Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
III. Душевнобольные в суде: обязанности предварительного испытания в специальных больницах. – Судебно-психиатрическая экспертиза: задача врача-эксперта и отношение суда к его заключению
Закрытое заседание суда постановляет окончательное решение только в том случае, когда суд по доказанному расстройству умственных способностей подсудимого прекращает дело и освобождает его от уголовного преследования. Если же эксперты не признают подсудимого на предварительном следствии больным или если даже эксперты признают его таковым, но судьи не найдут возможным принять это заключение, то делу дается дальнейший ход и обвиняемый предается суду. Но, кроме того, судебный следователь может не обратить внимания на психическое состояние подсудимого, вопрос о состоянии его умственных способностей мог совсем не возникнуть при производстве предварительного следствия, вследствие чего сомнение о ненормальном состоянии подсудимого может быть возбуждено уже на самом судебном следствии. Таким образом, суду присяжных – этому атавистическому учреждению, как его называет Ломброзо, – может быть представлено дело, где или уже на предварительном следствии возбуждено сомнение в здравости умственных способностей, или же это сомнение может возникнуть на самом суде, как совершенно новое обстоятельство. И в том и в другом случае обвиняемый не лишается возможности доказывать свое болезненное состояние на самом судебном следствии. По отношению к подсудимым, возбудившим сомнение в нормальности их психического состояния уже на предварительном следствии:
«Устав угол. суд. устанавливает два порядка освидетельствования умственных способностей. Первый по ст. 333–356 относится к предварительному следствию и имеет целью удостовериться в расстройстве умственных способностей для определения того, подлежит ли подсудимый уголовному преследованию, или дальнейшее исследование его преступления следует прекратить в порядке, установленном 356-й ст. Второй, ст. 687–692, установлен для судебного следствия и состоит в том, что суду предоставлено право производить поверку освидетельствований, производимых на предварительном следствии, или назначить новое испытание чрез сведущих людей, при чем он не стеснен ни в выборе приемов, ни в означении числа сведущих людей, ни в определении срока для наблюдения; заключения его в этом отношении могут подлежать поверке или отмене только в том случае, если при установлении их нарушены те условия, которые точно определены в законе, или когда не улажены основанные на этих законах заявления сторон, предъявленные своевременно в заседании суда» (реш. Уг. касс. д-та, 1867)».
Итак, если сомнения в нормальности психического состояния возникли уже на предварительном следствии, суд производит поверку данных, добытых этим следствием, и может назначить новое испытание, как это прямо указывает ст. 692 Уст. уг. суд.
«Ст. 692. По замечанию сторон или присяжных заседателей или по собственному усмотрению суд может назначить новое освидетельствование или испытание через избранных им или указанных сторонами сведущих людей, с тем чтобы они производили свои действия в заседании суда, если это возможно, или по крайней мере представили в судебном заседании обстоятельный отчет об оказавшемся при освидетельствовании или испытании».
По вопросу о том, обязательно ли для суда производить в судебном заседании вновь освидетельствование подсудимого для разрешения вопроса о состоянии, в котором он находился при совершении преступления, когда таковое освидетельствование было уже произведено согласно 355-й ст. Уст. уг. суд., Сенат признал, что суд обязан произвести новое освидетельствование лишь тогда, если находит произведенное уже экспертами освидетельствование и заключение их о состоянии подсудимого во время совершения им преступления недостаточными (реш. Уг. касс. д-та, 1874, № 283).
Несравненно большей неопределенностью отличается положение в тех случаях, если вопрос о ненормальном психическом состоянии возникает на самом судебном следствии, как новое обстоятельство, не усмотренное при производстве следствия предварительного.
Сам закон не дает в этом отношении никаких указаний, и мы имеем лишь сенатские разъяснения, относящиеся к этому вопросу.
«Если на судебном следствии подсудимый в первый раз возбуждает сомнение о ненормальном состоянии умственных способностей во время совершения преступления и суд находит, что судебное следствие представляет достаточные данные для возбуждения вопроса о невменяемости подсудимому его вины вследствие болезненного состояния, в котором он находился во время совершения преступления, то на обязанности суда лежит вызов врачей для выслушивания их мнения по этому предмету» (реш. Уг. кас. д-та 1868 г. 135).
