Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
1. Линда
День 20
Ну, здравствуй, белая серая мышка.
Юные веснушки так трогательно рассыпаны на твоем измученном лице с черными синяками вокруг глаз.
Мне нравились прекрасные длинные волосы, но для них ты выбрала тупые канцелярские ножницы из моего стола.
А вот от наивной улыбки меня подташнивает. Она напоминает, что глупость ходит в обнимку с молодостью.
Я смотрю на ногти, забитые землей. Обломанные до мяса о металлические прутья клетки монастырского подвала. Мне жаль тебя, мышка. Лучше бы ты оставалась смешливой официанткой, которую украдкой тискают за упругую задницу пьяные полицейские.
Чего ты ждешь?
Я знаю, ждешь принца, все мышки ждут принца. Невыносимо долго ждут, оставляя открытыми тысячи безликих окон.
Из белого молока за твоим окном кто-то заглядывает в комнату, но это не принц.
Прости, твоя глава слишком короткая.
По правде говоря, ты и ее не заслужила.
2. Алекс
Никто не поверил письму, и, когда Алекс спросил, кто хочет с ним поехать, сначала повисла тишина, а потом в кабинет директора принесли старинную книгу с фотографиями, на которых были изображены разные люди – одни были подвешены за ноги, другие за головы, некоторые, обгоревшие до костей, лежали на снегу. На некоторых фотографиях людей не было, зато были огромные котлованы, доверху засыпанные черепами.
– Ты пойми, – сказал директор, медленно перелистывая страницы, – до города нет дорог. А если и доедешь, спасать тебя от дракона будет некому. Мы даже никогда не узнаем, что случилось.
Окна были открыты нараспашку, но в забитом людьми кабинете стояла духота. Все смотрели на Алекса.
– Я понимаю, – сказал он, чувствуя от общего внимания неловкость и глядя на блестящую от пота директорскую лысину. – А если письмо от дракона настоящее?
Директор отодвинул книгу и поднял глаза.
– Я тебя отпущу. Только ты задай себе другой вопрос: кому это нужно?
Он пожал плечами. Разве и так непонятно?
Сонная лошадь шла полем, низко опустив голову, и так плавно, словно боялась разбудить саму себя. На все попытки расшевелить лошадь шлепками по крупу она лишь отфыркивалась, как будто тянущиеся из-под ног травинки щекотали ее темные подвижные ноздри. Он погладил белую теплую шею и сказал:
– Потерпи немного, сегодня отдохнем.
Впереди, на востоке, над темной полосой приближающегося леса, начинало высвечиваться небо.
«Тишина как под водой, – подумал Алекс, вдыхая сладкий запах клевера. – И лес как лес, а драконов вообще не существует. Напридумывают ерунды».
Он усмехнулся и потрепал лошадь по жесткому загривку:
– Просыпайся, соня.
В перекинутой через плечо сумке со вчерашнего вечера было пусто, но рука сама расстегнула боковой карман и залезла внутрь. На дне нашлись хлебные крошки, он собрал их пальцами в горсть и засыпал в рот.
Сколько времени он в дороге? Четвертый день, а кажется – чуть ли не месяц назад они остались в кабинете вдвоем (все ушли, а когда прощались, те же люди, которые целый час не сводили с него глаз, боялись пересечься взглядом). Директор стоял у открытого окна, смотрел на улицу и, промакивая бумажными салфетками потную лысину, говорил:
– По-человечески я понимаю тебя. Ты надеешься прикоснуться к детству: найти дом, в котором жил, потрогать старые качели, зайти к соседям, узнать судьбу отца.
– Я слышал, что город перенесли на новое место, – сказал Алекс.
– Ходили слухи, – кивнул директор в окно. – Но и это не главное.
Он помолчал, потом повернулся к Алексу и сказал:
– Мы почти ничего не знаем, что происходило в городе последние двадцать лет, но вполне достаточно, чтобы быть уверенными – более опасного места на планете не существует.
Алекс поднял голову. Прямо перед ним, насколько хватало глаз поле укрывалось лоскутным одеялом тумана. В первых лучах всплывающего из-за леса солнца белые полоски распадались на капельки воды. Подсвеченные горизонтально, они крошечными бриллиантами повисали на паутинках, сплетенных между высокими стебельками травы. Этих маленьких, геометрически идеально выстроенных ловушек, совершенно невидимых днем, оказывалось вдруг миллион.
