День божьих коровок, Ольга Неподоба

Дизайнер обложки Ульяна Александровна Зазуля

Фотограф Владимир Анатольевич Зазуля

ISBN 978-5-4498-4133-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящается Дмитрию Ныркову.С благодарностью за новые горизонты,вдохновение, доброту и терпение!

Глава 1

ШАПКА-НЕВИДИМКА

Когда я был маленьким мальчиком в коротких штанишках, я мечтал о волшебной мази, которая бы сделала меня невидимым. Потом я стал взрослым, начал писать и хотел стать успешным человеком.

Теперь я успешен – и хотел бы, чтобы у меня была мазь, которая бы сделала меня невидимым.

Милан Кундера

…Сейчас, когда я, возможно, стою на самом краю времен, на радужном мосту между полыхающими пожарищами и сиянием бездонного космоса впереди, я не могу точно сказать, где начинался этот путь. Как я нашел его среди множества иных в запутанном лабиринте бесконечных вариантов, возможностей и случайностей?

Может, путь был предначертан, а я только лишь выбирал «развилки» – направо пойдешь, налево пойдешь…

А может, никакого выбора и не было.

Я бесцельно блуждал по серым удушливым коридорам бытия и не ожидал от жизни ничего особенного – дотянуть бы до последнего порога более-менее достойно, да и хватит с меня. Я не ждал ни радостей, ни горестей, ни наград, ни наказаний, я даже не верил, что какая-нибудь живая душа разделит мое одиночество.

Как будто я стоял на обрыве, а впереди мерцал ПРОЩАЛЬНЫЙ СВЕТ ОБРЕЧЕННЫХ.

Но однажды неведомая сказочная сила бросила мне под ноги волшебный клубок и я, не размышляя, отправился вслед за тоненькой алой ниточкой исчезающих следов ускользающей памяти по тайным тропинкам Вселенной маршрутами загадочных комет к ослепительной точке, где сходятся начало и конец времен, к радужному мостику над ледяным разломом между былью и небылью.

Я не думал о том, ЧТО ждет меня на другом берегу, но я давно догадывался, КТО меня там встретит.

Я был обречен на этот путь.

Я был ПРИГОВОРЕН К ЖИЗНИ!

И меня не оставили на этом пути одного!

Из рассеянной в безвременье пыли вдруг возродилась новая ПЛАНЕТА, а рядом с ней – неутомимые верные СПУТНИКИ.

Данные судьбой – «… и на праздник, и на бой».

О чем это я?

Да пока ни о чем – это присказка, а сказка будет впереди.

***

Как-то раз я шел по аллее, ведущей к угловому вольеру с «моими» песцами, мимо пустующих в холода обиталищ беспокойных енотов и задорных носух, мимо вечно унылой и задумчивой енотовидной собаки, мимо зажигательных своей хищной энергией лисиц.

Я собирался угостить лукавых арктических весельчаков чем-то вкусненьким, полюбоваться их сверкающими зимними шубками, посмотреть на их бесконечные игры-догонялки.

Песцы – удивительные животные!

В дикой природе песцы абсолютно не боятся людей.

У них нет врожденного страха перед человеком, который проявляется даже у котят домашней кошки – те шипят и пугаются при виде незнакомца, а песцы оживленно и весьма настойчиво идут на контакт.

Где-то я читал про «тайну погибшей экспедиции», «погибшей» – это шутка, никто, конечно же, не погиб, но маленькие хитроумные обитатели снежных просторов сыграли главную роль в том, чтобы это путешествие закончилось преждевременно.

Как-то давным-давно отважные путешественники остановились лагерем по своим важным исследовательским делам. К ним немедленно прибежали веселые и общительные обитатели тундры, начали активно «знакомиться» с людьми, их снаряжением и запасами, обследуя все уголки лагеря, беззастенчиво выпрашивали лакомые кусочки, как будто всю жизнь прожили среди людей, хотя явно впервые повстречались с двуногими. Поначалу путешественники умилялись зверькам, но когда те начали доставлять уже серьезное беспокойство и причинять некий существенный урон пищевым запасам, участники экспедиции принялись их гонять и кого-то даже чуть не прибили.

И после этого последовала массовая песцовая месть: как же так – эти двуногие пришельцы не оценили нашего полярного гостеприимства и даже пнули под слегка облезлый хвост премудрого многоуважаемого старейшину!

Песцы посовещались долгой безлунной ночью, определили стратегические цели и тактические планы, согласовали взаимодействие личного состава, а затем дружным натиском практически лишили экспедицию нормальной жизни! Пуховые мстители пытались обкусывать людям носы в спальниках (хотя до этого вели себя совершенно мирно и добронравно), на ходу ухитрялись оттяпывать каблуки на обуви, портили и грызли все, до чего могли дотянуться и даже, сплотившись коллективом, укатывали в тундру бочки с провиантом! В результате экспедицию свернули раньше времени. Так что обижать песцов нельзя! Может быть, с той поры и пошел в народ забавный фольклор про песцов, которые подкрались незаметно. Это, конечно, я уже сам придумал про «исторические истоки» широко известного песцового фольклора, но, как говорится, – из песни слов не выкинешь.

А еще их по какой-то причине не трогают страшные белые медведи. И пышнохвостые семейки частенько сопровождают огромных хищников, преспокойно доедают за ними добычу, а медведи нисколько на них не реагируют.

А еще они очень верные однолюбы и создают одну-единственную пару на всю жизнь, и даже в неволе их нельзя содержать раздельно – они впадают в депрессию и погибают.

А еще есть страна Исландия, где песец – единственное исконное земное млекопитающее, кроме, разумеется, человека. Страна людей и песцов!

А еще… А еще они мне просто сразу очень и очень понравились!

Но самое главное в песцах – это даже не их диковинная полярная красота и своеобразный нрав, а глаза: такого умного и проникновенного взгляда больше нет ни у кого из всех обитающих в нашем зоопарке зверей.

Как только подходишь к ним, они начинают бегать, прыгать, плясать, хватать друг дружку за бока, а потом вдруг усядутся поближе к сетке и с интересом разглядывают меня. Эти две маленькие серьезные мордочки так смотрят, прищурившись, словно заглядывают в самые дальние уголки моей души и примечают там что-то, неведомое мне самому. И на секунду кажется, что не такой уж я пропащий и что-то хорошее все-таки осталось во мне, раз хоть кто-то может так вдохновенно смотреть на меня. Даже если этот глядящий – просто полярный зверек.

Глаза у зверей – они очень разные.

Отрешенные и загадочные – у снежных барсов, как будто, находясь совсем рядом, они одновременно блуждают среди высоких вершин и диких ледников, где грозные ветра срывают со скальных стен снежные вихри.

Суровые и премудрые – у таинственных манулов, как будто в их зрачках навеки застыло отражение иных миров.

Беспечные и обворожительные – у игривых выдр, заинтересованно-интригующие – у гибких леопардов, глубокие и беспощадные – у грозных ягуаров, величественные и пугающие – у огненных тигров.

Им всем дано видеть, чуять и слышать самые тайные струны Вселенной, которые никогда не будут доступны нам.

Иной раз, глядя на все это – на снег, на сосны, на зверей и птиц – я думаю о том, что мир природы непозволительно хорош. Он гораздо мудрее задуман и тоньше выполнен, чем мы можем познать или представить. Мы воображаем себя царями природы, но стоит лишь посильнее вздрогнуть поверхности земли, извергнуться из жерла вулкана потоку огненной лавы или просто ветру посильнее дунуть на крутом горном склоне – и весь наш «всечеловеческий царизм» настигает мгновенное развенчание. И гордый «царь природы» неумолимо превращается в уязвимую плоть, взывающую к милости великих сил, такую же беззащитную и подневольную, как все остальные живые существа – большие и малые, сухопутные и водоплавающие. И даже как те, что иногда прикасаются крылами к облакам.

Мир природы грозен и могуч. И вместе с тем невыносимо, ослепительно прекрасен. Он может одновременно повергнуть нас в пыль и через миг заставить дрожать сердце от умиления каплей росы на лепестке алого мака ранним июньским утром или запахом разогретой полуденным солнцем хвои на белоснежном снегу.

Он слишком роскошен для нас, ослепших и оглохших на бегу в своем замкнутом круговороте жизни. Вот как, например, недосягаемая роскошь – разноцветная радуга для тех, у кого черно-белое зрение. Зачем это многоцветье, когда ты видишь только черное и белое? Зачем музыка для глухого? И может, потому люди бывают так жестоки к живому миру, что он… НЕПОЗВОЛИТЕЛЬНО ХОРОШ. И осознание собственной слепоты и глухоты вызывает желание мстить, что-ли, этой красоте за свою неспособность ее постичь в полной мере. И особенно за то, что при всем громогласном объявлении о нашем невероятном величии, в глубине души мы прекрасно знаем, что если дрогнет земля, извергнется лава, мы из напыщенных «генералов бытия» превратимся в сметенных огненной волной «рядовых». И в отчаянии побежим к пропасти в обезумевшей стае наших собратьев по планете, ничем не хуже и не лучше их…

Вился – искрился мелкий снежок, потихоньку укрывая пышные уютные ели и царственно-величественные сосны. Этот первый снег как будто старался украсить и сделать праздничным все вокруг, а мохнатая братия казалась еще красивее – от их посеребренных снежинками меховых нарядов было невозможно отвести взгляд.

«Эй… – внезапно пробудился во мне внутренний голос. – Мужик, ты… это… вообще… здоров? Ничего не болит, нет? Стоишь тут, умиляешься елочкам и нарядным шубкам, с тобой все в порядке? Тебе не кажется, что сорокалетний здоровый лоб, распускающий сопли перед клеточками с пушистыми зверушками – это нечто, требующее медицинского вмешательства?»

«-Ага… – мрачно ответил я сам себе. – Я понимаю, это искаженный „дух времени“. Простое и доброе кажется ненормальным, а зато всякие гадости принимаются, как должное. Если бы я оторвал голову зверушке и сожрал ее на глазах восторженной публики, никто бы не удивился, сказали бы – некультурно, конечно, но, в принципе, ничего такого из ряда вон. А стоять и восхищенно улыбаться – это нечто болезненное и требуется доктор. Понятно…»

Я решительно заткнул внутренний голос, чтоб не дать ему возможность нарушить мое благостное состояние, и огляделся по сторонам.

По пути к песцам располагался просторный вольер с лисами.

Возле него толпились дети с учительницей.

Лисы громко орали, бесились, прыгали на сетку, заглядывали в глаза посетителям, выпрашивая лакомства. Лисиц у нас было много. Обычные рыжие, черно-бурые, белые с черными пятнами грузинские, все совершенно ручные во многих поколениях. Они были сытые и лоснящиеся, их кормили более чем достаточно, но одно дело – просто положенная им еда, а другое дело – то особенное, что частенько кидали им гости в нарушение запретов.

Если бы меня спросили, зачем нужны зоопарки, я бы обязательно вспомнил именно этот момент.

