Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Глава 7
НЕДАЛЕКО ОТ ТЕБРИЗА. 18:05. В заснеженных горах далеко на севере, рядом с советской границей, 206-й Петтикина быстро перевалил через возвышенность, продолжая подниматься на перевал. Вертолет скользил над верхушками деревьев, следуя извивам дороги внизу.
– «Тебриз-1», вас вызывает HFC из Тегерана. Как слышите? – повторил он уже в который раз.
Опять молчание. Быстро темнело, предвечернее солнце пряталось за плотной серой, тяжелой от снега завесой облаков, раскинувшейся всего в нескольких стах футов над его головой. Петтикин еще раз попытался вызвать базу. Он чувствовал глубокую усталость, его лицо покрывали кровоподтеки, донимала тупая боль от полученных ударов. Ему было неудобно нажимать на кнопку радиопередачи в перчатках, под которыми к тому же мучительно саднили ободранные до крови костяшки пальцев.
– «Тебриз-1», HFC из Тегерана. Как слышите меня?
Снова никакого ответа, но это его особо не тревожило. Связь в горах всегда была плохой, его здесь никто не ждал, и ни у Эрикки Йокконена, ни у начальника базы не было никаких причин устанавливать радиовахту. Дорога ползла вверх, поэтому облачное покрывало опускалось ему на голову, но Петтикин с облегчением увидел, что вершина перевала была все еще свободна от облаков, а по ту сторону дорога убегала вниз, и там, в полумиле от вершины, лежала база.
Сегодня утром дорога до небольшой военной базы Хале-Морги, неподалеку от тегеранского международного аэропорта, заняла у него гораздо больше времени, чем он думал. И хотя из квартиры он вышел еще до рассвета, Петтикин добрался туда, когда холодное солнце уже довольно высоко поднялось в грязном, сером от дыма небе. Ему много раз приходилось сворачивать и двигаться в объезд. Столкновения на улицах все еще продолжались, и многие дороги были перекрыты, некоторые обстоятельно, с настоящими баррикадами, другие, таких было больше, наспех перегорожены обгоревшими остовами машин или автобусов. Множество тел валялось на покрытых снегом тротуарах и дорогах, он видел массу раненых, дважды сердитые полицейские заворачивали его обратно. Но он не отступал, выбирая еще более длинные объездные маршруты. Когда Петтикин добрался до места, то с удивлением обнаружил, что ворота, которые вели на тот участок базы, где располагалась их летная школа, были открыты и никем не охранялись. Обычно там всегда стояли часовые из солдат ВВС. Он въехал и поставил машину в безопасном месте у ангара «С-Г», но не увидел никого из обязательной минимальной команды механиков или дежурного наземного персонала.
День выдался холодным и ясным, и Петтикин был одет для полетов в зимнее время. Снег покрывал летное поле и бо́льшую часть взлетно-посадочной полосы. Ожидая, пока кто-нибудь появится, он проверил стоявший в ангаре 206-й, на котором собирался лететь. Машина была в полном порядке. Запасные части для Тебриза – рулевой винт и два гидравлических насоса – находились в багажном отделении. Баки были полные, что давало ему от двух с половиной до трех часов в воздухе – от двухсот до трехсот миль, в зависимости от ветра, высоты и используемой мощности. Ему все равно придется дозаправляться на маршруте. План полета предписывал ему сделать это в Бендер-Энзили, порте на Каспийском побережье. Без особых усилий он выкатил 206-й на площадку перед ангаром. В следующий миг вокруг начался настоящий ад, и он едва не очутился в гуще сражения.
Грузовики с солдатами на полной скорости ворвались в ворота и помчались через поле под градом пуль со стороны основной части базы, где располагались ангары, казармы и административные здания. Другие грузовики понеслись по дороге вдоль периметра базы, стреляя на ходу, потом к ним присоединился гусеничный бронетранспортер «Брен», изрыгая огонь из своих пулеметов. Ошеломленный Петтикин с ужасом узнал на касках эмблему «Бессмертных» и разглядел их погоны. Следом за ними появились бронированные автобусы с военизированной полицией и еще какими-то людьми, которые рассредоточились на его стороне базы, оцепив ее. Прежде чем он успел сообразить, что происходит, четверо из них схватили его и потащили к одному из автобусов, что-то крича на фарси.