Ни мух, ни пауков не было в бесчисленных паутинках, но охота уже началась.
Алекс почему-то думал, что вот этот лес, возле города, он обязательно вспомнит. Но нет, конечно, нет.
Лес стоял перед ним – хмурый, колючий, злой.
В первом ряду вытянулись редкие, прямые, как часовые, березы, а за ними, словно сцепившийся локтями отряд, сплошной стеной ощетинились зеленые ели.
Лошадь остановилась. Сухие сучья раскиданных вповалку сосен угрожали острыми копьями. Они пошли в обход, но там лежали вывернутые целиком из земли огромные дубы. Их запутанные корни были похожи на гигантских сказочных спрутов, готовых ухватить пришельца своими щупальцами.
«Не хотел бы я встретиться с великаном, который способен на такое», – думал Алекс, направляя лошадь через поваленный лес.
Плутая и сверяясь по компасу, он сделал широкий крюк, однако тут же увяз в трясине. Кривые осины с редкими листьями казались больными, как будто снизу их подъедали болотные чудовища, в сыром воздухе стоял запах сероводорода, а лошадь спотыкалась, проваливаясь в мох.
Пришлось слезть, взять ее за повод и вести за собой. Он промок выше колен, утопая в мутной жиже, и набрал полные сапоги вонючего ила.
Мошкара облепила, звенела в ушах, он размазывал ее по шее, по подбородку, по волосам, по кистям рук, но победить в этой битве было нельзя.
«Как бы не пришлось опять ночевать в лесу», – подумал он.
Болото кишело бурыми желтоглазыми жабами, кричавшими им вслед резкими, хриплыми голосами. Сначала казалось, что жабы удивляются неожиданным гостям, потом – что предупреждают об опасности, а потом, когда почти не осталось сил идти дальше, что просто издеваются.
Они сливались с ржавой водой, и он вздрагивал, когда слепленный из бородавок шар отпрыгивал из-под ног. Алекс остановился, сплюнул и сказал жабам:
– Эй! – но голос его, обычно звучный, будто провалился в тягучий ил, и единственный, кого он смог напугать, была его собственная лошадь, от неожиданности дернувшая повод. – Замолчите! – и снова вышло жалко, словно он просил об одолжении кого-то большого, кто запросто мог отказать.
– Ну мы с тобой измазались! – Алекс сидел, облокотившись спиной на березу, и вытряхивал остатки ила из сапог. – Довези до города, там отмоемся. Я тебя прошу. Что молчишь, поедем?
Белая лошадь стояла рядом, переступая копытами и раздувая ноздри. Грязь на лошадиных ногах высохла и теперь выглядела как серая краска, покрывающая животное почти до живота.
Близко хрустнула ветка, из травы на опушке взметнулась большая черная птица, лошадь отпрянула и развернулась в сторону болота.
– Стой! – он подскочил и успел схватить за повод. Лошадь дернулась, но он удержал ее сильной рукой. – Ты куда? Там делать нечего, там мы уже были. И я, между прочим, тебя никогда не бросал, а мог бы.
… прошу тебя, только не споткнись. Я слишком хорошо помню эту длинную-предлинную секунду, когда тебя выбросило из седла и еще ничего не произошло, но уже ясно, что дальше: резкий удар в плечо, хруст ключицы, потом будто широкой лопатой по спине, чем-то острым по ребрам, спина, ребра, спина. Калейдоскоп перед глазами замирает, ты смотришь вверх. Боль еще не пришла. Спазм в легких. Нужен воздух, спина выгибается, очень нужен воздух… если я не вдохну, я умру…
Услышав близкое хриплое рычание, лошадь понеслась по заросшей лесной дороге, выбивая ритм на старой асфальтовой крошке. Теперь подгонять ее было не нужно. Зрение сузилось до небольшого пятна, по периферии которого пролетали бетонные столбы с ржавыми обрывками проводов.
Свет над ними гас, черными клубами накатывалась грозовая туча. Алекс увернулся от вытянувшейся поперек дороги ветки, но она успела обжечь по щеке и уху. Он провел пальцами по горящей коже, нет ли крови. И в стремительных сумерках не разглядел.
От злобного волчьего воя лошадь вытянулась еще, до самого предела, сколько могла. Где-то близко, срываясь в траву, с охотничьим задором ухнул филин.