Учительница, здоровая такая рыжая деваха, указала когтистым наманикюренным пальцем на лисиц и громогласно возвестила: «Посмотрите, дети, вот из них делают шапки и воротники!»

Я остолбенел от такого гениального педагогического приема, почувствовал острое желание приложить дамочку чем-то тяжелым, хотя бы увесистым словесным аргументом, но не успел.

Одна девочка стянула с себя меховую шапку и крикнула, буквально обливаясь внезапными слезами:

– Никогда, никогда… не одену больше одежду из зверей, я же не знала, что они ТАКИЕ.

– Надень немедленно головной убор! – заорала «добрая» учительница.

Девочка швырнула лисий мех в снег, замотала голову шарфом и пробормотала:

– Шарф теплый… И никого не надо убивать…

И пока «добрая» учительница уныло орала на нее, я поднял шапку и протянул девочке:

– Не надо выбрасывать вещь… она, наверняка, недешево стоила твоей маме, ты права… но не стоит огорчать маму. Просто… не покупайте больше такое барахло, из-за него убивают красивых и умных зверей. Хорошо? А зоопарки нужны для того, чтобы хоть одна маленькая девочка посмотрела в глаза зверушкам… и никогда больше не носила из них шапки.

Девочка молча подняла рыжий мех с белого снега, натянула на голову шапку и сказала:

– Я поняла. Но ведь все люди будут их носить… все равно.

– Ну и пусть! – помедлив, ответил я – Не обращай на них внимания, на этих ВСЕЛЮДЕЙ. Представь, что на тебе шапка-невидимка, им надоест тебя доставать.

Девочка улыбнулась, а учительница продолжала утомительно орать.

Орала она только ртом, глаза у нее были пустые и безразличные. Девочка не дура, подумал я. А учительницу я бы публично судил и расстрелял за жестокое обращение с детской психикой, если бы был королем. Но я и так тут король, в волшебном царстве удивительных животных и таинственных деревьев. Только без права на массовые расстрелы, поэтому жить ей еще и жить, сеять «доброе и вечное» долгие годы.

Хотя… я все-таки большой гуманист и, наверняка, помиловал бы дамочку – в любом королевстве полно работ, где не обязательно быть умным и добрым, достаточно как можно старательней махать метлой.

Усмехнулся своим мыслям, да и пошел себе дальше, насвистывая какой-то бодрый, воодушевляющий марш.

Шапка-невидимка… А ведь как верно я сказал этой девочке, я уже давно сам надел эту шапку-невидимку и спрятался от всего и всех, что только может меня потревожить. Или сбить с пути. Я надел шапку-невидимку, брожу бесконечно по аллеям зоопарка и не хочу ее снимать, чтобы меня не заметили… ВСЕЛЮДИ…

Эти самые ВСЕЛЮДИ преследовали меня буквально с детства. Да, фразой моей жизни, карающим мечом в руках ближних моих и не очень ближних всегда была фраза: «ВСЕ ЛЮДИ…», ну и дальше по списку, в зависимости от ситуации:

– ВСЕ ЛЮДИ так живут,

– ВСЕ ЛЮДИ так делают,

– ВСЕ ЛЮДИ так думают,

– У ВСЕХ ЛЮДЕЙ есть,

– ВСЕ ЛЮДИ хотят этого,

– Жить КАК ВСЕ ЛЮДИ,

– ВСЕЛЮДИ стремятся получить образование и достичь чего-то в жизни, а ты читаешь бесполезные книжки и возишься с бездомными псами.

– ВСЕЛЮДИ хотят создать семью, а ты бродишь с рюкзаком по горам и бренчишь на гитаре…

И так далее до бесконечности.

Я всегда так мечтал увидеть живьем этих самых ВСЕЛЮДЕЙ!

Ну где же, где они, эти легендарные ВСЕЛЮДИ, которых постоянно противопоставляют мне, и ссылки на которых показывают мне, что я больной на голову и живу не так, как полагается?

Со временем мне начало казаться, что этих мифических ВСЕЛЮДЕЙ никто никогда и не видел, их создавало воображение каждого, упоминающего о них, в зависимости от собственных жизненных взглядов или сиюминутных интересов.

Что может быть проще!

Зачем доказывать собственную правоту, когда можно просто сослаться на этих самых ВСЕЛЮДЕЙ… Не надо ничего обосновывать, достаточно просто указать магическую формулу – ВСЕЛЮДИ.

Любишь шоколад? Не надо расписывать, как хорош и полезен шоколад. Просто скажи – «ВСЕЛЮДИ ЛЮБЯТ шоколад».

ВСЕЛЮДИ – это самый беспроигрышный способ оправдывать свои слабости:

– Не хочешь преодолевать трудности в жизни? Ну и ничего страшного! ВСЕЛЮДИ ленивы, никто не хочет сложностей!

Они, эти ВСЕЛЮДИ, такие удивительные создания – ВСЕЛЮДИ лгут, ВСЕЛЮДИ хвастаются, ВСЕЛЮДИ изменяют супругам, ВСЕЛЮДИ любят пожрать и поразвлекаться, ВСЕЛЮДИ хотят стать миллионерами, ВСЕЛЮДИ завидуют чужому успеху, ВСЕЛЮДИ трусоваты и вороваты. И одновременно эти ВСЕЛЮДИ диктуют тебе, не похожему на них по какой-то ошибке природы, как следует жить!!! Это разрывало мне мозг, раскаляло нервы и вгоняло в состояние, когда колеблются почвы под ногами.

Несмотря на свое несуществование, эти пресловутые ВСЕЛЮДИ умудрились изрядно попортить мне жизнь, особенно в ее начале. Их безусловная авторитетность, которая почему-то никогда не сходилась с моими мыслями и желаниями, вынуждала меня постоянно действовать вопреки себе. А человек, который живет не так, как хочет – он не может быть счастлив.

Я еще в детстве понял, что счастье – это очень просто: жить так, как ты хочешь, ну, конечно, если это твое «хочешь» не сильно противоречит уголовному кодексу.

Я же хотел простых вещей.

Чтобы меня не трогали.

Чтобы было много книг.

Чтобы ходить в походы и неделями бродить среди осенних холмов под пронзительно-синим небом.

Чтобы у меня было много собак. Они умные и поэтому неразговорчивые.

И главное – чтоб меня не трогали, не поучали, не наставляли, не развлекали, не заботились, в общем, мне было легко стать счастливым – лишь бы мне не мешал этот легион ВСЕЛЮДЕЙ. Но этого никогда не получалось. ВСЕЛЮДИ постоянно вторгались в мою жизнь, убедительно показывая, что я больной на голову, и если я не хочу жить так, как ВСЕЛЮДИ, со мной определенно что-то не так. И необходимо, для моего же блага, особо заботиться обо мне, поучать меня, спасать, развлекать… понуждать жить так, чтоб ВСЕЛЮДИ были мной довольны.

Наверное, поэтому такая зловредная опека мне не принесла особого счастья и ничего хорошего из меня не получилось, а выросло то, что выросло – не очень-то удачное.

Я слишком поздно понял, что этих ВСЕЛЮДЕЙ не существует и совершенно не обязательно жить так, как они велят. А до этого момента мои детские и юношеские годы были перелопачены борьбой между моим ХОЧУ и властными ВСЕЛЮДСКИМИ канонами.

Может, если бы я сразу следовал своим устремлениям, я бы выучился на зоолога какого-то, ходил в экспедиции по затерянным горным плато, изучал животных или подался бы в лесники да бродил по дремучей тайге… Может, я действительно стал бы кем-то НАСТОЯЩИМ, но в результате я никем не стал. Я пошел учиться не туда, куда влекло сердце, потому что «ВСЕЛЮДИ хотят зарабатывать деньги, а не существовать на нищенскую зарплату». Я забросил дела, которые меня увлекали, потому что «ВСЕЛЮДИ считают их пустой тратой времени». Я рано женился, потому что «ВСЕЛЮДИ хотят семью»…

Впрочем, это уже совершенно не важно – почему я жил не так, как хотел. Скорее всего, был слишком слабым и не уверенным в себе, чтобы посметь перевести внутреннее сопротивление на какие-то деятельные рельсы. Это что ж такое, я один «умнее всех»? Если ВСЕЛЮДИ полагают иначе – значит явно со мной что-то не так, а не с ними. Я запутался в смыслах и направлениях, я отчаянно спорил и возмущался в душе, но все равно поступал так, как ВСЕЛЮДИ считают правильным. Для того чтобы пойти на открытый мятеж и восстать всерьез – для этого нужна немалая сила духа, а у меня ее, увы, явно не доставало.

Сердито пыхтеть и досадовать на свое бытие – это легче легкого…

ВСТАТЬ И СДЕЛАТЬ – тут уже необходимы другие энергии, которые вроде бы и сияли где-то очень близко, но не проникали в мое сердце, заставляя кровь – вскипеть, а крылья за спиной – распрямиться.

В моем молчаливом, мысленном поединке со ВСЕЛЮДЬМИ еще в детстве у меня появился воображаемый друг (что-то типа самозащиты мозга), с которым я постоянно вел мысленный диалог, доказывая ему свою правоту или оправдываясь в неправоте. Я постоянно «беседовал» с какой-то частью собственного сознания, словно защищаясь от могущества ВСЕЛЮДЕЙ дискуссиями с самим собой, потому что больше говорить о том, о чем я на самом деле думаю, мне было не с кем. Этот воображаемый друг был моим единственным настоящим собеседником, ему можно было сказать все, не опасаясь, что не так поймут, не то скажут, обидят или, что еще хуже, обидятся. Он всегда поддерживал меня и никогда не бросал.

С возрастом воображаемый друг вместе со мной ожесточился, «отрастил клыки» и все чаще начал грызть меня за самое больное вместо того, чтобы утешать и поддерживать. Я стал называть его «внутренним голосом», а потом и «внутренним демоном». Из милого пушистого комочка выросла здоровая агрессивная зверюга, которая грызла мне душу и мозги, вырывая куски мяса и кроша кости… Нет, ну конечно же, я не слышал никаких «голосов» в клиническом смысле этого слова, просто в моей голове существовала какая-то часть сознания, которая… А что «которая»??? Даже не знаю. Которая просто была. Как факт. Всегда.

Я брел по зоопарку, свежий снежок кружился и сиял, он налетел очень рано в этом году, листья еще не опали, и снег на багряном и желтом смотрелся неестественно и одновременно ослепительно красиво. Тепло еще наверняка вернется, но сейчас природа баловала нас зрелищем невероятной встречи рыженькой девчонки-осени с белоснежной старшей сестрицей-зимой.