«Если обвиняемый доказывает ненормальное состояние умственных способностей во время совершения преступления и суд по имеющимся в виду его обстоятельствам находит нужным разрешить вопрос об этом, то обязан прежде постановления приговора выслушать заключение экспертов» (реш. Уг. касс. д-та, 1867, № 566).
Позднейшее решение касс. д-та, однако, указывает, что заявление подсудимого или его защитника, сделанное на суде, о том, что преступление совершено подсудимым в ненормальном состоянии умственных способностей, само по себе не составляет еще такого обстоятельства, по поводу которого суд был бы обязан безусловно приступить к освидетельствованию подсудимого или к вызову экспертов для выслушивания их заключений, или даже к поверке всех тех доказательств, которые впервые представлены на суде в подтверждение такого объяснения. Постановления суда, состоявшиеся по заявлениям этого рода, как связанным неразрывно с существом дела, не могут подлежать поверке в кассационном порядке (реш. Уг. касс. д-та, 1876, № 329).
Полное отсутствие в самом законе каких-либо указаний относительно тех случаев, где вопрос о душевном расстройстве возникает впервые на самом судебном следствии, заслуживает особенного внимания. Законодатель как бы не допускает подобной возможности, справедливо полагая, что такое важное обстоятельство, как душевное заболевание, не может ускользнуть и не обратить на себя внимания при производстве предварительного следствия. К сожалению, действительность не оправдывает этого вполне естественного предположения, и далеко не редки случаи, где заведомые душевнобольные предаются суду, не возбудив никакого сомнения в судебном следователе относительно своего здоровья. Благодаря этому на долю суда выпадает чрезвычайно трудная и нередко даже совершенно неразрешимая задача – составить заключение, не имея для этого достаточных данных, об умственном состоянии обвиняемого в течение одного только заседания. При подобных условиях такая задача может представить непреодолимые трудности и для лиц специально подготовленных и наиболее опытных в деле распознавания, поэтому даже приглашение врачей-экспертов не всегда может вывести суд из затруднительного положения, так как и эксперты могут основывать свои заключения только на совокупности всех данных, которые, очевидно, будут отсутствовать в деле, если предварительное следствие не обратило на них внимания. Упомянутые выше предложения Московского юридического общества: посещение тюрем предварительного заключения врачами-психиатрами, допущение защиты на предварительном следствии и необходимое участие в нем врачей-экспертов – в значительной степени устранили бы возможность подобного ненормального положения, а предварительное испытание в специальной больнице, если бы оно было признано обязательным, дало бы весь необходимый для правильного вывода материал.
Допустимо, однако, что и при этих условиях вопрос о состоянии умственных способностей может возникнуть в первый раз только на самом судебном следствии. Нет надобности доказывать, что раз этот вопрос поставлен, он является наиболее капитальным вопросом всего следствия: если возникает сомнение в умственном здоровье обвиняемого, то вместе с этим возникает и сомнение в существовании преступления, так как невменяемый человек может совершить тот или иной поступок, представляющий большую или меньшую опасность для общества, но не преступление, в понятие которого неизбежно входит способность ко вменению учинившего деяние: где нет способности ко вменению, там нет и преступления. Уже в силу логической необходимости суд обязан принять все меры для правильного решения этого наиболее существенного вопроса о способности ко вменению, с разрешением которого в отрицательном смысле устраняется и необходимость самого судебного следствия. Поэтому суд при всяком сомнении обязан пригласить сведущих врачей; требование сторон о вызове в суд эксперта-врача должно быть признано обязательным для суда. Вопрос о способности ко вменению, однако, настолько важен, что при его возникновении нельзя ограничиться только приглашением врачей-экспертов. Исследование душевнобольного нередко бывает настолько сложным, что не может быть вполне исчерпано на судебном заседании. В большинстве случаев для подробного клинического исследования – а только таковое и