По другую сторону взвизгнул детеныш кабана, как будто прорываясь в отчаянии напролом сквозь кусты…
Не споткнись, я прошу тебя, только не споткнись. Здесь не то что ночевать, прилечь на минутку нельзя.
Почти невидимую дорогу разрезала молния, и в короткой белой вспышке он увидел возле ноги вытянутые волчьи морды с летящей по ветру слюной. Алекс ударил лошадь пятками, а с неба в ответ сорвался удар грома. Одна из тварей метнулась к его сапогу, на мгновение зацепилась, сорвалась и хрипло взвизгнула, отброшенная копытом.
Чернеющее небо осветила зарница, а на ней, как на холсте, оказались вычерченными два острых в полнеба крыла и три пары яростных налитых кровью глаз.
И тут же, украв все изображения и звуки, со всех сторон его накрыл летний ливень.
День 1
А на улице, оказывается, кипела жизнь. Когда Алекс распахнул тяжелые коричневые шторы и открыл окно, свет и шум мгновенно наполнили комнату. Он оперся локтями на высокий подоконник второго этажа, высунул голову наружу и с интересом стал разглядывать узкую, без тротуаров, улицу, тесно заставленную старыми двухэтажными домами.
Под навесом крыши серого дома напротив было свито невидимое глазу гнездо, и оттуда безо всяких пауз раздавались требовательные крики. Маленькая бледная птичка метнулась на звуки под оцинкованный водосточный желоб, бодро выскочила обратно и сломя голову умчалась прочь. Все окна серого дома были закрыты пыльными деревянными ставнями, с кирпичной стены тонкими лепестками облезала краска. Снизу стену полулежа-полусидя подпирал расплавленный на солнце черный кот. Поза животного выражала нескрываемое презрение к разбросанным вокруг пустым пластиковым бутылкам и людям, вынужденным огибать кота по неровной булыжной мостовой.
Молодой человек прошел по небольшой и скромно обставленной комнате, перешагнул через гору грязной одежды возле мятой кровати, поднял один, с глубокими порезами, кожаный сапог и с любопытством стал разглядывать его на свет.
Выражение лица, уверенное и беззаботное, как у иностранца, выдавало в нем человека приезжего.
В дверь постучали так, как стучат неуверенные горничные.
Он поспешно скрылся за дверью находящейся тут же ванной комнаты и оттуда уже предложил войти, выглядывая одним лицом и парой кубиков пресса на плоском животе.
Вошла темноволосая девушка, очень красивая, но с полотенцами. Лицо девушки было неуловимо и безнадежно испорчено, как будто в нее только что плеснули из грязного ведра, но еще не долетело. Девушка немного потолкалась в солнечном пятне между окном и находящимся напротив платяным шкафом с двумя побитыми коричневыми дверцами и вышла, а зачем приходила – непонятно.
Молодой человек действительно был иностранцем, приехавшим накануне вечером. Все ему было внове и интересно, да и сам он всему был нов и интересен.
Гость спустился на первый этаж, перепрыгивая ступени. В просторном холле гостиницы за высокой стойкой регистрации стоял небольшого роста, с необыкновенно подвижным лицом и весь какой-то кругловатый хозяин, с которым он уже успел познакомиться накануне. У окна расположились два черных кресла из потертой кожи и небольшой стол, а возле них шуршала та самая темноволосая и коротко стриженая девушка, с которой молодой человек не познакомился, но видел голым из-за двери. С зажатой в руке пыльной тряпкой она выглядела как человек в решительные минуты жизни.
Хозяин приветливо взмахнул руками, словно хотел взлететь.
– Простите, что я ночью долго не открывал. Мы не ждали никого.
– Это вы простите, что я вас посреди ночи на ноги поднял. Как там моя лошадь?
– Накормили. Сейчас отмоем, узнаем цвет. Вы незнакомы? Вега, моя дочь.
Гость широко улыбнулся девушке, но Вега успела увернуться и отразила улыбку спиной. Спина, затянутая в черное облегающее платье, была изящна, но все же не лицо. Молодой человек, продолжая улыбаться, повернулся к хозяину гостиницы и начал задавать вопросы, которые обычно задают люди, если их долго не кормить.
День между тем становился жарким. Ни одно облачко не отбросило тени на кота, удерживаемого в покое силой собственной лени. Подозрительное животное изнывало на июньском солнце.
