Утренний всадник. Книга 2: Чаша Судеб

Глава 2

За ночь «лешие» князя Держимира ушли верст за пятнадцать – немало по такой дороге. Пленницу посадили на коня, а повод Озвень намотал на кулак, и Держимир почти не думал о ней по дороге. Дело было сделано, цель достигнута, но он так устал, что не мог думать вообще ни о чем, даже об отдыхе.

От усталости он почти не чувствовал своего тела, зато душу его заполняло удивительное, непривычное и оттого особенно сладкое чувство покоя. Напрасно он напоминал себе, что они идут по землям чуроборского оборотня и каждый миг следует ждать беды, да и князья Велемог со Скородумом, когда узнают о похищении княжны, не останутся сидеть сложа руки. Все это верно – но гора свалилась с плеч Держимира и безнадежно отстала, ей больше не догнать его и не забраться на усталые плечи. Прямичевский князь мерно покачивался в седле, закрыв глаза, и чувствовал такое блаженство, как будто уже достиг исполнения всех своих желаний. Ему даже не хотелось пока смотреть на княжну, ради которой пришлось затратить столько усилий. Она здесь, в его руках, и этого пока достаточно.

Приближался рассвет, в лесу понемногу светлело, и пришла пора задуматься об остановке. В глухих лесах следов никто не найдет, но сейчас предстояло пересечь местность возле городка Хортина, довольно плотно населенную. Надежнее было бы затаиться в дебрях и переждать до темноты. Дозор уверенно вел дружину к укромной поляне, где они останавливались по пути сюда.

Размышляя, не развести ли костер для зазябшей княжны, Держимир внезапно сообразил, что совсем забыл, как выглядит дочь Скородума. Он видел ее только один раз, год назад, и смутно помнил, что она показалась ему красивой, только смолятическая прическа из трех кос его насмешила, а надето на девушке было что-то голубое, то ли с серебром, то ли с жемчугом. Тогда она держалась тихо и скромно, не хотела с ним разговаривать и почти не поднимала глаз. Хорошо, что на самом деле Дарована оказалась совсем не такой робкой и беспомощной. Вспомнив, с какой силой и упорством пленница вырывалась, Держимир усмехнулся с тайным удовольствием: обилие жизненной силы всегда привлекало его.

Кмети впереди стали сдерживать коней, кто-то соскочил на снег. Князь встрепенулся, стряхнул сонливость: что такое? И тут же узнал место: они добрались до своей прежней стоянки.

Постепенно вся дружина втянулась на поляну, Озвень закинул повод коня княжны на сук.

– Слезай, заря золотая! – прогудел он, по обыкновению все перепутав. – Взойди!

Воевода гулко захохотал, так что снег посыпался с верхних ветвей и несколько серых белок стремглав кинулось прочь.

– Потише ты, Громоглас! – вполголоса воскликнул Баян. Княжна, закутанная в плащ с головой, шевельнулась при звуках его голоса. – А то не только белок, а и леших распугаешь!

– Лешие с осени спят! – просветил его Озвень. – Ты один, нежить черная, по свету шатаешься.

– А ты все же потише гуди, – сказал Озвеню осторожный Дозор. – Леший что, а вот дебричи услышат, хуже будет. Толковал же я тебе: тут на один переход пять родов живет.

– Снимите ее. – Держимир кивнул на княжну.

Баян шагнул было к ней, но Дозор отстранил его.

– Не пугай девицу, она и так напугалась, бедная. Сойди, овечка золотая, я тебе помогу, – приветливо обратился он к княжне. – Тебя тут никто не обидит.

– Спасибо, дяденька! – с удивительной бодростью ответил девичий голос из-под тяжелого мехового плаща. – Да я и сама слезу!

Девушка распахнула плащ и сбросила его с головы на плечи. Дрёмичи во все глаза вытаращились на нее, но в первые мгновения никто ничего не понял. Кмети сначала ощутили только разочарование: девица, которую они увидели, никак не заслуживала звания первой красавицы говорлинских земель. А хвалили-то ее, хвалили!

Первым изумленно вскрикнул Баян, потом Дозор схватился за подбородок, как делал в сильном удивлении. Кое-кто видел княжну Даровану прошлым летом в Глиногоре, другие слышали о ней. А девушка, которая сидела на коне, никак не могла быть княжной. С дочерью Скородума ее сближали только рыжие волосы, но лицо у этой было круглое, румяное, со вздернутым носом в богатой россыпи веснушек. Две косы спускались на грудь из-под шерстяного платка – так носят в разных племенах, но не у смолятичей.

Дозор снова охнул: он наконец сообразил, где ее видел. Негодующе вскрикнул Космат – тот, кому эта самая девица прокусила руку в ночь нападения на речевинское огнище*. Тут и другие смекнули, что к чему, ведь многие из тех, кто стоял сейчас на поляне, ходил с Дозором и Озвенем в тот давний летний поход.

