Где твои крылья, ангел?

Предисловие

Все имена и события в повести являются вымышленными, хотя в основе их лежат реальные эпизоды из жизни автора. Автор равно уважает представителей любых религий, рас, полов, национальностей и не преследует цели оскорбить своим творчеством чьи-либо чувства или же пошатнуть чью-либо веру. Произведение написано с целью рассуждения и высказывания авторской точки зрения на те или иные вопросы, а также с целью анализа человеческого поведения. Автор не пропагандирует любые формы насилия и не подталкивает читателей к нарушению принятых законов.

I

Жизнерадостная картина красочного весеннего полудня, приласканного нежным светом солнца, развернулась в тени церковных куполов. От звуков праздничного перезвона стаи птиц вспорхнули в небо, перетряхнув ветви деревьев с распускающимися почками листьев. Темно-синие голубиные крылья шелестели приятным слуху хлопаньем над головами прохожих. Аромат цветущих клумб разносился с беспощадной силой по всей округе и заполнял собой апрельский воздух, как вино заполняет пустой бокал. Небо, выразительно голубое и яркое, такое далекое глазу, но такое близкое сердцу – его божественные объятия растянулись от одной окраины горизонта до другой, от востока до запада. И в этом лазурном пространстве плывут облака, как в море корабли, как каравеллы в океане, совершая свое нескончаемое кругосветное путешествие до ненайденного края земли…

– Подходите, добрые христианские люди! – проскандировала высокая тучная женщина с красными щеками, набухшими от широкой улыбки.

– Подходите, дорогие мои. Бог даст, поможем, чем сможем, – обратилась она к слабо шагающему старику, на одежде которого виднелся отпечаток нищеты, а на лице – отпечаток голода.

Женщина услужливо взяла старика под руку и провела в небольшой огороженный дворик с палатками, над входом в который вывешен транспарант из зеленого сукна с надписью: «Добро пожаловать на ярмарку!»

Ярмарка разместилась на небольшой площади среди высоких кленов в полусотне метров от территории местного храма. Наполнявшееся людьми пространство на мостовой окружили двенадцать палаток с крестами и иконками внутри. В пяти из них всем подходившим подавали еду в одноразовых тарелках и ломоть свежего хлеба, в четырех других наливали горячий чай, в трех оставшихся были лишь пластиковые столы и стулья, где все желающие могли отобедать. Ни за еду, ни за чай, ни за место в палатке денег никто не брал. Гости ярмарки расплачивались улыбками и устными благодарностями. Казалось, что нет в мире более дружественного места со столь притягательной атмосферой. Отблеск света от золотых куполов на фоне придавал ярмарке еще более чудесный, благодетельный вид. Запах немытых тел и грязных одежд перебивал аромат похлебки и чая с медом. Грусть в глазах оттеняла робкая улыбка. Доброта освещала безнадежно опечаленные нищенские лица сильнее, чем лучи полуденного солнца.

Один мужчина в шерстяном свитере с довольным видом расхаживал среди бедняков вместе с той самой тучной краснощекой женщиной.

– Посмотри, Наденька, как Новиковых обступили! Видно, чудо как хорош Людмилин суп, – сказал он, подойдя к одной из палаток, куда выстроилась целая очередь.

В этой палатке за прилавком орудовали два молодых человека в кухонных фартуках. Впереди стоял наполнявший подставляемые тарелки мужчина лет двадцати семи с вялым, слегка пухлым животом, широкими бедрами и покатыми плечами. Выглядел он как рядовой офисный работник – одет в серые неприметные брюки, бело-голубую рубашку и коричневые ботинки без шнурков. Лицо его тоже не отличалась особенной выразительностью: лоб с округленными очертаниями, высоко расположенные, как бы постоянно вздернутые, густые брови, темные короткие волосы, круглый подбородок без щетины и блестящие карие глаза, спрятанные за очками для зрения с небольшими линзами на тонкой металлической оправе. Рядом с ним стояла худая невысокая девушка двадцати трех лет со скромной фигурой, бледной кожей и заплетенными в короткую косу белокурыми волосами. Она каждому подходившему вручала добротный кусок белого хлеба, беспрестанно сияя своими яркими голубыми глазами.

