Весь мир Фрэнка Ли

Глава 6. Почти всё

Пятница. сегодня Брит нет на занятиях. Она уехала на виноградники вместе с родителями. По их проекту там строится какой‐то крутой дом, и они решили совместить работу с семейным отдыхом. Брит даже разрешат попробовать какое‐нибудь дорогое вино типа каберне-мерло-пино-чего‐то-там урожая 1984 года.

Я попытался представить, как пью вино с родителями, и фыркнул так громко, что Кью оторвался от своей игры.

– Ты чего? – спрашивает он.

– Ничего.

– Брит Минз прикольная?

– Что? Нет. То есть да.

Мы сидим на улице у школы и ждем, когда нас заберет мама Кью. Он тычет пальцем в экран – строит огромную фабрику с конвейерами и роботами на какой‐то далекой планете.

– Мама сказала, на ужин итальянская кухня, – сообщает мне Кью.

– Люблю итальянскую кухню.

– Так почему бы тебе не жениться на итальянке?

Мой телефон вибрирует. Я всегда держу его в беззвучом режиме: мы с Кью находим рингтоны угнетающими и считаем, что писк телефона – это одинокий крик отчаявшегося, который ищет признания в нашем несчастном шумном мире.

– Посмеюсь через секунду, – говорю я и смотрю на экран.

«Остановились отдохнуть, – пишет Брит, – уже ужасно по тебе скучаю». – «Я тоже, – отвечаю ей я. – В смысле, тоже ужасно скучаю, а не тоже остановился отдохнуть». – «LOL. Мой смешной мальчик». – «Напиши это еще раз». – «Мой смешной мальчик». – «Я тоже по тебе скучаю», – пишу я. «А я скучаю сильнее». – «Нет, я скучаю сильнее». – «Нет, я скучаю сильнее». – «Ха! Вот мы с тобой глупенькие!»

– Так, значит, вот как оно все заканчивается, – говорит Кью.

Я отрываюсь от своего обезьяньего зеркала:

– Что заканчивается?

Кью с грустью показывает на мой экран:

– Наша дружба.

– Заткнись! – говорю я, смеясь, и Кью тоже начинает хохотать.

И чтобы показать серьезность своих слов, я выключаю телефон и демонстративно засовываю его глубоко в рюкзак.

* * *

– Налево, – говорит Кью, передавая мисочку с оливковым маслом.

– Направо, – говорю я, передавая корзинку с хлебом.

– А теперь макаем! – произносим мы хором.

Мама Кью прищелкивает пальцами в такт музыке. Играет облегченный, «детский» вариант композиции в стиле гетто-хаус. Это, можно сказать, классика. По легенде, ее в свое время запретили на радио. Мама Кью всегда выглядит так, будто она чем‐то приятно удивлена, даже когда ее лицо расслаблено. Папа Кью встает, чтобы принести воды, и по пути на кухню и обратно пританцовывает. В доме моего друга всегда играет музыка, и папа часто танцует. И его мама с папой даже иногда целуются. В сравнении с этим обычный ужин у меня дома больше похож на чертовы поминки.

В комнату входит изящная, как лесная лань, сестра Кью, Эвон. На ее голове розово-золотые наушники. Она оглядывается в некоторой растерянности: «Ужин? Ну ничего себе». В семье Ли перед ужином принято молиться. Но они произносят молитву быстро и не закрывают при этом глаза. Они даже музыку тише не делают. По воскресеньям они ходят в церковь, но только в те дни, когда по телику нет интересного футбольного матча. Кью говорит, что они фанаты Христовы, но только не во время футбольного сезона.

– Господь милостивый на небесах, благослови эту еду, и благослови эту семью, и благослови Фрэнка за то, что он благословил этот дом и этот стол своим благословенным присутствием, – скороговоркой бормочет папа Кью, будто ругается у раковины, полной грязной посуды.

– Аминь, – говорит Кью.

– Аминь, – повторяют его родители.

Эвон слишком крута для того, чтобы сказать «аминь», поэтому она молчит.

– Аминь, – говорю я.

Я американец корейского происхождения, следовательно, чисто технически являюсь пресвитерианцем. Правда, что это значит и кто такие пресвитерианцы, я понятия не имею.

Начинается следующая песня, это тоже детский вариант, без мата. Мило, что родители моего друга все еще ставят нам такую музыку, даже несмотря на то, что мы уже фактически взрослые.

– Кью сказал, у тебя появилась девушка, – говорит мне мама Кью.

– Боже святый, всемогущий, воспаривший на небесах!.. – говорю я Кью.

