Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 3. Юридические основания профессиональной научной деятельности женщин в Российской империи до начала XX века
Жена обязана повиноваться мужу своему, как главе семейства; пребывать к нему в любви, почтении и в неограниченном послушании, оказывать ему всякое угождение и привязанность как хозяйка дома.
Подробное исследование данного вопроса показало, что проблема намного глубже простого консерватизма. Камнем преткновения стала даже не возможность для женщин получать высшее образование, а тот вопрос, от которого так пренебрежительно отмахнулась в своей статье «Женский труд» М. Н. Вернадская, а именно вопрос о невозможности женщинам вступать в гражданскую службу. Казалось бы, действительно вполне частный вопрос, не имеющий отношения к занятию очень многими профессиями, в том числе научными. Однако из-за преимущественно государственного характера развития науки в России, с одной стороны, и из-за подчиненного положения женщины в соответствии с законами Российской империи, с другой, как оказалось, для его разрешения потребовалось бы либо полностью изменить юридическое положение женщин в империи, либо так же кардинально поменять положение ученых. Ни то ни другое оказалось невозможным претворить в жизнь, ни в XIX, ни даже в начале ХХ века.
Желание женщин официально включиться в новый для них – интеллектуальный – вид профессиональной деятельности, а именно об этом свидетельствовало желание получить университетский диплом, породило множество сложностей: юридических, экономических, нравственных, к разрешению которых ни общество, ни правительство не были готовы. Для того чтобы признать юридическое право женщины на получение высшего образования и последующее занятие научной, медицинской, юридической или преподавательской деятельностью, требовалось изменить многовековое, освященное традициями, религией, законами положение женщины в обществе. Неудивительно, что в итоге борьба российских женщин за доступ к высшему образованию и далее к квалифицированной профессиональной деятельности в конце концов превратилась в борьбу за политическое и экономическое равноправие женщины. История этого процесса, иногда драматичного, иногда трагического, изучена достаточно подробно. Однако история проникновения (если можно так выразиться) женщин в сферу профессиональной научной деятельности до настоящего времени практически не изучалась, так же как почти не изучалась реакция на подобные попытки официальных и научных кругов.
Правовые, экономические, моральные, религиозные нормы, определявшие место и роль женщины в общественной жизни Российской империи и препятствовавшие получению ею серьезного научного образования и профессиональным занятиям почти всеми видами интеллектуального труда, формировались, укреплялись различной аргументацией и доводились до совершенства на протяжении всего XIX века. С одной стороны, уже в первой четверти XIX века в российском высшем обществе стали обращать на себя внимание дамы, всерьез интересовавшиеся различными науками. По-видимому, их было не так уж мало, во всяком случае достаточно для появления термина «ученая дама». С другой стороны, почти с самого возникновения данного явления усилиями российской публицистики и художественной литературы (представленных в большинстве своем молодыми авторами-мужчинами) к нему было сформировано скептически-насмешливое и слегка презрительное отношение. Одновременно создавалось общепринятое понятие об уровне и «качестве» женского образования, представлявшее его крайне поверхностным и несерьезным, что несколько расходилось с реальным положением дел (как можно судить исходя из дошедших до нас источников). Тем не менее вскоре данная точка зрения стала господствующей и, несомненно, впоследствии повлияла на создававшиеся в 40-е годы уставы женских учебных заведений. Завершением данного процесса можно считать опубликование в 1852 году «Наставления для образования воспитанниц женских учебных заведений», подготовленного специальной комиссией во главе с принцем П. Ольденбургским. «Главное назначение женщины есть семейство, – провозглашал указанный документ, – женщина, как создание нежное, назначенное природою быть в зависимости от других, должна знать, что ей суждено не повелевать, а покоряться мужу, и что строгим лишь исполнением обязанностей семейных, она упрочит свое счастие и приобретет любовь и уважение, как в кругу семейном, так и вне оного». «Наставление» получило личное одобрение императора Николая I, и с этого времени именно исходя из содержащихся в нем утверждений и проводилась политика в отношении всех уровней женского образования и разновидностей женского труда в стране (конечно, в данном случае речь шла только об умственном труде).