– Как дела, Андрей? Справляешься?

– Да, Вячеслав Борисович, – робко улыбаясь, ответил мужчина и снова взялся за половник.

– А Люда наша как сияет! – из других палаток также послышались голоса (преимущественно женские), обращенные к Новиковым.

– Еще бы ей не сиять! Первые месяцы замужества самые счастливые.

– Что скажешь, Люда? Хорош муженек?

– Кончено! – смело ответила девушка. – Чувствую себя, как за каменной стеной.

– Это хорошо. А по хозяйству справляется? Нынче ленивые мужики пошли.

– Справляется! И розетки работают, и ножи заточены – все как полагается.

Люда развернулась и поцеловала супруга в щеку, отчего тот слегка покраснел.

Пока женщины переговаривались о своем, Вячеслав Борисович отошел к другой палатке на пару минут, но потом снова вернулся к Новиковым со стаканом черного чая в руке. Он, чуть потолкавшись своими широкими плечами, протиснулся за прилавок, чтобы не мешать прохожим, и начал разглагольствовать о жизни, стоя над ухом Людмилы.

– Моя мать тоже рано вышла замуж. Впрочем, в те годы это было нормально. Настоящая героиня была! Через два года после свадьбы отца в Афганистан отправили. Сколько уж лет он там прослужил во славу отечества! Полковник Радимов – его подвиги прославили нашу фамилию на поколения вперед. А мама тем временем и меня растила, и учителем работала в церковной школе. Великая женщина…

Рассказ Вячеслава Борисовича слушали все, кроме Андрея и подходивших к нему за похлебкой бедняков. Особенной внимательностью отличалась Людмила: не столько из-за любопытства (она эту историю слышала уже не раз), сколько из-за уважения к рассказчику.

Сначала Радимов долго рассказывал собравшимся товарищам о своих великих родителях, после чего еще столько же времени говорил о своих детях. В завершении монолога он вновь обратился к Новиковым.

– Так что, Андрей Николаевич, береги нашу дорогую Людмилу – она настоящий ангел!

Новиков не нашел у себя в голове ничего подходящего, что можно было бы ответить, и только смущенно улыбнулся на слова Радимова.

– Хорошо же ты рассказываешь, Вячеслав Борисович! – послышался со стороны чей-то веселый женский голос. – Ты вот что лучше скажи: когда у нас в общине женихи появятся? Вон, Люда только мужа к нам привела. А у меня дочка подрастает, между прочим.

Раздался заразительный смех. Шутливую тему охотно подхватили другие голоса. Стали вслух перебирать всех общих знакомых. Нет, наверное, для матерей более обширного вопроса, чем обустройство жизни своих детей, особенно в плане семьи. Когда о собственном будущем мечтать уже нечего, самое время помечтать о будущем детей.

– Что вы спорите? – густой мужской баритон донесся из противоположного ряда палаток. – Вон, Станищев у нас холостой! Отчего про него забыли?

– Борис Петрович разведен, – напомнил всем Радимов.

– Да, уже лет десять, – подтвердил слегка хриплый голос из соседней палатки, отделенной от Новиковых тентом. – Хотя староват я для новой женитьбы. Для этого дела много нужно и сил, и здоровья. Мне, к тому же, сейчас больше о матери надо заботиться: совсем она стала слаба в последнее время…

Молодоженов, наконец, оставили в покое. Радимов отошел на другую сторону площади, прочие члены общины вернулись к своим делам. Андрей Новиков, которому в тягость было слушать разговоры о собственной женитьбе, чужих детях и родителях, смог вновь отвлечься от приземленных жизненных вопросов. Он не без удовольствия встречал подходивших к нему с пустыми тарелками бедняков, которые, с первого взгляда, казались ему гораздо несчастнее и слабее. Помогая слабым, человек лучше всего ощущает собственную силу. Люда же нашла свое развлечение в том, чтобы время от времени посматривать на мужа и восхищаться его добродушной благодетельностью.