– Ради всего святого, да не говорю я на фарси! – кричал он им в ответ, стараясь вырваться из их рук.
Тогда один из них ударил его кулаком в живот, и он рыгнул, вырвался на свободу и ударил своего обидчика в лицо. Другой тут же выхватил пистолет и выстрелил. Пуля пробила ворот его парки и с жутким взвизгом срикошетила от автобуса, оставив после себя крупинки горящего кордита. Петтикин замер. Кто-то наотмашь хлестнул его по губам, остальные принялись осыпать его ударами и пинками. В этот момент рядом появился полицейский.
– Американец? Ты американец? – зло спросил он на плохом английском.
– Англичанин, – выдохнул Петтикин. Его рот был полон крови, он пытался вырваться от иранцев, прижавших его к капоту автобуса. – Я из вертолетной компании «С-Г», и это моя…
– Американец! Диверсант! – Полицейский сунул пистолет в лицо Петтикину, и тот увидел, как палец напрягся на курке. – Мы в САВАК знаем, вы, американцы, – причина всех наших бед!
Тут сквозь марево обуявшего его ужаса Петтикин услышал голос, прокричавший что-то на фарси, и почувствовал, как державшие его железные руки ослабли. Не веря своим глазам, он увидел возникшего перед ними молодого британского капитана-десантника в защитном комбинезоне и красном берете и двух невысоких тяжеловооруженных солдат с восточными лицами, с гранатами на портупее, рюкзаками за спиной. Капитан с безмятежным видом подбрасывал в левой руке гранату, словно это был апельсин; чека гранаты была на месте. На поясном ремне у капитана висел револьвер и странной формы нож в ножнах. Внезапно он прекратил играть гранатой и показал сначала на Петтикина, потом на 206-й, сердито заорал на полицейских на фарси, повелительно махнул рукой и отдал Петтикину честь.
– Черт подери, смотрите на них построже, капитан Петтикин! – быстро произнес он с приятным шотландским выговором, потом сбил руку полицейского с руки Петтикина.
Один из полицейских начал было поднимать автомат, но остановился, увидев, как капитан выдернул из гранаты чеку, продолжая удерживать скобу на месте. В тот же миг два его солдата щелкнули затворами автоматических винтовок, держа их небрежно, но наготове. Тот из двоих, что был постарше, широко улыбнулся и проверил, легко ли вынимается нож из ножен.
– Ваша вертушка готова к взлету?
– Д-да… да, готова, – промямлил Петтикин.
– Заводите ее, и как можно быстрее. Дверцы оставьте открытыми, а когда будете готовы взлетать, дайте мне знак, покажите большой палец, и мы все к вам заберемся. Приготовьтесь уходить отсюда низко и быстро. Давайте! Тензинг, пойдешь с ним. – Офицер ткнул большим пальцем в вертолет, стоявший от них в пятидесяти шагах, повернулся назад, опять перешел на фарси, обругал полицейских и приказал им убираться на другую сторону базы, где перестрелка стала чуть менее ожесточенной.
Солдат, которого он назвал Тензингом, зашагал рядом с Петтикином, все еще не вполне пришедшим в себя.
– Пожалуйста, быстрее, сахиб, – сказал Тензинг и прислонился к одной из дверец, держа винтовку наготове.
Петтикин в понуканиях не нуждался.
Мимо пронеслись еще какие-то бронированные машины, но не обратили на них никакого внимания, как и группы полицейских и солдат, с отчаянной поспешностью пытавшихся закрепиться на базе и удержать ее против толпы, приближение которой они уже могли слышать. За их спиной офицер полиции сердито спорил с десантником-британцем, остальные нервно поглядывали через плечо туда, откуда доносился нарастающий гул «Аллаху-у-у-у акбарррр!». К этому гулу теперь примешивались частая стрельба и взрывы. В двухстах шагах от забора на окружавшей базу дороге передние ряды толпы подожгли припаркованную машину, и та взорвалась.