может лежать в основе заключения экспертов – требуется и много времени, и специальные условия для наблюдения, иначе говоря, для такого исследования необходимо испытание в специальных больницах, в которых только и существуют все нужные условия для правильного наблюдения и изучения больного. Отсюда вытекает общее положение: во всех случаях, где возникает вопрос об умственном состоянии обвиняемого – безразлично на судебном или предварительном следствии, – он не может быть передан на рассмотрение врачей-экспертов – а тем более предложен на разрешение присяжным – без предварительного испытания в специальной больнице. Правда, иногда распознавание душевной болезни может быть сделано очень скоро; при резко выраженных признаках прогрессивного паралича или при полном идиотизме оно может быть сделано чуть не с первого взгляда (хотя, конечно, это не исключает возможности ошибки). В большинстве же случаев лишь испытание в больнице – при том необходимом условии, чтобы наблюдающему врачу была дана возможность путем личного расспроса родных и свидетелей собрать все нужные для него сведения, – лишь такое испытание может дать достаточно полный фактический материал, на основании которого можно составить научное заключение. Вместе с тем обязательное испытание всех подсудимых, относительно которых возникает сомнение в их психическом здоровье, внесло бы то однообразие в делопроизводстве, которое так желательно при обсуждении вопроса о невменяемости и которое только одно может дать прочную уверенность, что правосудие употребляет все находящиеся в его распоряжении средства для возможно точного раскрытия истины. Теперь этой гарантии нет: если судебный следователь не обратит надлежащего внимания на психическое состояние подсудимого, если вопрос о невменяемости не возникнет на предварительном следствии, то суд, согласно сенатскому разъяснению, несмотря на указания защитника, может отказать даже в вызове экспертов, т. е. может лишить обвиняемого возможности доказывать свое болезненное состояние. При обязательном же испытании в специальной больнице всем обвиняемым в одинаковой степени – независимо от того, где возникает вопрос об их способности ко вменению – на предварительном или судебном следствии, – дается возможность воспользоваться всеми выработанными наукой средствами, на основании которых только и может быть составлено правильное заключение об их психическом состоянии, а вместе с тем решена и вся их дальнейшая участь. Нужно прибавить, что для лиц, относительно которых вопрос о нормальности их психического состояния возникает только на самом судебном следствии, испытание в больнице представляется даже более необходимым, чем для других подсудимых. Если их состояние не обратило на себя внимания раньше, то, значит, оно не представляло резких аномалий; их душевное расстройство, если оно действительно существовало, выражалось трудноуловимыми для поверхностного наблюдателя признаками. Такие лица и дают обыкновенно наибольший процент тех сомнительных душевных состояний, которые требуют особенно тщательного и внимательного исследования, невыполнимого на заседании суда. То возражение, которое можно было бы сделать, что при таком условии очень многие лица стали бы заявлять о своем ненормальном состоянии, не имеет значения, так как самое большее, что из этого могло бы последовать, – это отложенные разбирательства на ½–2 месяца.
Возникает ли вопрос о состоянии умственных способностей уже на предварительном следствии или же на самом суде, – и в том и в другом случае дальнейшая участь подсудимого если не исключительно, то в значительной степени зависит от заключения экспертов. Поэтому единственный вопрос, который остается нам рассмотреть, состоит в оценке значения экспертизы и положения врачей-экспертов на суде. Ввиду отсутствия точных законоположений вопрос об экспертизе подвергался и продолжает подвергаться всестороннему обсуждению как в отдельных статьях и монографиях, так и в различных обществах и на съездах. Литература по этому предмету составилась довольно объемистая. Не имея возможности исчерпать с полной подробностью все содержание этого крайне важного предмета, я ограничусь только изложением наиболее существенных пунктов, постоянно при этом помня, что нас здесь интересует вопрос собственно о психиатрической экспертизе.