Я прошел мимо необщительного кавказского леопарда, немногочисленные собратья которого сохранились только в зоопарках, мимо загадочных манулов – их еще попробуй разгляди в вольере, такие они скрытные и боязливые, мимо нежной семейки рыжих рысей, мимо лис, от которых уже ушли дети и учительница, и вернулся к песцам. Они встретили меня радостными криками, прыжками, я угостил их куриной печенкой, постоял, наблюдая за игрищами двух хитрых комочков пуха, смотрел и улыбался… Просто улыбался и понимал, какое это для меня достижение – стоять и улыбаться. И чувствовать РАДОСТЬ. Просто так! Без каких-либо особенных причин для этого. Оттого что снег искрится, оттого что песцы прыгают и хватают друг друга за толстые бочка, оттого что лошади неторопливо бродят по загону, оттого что солнце клонится к закату и сосны вспыхивают алым огнем… Я давно… так давно не ощущал этого простого чувства радости от жизни! Я изголодался по радости, я не чувствовал ее, наверное, с тех пор, как рухнула МОЯ ПЛАНЕТА.

И тут мне ясно вспомнилось, как погибала моя Планета. А ведь она была такой большой и незыблемой… Как мне казалось.

Да, у меня была собственная Планета, ее населяли разные люди и разные звери. Там вовсю кипела жизнь, было шумно и беспорядочно, меня раздражало это постоянное столпотворение вокруг. Люди, животные, заботы, громкие радости и громкие слезы – жизни было так много, что она казалась утомительной…

Я был уверен, что так будет всегда и иначе просто не может быть. Но… Моя Планета гибла, и я погибал вместе с ней.

А началось все с черного щенка-полупуделя.

Я никогда не любил этого пса.

Да и завелся он у нас не по моему желанию, а скорее по недоразумению. Он появился на свет по ошибке и стал моей собакой тоже по ошибке.

За его породистой маман не успели вовремя углядеть бдительные хозяева, и в положенный природой срок появились три щенка, чернявенькие кучерявенькие полупудели, смахивающие на смешные варежки с блестящими глазами-пуговками.

Однажды мы что-то отмечали большой шумной компанией. И то ли под впечатлением от этих милейших щенячьих глазок, то ли от всеобъемлющего благодушия после изрядной порции домашнего винца меня вдруг пробило на невыразимую сентиментальность, и я ни с того ни с сего пообещал хозяину взять себе одного щеночка. Да и благополучно забыл об этом на следующий же день.

Но владельцы кучерявого выводка не забыли.

И вот в один промозглый осенний вечер, когда за окном хлестал дождь, безжалостно обдирая остатки житейского оптимизма словно последние листья с оголенных деревьев, зазвонил тревожный звонок, и на пороге возник он, владелец собачьего семейства! Злодей коварно улыбнулся, извлек из- под развевающегося на ветру черного плаща и сунул мне, понимаете ли, прям-таки под нос, обещанный подарочек. Щеночка. Я, бесспорно, слегка обалдел и постыдно уронил в моральную лужу костыли здравого смысла, но отступать было некуда: мужик сказал – мужик сделал! Обещал взять… взял.

Чтоб его! И владельца, который бесстыдно воспользовался моей маленькой винной слабостью, и меня самого, которого жизнь не учит ничему, ну и… полупуделя, который со временем значительно подрос и уже мало походил на очаровашку-варежку.

Вот так и завелся у нас этот самый пес. Нежданный, нелюбимый и совершенно ненужный.

У меня, вернее, не у меня лично, а у нашего многочисленного семейства, к тому времени в наличии было два пса, три кота, кошка и хомячок. Один пес, весьма устрашающей внешности, «сторожевал» в будке во дворе. Этот уличный дворняг-увалень с хромой лапой, подобранный моей жалостливой тещей, был дурной на всю голову, но такой же на всю голову добродушный – с улицы запросто заходили соседи и вовсе незнакомые, пес радостно встречал каждого входящего. Хотя свои охранные обязанности он исполнял чисто символически, этому балбесу в нашем безалаберном семействе прощалось все, даже его безостановочные тявканья по поводу и без, даже то, что он еще был и шкодлив до безобразия – то сгрызет или перепортит что-либо, то огород истопчет и перероет, то еще что непотребное сотворит…

Про хомяка мне сказать нечего, его вроде бы откуда-то принесли дочки. Как я предположил, со своим «добрым отцовским юмором», наверное, хотели котиков покормить, а может, сами коты его притащили, а проголодавшиеся детишки отобрали у них добычу.

А в доме обитал злобный, как тысяча нильских крокодилов, такс с наглой мордой, не скрывающей намерения сожрать либо задушить все живое, явившееся его взору, за исключением моей жены, с которой был кроткой овечкой, но лишь только с ней. Такс чувствовал себя царем природы, жену нежно обожал, а всех остальных терпел. О чем он мечтал в качестве компенсации за свое терпение, можно только догадываться, но ритуалы попыток куснуть очередную жертву практиковал регулярно.

Я, конечно, наивно понадеялся, что такс немедленно сожрет нашего нового члена семьи и проблема отпадет сама по себе. Но, увы, мерзкий характер такса проявился и в этой ситуации. Такс, едва взглянув на щенка, видимо, сразу сообразил, что кровавое убиение хвостатого младенца доставит мне невыразимое удовольствие, чего он допустить, естественно, не смог. Взвесив соблазн убиения и соблазн доставить мне неудовольствие, он выбрал второе. Поэтому просто рыкнул, невозмутимо отритуалил потугу прокуса хоть чего-нибудь, на сей раз моей щиколотки, после чего, в естественное продолжение традиционного обряда, гордо прошествовал в коридор, оросив там ковер. Возмущенные вопли нашей любимой тещи доставили царственной особе отдельное удовольствие.

В общем, на нашей большой шумной Планете появилось еще одно создание, оказавшееся никому не нужным.

Я любил своего мудрого рыжего красавца кота, преисполненного королевского достоинства, жена лелеяла злобную тварь такса, теща обожала кошечку и хромого дворового пса, коты жили своей жизнью, их любили все кошки на пять кварталов вокруг, в общем, всех кто-то так или иначе любил. Только щенка-полупуделя не полюбил никто. Пока он был еще крошкой, с ним возились дочки-племянники-подружки по причине его щенячьей игривости и еще относительной миловидности, но когда подрос и превратился в неуклюжую невеселую псину, до него уже никому не было дела. А мне так и подавно.

Я уже говорил, что тогда в нашем доме жили три кота и кошка. Двух котов подобрали на соседней улице дети, а кошку полуслепым котенком прямо из мусорного бака вытащила теща, недели три выкармливала и обогревала заморыша, пока он не окреп. И постоянно сокрушалась содеянной кем-то жестокостью – как же можно было так безжалостно выбросить на погибель эту кроху. И даже представить тогда было невозможно, что из найденыша-заморыша вырастет такое пушистое чудо.

Третий кот – был моим!

Единственное существо в этой зооораве, которое считало себя моим и только моим – был рыжий пушистый кот, которого завел я по собственному желанию в те времена, когда у нас никаких котов еще не было, а мыши съели что-то существенное в сарае, уж не помню, что конкретно.

Хотя даже слово «завел» не подходило к случаю с моим необыкновенным котом. Я его не заводил, он пришел сам. Накануне вечером, ругаясь за изгрызенные вещи, я решил, что неплохо было бы где-то достать хвостатого мышелова. И на следующий же день, словно подслушав мысли, за окном моей комнаты появился кот. Просто пришел, искоса взглянул на меня и по-хозяйски расположился на подоконнике, как бы спрашивая: «Ну… чего ждешь? Я пришел, растворяй окно!» Я толкнул створку, и кот спокойно вошел в дом, как будто жил тут всю жизнь. И остался.

Кот мой был нереально огромный, царственно-красивый, с огненно-львиной гривой. У него были такие глубокие и умные глаза, словно он знал все тайны Вселенной, все до единой звезды по именам, все тайные тропинки галактик, все маршруты комет и все мои сны наизусть… Что бы я ни делал, где бы я ни находился, кот бесшумно подкрадывался и присаживался поближе, я даже и не замечал, как он появлялся. Он всегда был со мной, не навязывался играть, не мяукал, просто… беззвучно присутствовал рядом. Он так внимательно глядел своими умными глазами из-под широкого лба, будто бы хотел запомнить каждую минуту… проведенную вместе.

Братья меньшие значительно разнообразили наше домашнее мироустройство. Например, кормежка этой оравы представляла собой неповторимое зрелище, вряд ли где еще, кроме как у нас во дворе, имевшее место быть. Всех кормила наша теща, только у нее хватало нервов и природной заботливости опекать все заведенное нами стадо. Потому как, дурные и сердобольные, мы все были горазды притаскивать животину, а вот заботиться о ней у нас «не хватало времени», а точнее – терпения и постоянства, потому как к дурноте и сердобольности в комплекте всегда прилагается вселенская лень.

«Приглашая к обеду» хвостатое население, теща сначала громко сзывала всех, постукивая ложкой по кастрюльке. Когда орава сбегалась на зов, она раскладывала по мискам еду, строго следя за тем, чтобы всем досталось и чтобы все наелись досыта. Во время приема пищи у наших животных особо проявлялась стойкая иерархическая система.

Это было настоящее театральное представление! Первым всегда ел зловредный такс. Несколько наполненных мисок стояли в ряд, к ним смиренно пристраивались, не прикасаясь к еде, пес-дворняг и изрядно подросший щенок-полупудель, причем оба были значительно мощнее и крупнее злобного такса. А вокруг мисок, глотая слюнки, сидели коты, тоже не дотрагиваясь до еды! Кошка вальяжно располагалась рядом с тещей в качестве зрителя этого цирка, но в «застолье» не участвовала, так как ее кормили отдельно в доме, а общественное мероприятие она исправно посещала вполне сытой и явно для развлечения.

Такс не спеша отъедал из каждой миски, возвращаясь то к одной, то к другой, а все остальные терпеливо ждали, когда король нажрется. Закончив трапезу, он степенно отходил в сторону, а орава вперемежку – и коты, и пес-дворняг – тут же накидывалась на миски. Только полупудель подходил к еде последним, он дожидался, когда все разбредутся, и доедал то, что оставалось – так уж с детства повелось, что старшие его оттесняли от мисок. Естественно, теща следила, чтобы полупудель наедался вдоволь, но тем не менее – он ел последним и только после того, как все остальные насытятся от пуза. Да и был он в этой ораве последним, занимая младшее, самое низкое положение. Даже среди котов.

Словно все чувствовали – его никто не любит, поэтому он слабее всех и хуже всех. Почему именно этого полупуделя никто не любил, непонятно. И вообще, никому не известно, почему одних любят, хоть они и не достойны особой любви, а других, даже обладающих бесспорными достоинствами – не любят, хоть тресни, хоть пополам разорвись. Не любят, и все. Вот полупудель и стал таким изгоем. А ведь был лучше своих собратьев, добрее царственного такса с мерзопакостным характером, сообразительнее хромой дворовой бестолочи. Умного, добродушного нешкодливого полупуделя не любил никто, а обладающую массовой психозностью ораву зверья – любили все. Такова житейская несправедливость и творится она повсеместно, как у зверей, так и у людей.