Двигатели вертолета ожили, и этот звук привел полицейского в ярость, но в этот момент фаланга вооруженных молодых людей в гражданском ворвалась в ворота с противоположной стороны. Кто-то крикнул: «Моджахеды!» Тут же все по эту сторону базы сконцентрировались, чтобы их перехватить, и открыли огонь. Воспользовавшись этим как отвлекающим маневром, капитан и второй солдат бросились бежать к вертолету, запрыгнули в него, Петтикин дал полный газ и понесся в нескольких дюймах над травой, принял в сторону, увернувшись от горящего грузовика, и, пьяно раскачиваясь, поднялся в небо. Капитана качнуло, он едва не выронил гранату, попробовал вставить чеку, промахнулся из-за резкого крена, который заложил Петтикин, уходя из-под огня. Десантник сидел на переднем сиденье, отчаянно стараясь удержаться. Он открыл дверцу и аккуратно выбросил гранату за борт, проводив ее взглядом.
Она разорвалась, никому не причинив вреда.
– Славненько, – произнес британец, захлопнул дверцу, пристегнул ремень безопасности, проверил, все ли в порядке у его двух солдат, и показал Петтикину большой палец.
Петтикин едва его заметил. Как только они выбрались за пределы Тегерана, он посадил машину среди редкого кустарника, подальше от дорог и деревень, и осмотрел ее, отыскивая повреждения от пуль. Ничего не обнаружив, он с облегчением вздохнул.
– Господи, не знаю, как вас и благодарить, капитан, – произнес он, протягивая руку; голова у него раскалывалась. – Поначалу я вообще принял вас за чертов мираж. Капитан?..
– Росс. Это сержант Тензинг и капрал Гуэнг.
Петтикин пожал руки и поблагодарил сержанта и капрала, низкорослых, с улыбчивыми лицами, но при этом крепких и ловких. Тензинг был старше своего напарника, ему было лет пятьдесят с небольшим.
– Мне вас небо послало, вас всех.
Росс улыбнулся; зубы на его загорелом лице блеснули ослепительной белизной.
– Я не слишком хорошо себе представлял, как нам удастся выбраться из этой передряги. Не очень-то благовидно это бы смотрелось: прикончить полицейских, любых полицейских, если уж на то пошло, даже САВАК.
– Согласен. – Петтикин ни у кого в жизни не видел таких голубых глаз; он прикинул, что капитану лет тридцать. – Что за чертовщина творилась там на базе?
– Часть личного состава ВВС взбунтовалась, и с ними несколько офицеров, лоялисты примчались наводить порядок. Мы слышали, что сторонники Хомейни и левые подтягивались, чтобы помочь бунтовщикам.
– Ну и каша! Спасибо вам от всего сердца. А откуда вам известно мое имя?
– Мы… э-э… прослышали о выданном вам разрешении на полет в Тебриз через Бендер-Энзили и хотели попросить, чтобы вы нас туда подбросили. Мы сильно задержались и уже думали, что вас не застанем… Нам пришлось сделать черт-те какой крюк, чуть не сгинули. Однако вот мы здесь.
– Благодарение Богу за это. Вы гуркхи?
– Просто… э-э… случайные ребята, так сказать.
Петтикин кивнул с задумчивым видом. Он обратил внимание, что ни у одного из них не было погон или знаков отличия, только капитанские звездочки у Росса и их красные береты.
– А каким образом случайные ребята могут прослышать о планах полетов?
– Даже и не знаю, – безмятежно обронил Росс. – Я просто подчиняюсь приказам. – Он огляделся. Местность вокруг была ровная, каменистая, открытая, на земле лежал снег, и было холодно. – Может, нам стоит двинуться дальше? Мы тут как на ладони.
Петтикин забрался в кабину:
– А что в Тебризе?
– Вообще-то, нам бы высадиться, немного не долетая Бендер-Энзили, если вы не возражаете.
– Конечно. – Петтикин механически начал процедуру подготовки к взлету. – А что там творится?
– Давайте скажем так: нам нужно повидать одного человека насчет собаки.
Петтикин рассмеялся: молодой капитан ему нравился.
– Собак тут везде полно! Что ж, Бендер-Энзили так Бендер-Энзили, и я брошу приставать с расспросами.