Прежде всего, возникает сомнение, нужна ли вообще экспертиза, в частности экспертиза психиатрическая. Что этот вопрос должен был поставлен открыто и определенно, явствует из того мнения многих, в особенности английских и американских юристов и судей, которое они не стесняются высказывать и которое сводится к тому, что определение существования помешательства не должно составлять исключительной принадлежности врачей. «В этом отношении, – говорят они, – мнение опытного судьи или свидетельство, например, проницательного лица, могущего сравнить настоящее умственное состояние подсудимого с его прежним состоянием, действием и характером, достовернее свидетельства врача, который видит больного в первый раз». Большая ошибка предполагать, говорит сэр Вельямин Броди, что вопрос о душевной болезни может быть решен единственно медицинским экспертом. Всякий, продолжает он, пользующийся здравым смыслом и знающий поэтому хорошо человеческую природу, рассматривающий этот предмет с надлежащим вниманием, имеет право составить себе мнение о нем: и это более дело тех, назначение которых применять закон, чем врачей. А Жюис Дето дополняет этот взгляд, утверждая, что и в сомнительных случаях свидетельство должно быть представлено тем лицом, которое знало сумасшедшего в состоянии полного здоровья, которое замечало изменения в его умственном состоянии, происходившие в нем с тех пор, и обстоятельства, доказывающие состояние его памяти и рассудка и домашней жизни, – подробности, которые забыты свидетелем, но впечатления которых остались, однако же, в его душе.
Нельзя сказать, чтобы приведенные мнения были исключительною принадлежностью одних только английских и американских юристов и что русские судьи очень далеки от них. Они, может быть, не высказывают их так открыто и решительно, но их отношение и поступки нередко указывают на полную солидарность с воззрениями английских собратьев. И это вполне естественно: в истории развития медицины следует искать объяснение того факта, что каждый из нас считает себя более или менее опытным в обсуждении различных медицинских вопросов. В области же душевных болезней не считается нужным даже и опытность; каждый уверен, что, пользуясь здравым смыслом, он всегда в состоянии отличить сумасшедшего от здравомыслящего. Эта же уверенность сквозит и в решениях наших высших судебных установлений. Разве предписание, чтобы смешанное присутствие (из врачей, судей и офицеров) принимало прямое участие в освидетельствовании душевнобольных (реш. касс. деп., 1874), или предписание судьям оценивать заключение врачей по вопросу о состоянии умственных способностей обвиняемого по внутреннему убеждению (реш. касс. деп., 1869) не исходят из того же основания, как и мнение сэра Вельямина Броди, что для определения душевной болезни достаточно здравого смысла и что всякий пользующийся таковым знает поэтому хорошо человеческую природу и благодаря одному этому обладает уже всеми необходимыми качествами для правильного суждения о болезни.
Такое ошибочное воззрение могло составиться только благодаря полному незнакомству с учением о душевных болезнях; его очевидная несостоятельность избавляет от необходимости входить в его подробное обсуждение. Не подлежит сомнению, что определение душевной болезни должно основываться на научном распознавании и предполагает специальные научные сведения.
«В том-то именно и дело, – говорит проф. Фрезе, – что не врачи не в состоянии определить сумасшествие потому, собственно, что распознавание помешательства есть чисто научный акт, требующий известных теоретических и практических познаний, не доступных не врачу». Источник распространенного в обществе заблуждения коренится главным образом в том, что и до сих пор с понятием душевнобольного связывается нечто «совершенно не похожее на то, что люди видят ежедневно». Идеальный сумасшедший, созданный общественным мнением, представляет совершенно особое существо, резко уклоняющееся от общего человеческого типа, существо, которому, по словам Моудсли, приписываются поступки или без всяких мотивов, или с такими, которые не могут прийти на ум здоровому человеку. Такое понятие, составившееся и продолжающее держаться даже у образованных лиц, оказалось, однако, в резком противоречии с выводами и наблюдениями современной психиатрии. Даже в специальной больнице, говорит Моудсли, наблюдатель не найдет ни нового мира, ни новых существ: он найдет человека измененного, но не преобразованного. Он встретится здесь, по замечанию Эскироля, «с теми же самыми идеями, с теми же заблуждениями, страстями и страданиями: это тот же мир, но только все черты здесь резче, краски ярче, тени сильнее и действия поразительнее, потому что человек является здесь во всей наготе, не скрывая своих помыслов и недостатков, не прикрывая страстей прельщающим нас покровом и не маскируя пороков обманчивой внешностью».