Устоявшееся течение событий нарушило появление на ярмарке, как оказалось, нежданных гостей. Андрей заметил изменившееся выражение лица супруги, но в первые минуты не мог понять, с чем была связана перемена ее настроения. В центре площади показалась широкая фигура Радимова. Вячеслав Борисович постоял там недолго, сложив руки на груди и нахмурив брови, после чего отошел к палатке Станищева. Андрей слышал обрывки фраз, произнесенных с другой стороны тента, но по-прежнему не понимал причину оживления.

Вдруг Радимов обратился к Новиковым, заглянув в их палатку.

– Андрей, отвлекись на секунду. Пойдешь с нами.

Предельно серьезный тон Вячеслава Борисовича не подразумевал возможность каких-либо встречных вопросов. Андрей отложил половник в сторону, снял фартук и вручил его супруге. Люда посмотрела на мужа растерянным взглядом, но ничего не успела сказать перед его уходом.

Андрей, проследовав за Радимовым, случайно столкнулся со Станищевым, который тоже покинул свою палатку. Станищев был высокий мужчина пятидесяти лет с мускулистым торсом и сильными, жилистыми руками. Он всем известен как подручный и близкий друг Радимова, который когда-то где-то служил в каких-то «органах», но никто решительно не знал, в каких именно.

– Борис Петрович, что случилось? – аккуратно спросил Новиков.

– Цыгане пришли какие-то! – он прищурил свои маленькие тусклые глаза. – Прогнать их надо от греха подальше.

– Прогнать?

– Конечно! У нас тут христианская ярмарка, а не балаган какой-нибудь.

Неприятно резкий голос Станищева отбил у Андрея желание продолжать разговор. Он чувствовал замешательство и не знал, зачем его позвали и что ему надо делать. Мысленно Новиков решил не брать инициативу в свои руки, держаться рядом со старшими товарищами, ничего не говорить и не делать вперед них.

Радимов подошел к кучке смуглолицых людей восточной наружности, которые и вправду сильно выделялись на фоне окружающих славянских типажей. Их было четверо: крупный мужчина в шляпе, черноглазая женщина и два мальчика лет десяти-двенадцати (по-видимому, их дети). Вячеслав Борисович что-то шепнул мужчине в шляпе и повел все семейство за пределы ярмарки, дав знак Новикову и Станищеву идти следом.

Вместе они прошли на безлюдный дворик в нескольких шагах от площади.

– Меня зовут Вячеслав, – представился учтивым тоном Радимов. – Я глава нашей христианской общины. Сегодня большой праздник, по случаю которого мы решили организовать своеобразную ярмарку для бедных, нуждающихся христиан. Понимаете? Это не для денег, не из корысти… Мы помогаем нашим братьям и сестрам. Понимаете? – повторил Радимов, как бы подталкивая слушателей к самой сути своей мысли.

– Но вы же не на территории храма. Так? – аналогично стараясь держаться спокойнее, отвечал мужчина в шляпе.

– Тем не менее… Нам тут присутствие цыган не желательно.

Вячеслав Борисович посчитал, что достаточно прямо и настойчиво обозначил свою позицию и что разговор на этом закончится, но на слове «цыган» мужчина в шляпе буквально вспыхнул. Глаза его заискрили, лицо перекосилось, кулаки сжались. По всему виду, по положению ног и плеч казалось, что человек в шляпе хочет ударить обидчика, но насильно сдерживается, видя перед собой трех взрослых мужиков.

– Да, как смеешь ты, собака! Мы вам не бродяги какие-нибудь!

– Ну, за что так? Нас из общежития полиция выгнала. Вы хоть пожалейте! – жалобно застонала черноглазая женщина, но тут же осеклась и вновь умолкла, поймав на себе укоризненный взгляд мужа.

– Выгнали, говоришь? Значит, было за что! – громко вступил Станищев, голос которого был для слуха, точно нож для мяса.

– Если останутся, то сумки наши и кошельки мигом попрут, – обратился он к Радимову. – Я этих людей знаю, встречал по службе. Своим доверяю, а этим – нет!