Надо заметить, что описанные общественные взгляды вполне согласовывались с законодательными нормами. По законам Российской империи женщина являлась не совсем самостоятельным членом общества. Она была юридически зависима вначале от своих родителей (прежде всего отца), потом от мужа. В соответствии с статьей 107 части 1 тома 10 «Свода законов Российской империи», «жена обязана повиноваться мужу своему, как главе семейства; пребывать к нему в любви, почтении и в неограниченном послушании, оказывать ему всякое угождение и привязанность как хозяйка дома». Взамен на родителей и мужа возлагалась забота о ее благополучии, а точнее: «По достижении детьми надлежащего возраста родители пекутся об отдаче дочерей в замужество (Св. зак. т. 10. ч. 1. ст. 174)», а муж «…обязан доставлять жене пропитание и содержание по состоянию и возможности своей (Св. зак. т. 10. ч. 1. ст. 106)». Таким образом, женщины, даже дворянки, в течение всей жизни по закону состояли в подчинении либо родителей, либо мужа и только вдовы обретали некоторую самостоятельность. Нельзя сказать, чтобы имперский закон не проявлял заботы о женщинах. Как раз наоборот. Он заботился о них так, как в настоящее время заботится о не полностью дееспособных членах общества: несовершеннолетних детях, людях с ограниченными физическими и умственными возможностями и прочее. Так, вдовы и сироты имели право на часть пенсий их мужей и родителей при условии, что эти последние вообще имели право на пенсию и полностью выслужили ее, конечно. Заметим в скобках, что это отношение закона к женщине как к существу не полностью дееспособному не распространялось на некоторые стороны жизни, в частности на наказания за уголовные преступления, в том числе на смертную казнь, например, за политические преступления и прочее, то есть за совершенные правонарушения женщины несли ответственность как полноправные члены общества. Одновременно представитель власти имел право силой вернуть женщину в дом мужа, если по какой-то причине она покинула его без разрешения последнего.
На первый взгляд, полузависимое положение женщины, определенное законом, а также освященная временем и авторитетом власти традиция, предписывавшая женщине ограничивать круг дел и интересов семьей и взаимодействовать с окружающим миром исключительно с помощью посредника-мужчины, никак не связаны с занятиями наукой. И правда, каким образом желание человека (женщины или мужчины) учиться и заниматься научными исследованиями могло касаться государства? Кажется, что никаким. Но это только на первый взгляд, хотя действительно многие женщины из числа начинавших свою научную деятельность в 70-е годы XIX века и добившиеся признания в научном сообществе (например, почетный член Императорской академии наук, археолог графиня П. С. Уварова или член-корреспондент академии, ботаник О. А. Федченко) были самоучками. Они никогда не получали официальных дипломов высших учебных заведений, никогда не претендовали ни на какие научные оплачиваемые должности, одним словом, никогда не зарабатывали на жизнь при помощи научных исследований, так же как и их предшественницы, жившие в конце XVIII – первой половине XIX века. Они начинали научную карьеру в роли помощниц своих мужей-ученых и смогли стать самостоятельными учеными после их смерти, имея независимые средства к существованию. Таким образом, получая образование, а впоследствии выполняя научные исследования, они никоим образом не соприкасались с государством. И не государство, а научное сообщество впоследствии отдавало дань признательности и уважения их научным достижениям.
