Ирония жизни. Гайка Джанибекова

© Сергий Чернец, 2020

ISBN 978-5-4498-2716-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ирония в жизни. Гайка Джанибекова

Смех и насмешка

Как иногда одно меткое слово, одна острота часто воздействует на людей решительнее целой демосфеновской речи, так и в литературе малые миниатюры живут дольше толстых романов – это характеристика одного из писателей. И то правда, – юмор запоминается легко и надолго.

Об этике:

Почтение к жизни требует от каждого жертвовать частицей своей жизни ради других. Вообще определение этики в том, что всё – что поддерживает и продолжает жизнь – всё хорошо; а то, что повреждает и нарушает жизнь – то плохо. Глубокая и всеобщая этика, как религия, да она и есть религия, передаваемая из поколения в поколение.

Наша жизнь вообще «не сахар»:

«Коротка и бессильна жизнь человека; на него и на весь его род медленно и неумолимо падает рок, беспощадный и тёмный.

Не замечая добра и зла (не различая), безрассудно разрушительная и всемогущая материя следует своим неумолимым путём.

Человеку, осужденному сегодня потерять самое дорогое (своих родных и близких, мать и отца), а завтра самому пройти через врата тьмы, остаётся лишь надеяться на лучшее для своих детей.

Пока не нанесён удар и человек живёт, высокие мысли, освещающие его недолгие дни витают – стоит надеяться, презирая трусливый страх раба Судьбы – поклоняться святыням, созданным собственными руками; не боясь власти случая, хранить разум от бессмысленной тирании, господствующей над его внешней жизнью.

Стоит бросать гордый вызов неумолимым силам, которые терпят до поры его знание и его проклятия, держать на себе целый мир, подобно усталому, но не сдающемуся Атланту. Держать – вопреки давящей всё на своем пути бессознательной силе мир, сотворённый своими идеалами».

Трудна наша жизнь.

Пошутить и то не всегда удаётся.

Шутка дозволенная приятна, а какую кто стерпит – зависит от способности терпеть. Кто-то от колкости выходит из себя и даёт повод, тем самым, вновь колоть его, и колоть уже сильнее, принося боль моральную.

Если бы не было разума нас заездила бы чувственность. Но разум дает нам силы сдерживать себя. На то и ум дан от природы, чтобы обуздывать нелепость чувств. А если бы острое слово, брошенное в наш адрес, оставляло следы, как комок грязи, – то мы бы ходили все перепачканные.

Шутка многое спасает: умение легко перейти от шутки к серьёзному и от серьёзного к шутке требует большего таланта, чем обыкновенно думают, нередко шутка служит проводником такой истины, которую не выскажешь вдруг, которая не достигла бы цели без её помощи.

При помощи иронии сильный удар наносится порокам, когда они выставляются на всеобщее посмеяние. Порицание, выговор, легко перенести, но насмешку далеко не так: никто не хочет быть смешным.

Насмешка, однако, должна кусать как овца, а не как собака, чтобы вреда человеку нанести меньше. – Шутить надо для того, чтобы совершать серьёзные дела.

Но есть шутка-развлечение, шутка ослабляет напряжение, поскольку она – отдых. Шутку, как и соль, нужно употреблять с умеренностью. Через-чур пересоленная пища бывает вредна.

Многие юмористы считают, что единственный способ спасти человеческое здравомыслие и сохранить разумность в мире – это дать свободу острому уму. Никогда не будет свободен острый ум там, где отнята свобода насмешек, ибо против серьёзных странностей и сплина и других подобных нестроений есть только одно лекарство – ирония, насмешка.

– — – — – — – — – — – — —

Если вы направляете в чей-либо адрес остроту. Вы должны быть готовы принять её и в свой адрес. Когда тебя похвалят лишний раз, обдумай хорошенько, заслуживаешь ли ты похвалы (?); если не заслуживаешь. – то значит, тебя осмеяли. Так всегда – мы смеёмся, если кто (другой) задет, а когда нас заденут – смеха (сразу) и нет!

Насмешка есть детище удовлетворённого презрения и хорошее испытание для самолюбия. Богатый обед в богатом ресторане – и наше самоуважение возрастает (вот я могу (!)); точно так же достаточно порою небольшой шутки, чтобы сбить большую спесь.

Объясненная шутка перестаёт быть шуткой. Шутка у философов столь умеренна, что её не отличишь от серьёзного рассуждения.

Осмеивать и вышучивать нужно так, чтобы осмеянный не мог рассердиться; в противном случае считайте, что шутка не удалась.

Шутка призвана карать любые пороки человека и общества; она оберегает нас от постыдных поступков, помогает нам ставить каждого на его место и не помогает (отшутившись) не поступаться собственным достоинством.

Лессинг (1781) писал о шутке: «Разве смеяться дурно? И разве нельзя смеяться, сохраняя полную серьёзность?.. смех лучше сохраняет нам разум, нежели досада и огорчения».

Даже характер человека можно понять вернее по той шутке, на которую он обижается.

– — – — – — – — – —

Смеяться право не грешно,
Над всем что кажется смешно.

Карамзин.

Со смехом ужас не совместим. Смех часто бывает великим посредником в деле отличения истины от лжи. – Слово отражает мысль: непонятная мысль – непонятное и слово.

Дурной признак, – когда люди перестают понимать иронию, аллегорию, шутку. «Не понимают шутки – пиши пропало! И знаете: это уже не настоящий ум, будь человек хоть семи пядей во лбу!» – говорил один из известных и великих писателей.

«Смехом нравы исправляются» – считал другой классик.

Много написано книг, и умных слов про смех.