Заслуживает внимания, что наш Сенат, признавая за судьями полную компетентность в распознавании душевных болезней, тем не менее не в состоянии был провести вполне последовательно своего убеждения, что для определения сумасшествия достаточно одного здравого смысла. Это далеко не единичный факт, доказывающий, как вообще мало последовательности и стройности в наших законоположениях, сенатских толкованиях и разъяснениях, касающихся вопроса о душевных болезнях. Так, Сенат неоднократно разъяснял, что если на суде возбужден вопрос о ненормальном состоянии умственных способностей подсудимого во время совершения преступления, то для собрания точных сведений по этому предмету недостаточен допрос свидетелей, но необходимо выслушать мнение экспертов.
«Преступление, учиненное больным, тогда только не вменяется ему в вину, когда точно доказано, что болезнь его в то время сопровождалась припадками умоисступления или совершенного беспамятства; для собрания же точных доказательств по этому предмету недостаточно допросить свидетелей, видевших обвиняемого во время более или менее близкое к совершению им преступления, но необходимо еще выслушать мнение экспертов о том, считают ли они засвидетельствованные факты достаточным доказательством, что обвиняемый во время совершения преступления находился в припадке умоисступления или совершенного беспамятства, так как разрешение этого вопроса требует специальных медицинских сведений, и во всех подобных случаях решению этого дела должно предшествовать выслушание экспертов (Уст. уг. суд. ст. 112, 325, 326, 336 и 692). Поэтому, если окружный суд находит, что судебное следствие представляет достаточные данные к возбуждению вопроса о невменяемости подсудимому его вины вследствие болезненного состояния, в котором он находился во время совершения преступления, то на обязанности суда лежит вызвать экспертов-врачей для выслушания их мнения по этому предмету; предложение же такого вопроса присяжным без надлежащего предварительного освидетельствования через сведущих людей есть нарушение коренного правила судопроизводства, лишающее приговор суда силы судебного решения (мн. Уг. касс. д-та № 135, 1869)».
В другом решении говорится, что предложение присяжным вопроса о невменяемости на основании показаний обвиняемого и свидетелей есть прямое отступление от 325, 326, 336 и 692-й ст. Уст. уг. суд, влекущее за собою, в случае признания невменяемости вследствие ненормального состояния умственных способностей, отмену решения присяжных (реш. касс. Д-та, 1868).
Та же самая мысль выражена и в следующем решении: «в случае возбуждения на судебном следствии вопроса о ненормальном состоянии умственных способностей подсудимого во время совершения преступления выслушивание по этому предмету заключения экспертов составляет столь важное требование закона, что неисполнение его, т. е. постановка вопроса о невменяемости единственно на основании показаний свидетелей и подсудимого, влечет за собою, при утвердительном разрешении его, отмену приговора» (реш. касс. д-та, 1868, № 499).
Приведенные решения указывают, какое важное значение Сенат придает экспертизе при возбуждении вопроса о ненормальном состоянии умственных способностей обвиняемого; суд не вправе предлагать присяжным вопрос о невменяемости по причине душевного расстройства, не выслушав заключения экспертов, постановка вопроса о невменяемости единственно на основании показаний свидетелей и подсудимого влечет за собою отмену решения присяжных. Совершенно, однако, непонятны основания, почему эта отмена приговора должна следовать только при утвердительном решении, т. е. при признании невменяемости со стороны присяжных. Казалось бы, скорее должно быть установлено обратное отношение: если присяжные, не опираясь на врачебное мнение, признают подсудимого невменяемым вследствие душевного расстройства, то, значит, оно выражается уже очень резкими признаками. Гораздо больше сомнения внушает отрицательный приговор, так как присяжные, не выслушав заключения врачей, легко могут просмотреть душевное расстройство и признать вменяемым человека, несомненно, душевнобольного и невменяемого.
В чем же состоит задача врача-эксперта и какое значение для суда должно иметь его заключение?