– Ты разве будешь это отрицать? – спрашивает он.

– Нет, не буду, – вздыхаю я.

– Ну так чего тогда это скрывать?

– Очень за тебя рад, – говорит папа Кью, он жует пугающе быстро. Его очки сползают на кончик носа, он поправляет их, снова начинает жевать, и очки снова сползают. – Ну и как она? Огонь?

Мы с Кью давимся от смеха. Из носа Кью от смеха выползает макаронина.

– Ну вы меня рассмешили, мистер Ли, – говорю я.

– Да ладно тебе, Фрэнк, – отвечает он, – зови меня Дэвидом.

– Хорошо, мистер Дэвид.

– Слушай, пап, – говорит Кью, – мне надо, чтобы ты написал учителям насчет следующей недели.

На следующей неделе у Кью гиковская поездка на север, в Стэнфорд, который называют Гарвардом западного побережья. В Стэнфордском университете дядя-гик Кью пишет диссертацию. Кью хочет поступить в Стэнфорд, чтобы стрелять в мозг обезьян лазером и наблюдать за тем, как они будут на это реагировать. Это называется оптогенетикой.

– Готов поспорить, ты с ума сходишь перед поездкой? – спрашивает папа Кью.

– Да вообще с катушек съехал, – отвечает Кью.

– Поездка будет кайф?

– Однозначно кайф.

Я хмыкаю в свои макароны.

– Все, – говорит мама Кью, – теперь вы и меня рассмешили.

Папа Кью сидит, жует и делает вид, что ничего такого не было. Он преуспел в изучении молодежного сленга и очень этим гордится.

– Твоим родителям нравится эта Брит? – спрашивает он меня.

– Дорогой… – начинает мама Кью.

– Мы еще пока не выбрали день свадьбы, – отвечаю я.

Все смеются. Все, кроме Эвон, которая все еще блуждает в своем музыкальном мире. Мама Кью машет рукой у нее перед лицом.

Эвон снимает наушники и начинает есть. Кью к этому времени уже заканчивает.

– Йе-е-е-е‐с‐с‐с, – говорит он, – я выиграл!

– Что ты выиграл? – интересуется Эвон.

– Да я тоже не знал, что у нас тут соревнование, – говорю я и бросаю быстрый взгляд на Эвон.

– Кью просто ребенок, – говорит она.

– Мы с тобой ровесники! – напоминает Кью.

– Тело подростка, ум младенца, – отвечает Эвон.

– Впрочем, технически, – продолжает Кью, – я старше, потому что вылез из вагины на три секунды раньше тебя.

– Боже, умоляю, сжалься надо мной! – говорит их мама.

– Пошли, – зовет меня Кью, – я покажу тебе мою игру.

– О’кей, – отвечаю я.

Мы вскакиваем со стульев и собираемся убежать, но нас останавливает громкое «Гхм!». Это папа Кью. Он показывает глазами на наши грязные тарелки.

– Фрэнк, прошло десять лет, а мне все еще надо тебе напоминать?

– Ого! Чего, действительно десять? – спрашиваю я.

– Точно говорю тебе, десять, – отвечает папа Кью. Он смотрит на нас и, кажется, видит маленьких мальчишек, которые бросали велики на лужайке перед домом.

Мы с Кью смотрим друг на друга и одновременно хмыкаем: «Ха!»

По дороге на кухню на стене я замечаю фотографию, на которой мы с Кью стоим с моими родителями. Снимок сделали на выпускном после окончания средних классов. Я показываю подбородком на фотографию.

– Ты все еще хранишь это фото?

– Да, – отвечает он, ставя тарелку в раковину. – А ты?

– Да, – отвечаю я.

На самом деле это неправда. Я не знаю, где моя копия этой фотографии. У меня дома вообще нет ни одной фотографии с Кью. Последний раз Кью был у меня дома много месяцев назад, да и то тогда просто занес какую‐то вещь, которую я забыл у него дома, и поэтому дальше прихожей никуда не ходил. Я уже даже и не помню, когда он последний раз был у меня в комнате.

– Игра начинается.

* * *

Маленький гомункул бегает по двухмерному ландшафту, а я наблюдаю за этим сверху. Кью управляет персонажем с ловкостью карточного фокусника. Все происходит очень быстро, но, в общем‐то, понятно. Он добывает ресурсы и строит продуманную систему фабрик, чтобы его герой гомункул прошел каменный век, потом бронзовый и так далее.