Еще у полупуделя оказалось неимоверное чутье, доставшееся ему в наследство по отцовской линии. Мы обнаружили это, когда однажды поздней осенью такс сбежал из дому – кто-то неплотно прикрыл калитку, чем тот и воспользовался. Конечно, свобода манила – собак на улицу мы давно не выпускали, а такса тем более. Уж очень он был агрессивен, когда с остервенением накидывался на встречных больших собак (маленьких и среднерослых презрительно игнорировал), чем вызывал смех прохожих, особенно хозяев этих самых больших собак. Нам систематически с трудом удавалось оттаскивать его от очередного «недруга» – видать, такс наш не мог простить природе свой маленький рост и вымещал обиду на собратьях внушительных размеров. Раз дело дошло до очень серьезной разборки, и если бы хозяин разъяренного кавказца не удержал его на поводке, таксу был бы конец. Прогулки по улицам для него были завершены, а заодно и для полупуделя, хотя тот вел себя вполне адекватно.

Итак, мы по очереди сутки ходили-бегали по близлежащим кварталам, выкрикивали такса по имени, но тщетно – его нигде не обнаружили. Развесили объявления во всех возможных местах, но о беглеце никаких известий не поступило. Когда на второй день к вечеру младшая дочка пошла искать такса, она взяла с собой полупуделя, который (о чудо!) тут же, всего в квартале от дома, обнаружил такса. Тот зарылся в куче бурых осенних листьев, цвет которых один в один с его окрасом, как говорится, точно в масть и, видимо, слабодушно решил помирать, что не очень-то соответствовало его крутому статусу особо важной персоны. Полупудель издали унюхал его, победно тявкнул и радостно кинулся на кучу, разворошив пристанище беглеца. По возвращении домой изрядно отощавший такс дня два был в явном шоке, но быстро отошел и вскоре по-прежнему господствовал в доме. Никаких положительных эмоций по поводу своей репатриации не выказывал, благодарности, понятное дело, от него никто и не ждал. И полупудель тоже.

Шло время. Время – оно безжалостно, особенно к братьям нашим меньшим. Один за другим уходили в свой зверячий рай, на радугу, наши чудаковатые животные. Это было понятно – все звери появились у нас разом, в каком-то давным-давно прошедшем году, и их короткий век почти одновременно подходил к концу.

Сначала ушел дворовой пес-хромоножка, мирно ушел, просто от старости. Следом за ним коты – век котов недолог, в боях и погонях за прекрасными дамами они подвергают себя смертельному риску собачьих зубов, беспощадных колес автомобилей и людской жестокости.

Надо было, конечно, лишить их этой… гм… природной тяги к приключениям путем хирургического вмешательства, но наше семейство, состоящее из прекрасного пола (я тут не в счет), почему-то бурно запротестовало против лишения котиков радостей жизни. Я пытался объяснить, что радости жизни для котиков несколько отличаются от наших представлений, но… смалодушничал и сдался. Спорить с дамами сложно и чаще бесполезно. Это я еще в детстве усвоил, потому что вырос среди женщин. За исключением меня, вся наша семья была «женская» – мама, бабушка и двоюродная сестра, которая по причине невероятной занятости родителей все детство практически жила у нас.

Кстати, своего рыжего мудреца-кота я этих «радостей жизни» и, понятное дело, сопутствующих страданий и рисков, лишил сразу же, поэтому жил он долго… почти дольше всех.

Но через некоторое время пришел и его час. Страшная болезнь сломила его могучий организм, я боролся до последнего, даже когда не было никакой надежды, вообще никакой. Я искал лучших ветеринаров, я бился за каждый день его жизни, за каждый миг, вступив в какой-то безумный спор со смертью, отгоняя костлявую от моего кота хоть еще на день, хоть еще на час, хоть еще… на мгновение.

Но болезнь все равно однажды победила. Я принял решение об эвтаназии, так как мучения кота уже невозможно было остановить и помочь ему было нечем. Мой кот и тут показал себя самым мудрым и любящим существом на свете. Он не позволил мне страдать от мыслей, что вот-вот я понесу его в клинику, посмотрю в последний раз в его уже мутные глаза и отдам ветеринарам… В ту же ночь, когда я решился прибегнуть к крайним мерам и утром отнести его в клинику – он ушел сам. Избавив меня от этой последней, страшной услуги…

Я смотрел на изможденное болезнью неживое тельце и шептал: «Как же так, дружище, как же так… Ты же знал все тайны Вселенной, все до единой звезды по именам, все тайные тропинки галактик, все маршруты комет и все мои сны наизусть… Почему ты ушел и ничего мне не рассказал? Или рассказывал, а я просто не умел тебя слушать… Ты знал каждый миг моей жизни на протяжении стольких лет, ты старался запомнить каждую нашу минуту, проведенную вместе, а сейчас унес все это с собой „на радугу“ и ничего, ничего не оставил мне…»

Следом нас покинул король-такс. Перед смертью он был уже совсем болен и немощен, почти слеп и не имел ни единого зуба. Но у наших животных по-прежнему сохранялась незыблемость иерархической схемы, что меня поражало. Во время кормежки такс по-прежнему доходил до каждой миски, а полупудель смирно ждал, пока немощный патриарх поест. Слепой и беззубый, с облезшей шерстью, он тем не менее оставался королем в глазах последнего из остатков своей свиты. Потом ушел и он. Как и положено королю, с достоинством – спокойно заснул и не проснулся.

В доме теперь обитали только полупудель и кошка тещи. Но кошка тоже постарела, постоянно дремала на диване и в последнее время редко выходила во двор.

Так что полупудель остался практически один. А кошка не в счет, как и положено знающей себе цену любимой хозяйской кошке, она всегда была «сама по себе», в стороне от других четвероногих обитателей дома.

Дня через два после смерти такса я обратил внимание, что полупудель не ест. Тещи дома не было, кормить его пришлось мне. Я пододвинул старику миску, а он только растерянно и беспомощно не сводил с меня глаз… Я не понимал, что я не так делаю. К нам не спеша подошла и старая кошка. Она внимательно наблюдала за полупуделем, время от времени как бы недоуменно поглядывая на меня. Так и казалось, будто она силится сообразить, почему он не ест, и хочет спросить, что же такое случилось с полупуделем.

А он, опустив голову, уныло сидел перед миской, смотрел то на нее, то на меня, но к еде не прикасался. Некогда меньшой в своей команде, он уже изрядно постарел, один глаз подзатянулся бельмом, некогда черная как смоль кудрявая шкура поседела. Полупудель страшно похудел за последние дни, а я совсем не обращал на это никакого внимания.

И тут меня осенило и дошло, почему пес так пронзительно смотрит на меня.

Он… бедняга… не может есть ПЕРВЫМ. Он привык быть последним в стае, но так случилось, что ПОСЛЕДНИЙ остался единственным, следовательно теперь – первым. Но его мозг отказывался это принять.

Я взял миску, поковырял в ней ложкой и… отошел в сторону.

Пес тут же кинулся к миске, начал жадно хватать пищу, заглатывал кусками, ел взахлеб так, как едят только крайне изголодавшиеся живые существа.

Меня едва не прошибло на слезу, в горле застрял ком, которым я чуть не поперхнулся.

Теперь я стал старшим в его стае… Я «поел», и теперь он может позволить себе поесть сам…

И вдруг мне пришло в голову, что этот никогда никем не любимый пес-ошибка – последний и единственный свидетель полутора десятков лет моей жизни!!! Столько времени прошло, свершилось столько событий – целая эпоха, громадный пласт жизни, который навсегда улетел в прошлое.

И вот я вижу эту ЭПОХУ в воплощении одного несчастного пса, жадно поедающего еду из миски.

Всегда последнего.

Он смиренно и достойно воспринимал СВОЕ МЕСТО в этой жизни и ценил его, каким бы оно ни было. И держался за него – до последнего! Возможно, и не надеясь на то, что когда-нибудь заметят, что он вовсе не хуже других, когда-нибудь полюбят, приласкают от души и вдоволь наговорят добрых слов.

Я смотрел на него и думал – а что еще осталось от целой эпохи? Кроме старого седого пса?

И был ли я сколько-нибудь счастливее его, было ли у меня самого – СВОЕ МЕСТО в жизни на самом деле? Или мне это только казалось.

Планета рушилась на глазах.

Хотя я всячески убеждал себя, что ничего не происходит. Все хорошо, я просто себя накручиваю. Куда она денется? ОНА ЖЕ ПЛАНЕТА!

Но тем не менее постепенно и неумолимо Планета погибала – сотрясались и лопались материки, наступали океаны. Ее обломки разлетались в космос, а я продолжал убеждать себя, что ничего особенного не происходит.

Отношения с женой были холоднее льда, дети подросли и как-то отстранились, уже жили своей собственной жизнью. Наша любимая теща нашла какого-то бравого военного пенсионера в пригороде и собиралась переехать к нему на житие. Но все-таки что-то живое оставалось на нашей Планете, не позволявшее ей разлететься окончательно.

Еще я четко осознал одну простую мысль, которая периодически пыталась пробиться сквозь стену моей железобетонной самоуверенности, но я гнал и гнал ее прочь. Она так вошла в мою душу, что более отворачиваться от нее было невозможно. Этот пес, которого никто не любил, он остался последним не только в стае домашнего зверья, которое так или иначе завелось в нашем доме за все эти годы, он… остался последним, кто был со мной теперь, и последним – кто во мне нуждался. Нуждался хотя бы для того, чтоб поковырять в миске с кашей и просто чтоб не сдохнуть от тоски и одиночества.

Я прекрасно понимал, что в мои сорок лет я отлично выгляжу, здоров как бык, у меня большая семья, в жизни не произошло никаких особенных драм, но при этом… я абсолютно… абсолютно один. Я всегда страдал от извечных шума и суеты, иногда даже возмущался, что нахожу покой, только когда запрусь в туалете. И вот, надо же такое! Тишина… Этот несчастный пес – последнее существо, для которого я действительно незаменим. Не так, условно и абстрактно «есть -хорошо, нет- ну и ладно», а конкретно, реально и каждый день…

Я никогда не любил его, а вот сейчас, глядя в тусклые подслеповатые собачьи глаза, покорнейше прошу: «Старик, не уходи хоть ты, если и ты меня покинешь – я вообще никому не буду нужен и окажусь в одиночестве в этом огромном пустом доме».

Конечно, фактически, я не одинок, у меня есть жена, дети, теща, но что-то неуловимо изменилось за последние годы. Я чувствовал, что хотя они-то здесь, рядом, но неотвратимо отдаляются, до меня уже никому нет дела, и предугадывал наступающее одиночество.

Жена уже не скрывала раздражения по поводу моего неисправимого характера, моей неудачливой карьеры, моих изрядно надоевших ей приступов вселенского разочарования, поэтому подавляющее количество времени она проводила у старшей дочери, обустраивающей самостоятельную жизнь. Нашим подросшим детям я уже не особо был интересен. Любимая теща решилась устроить личную жизнь, что само по себе, конечно, неплохо и справедливо – после долгой болезни и смерти тестя она немало настрадалась.

