникам. Но Иулиания не по годам росла мудрой и покладистой, во всем слушалась тетку, молчаливо сносила укоры и обиды ее дочерей. Не была она похожа на них – не нравились ей игры и забавы. А любила она пост, молитву и труд. И вот в то время, когда ее сверстницы играли, пели веселые песни да водили хороводы, двенадцатилетняя Иулиания трудилась, не покладая рук: пряла, ткала, шила и вышивала, шепча молитвы. За этими занятиями она просиживала долгими ночами. И все, что делала своими руками, раздавала бедным людям.
Так над нею не только сестры издевались и насмехались, но даже теткины рабы. А тетка укоряла Иулианию тем, что она в такой молодости изнуряет свое тело и губит девичью красоту, и насильно принуждала ее есть. Да не тут-то было: всегда кроткая, молчаливая и покорная племянница становилась твердой и настойчивой, когда шло дело о спасении души и богоугодной жизни. Заставить нарушить пост ее не мог никто.
В шестнадцать лет Иулианию обвенчали с богатым Муромским дворянином Георгием Осорьиным в нашем селе Лазареве. Господин Георгий как раз искал такую кроткую, богобоязненную девушку себе в жены. И был рад, что нашел. Отец Патапий, как обвенчал молодых, сказал им: «Живите между собой и воспитывайте детей в страхе Божием, насаждайте добродетель между домочадцами, устройте из семьи малую церковь». Иулиания и Георгий стали свято следовать этому завету.
И поселилась наша госпожа в Лазареве, в доме родителей мужа – людей, известных при самом царском дворе. Много рабов у них и несколько вотчин. А кроме сына Георгия есть еще две дочери. С сестрами мужа сладить – дело непростое, не жалуют ведь золовки невесток. Но госпожа Иулиания своим тихим нравом, всегдашней лаской и приветом скоро заслужила любовь и свекра со свекровью, и золовок. Полюбили ее даже дальние родственники Осорьиных и близкие к ним люди.
Да и как ее не любить! С тех пор, как приехала она в Лазарево, наш народ как будто мать родную обрел. Случись у кого какая беда, тут же госпожа помощь пришлет. А и без беды сама прознает, кто в селе в чем нужду имеет. Деньги ли, еду, одежду – все передаст тайно через свою верную служанку Марфушку. Самую большую помощь вдовам и сиротам дает. К Марусе, соседке моей, сама в дом приходила. Когда та захворала, она дочку ее мыла и кормила своими руками. Потом мне велела приглядывать и помогать, денег оставила много. А одежку какую принесла малютке – залюбуешься! И разве ей только помогла: ой, и всех не перечислить, не вспомнить!
Вот сейчас голодно у нас, а с Божьей помощью, да по молитвам нашей госпожи Иулиании, ее милостью кусок хлеба каждый день имеем. В Лазареве от голода еще никто не умер. Слава Господу нашему!
Дуняша перекрестилась и продолжала:
– Только нищие, что проходят через село, часто умирают – не всем удается помочь. Так госпожа Иулианьюшка нанимает людей обмыть и убрать покойника, дает деньги, чтобы саван купить и похоронить. И молится за каждую душеньку! По сто земных поклонов кладет ежевечерне, хоть и устанет за день от забот и хлопот. А потом еще до поздней ночи сидит за шитьем. Когда муж ее Георгий на царскую службу в Астрахань уезжает или в другие дальние места – он дома по году, а то и по два не бывает, – так госпожа Иулиания и по всем ночам не спит, в молитве и рукоделии все время проводит.
За весь рассказ Иван не издал ни звука.
– А и живой ли ты? – тихо окликнула Дуня. – Ох, не пришлось бы и тебе саван покупать!
Отставив работу, она нагнулась над больным. Он мирно спал.
Вдовствовала Авдотья уже пять лет. Умерли и двое ее деток – еще во младенчестве. Только Миша, первенец, остался ей утешением, но и вдвоем не могли они осилить всей мужицкой работы. Хозяйство хоть и небольшое, а руки нужны. Потому, когда Иван окреп после болезни и решил остаться, Дуня противиться не стала – обвенчалась с ним в Лазаревской церкви.