Все встало на свои места. Они раньше встречались с этой девушкой, но никак не в Глиногоре и не возле княжеского престола.

Князь Держимир сообразил позже всех. Как ни мало он помнил Даровану, ошибки не могло быть – это не она. Недоуменно моргая, он смотрел на рыжую девицу с желтыми кошачьими глазами и пытался понять, как она здесь оказалась. Он был готов к любому объяснению: что ему это снится, что лешие и мары подменили девушку во время ночной поездки через лес. Но то, что он вырвал из объятий Светловоя и увез не ту, просто не приходило в голову. Ум отказывался принять ту суровую истину, что все труды пропали напрасно.

А девушка сидела на коне спокойно, без недоумения или испуга, словно была уверена, что ее-то здесь и ждали. Сама Смеяна давно все поняла. Она приготовилась даже к тому, что страшный князь Держимир в приступе ярости убьет ее своими руками, но не жалела ни о чем. Ночью она перестала кричать и вырываться как раз тогда, когда сообразила, что произошло, кто и почему ее захватил и куда везет. Дрёмичам нужна Дарована – так пусть думают, что они ее получили, и побыстрее уходят от Истира. Едва ли они станут возвращаться, чтобы попытать счастья еще раз. А о том, что будет с ней, Смеяна не задумывалась. Вывезет как-нибудь удачливая судьба, не даст пропасть. В первый раз, что ли?

– Смеяна! Красавица ты моя! – вдруг заорал Байан-А-Тан. Опомнившись от изумления, он бросился через поляну к Смеяне, снял ее с коня, обнял, потряс, оттолкнул от себя, снова дернул к себе, как будто не верил, и снова обнял. – Вот не чаял свидеться! – кричал он и хохотал от нежданной радости. – Мать Макошь! Тэнгри-хан*!

– Это что? – невыразительным, тихим голосом спросил Держимир.

Баян сразу унялся. У любезного брата такой тихий голос предвещал бурю.

– Это та самая девица, которая меня у речевинов спасла, – сказал Баян, повернувшись к Держимиру и обнимая Смеяну за плечи. Умный куркутин понимал, что это нужно поскорее вбить брату в голову, пока не поздно. – Она меня в лесу нашла, она мою рану так заживила, что ты шрам найти не мог, она меня и на волю отпустила. Скажи ей спасибо, брате.

Держимир непроизвольно кивнул, но глаза его сузились и потемнели, кожа на скулах натянулась, мелкие шрамики стали наливаться краской. У Баяна дрогнуло сердце: гроза собиралась нешуточная.

– А как она сюда попала? – так же тихо спросил Держимир. – Княжна где?

– А княжна у своих осталась, – ответила Смеяна, глядя ему прямо в глаза.

Даже сейчас, всем существом ощущая смертельную опасность, она не могла побороть любопытства. Она впервые видела прямичевского князя, о котором столько слышала, и жадно рассматривала его. А что, ничего особенного. Не Змей Горыныч какой-нибудь, человек как человек. Среднего роста, крепкий, не старый еще, лет тридцати, пожалуй. Не красавец совсем, волосы нечесаны, на лице лешие горох молотили… хотя ничего, и похуже бывает. Глаза злые и притом несчастные. Такие люди приносят в мир много бед – потому что хотят, чтобы мир разделил с ними их несчастья.

– У своих? – тускло переспросил Держимир. – А я, стало быть, тебя…

– Ага! – радостно подтвердила Смеяна. Она вдруг почувствовала себя счастливой оттого, что сумела отомстить этому человеку за все беды, которые он принес речевинам, от битвы на Истире до пожара новой крепости. – Ты меня увез, князюшка. Я княжичу Светловою удачу приношу – вот я тебе и подвернулась вместо княжны. И с громовым колесом тебе не слишком повезло. Я княжича и кметей из хором вывела, так что только хоромы сгорели, а люди целы все. А хоромы что – у нас лесу много, еще построим.

Глядя ему в лицо, она ощущала разом ужас и восторг, ее переполняло чувство полета, свободы от всего, от страха и почтения, потому что стоящему на краю пропасти бояться уже нечего. В эти мгновения она была равна гордому князю, нет, сильнее и выше его, потому что все сделала по-своему и одержала над ним победу.

Кмети смотрели на нее как на сумасшедшую, даже Байан-А-Тан побледнел и крепче сжал ее плечи.

– Ты… – вдруг тихо простонал Держимир, и в глазах его отразилась такая ненависть, что даже Баян вздрогнул и растерялся, впервые в жизни усомнившись в своей способности укротить брата.