И до тех пор, пока научная работа оставалась личным внутрисемейным делом или невинным увлечением вдовы, государство считало это делом частным и не обращало на него никакого внимания (если не считать насмешек над «синими чулками», распространявшихся в обществе). Даже когда в 1859 году целый ряд девушек начал посещать университеты, это не обеспокоило правительство: невинное любопытство не могло принести никакого вреда, если семья девушки позволяла ей подобное времяпрепровождение. Но государство оставалось в стороне только до определенного предела. В тот самый момент, когда некоторые из любопытствующих посетительниц университетов решили попробовать получить государственные дипломы, ситуация резко изменилась и невинное любопытство, как уже упоминалось выше, было пресечено в корне, а двери российских университетов закрылись перед женщинами вплоть до революции 1905 года, да и тогда они приоткрылись лишь временно. Начиная с 1863 года, то есть с момента принятия решения по обращению первых двух девушек о разрешении им сдавать государственные экзамены с тем, чтобы далее получить диплом университета, и вплоть до декретов правительства большевиков 1918 года, отменившего раздельное обучение на всех уровнях, то есть на протяжении 55 лет, российское правительство стояло насмерть, не допуская женщин в российские университеты. Оно также отрицательно относилось к обучению женщин в университетах заграничных, не гнушаясь угрозами, главной из которой была невозможность впоследствии найти работу на родине, а также значительно затрудняя возможность подтверждения заграничного диплома в России и в большинстве случаев (за исключением врачей) полностью игнорируя их. Препятствуя получению женщинами не столько образования самого по себе, сколько государственного диплома об этом образовании, правительство блокировало доступ женщин к должностям, требовавшим этого диплома. Таким образом, если женщина хотела не только заниматься научными исследованиями, но и зарабатывать себе на жизнь этим видом деятельности, перед ней вставал непреодолимый барьер. Возникает закономерный вопрос: почему? Почему государство находило нужным препятствовать профессиональной деятельности женщин в интеллектуальной сфере? Не могли же высшие правительственные чиновники всерьез опасаться конкуренции за рабочие места со стороны своих сестер и жен?
Если исходить из процитированного нами выше российского семейного законодательства, женщина вообще не должна была работать, независимо от того, к какому сословию она принадлежала, а средства для жизни обязан был предоставлять ей супруг или родители. Но законодатели не могли не знать, что подобное положение дел может существовать лишь в теории. Дочери разорившихся отцов, вдовы, чьи мужья не имели прав на получение пенсии (а это все население страны, кроме государственных служащих и офицеров, да и те для получения пенсии должны были выслужить полный срок – 25 лет, что, к сожалению, удавалось далеко не всегда), – законодатель не подумал о том, на какие средства они будут существовать, если их родственники не пожелают взять их на содержание (или если родственников нет вообще). Впрочем, государство никогда не возражало против постоянных и, можно сказать, профессиональных занятий женщин тяжелым физическим трудом. Почему же желание части женщин (по своему социальному происхождению преимущественно принадлежавших к чиновничеству и дворянству, то есть высшим сословиям России) получить возможность зарабатывать на жизнь трудом интеллектуальным встретило такое упорное сопротивление со стороны государства?
Рассмотрим этот вопрос подробнее и для начала вернемся к ситуации с высшим женским образованием. Следует отметить, что в разные исторические периоды в Российской империи различные категории людей законодательно лишались доступа к высшему образованию по причинам социальным, экономическим и прочим. Например, когда в 1687 году создавалось учебное заведение, широко известное впоследствии под названием Славяно-греко-латинская академия, в нее принимали всех лиц мужского пола независимо от их социального или материального положения, включая детей солдат и крепостных. Через 68 лет, при организации в 1755 году Московского университета, было оговорено, что это учебное заведение предназначено для дворян и разночинцев… кроме крепостных людей. Хорошо известно, что некоторое время спустя правительство сочло нужным ввести ограничения для лиц, исповедовавших иудаизм. Плата за обучение и обязательное требование знания латинского языка автоматически отсекали малообеспеченных людей, безотносительно к тому, к какому сословию и вероисповеданию они принадлежали. Таким образом, женщины не являлись первой и единственной категорией жителей страны, лишенных возможности получения государственного диплома о высшем образовании (не говоря уже о самом образовании). Для того чтобы понять причины, которыми руководствовались власти, следует взглянуть на то, кого, по замыслам отцов-основателей, собирались выпускать из своих стен отечественные университеты.