«В тех случаях, когда для точного уразумения встречающегося в деле обстоятельства необходимы специальные сведения или опытность в науке… приглашаются сведущие люди», – говорит ст. 112 Уст. уг. суд. К числу таких сведущих людей относятся и врачи, в частности врачи-психиатры. Суд приглашает их потому, что при разборе дела встречает вопросы, на которые он при всем своем желании ответить не может, так как не обладает ни специальными сведениями, ни опытностью; поэтому он и обращается к лицам, которые могут разъяснить эти вопросы и дать на них ответы, необходимые для судебного вывода. Из этого следует, что вопросы, которые передаются на обсуждение врача-эксперта, могут относиться только к его специальности, это могут быть только медицинские вопросы, для уразумения которых судьи не обладают нужными сведениями, но с которыми зато врачу постоянно приходится иметь дело. Действительно, эксперт-психиатр не встречается на суде с какими-либо новыми для него вопросами. В самом деле, то, что называется экспертизою,
«может быть производимо и производится врачом во всякое время без малейшего повода со стороны суда, как только врач, почему бы то ни было, ставит себе те же самые вопросы, которые иногда задает ему суд. Так, например, он определяет причину смерти, исследует отравление, распознает душевное расстройство и т. д. Какое-нибудь научное исследование, предпринятое врачом с целью уяснить себе данный вопрос, и научное исследование, сделанное по приглашению суда, по сущности своей, нисколько не разнятся между собою. Это воззрение, очевидно, принимает и Миттермайер, утверждая, что наилучшим образцом для способа действий эксперта, занимающегося испытанием умственных способностей подсудимого, может служить способ действий, которого держится опытный врач дома умалишенных при исследовании душевного состояния больного во время приема его в это заведение. Единственное различие действий врача в том и другом случае заключается в том, что добытые в первом случае результаты остаются в распоряжении врача, а во втором отдаются на распоряжение суда для применения их к известным судебным вопросам».
Первая задача врача-психиатра на суде состоит в том, чтобы убедиться, существует ли (или существовало) душевное расстройство или нет. Очевидно, что приемы и способы исследования для определения душевной болезни остаются совершенно одинаковыми независимо от того, ставится ли этот вопрос как чисто медицинский или как судебно-медицинский. Но этим одним еще не исчерпывается задача врача-эксперта. Выше было уже указано, что не всякое душевное расстройство должно освобождать от уголовной ответственности. Если эксперт определит существование неврастении, истерии или слабоумия, то для суда это будут ничего не выражающие названия, которые для него ни к чему не нужны. Для суда важно не то, как называется то или иное болезненное состояние, если оно существует, для него единственно важно знать, исключает ли данное состояние способность понимания и руководства своими поступками или нет. Поэтому эксперт не может ограничиться только доказательством существования душевного расстройства, он должен определить, во многих, по крайней мере, случаях, еще и степень его, должен указать, исключает ли данное состояние способность ко вменению или нет. Следовательно, в задачу эксперта неизбежно входит и определение способности ко вменению. Это положение расходится с широко распространенным воззрением, будто бы вопрос о способности ко вменению есть вопрос чисто юридический и, как таковой, не должен предлагаться на разрешение врачей-экспертов; если же он все-таки ставится, то врач имеет полное право уклониться от ответа. Я, со своей стороны, всецело примыкаю к тому взгляду, что врач не должен и не может входить в обсуждение юридических вопросов: его сфера деятельности вполне определенна и отграничена от деятельности судьи. Тем не менее определение способности ко вменению я считаю актом, принадлежащим всецело к области ведения медицины, а не юриспруденции. Правда, способность ко вменению – термин юридический, а не медицинский, но ведь и безумие и сумасшествие суть также юридические термины, и однако врачи не уклоняются от обсуждения тех состояний, которые юристы называют этими терминами. Если же мы обратимся к содержанию этого юридического термина – способности ко вменению, то убедимся, что за юридическою оболочкою скрывается психологическое понятие об известном душевном состоянии, обсуждение которого доступно только врачу, а не судье. Считая, что способность ко вменению есть вопрос чисто юридический, обыкновенно смешивают способность ко вменению с самим вменением, между тем эти понятия совершенно различные.
