Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
© Алексей Брайдербик, 2019
ISBN 978-5-0050-4734-2 (т. 3)
ISBN 978-5-0050-1757-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
А рыбы и не думают о нас.
Они всего-то плавниками крошат водные толщи морских глубин.
А рыбам всё равно, кто смотрит на них из других стихий.
Им главное – чтобы вода их окружала.
Природа зашила их уста нитями молчания.
Ни звука, ни слова.
А разве можно что-то возразить на человеческое невежество?
Заполнение талантами
Я расслабленно вздохнул. По повелению голоса левой рукой я раскрыл свою грудную клетку – правой я поддерживал добытые предметы – легкие не тронул, лишь раздвинул их в стороны, чтобы освободить пространство.
Сейчас, когда я обнажил перед опустелостью помещения свое нутро, я понял, что и меня населяла опустошенность. Она холодна и нема, она отчасти осязаема. Страшно ли это? Я поводил рукой внутри себя… Так необычно и непривычно. Я ведь прежде никогда не пытался познать опустение в себе, я даже не подозревал о размерах этой пустоты, а они немаленькие. Я – человек, мое наполнение – это органы, мышцы и скелет. Но это только будущий прах. Без них я ничто, с ними же я ничто не меньшее.
Я взял, скрипку со смычком и аккуратно поместил вертикально рядом с сердцем. Затем я положил за них холст с кистями и красками. Чернильницу с пером я поставил рядом со скрипкой – места для них вполне хватило. Лист бумаги с чертежом дома я сложил пополам и просунул под чернильницу.
Оставалось позаботиться о яйце. Столь хрупкая вещь требует очень бережного обращения. Всего одно неловкое движение или толчок – и скорлупа треснет. Яйцо я постарался пристроить под самым сердцем.
Я закрыл грудную клетку.
Процесс сотворения моего совершенства
Как я появился на свет. Я открыл глаза и увидел тьму – однородную и безмолвную, без размеров и пределов. Я осознавал себя и свои мысли, но не имел представления о том, кем являлся. Был ли я человеком или кем-то еще? Призраком, идеей живого существа или тем и другим одновременно? Я не мог ни говорить, ни даже двигаться, мне только и оставалось, что просто созерцать окружающую тьму – блеск и безупречность ее пустоты.
Сбор.
Целостность.
Распад.
Но вдруг безликая тьма превратилась в бесформенный свет – яркий и даже резкий, теперь-то я точно знал, где находился и частью чего был. Мир, смыкавшийся вокруг меня, – комната с бесцветными стенами, не высоким и не низким потолком, и полом – то ровным, то нет. Всё пространство помещения двигалось, искажалось и искривлялось, впрочем, мне это могло только казаться, как и стены, пол и потолок самой комнаты. И возможно, свет и тьма были всего-навсего отголоском идеи, мысли.
В комнате появился некто. Я понял, что это Творец. Он создал мое туловище, приделал к нему руки, ноги и голову, после наклонился и прошептал:
– Отныне ты – всё!
Творец научил меня говорить, чувствовать и понимать законы мира.
Асфальт
Я падаю в бездну, но это не что-то физическое, материальное, что приводит к распаду и исчезновению плоти. Я падаю в бездну неуверенностей, страхов и неспособности сделать первый шаг, я просто не могу осознать весь механизм: с чего следует начать, чем закончить. Поэтапный процесс – моя логика буксует в попытках осмыслить его природу. Вот пару недель назад я собирался перейти дорогу. Один из трех стеклянных глаз светофора мигал зеленым зрачком.
Казалось бы – иди. Но нет, я не мог сообразить, с какой ноги надо начать движение – с правой или с левой. Я никогда не обращал внимания на такие мелочи и всегда просто шел, куда мне нужно было. Но теперь я стоял, и ветер завывал надо мной, изредка проезжали машины. А я стоял, словно приклеенный. На меня что-то нашло, я как будто увидел себя со стороны. Но это только минутное замешательство, потерянность. Потом, когда я все-таки понял, на какую ногу мне следовало сперва опереться, чтобы сдвинуться с места, я вдруг понял, что не знаю, идти ли мне по намеченной белыми полосами разметке пешеходного перехода или перейти в ином месте, где ее нет. Эти нанесенные белой краской полосы на асфальте сбили меня с толку, я почувствовал тошноту от запаха выхлопных газов автомобилей. Чёрт! Этот запах – от него хочется в обморок упасть. Однако не здесь, не рядом с дорогой, в каком-нибудь другом месте. Не хватало еще, чтобы моя одежда пропиталась мерзким смрадом. Моя обострившаяся чувствительность ужасна, ужасна, прежде всего для меня самого, ибо я никогда не реагировал так остро, так сильно, так болезненно на подобные вещи. Переносил их легко и просто, а в этот раз всё было наоборот.
Я всё же пересилил себя, не знаю уж, как мне это удалось. Я быстро перебежал на другую сторону дороги, перебежал чуть ли не с закрытыми глазами, одним большим вдохом наполнив легкие воздухом до отказа, правда вперемешку с неприятными, но не убийственными испарениями асфальта.
Неопределенность в переулке
У меня есть друг и несколько дней назад он мне вот что сказал:
«Знаешь, – начал он, – всякий раз, когда от меня требуется сделать какой-либо шаг или совершить некий поступок, я начинаю анализировать его вероятные последствия, а уж сколько сомнений терзает меня в подобные минуты. Я боюсь предать себя и пути, по которым иду всю жизнь, а мысль о том, что не оправдаю дороги, которые мне еще предстоит преодолеть, ввергает меня в тоску и ужас. Вот позавчера я очень поздно возвращался домой с работы.