Мы сидим в комнате Кью. Она довольно маленькая, в ней только маленький стол, две узкие книжные полки и диван (Кью предпочитает спать на диване, потому что это многофункциональный предмет мебели). На деле же практически вся его комната – это экран. Крошечный проектор, стоящий на карнизе из искусственного мрамора, выводит нашу игру во всю стену (ее Кью покрасил специальной краской, чтобы качество изображения было идеальным).

– История следующая, – рассказывает Кью. – Твой космический корабль терпит крушение на неизвестной планете, и тебе надо построить с нуля новую ракету из материала, который у тебя есть под рукой.

– Прикольно.

У меня вибрирует карман, и я украдкой бросаю взгляд на телефон. Мне пришла фотография, на ней крупным планом глаз Брит, она смотрит сквозь винный бокал, будто это лупа. Я набираю одним пальцем ей в ответ три сердечка и прячу телефон.

– Но инопланетяне меня совсем не любят, – объясняет Кью, – потому что я вырубаю их леса и загрязняю окружающую среду. Нужно еще создавать оружие, чтобы с ними бороться.

– Очень аморальная история.

– Согласен. Это недостаток. А игра называется Craft Exploit.

– Послушай, а раз ты прилетел на эту планету, то это тебя надо называть пришельцем, а не их. Разве нет?

– Ну да, нестыковочка. Игру точно сделал чувак.

Кью замечает, что к нему приближается шесть военных кораблей, и уничтожает их залпом крошечных ракет.

– И скорее всего, белый чувак, – говорю я.

– Это объясняет колониальную направленность игры, – добавляет Кью.

Телефон снова вибрирует – Брит прислала еще одно фото. Это упаковка бумажных салфеток с названием «Салфетки а la Maison de Beaujolais». А внизу комментарий Брит: «J’adore, когда бездумно используют французский в брендинге».

Я сдерживаю смешок и убираю обезьянье зеркало, пока Кью не заметил.

– Все равно прикольная игра, – замечаю я.

– Ага, – отвечает Кью. – А еще здесь открытый исходный код. Я добавил вон те подъемные сортировщики.

– Ты крут, – говорю я.

Телефон снова вибрирует. Я очень хочу посмотреть, что прислала мне Брит. Мне ее не хватает.

Кью ставит игру на паузу.

– У тебя телефон просто разрывается. – Он смотрит на меня. – Ладно, – наконец говорит он и закатывает глаза. – Ответь.

– Последний раз, – говорю я, – обещаю.

– Последний? Или самый-самый последний?

«Мы возвращаемся вечером в воскресенье, – пишет Брит. – Фрэнк Ли, мне надо тебя увидеть». Внутри все переворачивается. Уши краснеют. Гравитация ослабевает, соединяющие Вселенную гвоздики, болтики и винтики ослабевают, и частицы мироздания медленно поднимаются в космос, где светит лишь белый квадратный прямоугольник моего телефона. Мне написала моя девушка: «Фрэнк Ли, мне надо тебя увидеть. Можно к тебе в гости?»

«Невозможно», – думаю я. Даже не представляю, как смогу сказать: «Мама, папа, это Брит, и сейчас мы запремся в моей комнате на несколько часов, как в фильмах для подростков». Я лихорадочно думаю о том, где я могу с ней встретиться, но потом мысленно бью себя по лбу. В воскресенье вечером я занят.

«Черт, – пишу я ей, – в воскресенье вечером я помогаю папе на работе». И для пущей убедительности добавляю грустный смайлик. Она не должна подумать, что я ее отшиваю.

Игра Кью все еще на паузе. Приподняв брови, он смотрит то на меня, то на мое обезьянье зеркало, то снова на меня.

– Почти всё, – говорю я.

– Конечно.

– Нет, правда почти всё.

– И дружба наша почти всё.

Он снова начинает играть. На него неожиданно напали пришельцы (то есть коренное население), и Кью лихорадочно щелкает кнопками, чтобы отбить атаку (то есть проводит политику геноцида).

«Увидимся в понедельник», – наконец пишу я Брит. «Не знаю, смогу ли так долго ждать», – отвечает она.

– Я умираю, – говорит Кью.

Я убираю телефон. Я могу переписываться с Брит весь вечер, но пришло время остановиться.

– Я умер, – заявляет Кью.

– Дай я сыграю.

– Это ты говоришь, потому что чувствуешь себя виноватым.

– Если я замочу аборигенов, ты успокоишься и снова станешь счастливым колонистом?

– Это всего лишь игра, не я придумал правила.

– Я знаю, – отвечаю я. – Знаю.