– Извините, но вы знаете, как это бывает. Я бы также был вам благодарен, если бы вы забыли, как меня зовут и что мы были у вас на борту.
– А если меня спросят… власти? Наш отлет провожала глазами целая толпа народу.
– Имени я вам не назвал. Просто приказал лететь. – Росс ухмыльнулся. – Прибегнув к грязным угрозам!
– Хорошо. Но вашего имени я не забуду.
Петтикин посадил машину в нескольких милях от порта Бендер-Энзили. Росс сам выбрал место приземления по карте, которую носил с собой. Это был пляж с песчаными дюнами, на приличном удалении от любых деревень; голубые воды Каспийского моря лежали спокойным покрывалом, пестрея рыбацкими суденышками; огромные кучевые облака громоздились в солнечном небе. Здесь местность была почти тропической, воздух влажный, полный насекомых, и – никакого снега, хотя на горах Эльбурс по ту сторону Тегерана лежали тяжелые снеговые шапки. Посадка без разрешения была серьезным нарушением правил, но Петтикин дважды вызывал аэропорт Бендер-Энзили, где он должен был дозаправляться, и ни разу не получил ответа, поэтому он подумал, что особой бедой ему это не грозит: он всегда мог сослаться на аварийную ситуацию.
– Удачи вам, и еще раз спасибо, – сказал он, пожимая им руки. – Если вам когда-нибудь понадобится услуга, любая услуга, я в вашем распоряжении.
Они быстро выбрались из вертолета, закинули за спину свои рюкзаки и направились в дюны. Больше он их никогда не видел.
– «Тебриз-1», вы слышите меня?
Петтикин беспокойно кружил на положенных семистах футах, потом спустился ниже. Никаких признаков жизни – и нигде ни огонька. Испытывая странную тревогу, Петтикин посадил вертолет у ангара. Он остался в машине, готовый в любую секунду снова подняться в воздух, не зная, чего ожидать: новость о бунте военнослужащих в Тегеране, особенно в ВВС, считавшихся элитными войсками, глубоко встревожила его. Но к вертолету никто не подошел. Ничего не произошло. Скрепя сердце Петтикин очень тщательно зафиксировал органы управления и выбрался из кабины, оставив двигатели на ходу. Это было крайне рискованно и против правил – крайне рискованно, потому что, если фиксаторы ослабнут, вертолет мог крутануться на земле и стать неуправляемым.
Но я не хочу, чтобы меня застали врасплох, угрюмо подумал он, еще раз проверил блокировку и быстро зашагал к офису, хрустя снегом. Внутри никого не оказалось, в ангарах – пусто, не считая выпотрошенного 212-го, в жилых трейлерах тоже ни души и никаких признаков человеческого присутствия или следов борьбы. Немного успокоившись, он торопливо обошел весь лагерь. На столе в домике, где жил Эрикки Йокконен, Петтикин обнаружил пустую бутылку из-под водки. Полная бутылка стояла в холодильнике. Ему ужасно хотелось выпить, но алкоголь и полеты никак не сочетались. Петтикин также нашел в холодильнике воду в бутылках, немного иранского хлеба и вяленую ветчину. Он благодарно припал к бутылке с водой. Поем потом, когда все здесь кругом осмотрю, решил он.
В спальне он увидел, что кровать заправлена, но один ботинок лежал рядом с ней, а другой – в углу. Постепенно его глаза отыскали другие признаки того, что дом был покинут в спешке. Осмотр других трейлеров дал ему новые подсказки. Никаких транспортных средств на базе он не обнаружил, и красный «рейнджровер» Эрикки тоже исчез. Было ясно, что люди торопливо уходили с базы. Но почему?
Петтикин оценивающе посмотрел на небо. Ветер усилился, и он слышал его завывания в заснеженном лесу поверх приглушенного ворчания работавших на холостом ходу двигателей. Холод забирался под его летную куртку, в утепленные штаны, в летные ботинки. Тело мучительно ныло, требуя горячего душа – еще лучше сауны Эрикки, – еды, постели, горячего грога и восьмичасового сна. Ветер пока не проблема, подумал он, но дневного света, чтобы дозаправиться и вернуться через перевал вниз, в долину, у меня осталось не больше часа. Или мне остаться на ночь здесь?