Если посмотреть законодательные акты, то легко увидеть, что диплом российского университета представлял собой нечто гораздо большее, чем просто сертификат о полученной квалификации. В соответствии со статьей 50 главы 3 части 1 устава Гражданской службы Российской империи (в редакции 1896 года) университетский диплом, так же как ученая и академическая степень, давал право на вступление в гражданскую службу людям, по своему происхождению и состоянию этого права не имевшим: «На основании прав, дарованных в разное время университетам… совершившие в оных с успехом полный курс учения и получившие соответствующие познаниям их ученые степени, или же надлежащие о сем успешном окончании курса наук аттестаты, или же дипломы об удовлетворении требованиям испытания в особо назначаемых для того комиссиях, в случае поступления их в действительную гражданскую службу утверждаются в том классном чине, на который им дают право их ученая степень, звание, диплом, или аттестат». Особо оговаривалось, что не имеющие права вступления в гражданскую службу купцы и их дети, личные почетные граждане и их дети, сыновья неслуживших обер-офицерских детей, а также лица бывших податных сословий получают подобное право, если: «1) когда кто из них по месту воспитания своего приобретет право на классный чин, или вообще окончит курс учения в таком заведении, из которого, на основании сего Устава, дозволено принимать в службу независимо от рода и звания; 2) когда кто приобретет узаконенным порядком ученую или академическую степень» (глава 1, статья 7). Во втором отделении настоящего устава (часть 1, статья 57) уточнялось, какому чину какое именно ученое звание соответствует: «Удостоенные ученых степеней, а равно выдержавшие окончательное университетское испытание, утверждаются, в случае вступления в гражданскую службу: доктор – в чине восьмого, магистр – в чине девятого, получивший диплом первой степени – в чине десятого класса и получивший диплом второй степени – в чине двенадцатого класса…»
Таким образом, университет готовил не столько будущих ученых, сколько будущих чиновников среднего звена, в которых империя испытывала особенный дефицит в начале XIX века, когда создавалась данная система привилегий. А диплом университета не столько свидетельствовал о квалификации, скажем, физика или математика, сколько являлся пропуском в правящую бюрократическую касту (при наличии соответствующих связей, разумеется). Вступление в гражданскую службу не только обещало успешную бюрократическую карьеру в будущем. Присвоение чина выходцу из непривилегированного сословия сразу же давало ряд ощутимых материальных выгод, поскольку в соответствии с тем же уставом «лица бывших податных состояний, поступающие на службу, согласно статье 7, независимо от их происхождения исключаются из счета и оклада по правилам, постановленным в Уставе о Прямых Налогах. 1827. Окт. 14 (1469, III); 1885 Мая 28 (2988); 1893 Март. 29, собр. узак., 595, III)», то есть они сразу же освобождались от налогов. Впоследствии статус государственного служащего обещал и другие льготы и бонусы: регулярное повышение по службе, сопровождавшееся увеличением окладов и присвоением орденов, оплату различных служебных расходов: прогонных до места службы, часто квартиры и лошадей и, наконец, что было особенно важным, пенсию по выслуге лет, часть которой могла выплачиваться вдове и сиротам даже после смерти служащего.
Одним словом, не только по своему служебному положению, но и по закону человек, состоявший на государственной службе, являлся лицом привилегированным. Неудивительно, что власти старались отсекать от университетского образования лиц, которых они по социальным, экономическим, религиозным или иным соображениям не хотели видеть в государственных управленческих структурах. Получи женщины университетские дипломы, они автоматически могли бы претендовать на вступление в гражданскую службу со всеми ее правами и привилегиями (включая мундир, чины и ордена). Те самые женщины, которых закон не считал полностью дееспособными членами общества (независимо от их социального происхождения). Как было совместить подобное?
Здесь можно привести два возражения. Во-первых, вряд ли среди женщин, мечтавших во второй половине XIX века о дипломе врача, юриста или естествоиспытателя, попадалось много стремившихся к карьере чиновника. И во‐вторых, государству уже приходилось делать исключения и брать на государственную службу представительниц некоторых профессий. Почему же нельзя было этого сделать, скажем, для преподавательницы университета? Попытаемся найти ответы на эти вопросы.