– Ах, ты ж пес плешивый! – заворчал мужчина в шляпе.

– Поговори мне тут!

Станищев замахнулся на противника, но Вячеслав Борисович успел его остановить и оттолкнуть в сторону.

– Прекрати, Борис! Хватит ругаться. Нам драться незачем, – Радимов попытался остудить ругань и снова посмотрел на «цыган». – Давайте не будет усложнять. Уверен, ваши сородичи вам помогут. Предлагаю не усугублять и разойтись мирно.

Воздух продолжал сотрясаться от разгоряченного дыхания Станищева и мужчины в шляпе, которые смотрели друг на друга, как два хищника из враждующих стай. Они простояли так несколько секунд, почти не моргая, пока Борис Петрович не плюнул в сторону и не пошел прочь. Радимов сразу бросился за ним, чтобы окончательно утихомирить.

На протяжении всей сцены Андрей держался в стороне и робел вступать в ссору. Такую пассивность Новиков объяснял себе позднее, во-первых, тем, что он сам не умеет толком ни драться, ни ругаться, и, во-вторых, тем, что состоит в общине считанные месяцы, вследствие чего еще не понимает многих нюансов. Как бы то ни было, Андрей стоял, не шевелясь, пока все не успокоилось. Он проводил взглядом Радимова, вернувшегося вслед за Станищевым на ярмарку, после чего внезапно решил обратиться к «цыганам».

– Извините, – еле слышно пробормотал Андрей, дотронувшись до плеча мужчины в шляпе, который уже успел развернуться, чтобы уходить.

Он посмотрел на Новикова с такой агрессией и злобой, что тот невольно отступил на пару шагов.

– Подождите, пожалуйста… минуту буквально… Пару минут подождите, пожалуйста. Не уходите.

Не дожидаясь ответной реакции, Андрей чуть ли не бегом отошел к ярмарке. Ровно через две минуты он вернулся к ним с тремя большими хлебными лепешками. Новиков с извиняющейся скромной улыбкой отдал их матери семейства. Лицо черноглазой женщины подобрело. Она поблагодарила Андрея улыбкой и легким поклоном головы, но ничего не сказала под пристальным надзором оскорбленного супруга, который находился в шаге от того, чтобы в порыве гордости отказаться от подачки. Новиков еще раз посмотрел на них, а потом перевел взгляд на детей. Ему особенно запомнился младший из мальчиков, на лице которого был огромный уродливый шрам во всю щеку. Андрей проникся искренним сожалением к этому бедному ребенку.

Они молча разошлись. Новиков вернулся на площадь и занял привычное место за прилавком рядом с Людмилой. Ярмарка продолжилась.

По признанию всех членов общины благотворительное мероприятие оказалось весьма успешным. Оно каждому участнику подарило уйму положительных эмоций: и тем, кто отдавал, и тем, кто получал. Всем приятно было совершать доброе дело, помогать нуждающимся. Успех затеи привел к тому, что община единогласно решила организовать такую же ярмарку в то же время и в том же месте на следующей неделе. Пенсионер Станищев вызвался в будние дни наведаться в близлежащие церковные учреждения, чтобы распространить информацию о мероприятии. Всем хотелось расширить масштабы благодетели.

В ближайшие выходные двенадцать палаток вновь окружили мостовую на площади около храма. Люди заготовили серьезные запасы хлеба, еды и посуды, в ожидании еще большего количества посетителей.

В первые часы после открытия ярмарки все шло как обычно. Голодные славянские лица с христианскими крестиками на груди подходили к палаткам за хлебом, бульоном и чаем. Их учтиво обслуживали другие славянские лица с отпечатком добродушия на лице. Складывалась райская, идиллическая картина под все тем же апрельским солнцем и божественно ясным небом.

Спокойствие продолжалось до тех пор, пока снова, как и в прошлые выходные, на ярмарку не заглянули нежданные гости. В этот раз первым их заметил Станищев и тут же поспешил обратиться с наблюдением к Радимову:

– Опять эти иноверные.