А беда не отступала от земли русской. Вслед за голодом начался сильный мор от болезни «пострел». У людей на теле появлялись страшные язвы. Захворавшие умирали мучительной смертью в короткий срок. Пораженные ужасом жители села Лазарева запирались в домах и не пускали к себе больных, боясь даже прикасаться к их одежде. Не обошла стороной болезнь и дом Ивана и Дуни – заболели оба, а потом слег и Миша.
Каждый день приходила Марфуша, приносила еду, целебные мази и отвары от госпожи Иулиании. И болезнь стала отступать. Но однажды сестра не пришла.
Миша по молодости лет быстрее поправился и уже мог немного ухаживать за матерью и отчимом. Но кормиться было нечем. Дуня молилась о том, чтобы управил Господь жизнь Мишеньки, послал здравие мужу, а сама она готова была к смерти. И вдруг к ним в избу зашла госпожа Иулиания, перекрестилась на красный угол и поставила на лавку большую корзину, с которой раньше ходила Марфа.
Собрав все свои силы, Авдотья поднялась с лавки и упала к ее ногам.
– Благодетельница, ты ли в нашем доме? Как могла ты прийти к нам, больным и убогим? Не пристала бы к тебе эта зараза!
– Бог с тобой, Дунюшка! – поднимая ее, сказала Иулиания. – Заразы я не боюсь, ибо жизнь и смерть мои в руках Господа. Сестра твоя Марфушка совсем слегла. Потому сама я пришла к вам. У дороги видела я людей несчастных. Видно, больны они. Позволишь ли ты мне привести их сюда, помыть в твоей бане и лечить их у тебя в доме?
– Как не позволить, госпожа ты наша? Раз ты не боишься болезни, так чего же мне, самой больной, бояться? Только не помощница я тебе, как видишь…
– Ничего, Бог даст, и ты поднимешься. А пока я сама справлюсь.
Иулиания привела во двор двух женщин, а с ними еще двух деток и мужчину. Детей положили на скамью, а взрослые легли прямо на землю. Они были слабы от голода и усталости.
Миша помог натопить баню. И госпожа Иулиания сначала вымыла своими руками девочек, потом женщин – их мать и бабушку. Дошел черед и до мужчины – отца. Он никак не мог согласиться на то, чтобы его мыла госпожа Иулиания, но у самого сил не было. Тогда с ним пошел Михаил.
Всем Иулиания принесла одежду – чистую, новую, а их тряпье тут же сожгла в печке. Обнаруженные язвы смазала снадобьем, которое приготовила сама. Напоила всех отваром из целебных трав, со свяченой водой, каждому дала по кусочку просфоры. Занимаясь этим, госпожа Иулиания непрерывно читала молитвы.
На полу в избе постелила она солому толстым слоем, накрыла домоткаными половиками, чистой холстиной и уложила путников, которые тут же уснули. Мишу, Дуню и Ивана она напоила тем же отваром, смазала их заживающие язвы. Потом достала из корзины большую миску с кашей, щедро сдобренной маслом, и каравай хлеба.
– Как стемнеет, опять приду, – пообещала Иулиания. – А сейчас вернусь домой, пока не хватились. Тайком я ушла, сказала, что молиться буду, чтобы не беспокоили. Вот я тут с вами и помолилась. Оставайтесь с Богом!
Еще не раз приводила госпожа Иулиания в избу к Авдотье несчастных скитальцев. Мыла их в бане, переодевала, лечила. Те, кто выздоравливал, шли дальше своей дорогой. А тех, кто умирал, госпожа сама обмывала. Она же нанимала людей относить их для погребения.
Не пережила болезни верная служанка Марфуша. И со временем заняла ее место Дуня, нашлась работа в доме Иулиании и для Ивана с Мишей.
В глубокой старости на смертном одре постриглись в монашество свекор и свекровь госпожи Иулиании и вскоре умерли. Георгий, муж ее, в это время находился на царской службе в Астрахани. После погребения Иулиания раздала за упокой их душ щедрую милостыню, заказала по церквам сорокоусты и 40 дней ставила поминальные столы для монахов, священников, вдов и нищих, посылала обильные подаяния по острогам.