Судя по сохранившимся источникам, женщины в большинстве своем, конечно, стремились не к карьере чиновников. Однако, получив диплом университета, вполне естественно желать продолжить обучение, то есть в соответствии с тогдашней терминологией остаться при университете для усовершенствования в науках, а впоследствии защитить докторскую диссертацию и искать место приват-доцента и даже профессора. Однако в XIX веке все университеты России были учреждениями государственными, а их преподаватели являлись государственными служащими, получая все права и привилегии этих последних, то есть для того, чтобы стать профессором университета, недостаточно было диплома университета и докторской степени: следовало обладать юридическим правом поступления на государственную службу. (Разумеется, мужчинам диплом университета такое право давал.) Возможности профессиональной научной деятельности, то есть оплачиваемой научно-исследовательской работы где-либо помимо университетов, были очень невелики, поскольку число научных учреждений в стране вообще было крайне мало. Научные лаборатории существовали при Императорской академии наук, при университетах, при некоторых подразделениях Министерства внутренних дел, в военном ведомстве. И все они (за редкими исключениями) имели статус государственных. Преподаватели университетов, гимназий, большая часть врачей, не говоря уже об академиках, являлись государственными служащими. То есть позиции, требовавшие наличия высшего образования и дававшие возможность заниматься научным творчеством, предназначались только для людей, состоящих на государственной службе, на которую государство допускало лишь избранных и исключительно по собственному выбору. Женщины в эту категорию не входили. Хотя, как мы отмечали выше, в некоторых случаях исключения допускались.
Так, уже в первой половине – середине XIX века их было несколько. Права государственной службы, в том числе право на пенсию, но не на чины, мундиры и ордена, получили повивальные бабки, служившие при Министерстве внутренних дел. Их набирали из числа дворянских девочек-сирот, оставшихся без средств к существованию. Подобным образом государство демонстрировало свою заботу о них, предоставляя обучение, профессию, постоянный заработок и пенсионное обеспечение на старости лет. Другими исключениями стали артистки императорских театров и телеграфистки. Почему правительство пошло на это? Пристальное внимание к артисткам со стороны императорского двора и отдельных членов императорской семьи было давней традицией. Телеграфисток правительству пришлось принимать на службу, поскольку из-за низкого жалованья оно не могло найти достаточного для обеспечения работы телеграфа количества мужчин. С течением времени ему пришлось уравнять некоторые права выполнявших одну и ту же работу телеграфистов и телеграфисток (прежде всего в отношении пенсий). Однако и телеграфистки, и артистки (хоть и по разным причинам) никак не могли претендовать на принадлежность к правящей и общественной элите. То же самое касалось и получивших некоторые права государственной службы женщин – надзирательниц в женских тюрьмах.
Вообще правительство подходило к этим вопросам очень практично. Оно действительно, помимо прочего, не хотело увеличивать и так значительную конкуренцию среди претендентов на крайне ограниченное количество рабочих мест различных чиновников и служащих, в число которых входили даже преподаватели гимназий. Например, сохранился очень характерный документ – журнал Московского Опекунского совета от 15 февраля уже 1871 года, рассматривавшего вопрос о «допущении женщин на службу в общественные и правительственные учреждения». В этот день Опекунский совет заслушивал отношение господина «главноуправляющего IV отделением собственной его императорского величества канцелярии от 11 сего февраля за № 916». В отношении этом значилось следующее: «В декабре минувшего года по высочайшему повелению мною препровождена была к Председателю Комитета Министров записка по вопросу о допущении женщин на службу в общественные и правительственные учреждения. При обсуждении этой записки в высочайшем государя императора присутствии в Совете гг. министров, его императорское величество признав необходимым положительно определить круг полезной для государства и общества служебной деятельности лиц женского пола, 14 сего января высочайше повелеть соизволил…» Заметим в скобках, что о деятельности, полезной для самих «лиц женского пола», речь здесь не шла… В соответствии с представлениями императора о полезной служебной деятельности женщин следовало, во‐первых, «всеми мерами содействовать распространению и преуспеянию правильно устроенных [отдельных] для женщин курсов акушерских наук, и к привлечению на оные как можно более слушательниц для того, чтобы дать возможность наибольшему числу женщин приискать себе акушерские занятия во всех частях государства, столь скудно еще наделенных представительницами этой необходимой отрасли»; во‐вторых, «в виду пользы, приносимой госпитальною деятельностью сестер милосердия, разрешить женщинам занятия фельдшерские и по оспопрививанию, а также аптекарские в женских лечебных заведениях»; в‐третьих, «поощрять женщин на поприще воспитательниц, где они уже <…> занимают должности учительниц в начальных школах и низших классах женских гимназий, а буде признается возможным, то предоставить учебному ведомству расширить еще круг их деятельности на этом поприще»; в‐четвертых, «допускать женщин а) по телеграфному ведомству к занятию мест сигналистов и телеграфистов лишь в определенной министром внутренних дел пропорции общего числа этих должностей, и б) по счетной части и в женских заведениях ведомства IV отделения Собственной его императорского величества канцелярии, по непосредственному усмотрению вашего высочества».