Как же это все случилось? Молодой, здоровый, полный сил, я нежданно-негаданно вдруг одномоментно и основательно застрял среди жизненной дороги. Впереди такой добрый отрезок жизни, а я запнулся, как в той сказке на развилке: направо пойдешь, налево пойдешь… Вокруг такая абсолютная и совершенная пустота, что кажется – никакой свет не брезжит впереди…

Зимой мы едва не сгорели. У отопительного котла сушились простыни и прочее барахло, против чего я постоянно возражал, но никто не прислушивался ко мне. Полупудель спал в тепле возле отопительного котла, так как на старости лет стал мерзлявым и дрожал, даже когда не было холодно.

Под утро мы крепко спали. Вдруг «пыхнул» котел, который каким-то образом забился, вырвавшийся огонь моментально схватился за висящую простыню. Никто бы не проснулся, никто бы ничего не услышал, пока бы дом не заполыхал. Но полупудель, учуяв дым, начал так выть, нет, не выть, а так ОРАТЬ во все горло, что разбудил нас. Вовремя успел. Огонь на тряпках был моментально потушен, дом проветрен, и все обошлось лишь отмыванием стен от копоти, всевозможной суетой, женскими ахами-охами да моими солеными матюгами для отвода души…

Так полупудель, как минимум, спас наше имущество, дом, а даже возможно – наши жизни. В общем, это не удивительно, он все-таки собака и создан для того, чтобы оберегать своих хозяев…

И вот тут на него свалились все то внимание и вся та забота, которых он недополучал всю свою жизнь – много ласки, разговоров, самых вкусных кусочков… Для него настало прекрасное время, которое он так смиренно ждал…

Но оно продлилось недолго, это свалившееся счастье, в котором он купался, как в лучах золотого солнца, наслаждаясь каждым мгновением ласки и внимания, захлебываясь им, задыхаясь от восторга… В эти последние месяцы жизни полупудель получил все, чтобы быть счастливым – его, наконец, ЛЮБИЛИ. Мне было горько и стыдно перед этим несчастным существом, ну что стоило раньше хоть иногда приласкать его, почесать брюшко, погладить меж ушей… Что стоило… Ничего не стоило, но… НО.

Но вдруг внезапно у него обнаружилась опухоль, что было вполне возможным у старого пса. Ветеринар в клинике внимательно отнесся к страдальцу, но сказал напрямую, что лечить уже поздно и бесполезно, предложил только обезболивание. Все развивалось стремительно, и после пройденного опыта с котом я и сам знал, что это конец. Пес уже походил на скелет, по утрам бедняга просыпался с кровью на пасти.

Нужно было прекращать мучения, я это понимал, еще свежи были воспоминания о коте и все пережитое за два года, когда я бегал с переносками по клиникам, день за днем вырывая кота из лап смерти.

Я был на работе, когда позвонила жена и сказала, захлебываясь от слез, что пес рвет кровью, падает, она сейчас одна дома во всем этом ужасе и уже вызвала машину, чтоб его забрали и усыпили. Тем более, я сам вчера озвучил это решение, когда мы вечером втроем совещались, что делать.

Я что-то почувствовал в тот момент… но я был занят, я… что-то пробурчал – все и так было ясно. Машина так машина, как минимум, не придется везти пса самому и сдавать собственноручно в ветклинику.

Я не видел, как его уводили, я был на работе. Я просто пришел домой – а пса нет. Как и не было…

Абсолютное безмолвие и внезапная пустота неожиданно и пугающе обрушилась на меня. Я с недоумением огляделся вокруг, не узнавая родных стен, как будто по ошибке забрел в чужое жилище. Никогда раньше в нашем большом доме не было так тихо. Дочки, племянники, вечные толпы их друзей и подружек, шалости, смех, песни создавали ощущение, что у нас не двое детей, а целая орава. Да еще куча животных с их лаем и мяуканьем!

Дочки выросли и мало бывали дома, теща без забот о ребятах и зверятах как-то сникла, мы с женой настолько разобщились, что порой я всерьез задумывался, любим ли мы друг друга хоть немного.

И вот ушел последний пес, ни одной четвероногой души не осталось, кроме старой кошки, которая только спала.

Тихо.

Очень тихо в доме.

И вроде бы, совсем безотносительно к происходящему, меня вдруг пробило холодом, непроизвольно сжались зубы…

Черт побери, как я мог ТАК поступить со своей собакой!

Да, да, да… Он умирал, усыпление было необходимо – это факт, который нельзя отрицать. Но не так, НЕ ТАК это следовало сделать.

Я должен был оказать ему эту последнюю милость, поехать с ним, чтобы погладить на прощанье и сократить страх и ужас живого существа, которого чужие люди увозят на смерть из дома, где он прожил всю жизнь. Пусть не очень веселую, но целую жизнь.

Я во всю мощь представил тот ужас, тот кошмар, который ощутило это несчастное существо, когда калитка захлопнулась… и он остался один на один с теми, кто вот -вот его убьет.

И хорошо, если это был безболезненный укол, как обещали, и он не мучился, но… ведь не исключено, что могли и не тратить лекарство на старую больную непородистую собаку, может, ему вообще просто-напросто зверски свернули шею…

Я ощутил такой ошеломляющий ужас от того бездумного поступка, который сотворил, что у меня похолодело сердце.

Я прожил целую жизнь и много чего натворил, но такой подлой чудовищной жестокости я не совершал никогда. До этого.

С какой же виной теперь мне предстояло жить!

Ведь мне всего лишь стоило сказать жене, чтоб она отменила вызов, я бы подумал немного и не допустил бы такого. Я сам бы отвез его к ветеринару и проводил… как полагается.

Но… мне было некогда. Я не подумал. Я совершил предательство, хуже которого сложно придумать.

И еще я понял одну вещь.

А причина в том, что я никогда не любил эту собаку. Я любил кота и, не задумываясь, боролся за его жизнь, я выгрызал его у смерти, не жалея ни сил, ни средств. Я боролся за него до последнего, и когда он ушел, мне было больно, но не было стыдно, я знал, что сделал даже больше, чем мог, чтоб ему помочь.

А с псом… я поступил иначе, я ошибся, я не разобрался, как надо поступить, и не боролся – просто потому, что я не любил эту собаку.

Когда любишь – такой ошибки не допустишь. Никогда.

Мне стало ясно, что с людьми точно так же.

Если ты заболеешь, этот тот, кто тебя не любит, не станет тебя самозабвенно спасать и бороться за тебя до конца, он мимоходом может отдать тебя чужим людям на жестокую смерть… И это факт. Факт, против которого не попрешь.

ЖИТЬ С ТЕМ, КТО ТЕБЯ НЕ ЛЮБИТ – не просто тягостно и горько, а кроме всего прочего, смертельно ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!!!

И осознание всего этого пригвоздило меня к дивану, я долго лежал, закрыв глаза, и смотрел куда-то глубоко внутрь себя. Там неизбежно и необратимо что-то росло… Пока еще маленькое и неразборчивое, но уже сверкающее космически мощной антрацитово-черной пульсирующей силой. Животные и даны нам, наверное, для понимания того важного, что размазано по нашей долгой жизни и сконцентрировано в их такой короткой, чтоб это важное мы могли увидеть и сделать выводы.

Я чувствовал, что это антрацитово-черное внутри растет изо дня в день и скоро взорвется и разнесет меня на мелкие кусочки.

Сразу после того, как полупуделя не стало, теща отколола номер. Среди зимы ей вдруг заблагорассудилось на дачу поехать. Она сообщила мне по телефону об отъезде, сказала, что на три дня наготовила еды, все в холодильнике, а там дальше готовьте сами. Я ничего не понял – служебные обязанности не позволили отвлекаться на подробности. На дачу, так на дачу.

Старшая дочь была в поездке за границей, а жена как раз куда-то уехала с младшей, я ей позвонил, она тоже не придала особого значения отъезду – знает, что мать на даче, да там нужно печку топить, а дров мало, померзнет и через два дня вернется как миленькая.

Я промаялся несколько дней и все не мог понять, почему я мучаюсь или что меня мучает.

В пятницу вечером я доел остатки еды, приготовленной тещей. Созвонился с женой, договорились с ней, что на выходные она обязательно будет дома. Вроде бы немного успокоился, но ничем заняться не мог – на телевизор, интернет, телефон, книги не было никакой реакции.

Лег спать, но не мог заснуть, долго ворочался с боку на бок и вдруг, неожиданно для самого себя, решил забрать тещу домой. Прямо сейчас, не откладывая на завтра. И не только потому, что ей из-за резкого похолодания никак нельзя было оставаться дальше на нетопленой даче…

Итак, глубокой ночью по пустынной скользкой дороге на рискованной скорости я рванул к теще.

Жить с теми, кто тебя не любит – опасно для жизни.

Я слишком хорошо выучил этот урок.

Пожилой человек на нетопленой даче, переживающий за случай с собакой, сам явно и конкретно нуждается в помощи, всем своим поведением взывает о ней. Да неужели же мы такие жестокие, чтобы делать вид, что все нормально, и жить своими заботами, когда наш близкий в беде. Нет, нет… Больше я не буду опаздывать с проявлениями любви, потому что однажды можно опоздать навсегда. Нужно ехать и показать, что мы любим ее и мы – рядом.

Вот и дачи – занесенные снегом хлипкие домики, воет ледяной ветер…

Я вспомнил совсем другие дачи, далеко на юге, где я родился и вырос, разбросанные вдоль пригородной трассы крошечные поселочки бывших отделений совхоза «Рассвет», ликвидированного в перестройку. Всего полчаса езды от города, и я у деда на каникулах и в выходные!

Мои родители поначалу жили у деда, но разошлись, когда мне было года три. Сразу после развода отец укатил в дальние края, а мать вместе со мной вернулась в город к своей матери в их малогабаритную «хрущевку», где мне было крайне некомфортно. Не было определенного места для игр, на меня постоянно шикали тише да тише, не разрешали бегать по квартире, дабы не разбить расчудесные напольные вазы или не задеть горшки с цветами, заставляли есть утром противную овсяную кашу и, хуже того, днем укладывали спать. Мать с бабушкой контролировали каждый шаг, во двор самого не выпускали, по улицам водили за ручку… То ли дело на вольнице у деда, где можно без спросу даже до вечера разгуливать с друзьями!

На третьем отделении совхоза располагалось большое автотранспортное хозяйство, там дед до пенсии работал водителем, а потом перешел в сторожа.

Наш дом стоял как раз напротив гаражей, при любой возможности я стремился пробраться туда к деду, а если не получалось, то из наблюдательного пункта на окне следил за въездом-выездом машин. Гаражи тянули магнитом, суровые водители грузовиков и легковушек, комбайнеры и трактористы были для меня самой уважаемой компанией, а завгар – так вообще небожителем. И я уже в три года заявил, что когда вырасту, обязательно стану шофером, как дедушка.

Дед называл по-станичному наш дом хатой, хотя на самом деле это был коттедж, весь поселок застроен точно такими же. Совхоз в свое время был образцово-показательным, труженикам полей повезло с директором, и тот по какому-то фантастическому случаю, через большое начальство, добился разрешения на снос старых хат и строительство нового жилья для своих работников. Так и появились невиданные в этих местах типовые двухквартирные коттеджи с отдельными дворами. Дома были вполне обустроены, разве только печное отопление несколько портило картинку всеобщего благоденствия. А у моих родителей из-за этой самой печки так и вообще развод случился!