А Держимир вдруг словно подавился собственным гневом, хрипло и сильно закашлялся, согнулся, хватаясь руками за грудь. Его сотрясала крупная дрожь, он хрипел и задыхался, как чахоточный дед. Рухнув на колени прямо в снег, он мотал головой, хватался за горло, как будто пытался оторвать чьи-то цепкие пальцы. Его не держали ноги, у него не было сил жить, его душила ненависть – к этой девице, ко всем врагам, к своей собственной злой судьбе, опять обманувшей и предавшей в самый последний миг. Но даже выразить эту ненависть у него не осталось сил, и казалось, что сейчас она сожрет его самого.

Звенила бросилась к нему, схватила его за плечо, но Держимир вскинул голову, дернулся и стряхнул ее руку.

– Уйди от меня! – выкрикнул он, и глаза его стали страшными, как у упыря. – Ты! – кричал он, кое-как поднявшись. Рукой он опирался о ствол дуба, но его шатало, как пьяного. – Ты, змея подколодная! Что ты со мной сделала! Опять обманула! Всю силу из меня вытянула, хуже пиявки, хуже Мары и Морока*! Совсем загубила, а все обман! Провались ты пропадом, кикимора, лихорадка дурная! Уйди от меня, видеть тебя не могу!

– Послушай!

Звенила кинулась к нему, но Держимир больше не хотел ее слушать и не мог терпеть рядом с собой. С усилием оттолкнувшись от ствола дуба, он вдруг схватил чародейку обеими руками за горло и стал душить с такой силой и таким удовольствием, как будто чем хуже было ей, тем легче дышалось ему самому. Кмети охнули, вздрогнули, но никто не мог и шевельнуться, ужас приковал всех к месту. Такого они еще не видели!

Чародейка хрипела, рвалась в отчаянной борьбе за жизнь, ее худощавое тело дергалось в сильных руках Держимира, глаза выпучились, в них метался дикий смертельный ужас.

А Смеяна вдруг вывернулась из-под руки Баяна, оставив ему свой плащ, одним прыжком подскочила к Держимиру, вцепилась в его руку и попыталась оторвать ее от горла Звенилы. Князь яростно дернул плечом, стараясь ее стряхнуть, но она удержалась и вцепилась зубами в его запястье.

Держимир вскрикнул от боли и вспышки животного страха: острые зубы Смеяны прокусили вену, брызнула кровь, несколько ярко-алых пятен упало и загорелось на белом снегу.

Руки его разжались, полумертвая чародейка упала на снег. А Смеяна со звериной ловкостью отскочила в сторону и замерла. Она стояла по колено в снегу, убежать было трудно, но едва ли кто решился бы сейчас к ней подступиться. На ее губах и подбородке алела свежая кровь, в лице читалось что-то настолько дикое, такая буйная сила леса горела в ее желтых глазах, что кто-то из кметей не смог сдержать крик ужаса, словно перед ними появился оборотень или упырь. У Космата вспыхнула старая боль под давно зажившим шрамом, словно предупреждая: не приближайся!

Тяжело дыша, Держимир зажимал ладонью укушенную руку, кровь медленно просачивалась сквозь пальцы и падала на снег. Звенила хрипло стонала возле его ног. Смеяна ждала, потихоньку приходя в себя, загоняя рысь поглубже в душу, как в нору. Она не испытывала добрых чувств к чародейке, но не могла смотреть, как сильный мужчина душит женщину, – боги такого не позволяют, в чем бы ни была виновата эта лупоглазая «лебедь», знакомая по той летней ночи на огнище Ольховиков. Зато теперь Смеяна знала, что все рассказы про дурной нрав князя Держимира – чистая правда.

Через несколько долгих мгновений князь отвернулся от всех, обернулся к лесу, шагнул к толстому дубу и прислонился к нему, прижался лбом к промерзшей коре. Кмети перевели дух и стали переглядываться: вроде обошлось! Дозор помог Звениле подняться, кое-как поставил ее на ноги, но она не могла стоять и снова села прямо на снег. Чародейка дрожала, звон подвесок казался суетливым, испуганным, жалким.

– Уберите ее! – глухо сказал Держимир, не поворачиваясь. – Уберите. Больше никогда… Увижу – убью.

Все понимали, кого он имеет в виду. Его мутило от ненависти к этому звону, но не было сил продолжить начатое. Гнев утих, но осталась убежденность: больше он не сможет жить и дышать рядом со Звенилой. Ее ворожба выпила из него все силы, но не дала ничего взамен. Его сердце остановится, если чародейка еще хоть раз подойдет близко. Ненависть утомляет тяжелее любых трудов, и Держимир изнемог под этим бременем.