Этими видами деятельности ограничивалась служебная «полезность» лиц женского пола в 1871 году. Исходя из этих же представлений следовало «воспретить прием женщин, даже и по найму, на канцелярские и другие должности во всех Правительственных [учреждениях], где места предоставляются по назначению от начальства и по выборам». О каковом решении следовало оповестить всех заинтересованных лиц: «О сем объявить всем министрам и главноуправляющим отдельными частями к должному исполнению; производящиеся по сему предмету дела в высших государственных учреждениях и министерстве внутренних дел считать оконченными».
Интересно отметить, что никто из представительниц вышеперечисленных профессий, включая повивальных бабок, не мог претендовать на принадлежность к высшему классу, не мог быть принят в светской гостиной. Любопытно, например, как писала еще в 50-е годы XIX века о разнице в общественном положении врача-акушера и повивальной бабки дочь сенатора и жена профессора М. Н. Вернадская: «Кто из нас решится попасть в гости к повивальной бабке? Кто пригласит к себе в приемный день повивальную бабку? Ее призывают тогда, когда нужна ее помощь, ей платят деньги, но уже больше с ней не имеют никакого дела. За что же такое презрение к ней? <…> Занятие – само по себе в высшей степени почтенное и уважительное: плохого акушера везде принимают, как порядочного человека, а – повивальной бабке, даже очень хорошей, закрыты все гостиные». Подобное положение не сравнить с положением профессора университета, академика, даже преподавателя гимназии.
Чтобы составить себе более точное представление о статусе тех, кого государство официально признавало учеными в Российской империи, следует опять-таки обратиться к «Своду уставов о службе гражданской». В соответствии со статьей 5, пунктом 6 главы 1 первого раздела настоящего документа право вступать в гражданскую службу имели: «Сыновья ученых и художников, не имеющих классных чинов, независимо от их происхождения и звания их отцов», наравне с сыновьями офицеров, дворян и чиновников. Здесь же во избежание недоразумений давалось определение, кого именно государство признавало «учеными»: «Высочайше утвержденным 16 апреля 1862 года мнением Государственного Совета было разъяснено: под названием ученых, сыновьям которых принадлежит право вступать в гражданскую службу, хотя бы отцы их и не имели классных чинов, разумеются: 1) получившие от одного из русских университетов ученые степени Доктора, Магистра или Кандидата и звание Действительного Студента, по разным факультетам, а также имеющие степени: Доктора Медицины, Лекаря, Магистра фармации, Магистра ветеринарных наук, Провизора и Ветеринара; 2) окончившие курс в бывшем Педагогическом Институте с званием Старших или Младших учителей гимназий, или получившие такое звание по особому испытанию; 3) те лица, которые приобрели вообще известность своими произведениями и признаны достойными звания ученых, по засвидетельствованию, когда нужно, университетов, академий и других ученых обществ». Таким образом, в строгой государственной иерархии Российской империи ученые стояли наравне с чиновниками и офицерами. Для того чтобы точнее определить занимаемое ими положение в глазах общества, приведем небольшой отрывок из речи, произнесенной преосвященным Амвросием, епископом Дмитровским, на торжественном обеде в честь юбилея научной деятельности профессора Московского университета Г. Е. Щуровского 27 августа 1878 года: «…Служители науки лучше всех знают, и не без причины гордятся тем, что из ее области, из ее недр, исходят в наше время все разнообразные направления в воззрениях и убеждениях как частных, так и правительственных лиц, и даже в самых учреждениях, законах, преобразованиях и во всех родах деятельности, обнимающих во всей широте жизнь просвещенной части человечества. Велика в этом отношении честь науке и ее служителям, но велика и лежащая на них ответственность. Они ответственны за благоденствие масс, за счастие семейств, за благотворность учреждений, за честное исполнение законов, за спокойствие Царей и правителей».