Петтикин не был лесным человеком, не был человеком гор. Он знал пустыню и буш, джунгли, вельд и мертвые земли Саудовской Аравии. Безбрежные равнинные просторы никогда его не смущали. А вот холод беспокоил. И снег. Сначала дозаправка, решил он.
Но топлива на базе он не нашел. Ни капли. Сорокагаллонных бочек на складе полно, но все до одной пустые. Ладно, подумал он, борясь с паникой. На сто пятьдесят миль до Бендер-Энзили у меня в баках топлива хватит. Оттуда я мог бы добраться до аэропорта Тебриза или попробовать умыкнуть немного топлива со склада «ЭксТекс» в Ардебиле, но это, черт подери, слишком близко к советской границе.
Он снова посмотрел на небо. Черт! Я могу заночевать либо здесь, либо где-нибудь по пути. Так где же?
Здесь. Это будет безопаснее.
Петтикин заглушил двигатели и откатил свой 206-й в ангар, заперев дверцу вертолета. Тишина навалилась, стала оглушительной. Он помедлил мгновение, потом вышел, закрыв дверь ангара за собой. Ботинки захрустели по снегу. Петтикин направился к трейлеру Эрикки; ветер сердито дергал его за куртку и штаны. На полпути он вдруг остановился и ощутил в животе холодный ком. Ему показалось, что он чувствует на себе чей-то взгляд. Петтикин повернулся кругом, вглядываясь и вслушиваясь в лес, в здания базы. «Колдун» танцевал и дергался под порывами ветра, который трепал верхушки деревьев, поскрипывал стволами, с воем носился по лесу, и Петтикин вдруг вспомнил, как Том Лочарт, сидя у костра в горах Загрос, куда они иногда ездили кататься на лыжах, рассказал канадскую легенду о Вендиго, злом духе леса, рожденном на крыльях дикого ветра. Вендиго прячется в верхушках деревьев, воет, ждет, как бы захватить тебя врасплох, потом вдруг камнем обрушивается вниз, и ты впадаешь в ужас и бросаешься бежать, но убежать никак не получается, ты чувствуешь спиной его ледяное дыхание и бежишь, несешься, все удлиняя шаги, пока твои ноги не превращаются в кровавые культи, и тут Вендиго хватает тебя, уносит на верхушки деревьев, и ты умираешь.
Петтикин вздрогнул всем телом, остро чувствуя свое одиночество. Любопытно, я никогда не думал об этом раньше, но я почти никогда не бываю один. Всегда есть кто-нибудь рядом: механик, или пилот, или друг, или Дженни, или Мак, или Клэр в былые дни.
Он продолжал напряженно вглядываться в лес. Где-то вдалеке залаяли собаки. Ощущение, что там, за темными ветвями, кто-то есть, было сильным и никак не проходило. Сделав над собой усилие, Петтикин прогнал от себя тревогу, вернулся к вертолету и отыскал легкий пистолет Вери. Шагая к дому Эрикки, он, не пряча, сжимал короткоствольный, огромного калибра пистолет в руке и чувствовал себя теперь гораздо спокойнее. И ощутил еще бо́льшую радость, когда запер на задвижку дверь трейлера и задернул занавески.
Ночь опустилась быстро. С наступлением темноты звери вышли на охоту.
ТЕГЕРАН. 19:05. Мак-Ивер шагал по пустынному, усаженному деревьями жилому бульвару, усталый и голодный. Ни один фонарь на бульваре не горел, и он продвигался в полутьме с большой осторожностью; у стен богатых домов по обе стороны дороги намело небольшие сугробы. Издалека холодный ветер донес звуки стрельбы и раскатистое «Аллаху-у-у акбаррр». Мак-Ивер повернул за угол и едва не врезался в танк «центурион», заехавший гусеницей на половину тротуара. Яркий свет фонаря ударил в лицо, на секунду ослепив его. Из засады выдвинулись солдаты.
– Кто вы, ага? – спросил молодой офицер на хорошем английском. – Что вы здесь делаете?