Ни Озвень, ни Байан-А-Тан никогда не видели князя таким – обессиленным и изнемогающим от ненависти. Умный Дозор раньше других понял, что это – всерьез и навсегда. Бережно, но решительно он взял Звенилу за плечо и подтолкнул к ее коню. Она вцепилась в его руку и уперлась ногами в снег. Ее взгляд, устремленный на сгорбленную спину Держимира, был совсем безумным.

– Ты не можешь! – выкрикнула она. – Ты не можешь! Я столько сделала для тебя! Столько лет…

Держимир зажал ладонями уши и ударился лбом о кору дерева. Дозор более решительно толкнул Звенилу к краю поляны. Даже спина и затылок князя выражали такое напряжение, что затянутое расставание могло свести его с ума.

– Я приворожила твою удачу! – взвизгнула Звенила, пытаясь обернуться к князю, но Дозор и еще пара кметей решительно тащили ее прочь. – Ты сам не знаешь ее! Злая судьба – зверь, ее надо кормить! Иначе она сожрет тебя самого! Она сожрет тебя! Только я могу тебе помочь! Только я могу кормить этого зверя!

Дозор переложил в ее седельные сумки кое-какие припасы из своих, кмети подняли чародейку на коня, а она все кричала, словно не могла остановиться:

– В каждом человеке сидит зверь и горит свет! Свет светлее, а зверь сильнее! Всегда победит зверь! Ты не хочешь его знать – но он знает тебя! От него не избавишься! Его не прогонишь! Он сожрет тебя! Сожрет!

Дозор, раздосадованный ее криками, сильно хлопнул коня по боку, и тот шарахнулся по натоптанной тропе в лес. Кто-то из кметей свистнул ему вслед, конь скакнул еще раз. Кмети засвистели, загремели мечами о щиты, словно прогоняли прочь нечисть, и железный звон заглушил последние крики чародейки.

Конь ее исчез за деревьями, затих ее пронзительный голос, но слова невидимо висели над заснеженной поляной. В душе каждого они оставили свой темный след. Она обращалась к Держимиру, но каждый с тревогой прислушивался к собственной душе, выискивая зверя. Страшного зверя, злобного, жадного, себялюбивого, – того, кто тянет дух человеческий в мрачный Нижний Мир. Не хотелось верить в то, что он окажется сильнее Сварожьих искр света, но каждый знал: что тяжелее, то и перетянет.

Наконец Держимир оторвался от ствола и повернулся к окружающим. Звенила исчезла, он старался забыть о ней, как будто ее никогда и не было. Она пропала с глаз, Держимир хотел верить, что никогда больше не увидит ее, и ему уже стало легче дышать, как будто он избавился от чего-то тяжелого и темного в собственной душе.

Взгляд его упал на нечаянную добычу – Смеяну.

Она стояла на том же месте, по колено в снегу, но ожесточение на ее лице сменилось волнением и любопытством. Наблюдая жгучую развязку многолетнего сосуществования Держимира и чародейки, она даже забыла о себе и своей нерешенной участи. Ее била дрожь, хотелось кричать, что это неправда, что свет в человеке не слабее зверя, особенно если сам человек не хочет быть этим жадным и прожорливым зверем. И она уже сомневалась, что правильно поступила, не дав Держимиру задушить Звенилу. Может быть, чародейка и впрямь была его злой судьбой, злым духом в образе женщины, если потакала его вражде и мстительности. И что она будет делать без него? Куда пойдет?

А как ему жить без нее? Она – его судьба, а разве судьбу можно прогнать? С чем тогда останешься?

Держимир встретил взгляд Смеяны, но у него уже не было сил ни на гнев, ни даже на удивление. Он чувствовал себя умершим и глядел на земной мир и на эту заснеженную поляну как бы с того света, из мира покоя и равнодушной тишины. Светлый Ирий* представлялся ему сейчас именно так – как покой и равнодушная тишина.

– Так это ты во всем виновата? – безучастно спросил он. – У людей судьба хоть и злая, да все же одна! А у меня две! Ох, Перуне-Громоверже, зачем я на свет таким уродился?

Князь глубоко вздохнул и свесил голову на грудь. Смеяне стало жаль его: он был настолько слаб и опустошен, что внушал не осуждение и не страх, а только жалость.

– Ты бы сел, брате. – К Держимиру подошел Байан-А-Тан, завел его руку к себе за шею и повел к бревну, оставшемуся здесь с прошлой стоянки.

Кмети поспешно скинули снег с толстого ствола, и Баян усадил старшего брата. Смеяна медленно и осторожно приблизилась и встала в трех шагах.

– А вот и неправда! – почти спокойно, с легким вызовом ответила она, чувствуя себя гораздо сильнее этого несчастного человека. – Не брани свою судьбу никогда. Ты ее не знаешь. Если сам решишь, что она злая, – получишь злую. А будешь добрую искать – найдешь.