Смех это солнце: оно прогоняет зиму с человеческого лица.

Смех это сила, которой вынуждены покоряться великие мира сего.

Нет силы более разрушительной, чем умение представлять людей в смешном виде.

Смех неплохое начало для дружбы, и смехом же хорошо её закончить.

Иногда надо рассмешить людей, чтобы отвлечь их от намерения вас побить или повесить.

– — – — – — – —

Смеяться можно над чем угодно, но не везде и когда угодно. Мы шутим, например, по поводу смертного ложа, но не на кладбище и не у гроба умершего.

Иногда ирония должна восстановить то, что разрушает пафос.

Большинство людей употребляют лучшую пору своей жизни на то, чтобы сделать худшую ещё более печальной… – жаль.

Будем смеяться, не дожидаясь минуты, когда почувствуем себя счастливыми, – иначе мы рискуем умереть, так ни разу и не засмеявшись по-настоящему!

Конец.

Шарапов

Гражданин в фуражке серого цвета, какую носили простые работяги, несомненно, принадлежал к…

Он проживал в рабочем бараке, похожем на коммуналку. Оба этажа этого дома были похожи как две капли воды: длинный коридор с дверями комнат оканчивался узенькими дверями туалета и ванной, разделённых перегородкой между собой, в которой верхняя часть была застеклённой, так, что можно было из ванной, приподнявшись на табурет увидеть сидящего в туалете и наоборот. Этим занимались «детишки» пубертатного возраста, подглядывая за моющимися женщинами, вызывая крики и скандалы, – что только не творят мальчишки-хулиганы.

А первая без дверей открытая большая комната была общей кухней. В которой, с одной стороны, вдоль стены, два умывальника (из стены, что к туалету, выходила тут труба водопровода), и длинный разделочный стол с дверками шкафами под ним. На другой стороне четыре плиты по четыре конфорки на каждой, но и тех не хватало, когда вечерами готовилась тут еда жильцов, пришедших с работы. А у окон, (двух), прямо напротив проёма дверей стоял стол у стены и четыре стула со спинками. Тут сидели и перекусывали (выпивали) жильцы и гости, чтобы не носить в комнату горячие кастрюли и сковородки.

Шарапов бросил фуражку на широкий подоконник и отодвинув стул у стены плюхнулся на него, спиной опершись на спинку, откинувшись и встряхнув головой:

– Садись, Серый, сегодня у нас праздник, – он жестом одной руки пригласил гостя, другой рукой доставал из-под куртки воткнутую под ремень бутылку «три семёрки».

Серый захватил пару стаканов с собой из комнаты Шарапова и нёс их в одной руке, всунув пальцы внутрь, а когда он поставил их на стол они звякнули ударившись друг о друга заседательским звоном. Открывалась пьянка – «заседание» за столом в общественной столовой – так решил сам Шарапов, давно, что происходило каждую пятницу и порядочно надоело всем соседям, поскольку приходили друзья из соседних бараков Заводского района, и «заседали» допоздна, громко общаясь и производя шум чуть не до полуночи.

– А ты знаешь, Шарапов, новость, – на каждого человека давит столб воздуха весом в двести четырнадцать килограмм? —

– Нет, – сказал Шарапов между делом уже открывая первую бутылку «ноль семь», остальные они пока с собой не взяли из комнаты: всегда можно было сбегать. – А что? —

– Как что! Это же научный факт. И мне стало почему-то тяжело, как только я узнал об этом. Ты только подумай! Двести четырнадцать килограммов веса, – это тебе не мешок картошки, что мы разгружали на «треугольнике». И давят они круглые сутки, особенно по ночам, – вот почему я плохо сплю. А ты говоришь: «А что!». —

– Да, это ерунда, а что делать-то?! Ты лучше выпей – полегчает сразу. Тем более, я слышу, что Костян уже идёт с закуской —

Слышался топот по коридору больших кирзовых сапог. А в кухню вошел маленький человек с двумя пакетами супермаркетов в обеих руках.

– Костя! – давай к столу! – «командовал парадом» Шарапов.

И Костя, вытянув руки с пакетами перед собой, деланно-юморно засеменил от входа к столу торопливой походкой, широко улыбаясь, чуть колеблясь всем телом из стороны в сторону. Если обычному человеку нужно было сделать 6 или 7 шагов по кухне от дверей к столу, то маленькому Косте, с короткими ногами, необходимо-понадобилось шагов 15.

– Принимай, братва, закусочки-разносольчики! Та-та-та-та (4), та-та-та (3) – весело сказал Костя, как бы пританцовывая в такт, голосом почти детским, да и от роду ему едва исполнилось 18 лет.

Он был рад тому, что его приняли в компанию взрослых и авторитетных во всём районе взрослых. Этим и его престиж среди сверстников поднялся: его перестали дразнить даже «за глаза». В некотором роде даже стали проявлять уважение и обращались к нему ребята по имени, а не прозвищами: «малёк», и другими оскорбительными.

Пьянка начиналась с умных разговоров, которые были Косте полезны, из которых он узнавал много новой информации, которую в школе не получишь. Рассказывал вначале Серый, как человек малознакомый, – он недавно приехал на родину, мотался по Сибирям. И его рассказов ждали-просили его собутыльники, особенно Шарапов, который слышал только о Сером, как о некотором «авторитете» в определённых кругах.

А Серый – «Плотник» получил прозвище своё не случайно: он плотничал на строительстве по восстановлению церквей, начиная ещё с переходного года смены веков 1999 – 2000 годов. Он помогал на службах священникам в качестве пономаря, в кадилах уголь разжигал и алтарь прибирал, да кресты выносил и хоругви, когда было нужно.