– Я капитан… Я капитан Мак-Ивер, Дункан… Дункан Мак-Ивер, я иду домой из своего офиса, и… моя квартира на другой стороне парка, за следующим углом.
– Документы, пожалуйста.
Мак-Ивер осторожно залез рукой в нагрудный карман. Рядом с удостоверением личности он нащупал две фотографии, одна – шаха, другая – Хомейни, но после всех слухов о мятежах, которые он слышал сегодня, ему было трудно решить, какую из них выбрать, поэтому он не стал доставать ни ту ни другую. Офицер, светя себе фонариком, внимательно ознакомился с его удостоверением. Теперь, когда глаза Мак-Ивера немного привыкли к темноте, он заметил усталость на лице иранца, небритую щетину на щеках и мятый мундир. Другие солдаты молча наблюдали за ними. Ни один из них не курил, что показалось Мак-Иверу странным. «Центурион» возвышался над ними, зловещий, словно готовый прыгнуть вперед.
– Благодарю вас. – Офицер вернул ему изрядно потертую карточку удостоверения. Снова послышалась стрельба, на этот раз ближе. Солдаты ждали, всматриваясь в ночь. – Вам лучше не выходить из дому после наступления темноты, ага. Спокойной ночи.
– Да, спасибо. Спокойной ночи. – Мак-Ивер с благодарностью продолжил свой путь, гадая про себя, кто были эти люди: лоялисты или мятежники.
Господи, если одни части взбунтуются, а другие останутся верными шаху, начнется такое, что чертям тошно станет! Он снова повернул, дорога и парк за углом были также погружены в темноту и пустынны, хотя не так давно в это время здесь всегда было многолюдно и очень светло, не только от фонарей, но и от света, струившегося из окон зданий. Слуги, люди, дети – все с радостными лицами, смеются, спешат, торопятся туда и сюда. Вот этого мне не хватает больше всего, подумал он. Смеха. Интересно, вернутся ли к нам эти времена когда-нибудь снова?
День у него вышел безрадостный: телефоны не работали, радиосвязь с Ковиссом была плохой, а с другими базами ему вообще не удалось связаться. Снова никто из сотрудников офиса не появился на работе, и это еще больше разозлило его. Несколько раз он пытался отправить телекс Гэваллану, но так и не дождался соединения.
– Завтра все наладится, – вслух произнес он и ускорил шаг: пустынные улицы действовали на нервы.
В их доме было пять этажей, и они занимали один из пентхаусов. Лестницу освещала тусклая лампа, электричество опять подавали с половинным напряжением, лифт не работал уже несколько месяцев. Мак-Ивер тяжело двинулся вверх по ступеням, скудность освещения делала подъем еще более угрюмым. Но, войдя в квартиру, он увидел, что свечи уже ярко горят, и настроение у него поднялось.
– Привет, Дженни! – крикнул он, запер за собой дверь и пристроил на крюк свою старую офицерскую зимнюю шинель. – Наливай!
– Дункан! Я в столовой, зайди на минутку.
Он прошел по коридору, остановился в дверях и разинул рот от удивления. На обеденном столе громоздилась дюжина иранских блюд и вазы с фруктами; свечи повсюду. Дженни лучезарно улыбалась ему. И так же лучезарно улыбалась Шахразада.
– Господь благословенный! Шахразада, это твоя работа? Как же я рад тебя видеть, ко…
– О, я тоже рада тебя видеть, Мак, ты молодеешь с каждым днем, вы оба молодеете, вы уж извините меня за вторжение, – искрящейся, радостной скороговоркой выпалила Шахразада, – но я вспомнила, что вчера у вас была годовщина свадьбы, а это как раз за пять дней до моего дня рождения, а я помню, как ты любишь хореш из ягнятины, и праздничный поло, и другую всякую всячину, вот мы их и принесли, Хасан, Дэва и я, и еще свечки. – Росточку в ней было чуть больше пяти футов и трех дюймов – тот тип персидской красавицы, который Омар Хайям обессмертил в своих стихах. Она поднялась с кресла. – Ну вот, ты вернулся, и я побежала.