– Чужая добрая – мне и есть злая, – вяло ответил Держимир, водя по лбу рукавом. – Вот как ты.

– Нет, брате! – возразил немного повеселевший Баян. – Судьба – как меч, в умелых руках врага зарубит, в неумелых – тебя самого. Кто удачу поймал, тот и владеет. А тебе не надо – мне отдай.

Он весело обнял Смеяну за плечи, веря, что уж теперь-то она от него не уйдет. Но Держимир поднял глаза, посмотрел поочередно на них обоих и мотнул головой.

– Не отдам, – устало сказал он. – Она мне слишком дорого досталась. Тебе, Черный, удачи и своей на три жизни хватит. Кто добыл, тот и владеет, говоришь? Пусть остается покуда, а там посмотрим.

* * *

Смеяна сидела в маленьком шалашике из елового лапника и смотрела наружу через узкую щель. Ей предложили шатер, предназначенный для княжны, но она отказалась – через плотные шкуры не много-то увидишь, а она не хотела чувствовать себя зайцем в мешке. Из шалаша она могла видеть не только поляну перед собой, но и лес по сторонам. Утомленные ночным бураном кмети спали на охапках лапника, двое дозорных сидели на бревнах лицом в разные стороны, еще двое стояли по сторонам, чуть глубже в лесу. До темноты осталось не так уж долго, а после заката дружина Держимира отправится дальше.

Теперь, когда прямичевский князь знает, что увез вовсе не княжну Даровану, оставаться с ним дольше не имело смысла. Смеяне не давали покоя мысли о Светловое. Она скучала по нему и беспокоилась – кто же теперь будет его удачей, ведь она ему так нужна! Всей душой Смеяна рвалась назад, к своему светлому Яриле, которого без нее стережет столько опасностей. От Держимира нужно уходить, и как можно скорее. Но нечего надеяться, что тот ее отпустит. Хотя бы из простой мстительности – уж на что, а на это он способен!

Смеяна не боялась уйти в гущу чужих лесов: лес всегда был ей родным и понятным. Прикасаясь к рысьему клыку в ожерелье, она вспоминала янтарно-золотые глаза с острыми черными зрачками и верила, что они снова помогут ей, если придет нужда.

А что до дебрического оборотня, то она не слишком его опасалась. Ведь княжна Дарована знала его и не боялась. Но сейчас не это важно.

Уйти на глазах дозорных, конечно, не получится. После утренних событий Смеяна заметила, что дрёмичи побаиваются ее, но преданность князю окажется сильнее страха, а их слишком много, чтобы она могла перекусать всех. Нужно как-то от них избавиться. Хотя бы усыпить. А как?

Хмурясь, Смеяна пыталась вспомнить, как Творян заговаривал бессонницу. Ему это ничего не стоило: только в глаза посмотрит, и любая бабка засыпает, как набегавшаяся девчонка. Как там заговаривают? «Заря-Зареница, красная девица, возьми мое бессонье, дай мне сон-угомон…»

Закрыв глаза, Смеяна воображала сон огромным мягким теплым облаком, непроглядным, глубоким. Спит лес под грудами снега, сон безраздельно властвует в нем, подчиняет себе все: деревья, кусты, даже лесного хозяина – медведя. Вот облако сна наползает из чащи зимнего леса, окружает белым туманом поляну, тянет прозрачные крылья к дозорным. Не открывая глаз, Смеяна плавно водила перед собой руками, вдохновенно призывала это призрачное бесшумное чудовище и с восторгом чувствовала, что у нее получается: сон услышал ее и идет, готовится поглотить дружину, вторгшуюся в его лесные владения. На нее саму накатывалась сонливость, голова клонилась на грудь, веки тяжелели, в душе воцарялись покой и младенческая безмятежность. Как тяжело было не упустить из мыслей дозорных и поворачивать на них эти груды сна!

На поляне стояла тишина, застывшая, неподвижная, как будто здесь и нет людей. Только лошади, привязанные на опушке, потряхивали гривами. Осторожно, словно тайком высовывая голову из-под воды, Смеяна открыла глаза. Двое дозорных спали, один уронил голову на колени, сидя на бревне, другой сполз на снег и спал, прислонясь к стволу головой.

Смеяна бесшумно выползла из шалаша. Даже если она не достала своей неумелой ворожбой до дальних дозорных, то может же девушке понадобиться выйти?

Она подошла к краю поляны и вгляделась в чащу – один спит стоя возле дерева, другой сидит, прислонясь к стволу спиной. Вот и славненько.

Стараясь сдержать ликование, чтобы не разрушить собственные труды, Смеяна пробралась к привязанным коням и сорвала с ветки узду. Спасибо Макоши, что она не княжна: сумеет и оседлать, и взнуздать. Ласково погладив по морде незнакомого коня, Смеяна быстро завязала с ним дружбу, и он позволил набросить на себя седло.