Таким образом, получи женщины право учиться в университетах, сдавать государственные экзамены и получать государственные дипломы, они приобрели бы не только право на весьма привилегированное и почетное положение в обществе. В каком-то смысле они получили бы моральное право беспокоиться о жизни всего общества и моральную ответственность за судьбы страны. Как это могло быть совмещено с их обязанностью всю жизнь состоять в повиновении не закону, не государству, а другому человеку, отличавшемуся от них всего лишь немного другим анатомическим строением половых органов? Положение существа слабого, зависимого, несамостоятельного, каким после целого века пропаганды привыкли представлять себе женщину в том числе и представители власти, казалось несовместимым ни с подобными правами, ни тем более с подобной ответственностью. И даже пожелай правительство принять подобное решение, оно столкнулось бы с необходимостью изменения всего свода гражданских законов, регулировавших семейные, в том числе имущественные, отношения, поскольку понадобилось бы уравнять юридическое положение женщин с положением мужчин до того, как допускать их на правах самостоятельных членов в высшие круги общества и государства. Подобная перемена стала бы сродни реформе 1861 года и вызвала бы такое же, если не большее сопротивление во всех слоях общества. Так что до тех пор, пока стремление женщин к обучению в университетах и получению дипломов можно было представлять блажью нескольких развращенных и не получивших должного воспитания дворянских дочек, дело вполне можно было оставить без движения, введя строгий запрет и сохраняя таким образом существующий статус-кво. Да и практической необходимости в этом, по мнению руководителей государства, не было.
Однако экономическая ситуация в стране менялась стремительно. И если в 60-х – начале 70-х годов многих девушек в университеты толкало желание «стать полезными», трудиться на благо народа, то в 80-е и тем более в 90-е годы искать работу их все чаще и чаще заставляла нужда. И, разумеется, девушки, происходившие из высших сословий, не могли и не хотели искать себе работу прислуги, судомоек, портних и прочих рабочих профессий. Вполне естественно, что, следуя примеру своих братьев, они хотели получить профессии учителей, врачей, юристов и ученых. А вместе с профессиями и оплачиваемую работу. Как вспоминала Н. В. Стасова, одна из основоположниц высшего женского образования в России, «общественный строй переменился. После освобождения крестьян дворянские семьи обеднели, надо было искать труда, родители не были в состоянии ни воспитывать дома детей, ни выписывать из-за границы гувернанток, платя им тысячи. Надо было поневоле отдавать девочек в общественные гимназии. Но дети чувствовали, по выходе оттуда, свое малое знание, а вместе росло сильное желание самостоятельности и желание зарабатывать, да к тому толкала тоже и сама необходимость».
Наконец, общественный напор стал так силен, что ближе к середине 70-х годов XIX века правительство было вынуждено пойти на уступки и разрешить открытие так называемых Высших женских курсов, одновременно затрудняя всячески их создание и обставив это дело множеством препон и запретов, как, например, запретом помещать объявления в прессе о сборе денег для курсов; разрешением открывать их только в университетских городах; требованием от поступавших на курсы девушек, помимо гимназических аттестатов и справок о благонадежности, письменного разрешения родителей или мужей, справки о благосостоянии и пр. и пр. Разумеется, на протяжении достаточно длительного периода времени программа обучения на курсах также не соответствовала университетской. И, наконец, самое главное: курсы не выдавали окончившим их слушательницам государственного диплома и, соответственно, не давали никаких прав. Одним словом, давая разрешение на открытие курсов, правительство только сделало вид, что готово пойти на компромисс, при этом использовав против добивавшихся перемен женщин их собственную аргументацию. Дело в том, что с самого начала движения за доступ женщин к высшему образованию инициативная группа выбрала линию аргументации, основываясь на официальной идеологии: с одной стороны, надеясь победить существующую систему с помощью ее же собственной логики, а с другой – подчеркивая, что они не требуют глобальных перемен и готовы играть по старым правилам. Обосновывая свои просьбы допустить девушек в университеты, они писали о том, что необходимо давать основательное образование будущим матерям, поскольку именно матери воспитывают граждан империи, а делать это в домашних условиях становится все труднее. Таким образом, они не упоминали о желании женщин (а часто и настоятельной необходимости) иметь достойную профессию и стабильный заработок, о том, что государство может нуждаться в их услугах, и тем более о том, что каждый человек, наделенный от рождения свободой воли, имеет право учиться чему пожелает и использовать свои познания так, как сочтет нужным. Однако, подчеркивая свою принадлежность традиционной системе ценностей, организаторы Высших женских курсов сами вырыли себе яму. Правительство сочло убедительным их довод о том, что будущие матери должны получать более серьезное образование, чем это возможно в средних учебных заведениях. Соответственно, открытие Высших женских курсов было разрешено (хоть и с оговорками). Но ведь будущим матерям не нужны дипломы. Поэтому выпускницы курсов этих дипломов получать не будут.