– Погоди, погоди минутку, а почему ты не останешься с нами, не поужинаешь и…
– Ой, я не могу, хотя мне очень бы хотелось. Отец сегодня устраивает прием, и я должна там быть. Это просто маленький подарок, и я оставляю Хасана, чтобы он прислуживал за столом, а потом все убрал, и я так надеюсь, что вы проведете чудный вечер! Хасан! Дэва! – громко позвала она, потом обняла Дженни и Мак-Ивера и побежала к двери, где двое слуг уже ждали ее.
Один распахнул перед ней шубу. Она скользнула в нее, потом набросила сверху темную чадру, послала Дженни еще один воздушный поцелуй и заторопилась прочь в сопровождении второго слуги. Хасан, высокий иранец тридцати лет, в белой длинной рубахе, черных штанах и с широкой улыбкой на лице, запер за ней дверь.
– Прикажете подавать ужин, мадам? – обратился он к Дженни на фарси.
– Да, пожалуйста, через десять минут, – ответила она со счастливой улыбкой. – Но сначала господин выпьет виски.
Хасан тут же подошел к буфету, налил виски, принес воды, поклонился и оставил их.
– Бог мой, Джен, совсем как в старые времена, – с широкой ухмылкой произнес Мак-Ивер.
– Да. Забавно, правда? Ведь всего несколько месяцев прошло, а? – (До этого у них в доме жила чета слуг: жена – образцовый шеф-повар, изумительно готовившая европейские и иранские блюда, что компенсировало беспечное отлынивание от работы под предлогом болезни, характерное для ее мужа, которого Мак-Ивер окрестил Али-Бабой. Оба они внезапно исчезли, как и почти все слуги в домах иностранцев. Ни объяснений, ни записки.) – Как думаешь, Дункан, у них все в порядке?
– Ну конечно. Али-Баба тот еще жулик, у него уж точно в кубышке припрятано столько, что им надолго хватит. Паула улетела?
– Нет, она остается еще на одну ночь. А Ноггер – нет. Они отправились поужинать с кем-то из ее итальянского экипажа. – Дженни выгнула брови дугой. – Он полагает, что она созрела, метит ей между ног, наш Ноггер. Надеюсь, он ошибается. Паула мне нравится. – Из кухни до них донеслось звяканье посуды, с которой возился Хасан. – Ах, в целом свете нет звуков милее для моих ушей!
Мак-Ивер улыбнулся ей в ответ и поднял бокал:
– Хвала Создателю за Шахразаду и за то, что не будет возни с грязной посудой!
– Это самое приятное. – Дженни вздохнула. – Такая славная девушка, такая заботливая. Том такой счастливчик. Шахразада говорит, он должен прилететь завтра.
– Надеюсь. У него должна быть для нас почта.
– Ты дозвонился до Энди?
– Нет, так и не дозвонился пока. – Мак-Ивер решил ничего не говорить про танк. – Как думаешь, ты могла бы позаимствовать Хасана или кого-нибудь из других ее слуг на пару дней в неделю? Это здорово бы тебе помогло.
– Я не стану просить ее, ты сам знаешь, как теперь обстоят дела.
– Наверное, ты права, черт побери! Как это все меня достало!
Сейчас иностранцам практически невозможно было найти прислугу, какие бы деньги они ни предлагали. Всего лишь несколько месяцев назад было так легко отыскать прекрасных, заботливых слуг, после чего, с их помощью и благодаря нескольким словам на фарси, ведение домашнего хозяйства превращалось в радость, походы по магазинам – в легкие прогулки.
– Это едва ли не самое славное, что было в Иране, – сказала Дженни. – Такая огромная получалась разница: все муки житья в такой чужой стране пропадали разом.
– Ты все еще считаешь ее чужой? После стольких лет?
– Больше, чем когда-либо. Вся эта доброта, вежливость у тех немногих иранцев, с которыми мы встречались… Мне всегда казалось, что это все было лишь на поверхности, что именно сейчас их подлинные чувства вырвались наружу. Я, конечно, не имею в виду всех и каждого, не говорю о наших друзьях: взять Ануш, например. Я мало кого знаю, кто был бы милее и добрее ее. – (Ануш была женой генерала Валика, старшего из их иранских партнеров.) – Большинство жен чувствовали то же самое, Дункан, – добавила она, погруженная в воспоминания. – Может быть, именно поэтому экспатрианты здесь всегда держатся друг друга: эти групповые выезды на теннис, катание на лыжах, прогулки под парусом, уик-энды на Каспийском море – и слуги, которые носят корзины с едой и посудой на пикниках и убирают за нами. Думаю, мы жили как в раю, но теперь это в прошлом.