Торопясь, Смеяна трудилась над застежками, как вдруг позади скрипнул влажный снег и чья-то рука легла ей на плечо.

Она обернулась, готовая мгновенно вцепиться в глаза тому, кто хочет ей помешать, и увидела Баяна. Куркутин хмурился, с трудом одолевая сонливость, его смуглое лицо выглядело помятым. Но и в полусне он сообразил, что она задумала. То же самое, что и он когда-то.

– Ты чего же это, сестричка? – невнятно пробормотал Баян. – Бросить нас хочешь?

– Хочу! – ответила Смеяна. Притворяться перед ним не имело смысла. – Не очень-то вы мне по душе пришлись. Не будем ссориться, брате, пусти.

Баян покачал головой:

– Не пущу. Нам знаешь как удача нужна? Да я ж тебе рассказывал. Держимир своего счастья не понимает. Я тебя как утром увидел, так и понял: ты куда как лучше Дарованы. От нее только и пользы, что Скородум ходить войной поостережется. А ты… Ты и сама не знаешь, что можешь сделать. Ты нам нужна.

– Зато вы мне не нужны! – нетерпеливо ответила Смеяна. – Я не ваша удача, не братца твоего бешеного. Меня Светловой ждет, я к нему пойду!

– Ему чужой удачи не надо, своей хватит. И княжна ему осталась. Да и вообще – он у вас блаженный какой-то. Сама говорила: с самой Макошиной Недели ты с ним, а он тебе хоть слово ласковое сказал? Ты его любишь, я знаю, – а он-то тебя?

Смеяна опустила глаза. В ней то вспыхивала решимость вырваться отсюда во что бы то ни стало, то вдруг накатывала растерянность: а ждет ли ее Светловой на самом деле? Может, он и не заметил, что она пропала?

– Ты не знаешь! – тихо, почти с мольбой сказала она и положила руки на плечи Баяну, чтобы он не возражал. – Он не может меня любить – его сама Леля приворожила. Он не о девушках мечтает, а только о ней. Он без меня пропадет. Совсем пропадет!

Баян тихо протяжно свистнул, провел рукой по лбу, стараясь проснуться окончательно.

– А я-то… – начал он. – Ну и дела! Один Звенилой одержим, другой и вовсе Лелей. И не знаешь, которому хуже. Мой-то… Вот видишь! – сам себя перебил Баян, у которого почти все мысли в конце концов сворачивали на брата. – Ты со Светловоем сколько месяцев, а пользы мало. Молчи! – шепнул он, видя, что Смеяна собирается возразить. – От грома ты его увела и невесту ему спасла – ты от него беды отводишь, а он сидит сложа руки, пригрелся, как жаба на навозной куче. А с Держимиром ты что сделала, погляди только! Он как тебя увидел, так Звенилу прогнал! Ты не знаешь! – горячо воскликнул Баян, напав наконец на самую главную мысль. – Я думал, эта змея подколодная его начисто сожрет, а он от нее по самую смерть не избавится. А с тобой он сразу в силу вошел! И ведь не убил ее! Кабы не ты, он бы ее придушил, тащи меня Кощей, придушил бы! Ей-то поделом, да ведь она мертвая нам бы покоя не дала никому, всех бы нас замучила и с собой в Навье* уволокла. А ты…

Баян говорил быстро и беспорядочно, сонливая хмурость исчезла с его лица, глаза разгорелись. Не закончив, он словно задохнулся от восхищения и звучно чмокнул Смеяну куда-то возле глаза, и она не успела уклониться, поскольку ничего такого не ожидала.

Да, она не знала, каким подвигом стало для Держимира изгнание Звенилы, и удивлялась, почему он не сделал этого раньше. И уж конечно ей не приходило в голову связать это со своим собственным появлением. Баян же смотрел на дело по-другому: он-то знал, как трудно было Держимиру избавиться от чародейки, которую он считал и своим оружием, и своим проклятием.

Смеяна молчала, не находя, что возразить, но по-прежнему рвалась к Светловою и вовсе не хотела оставаться здесь. Баян крепко держал ее за плечи, и Смеяна растерялась, чувствуя себя пойманной. Не драться же с ним. Да и другие дрёмичи проснутся. Не умеет она ворожить, дуреха неученая! Не умеет!

– Но я же отпустила тебя! – умоляюще заговорила Смеяна, заглядывая Баяну в глаза. У нее в запасе оставался последний довод, который ему нечем отразить. – Я же отпустила тебя, а мне тоже было жаль с тобой прощаться.

– Ты меня отпустила, потому что мне добра хотела. Вот и я тебе добра хочу и потому не пущу, – серьезно ответил Баян.