В самом поселке было много чего увлекающего – почти у всех была живность, куры-гуси-утки -козы-коровы свободно гуляли по улицам, у многих были голубятни, а в каждом дворе, естественно, кошки-собаки. В поселке жил даже нелюдимый охотник, у которого был огромный волкодав и настоящее ружье. А вокруг поселка совхозные сады и виноградники, бесконечные дали полей с арбузами, кукурузой, помидорами, зеленым горошком…

Дедов поселок был центром Вселенной, и я считал минуты до поездок туда.

И вот однажды не утерпел и сбежал из дому.

По каким-то причинам мать целый месяц не возила меня к деду. Я в то время еще ходил в детский сад, в дошкольную группу. Но хоть и было мне тогда всего шесть лет от роду, я был достаточно рослый, на вид вполне мог сойти и за второклассника. В то утро, когда я совершил побег, бабушка, как всегда за ручку, довела меня до калитки садика, и здесь я притаился, на всякий случай – вдруг обернется, выждал минут пять и смылся. Я хорошо знал расписание автобуса к деду, поэтому вовремя успел на рейс. На деньги из копилки благополучно купил билет, у водителя моя личность никаких подозрений не вызвала, и даже не пришлось сочинять, в какой школе учусь. Уже через полчаса, довольный как сто поросят, я в предвкушении встречи с дедом подъезжал к центральному отделению совхоза – тогда автобус до других отделений еще не доходил.

Но эйфория побега улетучилась вмиг, едва я вышел на конечной остановке.

Когда приезжал сюда с матерью, нас встречал дед, а если он не мог, подвозили к дому знакомые водители. Сегодня же, как назло, таковых не оказалось. Как добраться до деда, я даже не представлял. Помнил только, что по пути было несколько полей и лесополос…

Я сел на лавочку и думал, думал, что же делать, в какую сторону держать путь. Это сейчас я понимаю, что самое простое было бы пойти в контору совхоза, там все деда знали, и попросить на попутной машине отправить меня к нему. Или хотя бы позвонить в гараж, чтобы передали, что я приехал. Но я же был ребенком, и логическое мышление у меня не было сформировано. Поэтому мне пришлось усиленно попотеть и пошевелить мозгами, прежде чем я сообразил, что та самая дорога, по которой я приехал, после конечной остановки автобуса все-таки продолжается, и если пойти по ней дальше, она приведет меня к гаражам. Ну я и пошел по трассе в нужном направлении. Мимо проносились машины, дело было летом в самую страду, водителям некогда рассматривать, что это за пацан топает по шоссейке! А у пацана уже глаза на мокром месте – до меня дошло, что это на машине от остановки до деда можно домчаться всего за каких-то десять-пятнадцать минут, а на своих двоих по жаре придется телепаться до обеда.

Меня охватили ужас и беспомощность, и чтобы как-то отвлечь себя, не расплакаться и не растеряться окончательно, я начал мысленно разговаривать с кем-то, как будто вообразил, что иду не один, а с товарищем. Я как бы жаловался этому воображаемому товарищу на то, что заблужусь, потеряюсь и меня «съедят волки», а «товарищ» весело смеялся надо мной и успокаивал, что волков тут нет, и вообще они никого не едят, и что я обязательно справлюсь и дойду до дедушки. А дедушка похвалит меня и скажет, какой я герой, что пришел к нему через такие настоящие взрослые трудности. «Я с тобой!» – говорил мне мой «товарищ». И хоть я понимал, что он выдуманный, а не настоящий, мне все равно стало легче на душе, я зашагал с удвоенной бодростью и даже улыбка промелькнула на моем испуганном лице.

Вот так в том первом «походе» у меня и появился мой воображаемый друг, который потом все детство, в трудную и в радостную минуту, был со мной.

Рядом.

У него никогда не оказывалось своих собственных неотложных дел тогда, когда он больше всего нужен. У него вовремя находились правильные слова, которые убаюкивали обиды, а не разжигали их еще сильнее. У него всегда на меня хватало времени, душевных сил и терпения.

А главное – с ним было интересно, он развивался и узнавал мир одновременно со мной, мы вместе открывали утром глаза и закрывали их вечером. Он знал обо мне ровно столько, сколько знал я сам, ему невозможно было соврать, что-либо утаить или притвориться лучше, чем ты есть – поэтому он всегда давал мне правильные «советы».

Мой воображаемый друг не спорил со мной только ради спора и поиска доказательства «кто умнее», мы «дискутировали» для того, чтобы докопаться до сути вещей. Поэтому помогал он мне порой куда лучше, чем живые и реальные друзья-приятели.

Вскоре по очертаниям полей и лесополос я определил знакомые места – столько раз проезжал здесь с мамой или с дедом! Прошел мимо полей с помидорами и кукурузой, а когда миновал очередную лесополосу с жерделой, показалась бахча. Это уже совсем рядом! На поле виднелась палатка сторожа, я подошел. Охранник, незнакомый молодой парень, пошутил про воришек-малолеток, я притворился, что заблудился и мне нужно к гаражам. Парень особо не расспрашивал, обрадовал, что иду правильно, напоил водой, угостил медовой дыней. Он посоветовал идти не по дороге, а прямо по бахче, чтобы сократить путь. Через час я уже победно заходил к деду, хотя изрядно усталый, но сверхдовольный собой. Когда обнаружилось, что я прибыл один без матери, дед так рассвирепел, что я испугался не на шутку. Бить меня он не стал, хотя за ремень и схватился. Это был единственный раз, когда дед при мне ругался матом. А полную порцию «воспитания» я с лихвой получил потом от матери…

Короче, выкурил дед с полпачки папирос, завел свой «Жигуленок» и туча- тучей повез меня домой. Добрались в город мы часов около четырех, бабушка как раз собиралась забирать меня из садика. Между ними тут же на повышенных тонах произошла историческая разборка. Со слов деда получалось, что я безгрешен, а это они виноваты, что я сбежал: парню уже скоро в школу, а его за ручку водят, никакой самостоятельности не дают. В итоге мать меня, конечно, отлупила, но за ручку больше никто не водил, во двор стали выпускать и даже разрешали ходить одному в близлежащие магазины.

За этими воспоминаниями я незаметно подъехал к нашей даче и разбудил тещу стуком в двери и окна. Из дома раздался сначала угрожающий рык, потом лай, потом встревоженный голос проснувшейся тещи. «Свои, свои» – успокоив ее, что это я, а она лучше пусть пса придержит, захожу в дом, косясь на охрану – здоровенного дворняга, его раньше здесь не было. Теща, одетая в сто одежек, направилась в маленькую кухоньку, где она ночевала. Я потрогал холодную печку и даже присвистнул – вчера было точно нетоплено. Хотя был включен электрообогреватель, но все равно холодно, двери в комнаты были не только плотно закрыты, но еще и занавешены теплым одеялом, как и, понятное дело, наружные окна. Теща явно и основательно намерзлась. Я представил, как она спала, укутавшись во все тряпки, одеяла, старые пальто… И у меня защемило сердце, когда я увидел всю эту картину и ее, такую одинокую, замерзшую и несчастную. Я не стал ехидничать про отсутствие дров, не стал выяснять, что, почему и как, а просто напрямую сказал, мол, хватит дурковать и пора домой. И кажется, впервые в жизни назвал тещу не на «Вы», а по имени-отчеству. Светлана Васильевна не проявила никаких эмоций по поводу внезапного ночного приезда и моей новой манеры обращения. Казалось, она как бы и сама ждала, что я за ней приеду. Быстро собрала вещи, позвала какую-то Машку, и тут же из картонной коробки выпрыгнула кошка, а за ней потянулись и два котенка. Теща погладила кошку, усадила всех в коробку: «Ладно уж, поехали с нами!» Все было само собой разумеющимся, и мы быстро погрузились в машину. Но тут произошла небольшая заминка – подошел еще и охранник. Теща жалостливо посмотрела на него и тихо сказала: «Шарик, не могу, братец, тебя забрать, я же дома не одна живу». Вижу, жалко ей псину оставлять. И пробурчал: «Ничего себе Шарик, с овчарку ростом, где его держать будем? Ну заметано, заметано – забирайте и его!» На удивление, пес тут же сориентировался и ловко забрался в машину, видать, имел немалый опыт поездок на авто. Мы немного проехали, и теща попросила на минутку остановить машину. Она зашла в какой-то двор и занесла туда большой кулек с продуктами.

Ночь кончалась, светало. На выезде из поселка показалась автобусная остановка, там стояла сутулая и худенькая пожилая женщина. Так рано! И на таком морозе – сейчас градусов двадцать точно! Теща сказала, что это квартальная – сторожиха ждет первый автобус, и мы снова остановились: «Ивановна, заходи, погрейся!»

Тетка устроилась на заднем сиденье. Они с тещей пообщались немного. Из их разговора я понял, что продукты предназначались ей. Сторожиха разговаривала с тещей, а сама явно и бесцеремонно рассматривала меня – в зеркале все отражалось. Я тоже взглянул на новую знакомую и поразился ее исплаканному лицу. Женщины стали прощаться, теща почему-то всхлипнула, а сторожиха ее успокаивала, по-прежнему взирая на меня: «Да успокойся ты, Светлана, смотри, какой у тебя участливый зять, был бы у меня сынок таким! Я же тебе говорила, что за тобой обязательно приедут, а ты все ревела».

Мы немного отъехали от остановки, но Шарик вдруг занервничал, неожиданно совсем по-щенячьи тявкнул, явно просил остановить машину, что я с радостью и сделал: «Вали, дорогой». Пес, как бы виновато оглядываясь на тещу, бочком вылез на дорогу и направился в сторону дач. Только мы тронулись с места, как истошным мявом взвыла и кошка, пришлось еще раз останавливаться – ох уж эти «аборигены», как верны привычным местам! Последовали переговоры тещи со сторожихой Ивановной, то да се, она согласилась приютить у себя и кошачье семейство, тут же вытащила котят из коробки и спрятала их за пазуху в теплое пальто. Вышла из машины и побрела вместе с кошкой вслед за псом в сторону дач, потом присела на лавку с навесом и что-то шептала котятам под стареньким, но теплым пальто.

Да, унылая картинка – заснеженная дорога, понурая старуха с бездомными котятами, кошкой и псом в ожидании субботнего автобуса с Большой земли.

Уже совсем рассвело, я еще долго поглядывал в боковое зеркало на оставшихся, пока они не скрылись из виду. А навстречу прогромыхал пустой автобус без пассажиров.