Жили господа Иулиания и Георгий тихо и мирно много лет. Тринадцать деток послал им Господь, но шестеро из них умерли еще младенцами. Остальных супруги вырастили и радовались на чад своих. Только постигло горе этих праведных людей. Были убиты два их взрослых сына, один – на царской службе, а другой – от руки своего же раба, к которому Иулиания всегда была безмерно добра и участлива. Материнское сердце мучительно переносило такую скорбь. Но Иулиания не вопила, не рвала волос своих. Непрестанная молитва и милостыня подкрепляли ее силы. Скорбел и Георгий о потере детей, но жена утешала его.
А позже, под влиянием семейного горя, госпожа Иулиания стала просить мужа отпустить ее в монастырь и даже призналась в своем намерении уйти тайком. Тогда муж напомнил ей слова святых отцев о том, что не спасает монастырь тех, кто живет не по-монашески, как и не губит мирская жизнь тех, кто творит Богу угодное. Просил ее Георгий заботиться об оставшихся пяти детях, не обрекать их на сиротство.
И Иулиания ответила:
– Да будет воля Господня!
После этого супруги стали жить как брат с сестрою.
Госпожа Иулиания еще больше предавалась молитве, особенно в ночное время. По-прежнему она заботилась не только о своих домочадцах, но и о вдовах, сиротах и нищих.
Прошло еще десять лет, умер супруг госпожи Иулиании. Помянув его по обычаю, как и свекра со свекровью, она вся отдалась служению Богу и ближним. Детям, сильно горевавшим об отце, она говорила в утешение:
– Не скорбите, чада мои! Смерть отца вашего – назидание нам, грешным. Видя ее и постоянно ожидая для себя кончины, будьте добродетельны. Больше всего любите друг друга и творите милостыню.
Все эти годы верой и правдой служили госпоже Иулиании Дуня, Иван и Михаил. Они были свидетелями ее духовного подвига, ее дел во славу Божию.
– Вчера, когда мы шли из церкви, у госпожи уже не осталось ни одной монеты – все раздала нищим, а тут подошел еще один убогий человек, – рассказывала как-то вечером Авдотья мужу. – Так она попросила у меня взаймы немного денег, чтобы дать ему. Я отдала те, что брала с собой, чтобы купить на ярмарке тебе сапоги.
– Ничего, похожу в старых. Не бери у госпожи денег назад.
– Не могу, она будет настаивать. Ты же знаешь, с нею спорить трудно. Ее и дети-то не всегда убеждают. Вспомни, как зимой она ходила без теплой одежды, а ведь брала у сыновей деньги, чтобы шубу купить. А как повстречала Машу-вдову с детками, так и все ей отдала до последней копейки. И у меня ничего теплого не взяла, даже от чулок отказалась. Всю зиму проходила в сапогах на босу ногу.
– Блаженная!
– Да она, госпожа наша, чтобы сильнее пламенеть молитвою к Богу – Подателю радости и утешения, под свои босые ноженьки в сапог еще битые черепки и ореховую скорлупу подкладывала.
Однажды необыкновенно холодной зимой, когда от мороза трескалась земля, а госпожа Иулиания из-за стужи некоторое время не ходила в церковь и молилась только дома, Дуня увидала, как к дому ее госпожи бежит сельский священник. Желая проводить его, женщина поспешила навстречу. Но батюшка, казалось, не заметил ее и сам забежал в дом к хозяйке. Вошедшая следом Авдотья стала невольной свидетельницей их разговора. Услышав первые слова, она уже не в силах была уйти.
Упав к ногам госпожи Иулиании, священник быстро говорил:
– Матушка, прости Христа ради, услышал я сегодня ранним утром в храме голос от иконы Пресвятой Богородицы: «Поди и скажи милостивой Иулиании, отчего она не ходит в церковь? И ее домашняя молитва угодна Богу, но не так, как церковная. Вы же почитайте ее – на ней почивает Дух Святый».
Иулиания переменилась в лице и с печалью ответила священнику:
– Батюшка, ты, видно, впал в соблазн, когда так говоришь. Как я, грешница пред Господом, могу быть достойной такого призыва?
Обратившись ко всем, находящимся в комнате, она сказала:
– Должна я взять с вас всех клятву о том, что ни при жизни моей, ни по смерти моей никто из вас никому не расскажет об этом чуде.