– Это как? – возмутилась Смеяна и отпрянула от него, прижалась спиной к конскому боку. – Я лучше знаю, что мне нужно!

– Вот и неправда! – Баян уверенно покрутил головой. – Женщины никогда не знают, что им нужно. Светловой – безумец, дивий великан*, одно слово, только тихий пока. Если он о Леле мечтает, то его душа уже не здесь. Он сам пропадет и тебя погубит. А с нами тебе хорошо будет. Ты не думай, мой братец не всегда такой свирепый. Без Звенилы-то, тряси ее лихоманка, он повеселеет теперь. Он тебя беречь будет. Ему ох как удача нужна!

– Но я не хочу, не хочу быть его удачей! – твердила Смеяна. Противоречивые чувства рвали ее на части, ей хотелось то заплакать, то вцепиться Баяну в лицо. – Я удача Светловоя! Я должна быть с ним!

– А с чего ты взяла, что ты удача Светловоя? – спросил Баян, удивленно подняв блестящие угольные брови, как будто сама эта мысль была очень глупой.

– Я… – начала Смеяна и запнулась.

Она вспомнила их первую встречу на ржаном поле, потом вечер на огнище. Да ни с чего! Сердце подсказало! Что еще нужно? Но как это объяснить Байан-А-Тану? При всей своей веселости, дружелюбии и двух женах в Прямичеве он, похоже, не очень-то понимает, что такое любовь. А кто этого не понимает, тому не объяснишь.

– Он – мой князь, – кое-как нашлась Смеяна после недолгой растерянности. – Мне судьбой и богами велено ему помогать.

– Вот уж неправда! – мгновенно возразил Баян. – Ты мне еще весной рассказывала, что твоя мать не родная Ольховикам, что она издалека пришла. Какого она была племени? Может, не речевинского вовсе, а совсем другого. Вон, у смолятичей все рыжие. Молчишь?

Смеяна и правда не находила ответа. Ольховики не могли рассказать ей, из какого племени ее мать. Она была немая – или просто не хотела отвечать на вопросы. И одежда, в которой она пришла, выглядела поношенной, сшитой не по росту, рубахи с разными узорами – как видно, не свои, чужие.

– И отца своего ты не знаешь, – продолжал Баян. – Вот и выходит, что вовсе ты не должна непременно речевинскому князю помогать! Может, ты нашего племени.

– Но я не хочу быть вашего племени! – Смеяна досадовала и на Баяна, что мешает ей, и на себя, что теряет с ним столько времени. – Я к речевинам хочу!

Неукротимый Баян открыл было рот, как вдруг над лесом прозвучал далекий волчий вой. Казалось бы, ничего необычного, но Смеяна похолодела. Протяжный вой рождался где-то в глубинах леса, отражался от низких серых облаков и летел, летел, как птица с широкими крыльями. В нем звучало что-то глубинно дикое, он словно шел из самой души волчьего племени. Это был голос Князя Волков.

Баян замер с раскрытым ртом, забыв, что хотел сказать и о чем вообще шла речь. На глазах Смеяны вскипели слезы ужаса, мелкие мышцы лица отказались ей повиноваться, глаза вытаращились, рот приоткрылся, как будто ужас встал в горле и не давал дышать.

– Ты что? – недоуменно спросил Баян, справившись с первым удивлением. Он не обладал ее звериным чутьем к дыханию Надвечного Мира, и такой испуг показался ему чрезмерным.

А она вместо ответа порывисто прижалась к нему и спрятала лицо у него на груди, как будто хотела укрыться от этого жуткого воя. Светловой, Держимир, попытка к бегству, их спор – все разом вылетело у нее из головы. Осталось то, чему она раньше не уделяла внимания, – разговоры о дебрическом оборотне. Напрасно она считала его выдумкой болтливых купцов – он не просто существовал, он находился не так уж далеко от них. Сын Велеса, Князь Волков, князь племени дебричей – слишком много, чтобы иметь его своим врагом и без разрешения вторгаться в его земли.

– Это он! – едва сумела выговорить Смеяна. – Оборотень! Он близко! Он идет к нам! Я его чую, ты понимаешь? Он идет сюда!

В ее лице и голосе было столько ужаса, что поверил бы и чужой. А Баян знал, что ей стоит верить. Вой повторился; теперь низкому глубокому голосу Князя вторило несколько голосов потоньше – простых волков. И они раздавались ближе, чем в первый раз.

Баян соображал быстро. Оставив испуг и удивление на потом, он бросился будить спящих. Через несколько мгновений все оказались на ногах, поспешно протирали снегом заспанные лица, оправляли одежду и оружие.