Пока добирались домой, Светлана Васильевна рассказывала о сторожихе, что она в дачное межсезонье каждую субботу выходит к первому автобусу, который привозит корм для брошенных на дачах кошек-собак. Их хозяева, конечно, оплачивают водителю эту услугу, чтобы совесть не так уж мучила – в городские квартиры этих «дачников» мало кто забирал. А самое главное, Ивановна ждет автобус не только по «службе», она ведь еще втайне надеется, что на автобусе однажды приедет сын. Поскандалив с невесткой несколько лет назад по чепухе – обычные бабские разборки – она сгоряча демонстративно ушла из дому на дачу, а сын смалодушничал и не остановил. Ее назад так до сих пор и не позвали, и никто никому не уступает. Приезжают только летом на сбор урожая и осенью под зиму, когда необходимо обеспечить бабку дровами и углем, по телефону перезваниваются редко. Но она все равно ждет, вдруг случится чудо и все-таки ее заберут домой, в ее же собственную квартиру. Дело-то идет к старости, худо одной жить.

Я слушал чужую историю, а сам думал о своей собственной жизни.

Рос без отца, но под зорким присмотром деда. Наших женщин он совершенно игнорировал, душевного общения с ними не было никакого. В разводе моих родителей винил в основном бабушку, не подготовившую дочку к семейной жизни.

Дед в основном и сформировал мое отношение к женщинам. С легкой дедовой руки я относился к ним в лучшем случае пренебрежительно.

Началось все еще в детстве с обиды на бабушку. Нечаянно услышав мамины жалобы на деда и отца, а самое главное – бабушкины «утешения», подливавшие масла в огонь, я решил тоже поразбираться в семейном вопросе. Но, как ни пытался, не мог ничего понять из женского шушуканья, особенно про куклу безмозглую и белоручку. Еще я, как ни силился, никак не мог представить, как это папа гоняется за каждой юбкой. Но вот когда речь зашла о дедушке, что якобы он самодур упертый, тут же счел своим долгом вмешаться – дедушка хороший! Меня «повоспитывали», что влез в разговор взрослых, и с тех пор бабушка с непонятным мне смыслом частенько приговаривала, что я весь в дедову породу. Со временем мои обиды ушли, но появились бабушкины, она до последних своих дней считала, что с ней я был недостаточно приветлив. Таким явным женоненавистником, как дед, я, конечно, не был, но в душе все-таки тайно считал вторую половину рода человеческого как бы второстепенной.

Мать всегда почитал, но позволял себе иной раз и покритиковать ее за излишнюю доверчивость и, мягко говоря, легковесность. С ней вечно, сколько себя помню, происходили всякие ЧП – то кошелек потеряет, то работу. С детства взращенная избалованной принцессой, мать оказалась неприспособленной к реальной жизни, была абсолютно непрактична. Как-то занялась с подругой бизнесом, но та ее обвела вокруг пальца и кинула вместе с большим банковским кредитом… А про ее мужиков после развода с отцом уж молчу – личная жизнь все равно не складывалась, принца она так и не встретила, не раз основательно вляпывалась, наступая на одни и те же грабли…

В общем-то, все было нормально в нашей семье, ничего страшного не происходило, жизнь как жизнь, но – дед все-таки был самым близким для меня человеком во всем моем детстве.

Заезжал он к нам в город только по делу, с бабушкой они были давно в разводе, но отношения поддерживали нормальные, вполне человеческие, хотя и без особых симпатий. Правда, никаких особых чаепитий по случаю его приезда не устраивалось, здравствуйте-спасибо-до свиданья, вот и все общение. А еще он, если было по пути, привозил разные фрукты и овощи, которыми каждый раз щедро заваливал коридор. Ну и по хозяйству помочь он никогда не отказывался – мебель подвинуть, полочку прибить, потолок покрасить, лекарства привезти, если надо. Я с нетерпением ждал каждой встречи – в основном дед приезжал, чтобы забрать меня к себе. Со мной у деда был полный душевный контакт, он меня любил очень сильно. Я отвечал ему тем же, с радостью помогал ему во всем и уже в подростковом возрасте вполне самостоятельно хозяйничал, смело разъезжал на авто в поселке и поблизости от него, дед далеко отъезжать запрещал. В свободные минуты мы иногда прикидывали, как со временем, когда он окончательно уйдет на пенсию, обустроим его хату, какую мансарду отгрохаем. Он даже начал основательно подбирать стройматериалы. Оставалось дело за малым – уговорить соседку с другой стороны дома присоединиться к строительству, чердак же общий. Соседка была хитрющая, все тянула с согласием на строительство: «Хорошо, подумаю, неплохо бы, под одной крышей живем, вместе строиться дешевле…», но конкретного ответа не давала. Злые языки поговаривали, что совхозная повариха давно имела планы на соседа, но тот оказался упрямцем, и ей никак не удавалось пирожками до котлетами заарканить работящего непьющего мужика. Но ни нашим с дедом мечтам о мансарде, ни, возможно, планам соседки реализоваться не довелось. У деда случился инсульт, и он скоропостижно скончался, когда я еще учился в школе.

Потом я вырос и поехал в Сибирь получать высшее образование, почему туда – не знаю, меня всегда тянуло куда-то далеко, где суровая природа, где есть настоящая зима со снегом, а вообще… я просто взял и уехал. Меня на самом деле мало что связывало с югом и домом, где уже не было деда.

В новых местах я как-то быстро женился и вошел в семью своей жены, почти утратив связь с собственной.

Главной в доме, конечно же, была наша любимая теща.

О ней отдельный разговор. В отличие от моей матушки, на свой гардероб и всякие женские штучки она особо не тратилась, тесть давно тяжело болел, поэтому не до дамских прихотей ей было. Она полностью посвятила себя семье, жила только интересами и увлечениями детей. Учимся кататься на велосипеде – вместе, усваиваем английский – вместе, фото, прогулки, животные – тоже вместе. Вкусно и сытно готовила на всю двуногую и четвероногую братию (жена не особо была к кухне расположена), убирала за всеми и заботливо ухаживала. В благодарность подразумевалось беспрекословное подчинение всех домашних ее взгляду на жизненный уклад и распорядок. Меня она в семью приняла вполне радушно, значит, и мне предстояло послушно принять ее правила игры. Но, но, но…

Сразу же нарисовалась первая проблема. Через несколько дней после свадьбы нас разбудило громогласное: «Дети, подъем, на учебу опоздаете, завтрак на столе…» Я недоуменно пошутил по поводу «деток», до адресата не дошло. Еще несколько дней мой слух резали утренние семичасовые тещины призывы, после чего раз я не выдержал и вдруг, неожиданно даже для самого себя, так же громогласно, в тон ей, объявил, что она скоро станет бабушкой. Естественно, после этого обращение к молодоженам «дети» исчезло из ее лексикона.

Еще много чего интересного было на первых порах. Приходилось разбираться с тещей, что гвоздь не там забил, что в дом на ночлег привел толпу немытых малознакомых туристов, что на день рождения устроил во дворе гусарскую попойку с готовкой шашлыков у соседей под окнами и с вызовом полиции оными…

При всем при этом я из кожи лез, чтобы дистанцироваться от тещи, демонстративно позиционировал себя самостоятельной личностью, для чего приходилось после занятий в поте лица трудиться, приходил домой только ночевать, над чем жена иронизировала, что я суперски крутой от слова бесполезно крутиться. Тем не менее, кое-как на жизнь зарабатывал, но тещин домострой все продолжался и перезагрузки взаимоотношений не произошло.

Я как-то взбунтовался, предложил жене уйти из дому куда глаза глядят – снять квартиру, переехать жить на дачу. Да та ни в какую – и дети маленькие, и на даче нет нормальных условий для проживания. Да и полностью самой вести домашнее хозяйство ей не особо хотелось и моглось. Учеба, маленькие дети – немалая нагрузка. Короче, махнул я рукой на все, пожалел жену и остались мы жить вместе с тещей. Так и жили с оглядкой, что можно, а что нельзя, лишь бы только никаких разборок не было. Хотя, по большому счету, она вредничала не так уж часто, стремилась угадывать наши желания. И ужились мы все вместе вполне нормально.

А подпольная кличка «теща», в которую в качестве защитной реакции я вкладывал всю бурю отрицательных эмоций от первоначального общения со Светланой Васильевной, со временем зазвучала только с добрым юмором. С моей легкой руки ее так и стали называть все, даже дети, конечно же, не напрямую, а за глаза. Жена, например, по привычке может запросто спросить у меня, дома ли теща, которая в это время находится рядом в соседней комнате и все слышит. Мы шутили и не задумывались, что ей все это может быть неприятно.

Тесть умер несколько лет назад, теща очень тяжело переживала его кончину, хотя она была более чем ожидаема, но держалась и виду не показывала. Только иногда по ночам я, периодически страдающий от бессонницы, слышал ее приглушенные рыдания за закрытыми дверями.

На самом деле я относился к Светлане Васильевне с должным уважением, но почему-то своего почитания особо не выказывал. Да и не только я, все мы к ней относились не так, как бы следовало.

Она до самозабвения предана семье, ее любовь к нам всеобъемлюща. А мы, хладнокровно воспринимая как должное ее труд, ее доброту, заботы и тревоги о нас, никогда не задавались вопросом, а любит ли кто ее саму сейчас?

Я невольно вспомнил несчастного полупуделя и тут же отогнал непрошенные мысли: «Бесспорно, любим. По-своему, с эгоизмом молодости, но все-таки любим».

И особо ощущалось это, когда Светланы Васильевны не было дома – так остро не хватало душевного тепла нашей хранительницы домашнего очага. Потому среди ночи я и сорвался на дачу забирать ее домой. Без нее все вокруг стало казаться пустым и страшным, как будто что-то важное, что отличает абстрактное строение от твоего дома, вдруг покинуло его. Дом – это не просто стены и крыша, это место, где живут любовь, радость, счастье. Дом – это всё, что вам мило и дорого, дом там, где вам хорошо. Куда всегда хочется возвращаться, в каких бы прекрасных далеких краях ты не находился.

И каждый крошечный элемент, каждый звук и запах, каждый скрип несмазанной калитки или радио, бормочущее по утрам в комнате тещи – все важно. Все необходимо. Все это – неотрывные составляющие счастья. Даже если их и не сразу замечаешь…

Мы молча подъезжали к городу, на востоке всходило холодное яркое солнце, оно освещало ледяные красоты зимнего пейзажа, но чувствовалось, что это уже последние считанные морозные дни, и совсем скоро придет весна.

А мне казалось тогда, что у меня в душе она уже наступила.

Но, увы, это оказалось совсем не так… К сожалению.

Совсем скоро после этой удивительной и замечательной поездки на дачу все посыпалось…

Быстро.

Разом.

Как по команде.

Теща все-таки решилась и отправилась на житие к своему военному пенсионеру в пригород, забрав старую кошку, жена с детьми уехали… вообще далеко, а я остался один в нашем некогда шумном, переполненном жизнью доме.

Вот так совсем обыденно и без особых драм я и остался один по-настоящему.

Хотя нет… со мной остался мой внутренний голос, мой внутренний «демон», который наконец-то почувствовал себя полновластным хозяином и победно расправил свои перепончатые крылья над темнеющей пустошью моей души…

Еще вчера у меня было все, что нужно человеку для счастья! И вдруг за считанные дни то, что казалось вечным и незыблемым, рухнуло и улетело в бездну.