– Да… Но это другие уже.

– Нет, говорю тебе. Те же! Вон, смотри, женщина черноглазая. Это она с мужем приходила на прошлой неделе. Хорошо ее запомнил.

К главе с разных сторон стали подходить особо деятельные женщины из общины.

– Вячеслав Борисович, цыгане опять. Нам-то что делать?

Радимов меж тем внимательно оглядывал ярмарку. «Иноверных», как выразился Станищев, в этот раз было гораздо больше, чем в прошлый. Не одна семья, а сразу несколько. Прогнать такую ватагу было бы слишком хлопотно. Причем подавляющая часть пришедших – женщины и дети. Радимов же привык любые серьезные вопросы решать с взрослыми мужиками, неизбежно теряясь в дельных разговорах с представительницами слабого пола.

– Ну, что тут поделаешь, – пробормотал, насупившись, Вячеслав Борисович. – Детей столько… Чего их прогонять? Обслуживайте, как и остальных.

Донеся свою мысль до соратников, Радимов, как расстроенный ребенок, скрестил руки на груди и отошел в сторону.

Все старались продолжать проводить ярмарку, как ни в чем не бывало. Но получалось плохо. Суета пришла на смену размеренному спокойствию. С оставшимися на площади христианами обходились вдвойне любезно, щедро подливая им похлебку. А вот со всеми чужими, на лицо «иноверными», общинники вели себя презрительно. Видя разницу между своими собратьями и «ими», люди считали необходимым поддерживать различия во внешности различием в отношении. Так, заметив перед собой чужого, кто-то невольно не докладывал еды в тарелку, кто-то другой отрывал кусочек хлеба поскромнее, кто-то третий не доливал чай в подставляемый стакан и тому подобное…

Повеселевшие от вкусной еды чумазые дети забегали по мостовой. Они, играясь, прятались за палатками и за прилавками, чем сильно беспокоили народ. Взрослые обращались к своим чадам на нерусском языке, еще больше выделяясь в толпе. Общинники искоса посматривали на незнакомых людей. Они не чувствовали вражды к ним, ненависти или злобы. Ничего подобного. Они чувствовали непринятие и непонимание. Если более близких по духу и вере нищих людей общинники принимали и понимали, а потому жалели, то к таким же бедным, но «иноверным», они испытывали уже не жалость, а презрение.

Презрение это не выливалось наружу, как при стычке Станищева с мужчиной в шляпе на прошлой неделе. Но и полностью сдерживаться тоже не могло. Презрение выражалось в деталях. Какая-то пухлая мамаша, что-то недовольно приговаривая, старательно прятала личные вещи общинников под прилавки. Другая подобного типажа женщина отгоняла своих детей и детей своих друзей от «иноверных» ребятишек. Третья, будучи немного помоложе и поприветливее, решилась заговорить с одним из пробегавших мимо мальчишек.

– Послушай, от кого вы узнали про нашу ярмарку? – не очень тактично спросила она, натягивая на лицо притворную улыбку.

Мальчик остановился и переспросил, что от него хотели. Женщина только в этот момент заметила на щеке ребенка уродливый, неприятный шрам, от которого у нее пробежали мурашки по спине. Она присела на корточки и повторила свой вопрос.

– В прошлый раз нам один дяденька дал хлеба, – начал отвечать мальчик со шрамом. – Мама всем рассказала, и мы решили вместе прийти сегодня. А папа не пришел, потому что обиделся на то, как другой дяденька с ним плохо говорил.

– Послушай… А ты помнишь того дяденьку, который дал вам хлеб в прошлый раз?

Мальчик утвердительно кивнул головой.

– Можешь сказать, кто?

Он молча оглянулся, отыскивая глазами в толпе знакомую фигуру.

– Вот, он.

И мальчик указал пальцем на Андрея Новикова.