– Часы снимите, – пошевелил бровями хозяин гостиницы.
– Что? – не понял Алекс и зачем-то потрогал застежку ремешка на запястье левой руки.
– Вы собираетесь на улицу? Отдайте мне ваши часы.
Хозяин гостиницы сделал жест, каким строгие родители приказывают вернуть вытащенные тайком из кухонного ящика спички: поднял руку ладонью вверх и пошевелил пальцами.
«Начинается! – мелькнуло в голове. – Но в чем подвох?»
– У нас запрещен календарь и измерение времени, – пояснил хозяин гостиницы. – Вы же не хотите первый день провести в тайной полиции?
На стойке регистрации перед ним лежала стопка квитанций, он листал их, шевеля губами и слюнявя указательный палец.
– Но это бессмысленно, – удивился Алекс.
– Согласен, – хозяин гостиницы отложил бумажки на край. – Начинать знакомство с городом с методов работы тайной полиции совершенно бессмысленно. На остальное времени не хватит.
Поразившись аргументу, молодой человек расстегнул ремешок и положил часы на стойку.
Выглядел он так себе – невысокий, слегка запущенный, не слишком довольный. Совсем не агрессивный, скорее осторожный. Небрежно уложенные булыжником узкие улицы с веточками сдавленных и перекрученных переулков. Обычный провинциальный город, не хуже многих.
Молодой человек поворачивал наугад, пытаясь держать в голове обратную дорогу, оказался у реки, постоял на рассохшемся деревянном мосту. С высоты моста открывался прекрасный вид на мелкую каменистую реку, на бесчисленные ряды двухэтажных домов под одинаковыми скошенными крышами из грязной черепицы, на виднеющуюся вдали длинную линию стены из белого кирпича, ограждающей город по периметру.
Ни воспоминаний, ни ассоциаций, ничего. Даже если это тот же самый город, что могло остаться в памяти пятилетнего ребенка? Нечеткие образы, похожие на старые черно-белые снимки. Вот комната, где он спал. Вот любимые машинки, которые бесконечно катал по ковру с одним и тем же повторяющимся узором, пока взрослые были заняты. Через открытую дверь лаборатории виден отец в окружении бесконечных бумаг и пробирок, но сюда входить нельзя. Кухня, окно во двор. За окном какое-то дерево, а какое? В стекло уткнулись ветки без единого листа, тоненькие, белые от инея. То ли рябина, то ли клен. Не помню…
Алекс дошел до крепостных стен и прочертил город в обратном направлении, улыбаясь встречным людям, но все они искали что-то под ногами.
Центральная площадь ему не понравилась. Ратуша, тайная полиция, редакция газеты – здания вокруг выглядели так, словно им доверили площадь охранять. Под их подозрительными взглядами он почувствовал себя неуютно.
Зато небо над площадью чистое, без единого дракона.
Зря он купил у крикливых мальчишек газету.
На первой странице жирным типографским шрифтом сплошь большими буквами было написано: «СГОРАЯ В ОГНЕ» и ниже помельче, словно на постере под броским названием бюджетного блокбастера: «Враги проклинают тот день, когда появились на свет».
А дальше – на полстраницы – изображение, которое ему привиделось в ночном небе – два изогнутых крыла и три пары красных яростных глаз.
– Вы выбросили свои сапоги. Мы их вам обратно в комнату принесли.
Молодой человек рассмеялся хозяину гостиницы в лицо:
– Мне один волки погрызли.
– Но второй-то хороший. Держите ключ от номера.
Он повертел ключ в руках.
– Спасибо. Мне не нужны рваные сапоги.
– Воля ваша. Рваный выбросим.
Алекс почесал в затылке.
– Зачем мне один сапог? У меня две ноги.
Здравый смысл молодого человека страдал – и от разговора, и от собственных слов, и даже от того, как он объяснил хозяину гостиницы сколько у него ног – показал двумя пальцами латинскую вэ, все звучало и выглядело сплошной нелепицей.
– Вы словно вчера родились, – сказал хозяин гостиницы и не пытаясь скрыть превосходства. – Из следующей пары один украдут, будете локти кусать.
Для убедительности он ущипнул себя за нос, давая понять, что не может тратить много времени на всякую ерунду.
«Он издевается надо мной», – думал Алекс, поднимаясь по лестнице к себе в комнату.