Если же способность ко вменению означает не что иное, как известное душевное состояние обвиняемого во время совершения преступления, то обсуждение и анализ этого состояния – при возникновении сомнения в его нормальности – может принадлежать исключительно врачу-эксперту. По 36-й ст. проекта нового Улож. о нак. необходимыми условиями способности ко вменению являются, как мы видели, 1) понимание свойства и значения совершаемого и 2) способность руководить своими поступками. Определение этих двух условий и будет заключать определение способности ко вменению. Таким образом, определить способность ко вменению значит не что иное, как произвести психологический анализ данного душевного состояния, анализ, имеющий своей конечной целью разрешение вопроса, какое влияние оказывают имеющиеся налицо болезненные моменты на интеллектуальную и волевую сферу деятельности, можно ли допустить, что существующее душевное расстройство уничтожает способность понимания и руководства своими поступками, или же эти условия способности ко вменению остались ненарушенными, несмотря на присутствие болезни. Это вопросы не юридические, а медицинские; и заключение врачей по этим вопросам не только желательно, но и необходимо. Устав австрийского уг. судопр. вменяет это даже в обязанность судебному врачу; в § 134 говорится:
«Судебные врачи должны представить доклад о результатах их наблюдения, сопоставить все факты, служащие к объяснению умственного и душевного состояния обвиняемого, оценив их значение как порознь, так и в совокупности, и, если они признают присутствие душевного расстройства, то должны определить свойство болезни, вид ее и степень развития и на основании актов и собственного наблюдения высказать, какое влияние обнаружила и еще обнаруживает болезнь на представления, влечения и действия обвиняемого и в какой мере это помраченное душевное состояние существовало во время совершенного действия».
А в объяснении проекта австрийского уложения говорится, что врач должен объяснить, находился ли обвиняемый в состоянии, что не мог свободно определить свою волю или сознавать преступность своих действий. Я должен опять напомнить, что вопрос о свободном волеопределении или о способности руководить своими поступками не имеет ничего общего с метафизикой. Предоставляя разрешение этого вопроса врачам, мы бесконечно далеки от утверждения Канта, что решение вопроса о свободном волеопределении должно быть предоставлено исключительно философскому факультету.
Исходной точкой нашего рассуждения было то положение, что вопросы, которые врачу-эксперту приходится разрешать на суде, суть те же самые вопросы, с которыми ему постоянно приходится иметь дело и помимо суда. Может, однако, показаться, что обсуждение способности ко вменению не принадлежит к числу таких вопросов, что это вопрос совершенно новый, который никогда не возникает у врача по собственному побуждению и который ему приходится разрешать только по предложению суда. Это мнение, однако же, совершенно ошибочно. Определить способность ко вменению – значит произвести психологический анализ того влияния, какое оказывают болезненные изменения на область интеллектуальной и волевой деятельности подсудимого. Такой же точно психологический анализ – но еще гораздо более тонкий и детальный, чем на суде, потому что он имеет целью решение не одного только определенного, но всех имеющих возникнуть вопросов, – производит врач-психиатр при исследовании каждого больного. Никогда врач, стоящий, по крайней мере, на высоте своего призвания, не довольствуется определением того, болен ли человек или здоров, не довольствуется даже определением формы болезни, но в каждом случае определяет то вменение, какое оказала болезнь как на сферу умственную, так и на область волевой деятельности. И только на основании всестороннего психологического анализа, который охватывает, между прочим, и способность понимания, и способность руководить своими поступками, врач-психиатр разрешает целый ряд практически важных вопросов: представляет ли больной опасность для других или для себя, может ли он находиться в семье или должен быть удален из нее, требует ли его состояние помещения в больницу или какой-либо иной обстановки, должен ли он быть помещен в то или другое отделение, в насколько строгом надзоре нуждается больной, какая может быть ему предоставлена степень свободы и т. д. Вся масса возникающих вопросов разрешается исключительно на основании психологического анализа сознания, представлений, чувства и воли. Хотя, говорят Тике и Бакнилл, в уголовных делах свойству самого преступления и способу его совершения должно приписать немаловажное влияние на составление мнения, но тем не менее по существу дела обстоятельства эти суть не что иное, как часть поведения больного, а поведение его должно быть исследовано самым тщательным образом и тогда, когда поставлен вопрос чисто медицинский.