Для Новиковых этот день и эта ярмарка проходила так же, как и для остальных. Людмила стояла рядом с мужем и радовалась тому, что может помочь бедным людям, что может оторвать кусок от хлебной лепешки, будто кусок добра от сердца, и вручить его просящему. Андрей, как и в прошлый раз, занимался наполнением подставляемых тарелок бульоном. Но позднее их настроение переменилось сообразно настроению других общинников. Люда уже не так ярко блестела глазами, но продолжала улыбаться. С особенной лаской она относилась к детям, неважно чьим. Андрей временами оглядывал собратьев и мысленно негодовал, осуждая их презрительное отношение к «иноверным». Впрочем, задумавшись о моральной стороне вопроса, он не заметил, как сам стал более холоден и менее щедр с чужаками, поддаваясь общему настроению на ярмарке.

К трем часа дня палатки начали сворачивать. Посуда, скатерти, остатки еды и прочие вещи укладывались в сумки и автомобили. Закончив собираться, община в полном составе направилась в храм. Настроение у всех улучшилось, словно не было никаких неприятных неожиданностей. Ярмарку вновь признали удачной, но предложений повторить затею еще раз уже не было слышно.

– Людмила, мы украдем у тебя мужа на пару минут? – к Новиковым нежданно подкрался Радимов.

Ответа не последовало, так как вопрос его и не предполагал. Андрей почувствовал внутри себя неприятное раздражение, когда Вячеслав Борисович взял его под руку и отвел в сторону. Новиков уверился, что предстоящая беседа не сулит ему ничего хорошего, и даже догадывался о причинах таковой беседы. Возрастанию беспокойства поспособствовала фигура Станищева, которая отделилась от группы и прошла вслед за Радимовым.

– Андрей Николаевич…

Новиков знал, что по отчеству в общение к нему обращаются либо ради шутки, либо ради сообщения чрезвычайно важной новости. В голосе Вячеслава Борисовича не было и намека на шутливый тон, а посему Андрей еще больше напрягся.

– Андрей Николаевич, я понимаю. Вы человек новый. И я многое готов вам простить в связи с этим. Но вы должны понять главное, – Радимов задумался, будто подбирая нужные слова. – Вот, например… Вы служили в армии, молодой человек?

– Нет, Вячеслав Борисович. По зрению комиссию не прошел, – Новиков нарочно поправил очки на носу.

– Не служил, – расстроенно вздохнул Радимов. – Впрочем, это не так важно. Смотри внимательно, Андрей. Наша община похожа на взвод солдат. И, как меня отец учил, а я учу тебя, в каждом подразделении есть командир и его подчиненные. И в их взаимодействии очень важна суб-ор-ди-на-ци-я, – по слогам произнес Радимов. – Согласен?

Андрей подумал о некорректности подобного сравнения как с этической, так и с практической точки зрения, но, не желая ввязываться в спор, просто кивнул головой на вопрос главы общины. В этот момент их догнал Станищев.

– Сдались тебе эти цыгане? – бесцеремонно спросил Борис Петрович, уперев руки в боки.

Новиков снова не высказал ни одну из родившихся в голове мыслей и молча увел взгляд в сторону.

– И даже не это главное, – снова начал читать нотацию Радимов. – Тебя никто не просил этого делать. И ты никому не доложил. Вот, это твоя главная ошибка.

– Ты тем иноверным подачку бросил, а сегодня они весь свой муравейник привели, – огрызнулся Станищев.

– Я думал, мы сделали ярмарку, чтобы людям помогать. Не все ли равно, каким именно? – Новиков посчитал своим долгом хоть что-то ответить на неприятный тон Бориса Петровича.

– Ты прав, Андрей. Мы хотим помогать людям, – Радимов совсем бросил называть младшего товарища по отчеству. – Но наша помощь не в том, чтобы кусок хлеба им кинуть. Нет! Мы стремимся помогать людям, в первую очередь, духовно. Все люди в мире должны быть во Христе, верить в Иисуса и принимать его как единственного спасителя своего. И тех, кто осознал эту истину, кто избрал этот нелегкий путь, мы поддерживаем своими благими деяниями. Это не мы им хлеб даем. Это бог через нас воздает им за страдания. Ни я, ни ты, ни кто-либо еще не должен идти против воли божьей. Иначе это гордыня, это грех.