Однако общественная потребность была слишком велика, и несмотря ни на какие препоны дело начало развиваться. С течением времени Высшие женские курсы открылись не только в Петербурге (1878 год) и Москве (1872 год), но и в других городах империи. Постепенно они обзавелись собственными помещениями, оборудованием, научными коллекциями и библиотеками. Молодые магистры и приват-доценты в ожидании защиты докторской диссертации и профессорской должности в университете были рады дополнительному заработку, а университетские профессора – возможности устроить себе дополнительную лабораторию. Благодаря тому и другому курсы не испытывали недостатка в преподавателях. Уровень слушательниц, поступавших на курсы, постепенно повышался. Одним словом, Высшие женские курсы все больше и больше стали походить на университеты. При этом они по-прежнему не выдавали никаких дипломов и их окончание не давало никаких прав не только гражданских, но и профессиональных. Что, естественно, не могло не вызывать недовольства всех заинтересованных лиц, тем более что европейские университеты выдавали российским женщинам не только дипломы, но и докторские степени уже начиная с конца 60-х годов XIX века.
Таким образом, к концу 70-х годов наметилось три пути, по которым могли следовать молодые русские девушки, желавшие получить высшее образование и впоследствии работу по специальности. Во-первых, они могли поступить учиться на Высшие женские курсы в России, которых было всего несколько на всю страну и уровень обучения на которых далеко не сразу достиг уровня университетов. В этом случае они получали образование, но никаких дипломов и профессиональных прав. Во-вторых, они (при наличии средств и желательно согласия родителей) могли отправиться на несколько лет за границу для получения образования в швейцарском или французском, позднее немецком университете. Получив диплом зарубежного университета и в некоторых случаях даже степень доктора, они либо должны были возвращаться домой, где их дипломы никем не были признаны, и пытаться, большей частью безуспешно, найти работу по специальности вне сферы государственного контроля и управления, либо могли остаться в Европе и попытаться найти работу там, что вело к достаточно широко распространенной, хотя пока что мало изученной женской научной эмиграции. К сожалению, поскольку этот вопрос никогда раньше не был предметом специального научного исследования, судить о точных масштабах этого явления в настоящий момент затруднительно. Исключение составляли женщины, имевшие медицинские дипломы: некоторые из них по возвращении в Россию, как правило после длительной волокиты, получали право сдать экзамены, подтвердив таким образом заграничный диплом, и, соответственно, право медицинской практики в России, но не право преподавания в медицинских учебных заведениях. И наконец, женщины, интересовавшиеся естественными науками и имевшие независимые средства для получения образования частным образом, а также для жизни, могли продолжать заниматься естественно-научными исследованиями частным путем. Как выяснилось во время проведения настоящего исследования, именно эти женщины, не считавшие нужным тратить свое время на получение официальных дипломов и имевшие возможность прожить без официальных оплачиваемых должностей, внесли наибольший вклад (из числа всех вообще женщин-ученых этого периода) в развитие естественных наук в России во второй половине XIX – начале ХХ века. Однако с точки зрения длительной исторической перспективы этот путь являлся тупиковым и вел в никуда. Именно их современницы, боровшиеся за официальное право получать дипломы университетов, за признание женских заграничных докторских степеней, за право работать в области науки и высшего образования, оказались теми, кто заложил основы будущего юридического равноправия женщин в сфере научного труда, теми, кто способствовал профессионализации научного женского труда. Однако парадокс заключался в том, что большая часть их сил уходила на эту борьбу, оставлявшую относительно мало сил и времени для собственно научно-исследовательской работы, да и возможности заниматься научными исследованиями при отсутствии собственных средств были крайне ограниченны.