– Скорее седлать и ходу отсюда! – распоряжался Держимир. Недолгий отдых его подбодрил, слабость и равнодушие прошли, он выглядел собранным и решительным. – Дебрический волк нам не по зубам, в драку напрасную лезть нечего, попробуем уйти. А не выйдет – тогда и поглядим.

– Он там! – Смеяна показывала на полуночь – как раз туда, куда им нужно было идти.

Она едва сдерживала дрожь, ей хотелось бежать без оглядки, прятаться. Только куда спрятаться от оборотня? Во владениях Князя Волков чужаку не укрыться и не запутать следа.

Время от времени вой доносился из чащи леса, и каждый раз он становился ближе, словно накатывался волной.

– Они нас загоняют, – пояснил Дозор, и его голос казался неестественно спокойным. – В кольцо берут. Давайте к реке – там простора больше.

Почти мгновенно собравшись, дрёмичи поскакали по вчерашней тропе назад. При этом им не раз вспомнилась Звенила, тоже уехавшая по этой дороге. Уж не она ли и навела на них дебрического оборотня? Но Баян был прав: мертвой она причинила бы гораздо больше вреда, чем живая. Дебрический оборотень хотя бы наполовину человек.

– Пятнадцать верст – не так уж далеко! – крикнул на скаку Баян, обернувшись к Смеяне. – Днем, да по старой тропе – до Истира доскачем. А на Истире он нас не тронет! Истир и он уважает!

«Вы сами-то не очень Истир уважали, когда на Прочена напали!» – подумала в ответ Смеяна. Но хотелось верить, что Князь Волков уважает священную реку больше, чем несчастливец Держимир. Только вот успеют ли они под защиту священной реки?

Теперь повод ее коня никто не держал, но Смеяна не испытывала желания ускакать от дрёмичей. Куда? К оборотню? Князь Волков внушал ей такой неодолимый ужас, что даже Держимир по сравнению с ним казался близким, чуть ли не родным. Она острее простых людей чувствовала силу оборотня: эта сила была разлита в воздухе, искрилась в каждой снежинке, дышала в стволах деревьев. Вокруг стоял его лес, его глаза наблюдали за беглецами из складок коры, это к нему несся по ветру шепот ветвей: «Здесь! Здесь!» Смеяне казалось, что эта сила уже пожирает ее, лишает воли к сопротивлению.

Кони тоже чуяли близость волков, и их не приходилось погонять. Довольно быстро дружина оказалась на берегу мелкой лесной речки, впадающей в Истир. Это уже была прямая дорога к спасению, оставалось верст десять, и все немного приободрились.

Вдруг Смеяна заметила на снегу цепочку волчьих следов. На скаку она не успела ее рассмотреть, но тут же глаз зацепился за вторую, пересекавшую речку от берега до берега, потом вдоль тропы потянулась третья. Волки тоже не любят вязнуть в снегу и предпочитают натоптанные тропы лосей или кабанов.

Кто-то впереди охнул. Смеяна вскинула голову и успела заметить волчью тень, мелькнувшую за деревьями. Волк бежал неспешно, понурив голову, и казался сутулым, усталым, равнодушным к топоту людей и лошадей. Волчий вой слышался только сзади, а впереди было тихо. Может быть, как раз там их и ждали? Ведь на то и оборотни – даже в зверином обличии они сохраняют человеческий разум.

Додумать эту мысль до конца Смеяна не успела. Ехавшие впереди стали резко натягивать поводья, схватились за мечи и луки. Задние чуть не натыкались на них, дружина сбилась в тесную кучу. Держимир с ожесточенным лицом схватился за копье. Неширокое русло заснеженной речки было перегорожено стволом толстой ели, и возле пня еще желтела на снегу свежая щепа. А посередине ствола спокойно сидел один-единственный человек. Едва глянув на него, Смеяна всем существом ощутила, что это он и есть: Огнеяр чуроборский, Князь Волков.

На первый взгляд вид его поражал, и тут же возникало убеждение, что именно таким он и должен быть. Смеяну удивила его молодость – он выглядел года на двадцать три, не больше, но в длинных черных волосах отчетливо виднелась седая прядь надо лбом. На нем была серая безрукавка из волчьего меха, перетянутая широким поясом с множеством серебряных бляшек, за поясом торчал боевой топор с серебряным узором на обухе. Из-под накидки виднелись не шерстяные рукава свиты, что уместно зимой, а белые рукава рубахи с красивыми, искусно вышитыми дебрическими узорами на предплечьях и возле запястий. Его смуглое лицо с правильными резкими чертами выглядело спокойным и умным, в блестящих чисто-карих глазах тлела глубинная красная искра. Во всем облике Князя Волков угадывалось что-то настолько нечеловеческое, что становилось жутко. И он удивительно хорошо вписывался в образ зимнего заснеженного леса, как его живое продолжение. Сам лес глядел его глазами и дышал его грудью.