– Все вернется. Я от души надеюсь – ради них самих так же, как и ради нас, – что все вернется. Сегодня по дороге домой я вдруг осознал, чего мне теперь не хватает больше всего. Смеха, всего этого смеха. Теперь люди словно разучились смеяться. Я имею в виду, на улицах, даже детишки. – Мак-Ивер маленькими глотками потягивал свой виски.
– Да, этого смеха мне тоже очень не хватает. И шаха тоже жалко. Жалко, что ему пришлось бежать: все было так хорошо налажено, упорядочено, если говорить о нашей жизни, и так еще недавно. Бедняга, и до чего же отвратительно мы с ним обошлись, с ним и с его очаровательной женой. И это после всей той дружбы, которой он одаривал нашу сторону. Знаешь, мне ужасно стыдно: он действительно делал все, что мог, для своего народа.
– К сожалению, Джен, для большинства из них того, что он делал, было недостаточно.
– Знаю. Грустно все это. Жизнь иногда очень грустная штука. Ладно, что толку горевать по убежавшему молоку. Ты голоден?
– Еще как!
От свечей в столовой было тепло и уютно, промозглый холод нетопленой квартиры растаял без следа. Задернутые портьеры не пускали ночь в дом. Хасан тут же принес дымящиеся глубокие чашки с разными хорешами – буквально это слово означало «суп», но на самом деле хореш представлял собой густое рагу из ягнятины или курицы с овощами, изюмом и всевозможными специями – и поло, изумительный иранский рис, который сначала слегка обваривался, а потом запекался в смазанном маслом блюде до образования твердой золотисто-коричневой корочки – одно из их любимейших блюд.
– Благослови Господь Шахразаду, увидишь ее – и сердце радуется.
Дженни улыбнулась ему:
– Да, она такая, и Паула тоже.
– Ты и сама ничего, Джен.
– Ладно тебе, но за эти слова можешь выпить еще стаканчик перед сном. Ну, как говорит Жан-Люк, bon appétit!
Они с энтузиазмом принялись за еду, блюда были восхитительные и напомнили им те ужины, которые они устраивали в своем доме для друзей.
– Джен, сегодня за обедом я столкнулся с Кристианом Толлоненом. Ты помнишь его? Друг Эрикки из финского посольства. Он сказал мне, что паспорт Азаде готов. Это хорошо, но знаешь, что меня ошарашило? Он заметил – так, между делом, – что восемь человек из каждого десятка его иранских друзей или знакомых уже уехали из Ирана и, если этот исход будет продолжаться теми же темпами, совсем скоро в стране останутся одни только муллы и их паства. Тут я стал своих знакомых подсчитывать и, знаешь, пришел примерно к тому же соотношению, если брать тех, кого можно было бы отнести к среднему и зажиточному классу.
– Я не виню их за то, что они уезжают. Я бы сделала то же самое. – Потом она невольно добавила: – Не думаю, что Шахразада уедет.
Мак-Ивер уловил в ее голосе подспудные интонации и изучающе посмотрел на нее.
Дженни поиграла кусочком золотистой рисовой корочки на тарелке и изменила свое решение ничего ему не говорить.
– Только, ради всего святого, не говори Тому, а то его удар хватит… да я и не знаю, сколько в этом правды, а сколько идеалистических фантазий юной девушки… но она тут мне радостно нашептала, что провела бо́льшую часть сегодняшнего дня в Дошан-Тапехе, где, по ее словам, началось настоящее восстание, с автоматами, гранатами и всем остальным…
– Господи!
– …всей душой на стороне, как она их называла, «наших славных борцов за свободу», к которым, как я понимаю, относятся солдаты и курсанты ВВС, несколько офицеров, «зеленые повязки», поддержанные тысячами людей из гражданского населения, против полиции, верных шаху войск и «Бессмертных»…