У меня была своя собственная Планета – особое неповторимое чудо, которым обладают далеко не все, но я не ценил свое сокровище, растрачивал по пустякам, считал ее обузой, как будто бы у меня не одна Планета, а сотни. И вот однажды ее не стало, и я ощутил такой мрак, такую пустоту, безнадежность и сожаление, великое сожаление… что не любил достаточно, не ценил, не представлял даже, насколько счастливым человеком я был. Но все исчезло в один миг, и уже ничего нельзя было поправить.

Почему я все это вспомнил? Не знаю… По всей вероятности, потому что слишком долго даже думать себе об этом запрещал, чтобы снова не упасть в отчаяние и тьму. Я заставил себя их забыть, так надо, чтобы выжить. Не ковырять в ранах воспоминаний, а вычеркнуть, выжечь, забыть. Только так можно удержать равновесие на узкой тропе: не оглядываться, не смотреть по сторонам… А просто идти…

Надев шапку-невидимку, стать невидимым для собственного прошлого, невидимым для бывших друзей, невидимым для всего мира вокруг, невидимым для собственных воспоминаний, невидимым для свирепых посланцев тьмы – бесшумных оскаленных теней, которые бегут за тобой вдоль твоей тропы, роняя кровавую слюну, и ждут малейшей слабости… Малейшей слезинки… Подогнувшейся коленки… Дрогнувшей на мгновение души. Они настороже, чтобы тут же кинуться и утащить тебя в чащу.

Потому что, когда человек теряет свою Планету, он остается в пустоте. Вечной пустоте, наполненной стаями враждебных сил, этими стрекочущими нечистыми стаями, которые медленно, но верно заселяют каждый уголок души, не оставляя в ней живого места. Как у канатоходца, у него нет возможности остановиться. Остановишься – упадешь, упадешь – погибнешь… И нет никого рядом, кто поддержит и не даст сорваться вниз.

Того, кто разгонит нечистые стаи.

Того, кто знает все тайны Вселенной, все до единой звезды по именам, все тайные тропинки галактик, все маршруты комет и все мои сны наизусть…

Я понял простую истину.

Не ценить свою Планету и тех вокруг, кто тебя любит – это не только безнравственно, это преступно. И прежде всего – против самого себя. Если ты капризно отворачиваешься от своей любви, воображая, что придет другая, еще лучшая, то твоя ЕДИНСТВЕННАЯ ЛЮБОВЬ, твоя единственная весна – покинет тебя. Бросит тихий прощальный взгляд, накинет красный плащ и уйдет босиком по дождю. Громыхнет ей вслед майская гроза, и ты навсегда останешься один в холоде и мраке, населенном демонами, и всю жизнь будешь проклинать себя за то, что не понял и не остановил. И безнадежно мечтать о том, чтобы вернуться однажды в свой потерянный май и в последний момент схватить ее за ускользающий краешек плаща и не позволить уйти за порог.

Никому. Никогда. Не выдают НОВОЙ ПЛАНЕТЫ и НОВОЙ НАСТОЯЩЕЙ ЛЮБВИ, если он не сохранил свою… единственную. И только лишь «волшебное зеркальце» воображения, изредка оживая, показывает нам сказочные царства, где ВСЕ МОГЛО БЫТЬ ИНАЧЕ!

У меня всегда вызывал изумление вопрос: «А ты веришь в любовь?» ВЕРА – это нечто такое, чему нет научных доказательств, с чем никто не сталкивался, не видел, но ВЕРИТ, что это существует. Выражение"Я верю в инопланетян» звучит нормально, но никто же не заявляет: «Я верю, что Волга впадает в Каспийское море», в отношении Волги говорят – ЗНАЮ.

Поэтому выражение «ВЕРЮ В ЛЮБОВЬ» означает – не видел, не сталкивался, не ощущал, не был свидетелем даже со стороны… НО ВЕРЮ. Верить в любовь может только тот, кто ни разу с ней не встречался.

А я не верил. Я знал.

И не становилось мне от этого ни проще, ни веселее, ни удобнее. Только еще больнее – у меня была любовь, но я никогда не имел понятия, как делиться ее благами с ближними, как с ней вообще жить.

Я злился и досадовал на нее, она вносила смуту и порождала бури, меня лихорадило и носило из стороны в сторону, я знал, что у меня есть бесценное сокровище, дар – но я так и не сумел его развить, взрастить, позволить расцвести и принести плоды, не смог сделать с его помощью счастливым ни себя, ни кого-нибудь другого.

Любовь – это не только то, о чем пишут в пылких, захватывающих романах. То, что происходит между мужчиной и женщиной – это лишь часть всеобщего мирообразующего замысла любви. Яркая и важная – но всего лишь часть.

Любовь – самостоятельная сила, живая стихия. И когда она проникает в человеческое сердце, то наделяет его неугасимым светом и великой защитой. Любовь – она ко всему: к близким и случайным, к людям и зверям, к небу, к солнцу, к лесам и горам. Эта сила всегда с тобой, даже… если в какой-то момент времени тебе кажется, что некого любить. Она существует в тебе, светит и согревает – как сияющая сфера, как небесное присутствие, как главный человеческий талант. И одновременно как чувство почти непосильной ответственности – ты должен во что бы то ни стало сохранить дарованный небом огонь и не дать ему померкнуть.

Должен…

Ты стоишь на ледяном ветру, на обрыве, и держишь голыми руками живой огонь. А сил так мало, а время идет, пламя жжет тебе ладони все сильнее, сильнее, и так велик соблазн сбросить его на землю и уйти прочь…

Я бы не сказал, что с этим легко жить – совсем наоборот.

Потому что человек, у которого нет любви, – никому не интересен, даже демонам. А когда в душе теплится свет – к нему тянется все вокруг, каждое большое и малое создание земное, каждая птица небесная, каждая букашка и каждая травинка. Но свет притягивает ВСЕХ, а не только тех, кто тебе мил. Неугасимый огонь манит, на него ползет из всех щелей чумная нежить, слетаются и сползаются темные силы, в бешенстве стараясь погасить пламя. Растоптать его и развеять пепел по ветру. Чтоб хоть на одну любовь в мире стало меньше! Им надо уничтожить каждый лучик света, каждую малую искорку, чтобы еще на шаг мир стал ближе к наступлению безраздельной тьмы!

С этим непросто жить, но без этого сама жизнь лишена даже малого шанса на какой-либо настоящий смысл.

…Через некоторое время я еще раз встретил ту девочку, которая расплакалась у клетки с лисами. Как-то на дежурстве она догнала меня и окликнула. На этот раз она была в толстой шерстяной шапке и в зоопарк пришла вместе со своей мамой. Девочка подбежала и радостно сообщила, что мама согласилась с ней по поводу головных уборов – дядя тебе все правильно сказал. Мама мне улыбалась издалека.

– Так и что? – спросил я девочку.

Она смотрела на меня очень серьезными и взрослыми глазами:

– Да я просто хотела сказать… Вы же тут работаете… Почему этой весной никто не родился в зоопарке?

Вот те раз, подумал я… А ведь точно!!! Никто не родился, даже в вольерах у птиц не наблюдалось весеннее оживление и суета над гнездами. А тех зверят, которые появились на свет немного раньше, выкармливали из бутылочек, я слышал разговоры, что четвероногие как с ума посходили, идет какой-то массовый отказ от кормления детенышей.

– Я не знаю… – ответил я.

– Но это ведь что-то означает?

– Не думаю…

– А я думаю. Что-то изменилось, вам не кажется?

Я внимательно прислушался к тревожному шепоту мыслей в голове, которые упрямо подавлял, и понял, что действительно кое-что изменилось.

Когда я был маленьким, я очень боялся атомной войны. Про нее тогда много говорили по телевизору и рассказывали в школе, как вести себя при ядерном взрыве: лечь на пол, прикрыть голову руками, давали прочие очень «полезные» в этом случае советы.

Моя детская вера в могущество родной страны была невероятно велика, и я без труда убеждал себя, что даже если эта жуткая атомная война и наступит, то она пройдет как-то… максимально организованно и относительно безболезненно, в наиболее благоприятном для всех режиме, и уж точно не затронет меня и моих близких. Потому что наша страна – самая большая и сильная!

Но все равно иногда мне становилось страшно.

Я нередко лежал в своей кровати и слушал, как в ночном в небе с ревом рассекают воздушные сферы самолеты – они низко проносились над нашим домом, недалеко располагался военный аэродром. Я вслушивался в нарастающий тяжелый гул, зажмуривался и шептал: «Ну только бы не ракета, только бы не ТА САМАЯ ракета». Хотелось натянуть шапку-невидимку, чтобы никакое зло этого мира не могло разглядеть меня в темноте и уничтожить.

Потом я вырос и перестал бояться атомной войны, да и все вокруг бросили принимать всерьез ее угрозу – не стало той большой и сильной страны, потому вряд ли кто-то начнет просто так кидаться в нас дорогостоящими ядерными бомбами…

Но что-то осталось во мне – как зрительный образ, как отпечаток ТОГО САМОГО АТОМНОГО СТРАХА из глубокого детства.

Почему-то каждый раз, подъезжая к городу после долгого путешествия, я завороженно вглядывался в его еще отдаленные, но вполне различимые очертания – пышная зелень, крошечные кубики домов, золотые купола церкви у набережной, дымные трубы заводов, игрушечные мостики над тоненькой полоской реки…

И в этот самый момент мне казалось, что вот прямо сейчас над знакомой умиротворенной картиной в благостной синеве небес разверзнется огненный шар, неотвратимо превращаясь в испепеляющее облако света и смерти.

И – абсолютная тишина. Ни звука.

Оглушительная пауза между тем, что видишь глазами, и тем, что воспринимает твой мозг. Только воздух, который ты резко вдохнул в безмолвном крике, с болью раздирает легкие.

Как будто замерла над миром финальная минута молчания перед тем, как обрушатся небеса…

Я каждый раз отмахивался от этого наваждения, но оно каждый раз неизменно возвращалось ко мне.

А сейчас, когда девочка смотрела прямо на меня, задавая свои вопросы про нерожденных весной зверят, у меня закралась странная мысль – неужели животные почуяли нечто, о чем мы еще не догадываемся? Так в сумрачном предчувствии воют собаки перед землетрясением, убегают из городов домашние кошки, улетают прочь птицы. Может, собратья меньшие, чьи сенсорные системы настроены тоньше наших, уловили неведомый сигнал – СТОП! Незачем больше производить никого на свет!

В любом случае, я точно знал, что именно изменилось – уже несколько дней меня преследовало неотступное ощущение затянувшейся паузы между реальностью и ее восприятием.

Безошибочное ощущение.

Последних мгновений тишины.

Перед неизбежным ударом.

Как будто смотришь на мир со стороны, а в расширенных зрачках уже отражается ослепительная вспышка – яростный и неотвратимый ПРОЩАЛЬНЫЙ СВЕТ ОБРЕЧЕННЫХ.

День божьих коровок

Оглавление

Глава 1