И вот я оказался перед тремя переулками. Сразу скажу, что все они вели к моему дому. Первый переулок был заполнен густой тьмой, второй утопал в ослепительном свете, а в третьем переулке стояли сумерки, или даже то, что между абсолютным светом и тьмой – нечто тусклое, приглушенное. Тьма первого переулка не позволяла разглядеть того, что было в нём, я слышал, там есть яма – не глубокая и не мелкая – никто ее не мерил. Яма могла быть у входа в переулок или на противоположном конце, как и в середине переулка. Где середина? Там, где она должна быть. Где начало и конец переулка? Первое еще можно определить благодаря фонарям, каким-нибудь светильникам, да хотя бы той же луне. А вот о конце переулка ничего не известно, так же как и о том, что ждет всех после смерти. Конца переулка не видно, но он есть где-то в глубине – кажется, что близко, но на самом деле далеко. Главное – не предаваться размышлениям о его длине, а то можно прийти к мысли о его бесконечности. Свет второго переулка также не позволял взгляду пробиться. Мне рассказывали, что переулок захламлен не то полностью, не то частично, впрочем, даже если он завален хламом совсем чуть-чуть, это всё равно затруднит проход по нему. Тут всё также непонятно: какой хлам? Есть ли он там вообще? Может, хлама вовсе нет, а есть только упоминание о нём, что-то вроде слуха, чтобы никто не пользовался переулком – всё делается и говорится с умыслом и определенной выгодой. В переулке нет хлама, и как тут проверишь свои догадки, когда перед твоим взором возникло препятствие в виде света – свет и есть главное препятствие, а не предупреждение о существовании хлама и невозможности от него избавиться.
Удивительно, я никогда не пользовался этими переулками, чтобы сократить дорогу до дома, обычно я всегда выбирал два маршрута, огибавших переулки – по одному я каждое утро отправлялся на работу – и путь доставлял мне легкое удовлетворение. По другому маршруту я возвращался домой – и когда ноги несли меня по нему, меня охватывало еще большее удовлетворение, легкость и эйфория. Для меня это была не привычка, а целый ритуал, который я боялся нарушить. Ты, разумеется, скажешь, что это всего-навсего маршруты, и они всегда будут оставаться неизменными, такими же не длинными и не короткими, независимо от моего желания, последовательности действий и их сакрального значения. И, наверное, ты будешь прав. Но такой я человек и такова моя особенность.
В этот раз мне почему-то захотелось пойти именно этими переулками – думаю, из-за потребности хотя бы раз проявить оригинальность, да, нечто новое – столь соблазнительно».
Выслушав его, я спросил:
«Ну, ты всё же попал домой?»
Он ответил: «Да».
Песня смерти
Я – стихия, что жонглирует галактиками.
Под кожей сущего я киплю и бурлю, а также в нереальное прокладываю мосты. На их перекрестках грезы и видения возносятся к сверхъестественному.
Я шепчу одиноким путникам слова древних молитв.
Я – посланник королевства печали, что в густом сумраке утопает.
Я среди надгробий миражом блуждаю.
Я – стужа лютая.
Я упиваюсь стенаниями вдов и отцов, чьи сыновья моими трофеями стали.
Мое ложе – дно могилы.
Иногда в крепости к спящим я мороком прокрадываюсь.
Я – болезнь, от которой нет исцеления.
В своих проклятых садах я аплодирую усопшим.
Я – палач.
Я есть смерть!
Песня жизни
Я – единое и вечное для всех истоков начало.
Я бываю мига короче, но пылаю ярче, чем тысяча солнц.
Я – феникс, возрождающийся из пепла.
Я – ветреная царица противоречий бытия.
Я заполняю собой каждую крупицу Вселенной.
Я и смерть – две стороны медали единой.
Я – чистый свет, что разрывает на части кромешную тьму.
Я – песня этого мира, что звучит в сердцах людей.
Меня легко отнять, но трудно даровать.
Я – редчайшее из всех посланных богом сокровищ.
Я, как вода, могу из бренной плоти утечь.
Я врываюсь в этот мир в разных обличьях, но меня всегда узнают и общим для всех именем нарекают: жизнь!
На кладбище
Кладбище – это особенное место. Здесь не слышен жуткий шорох холодных крыльев смерти, и каждой частичкой существа не улавливается тяжесть ауры распада и тлена. Над ровными рядами надгробий мягко реет умиротворяющее и завораживающее безмолвие, мягкая мистическая тишина, наводящая на размышления о тленности мира, зыбкости людского бытия. Свет радости и флюиды счастья никогда не появляются в пределах кладбища, не тревожат недвижный покой, что незримым куполом накрывает его, и не иссушают потоки скорби и печали, текущие по переплетающимся у могил дорожкам и тропинкам. Кажется, что даже само время на погосте перестает бежать куда-то сломя голову. В других местах жизнь ни на секунду не прерывает своего жаркого торжества, поет на разные голоса и мотивы, шумит и грохочет, зато тут, в последнем пристанище мертвых всё погружено в вечный сон, и никакая птица или зверь не смеют нарушать его. Каждый новый день здесь похож на предыдущий.
