Лишние детали (сборник)

ЛИШНИЕ ДЕТАЛИ

1. ЭНКА

В больнице было как-то неожиданно уютно. По мере приближения к ней полковник становился всё мрачнее и на последних милях полета так швырял машину в виражи, что едва не врезался в бакен телекома, паривший над воздушным коридором трассы. Однако за воротами клиники на раннего посетителя вдруг сошло умиротворение – недолгая, но глубокая внутренняя тишина, словно на каком-то далеком фронте смолкла перестрелка. Наверное, это и вправду было самое спокойное место, где он бывал за последние двадцать лет. Проходя по тропинке через сад, он невольно замедлил шаг.

Резные деревянные беседки, увитые зеленью. Чистые зеркальные пруды с лилиями. Каналы между прудов обложены крупными камнями, островки соединяются мостиками с бамбуковыми перилами. Где-то невдалеке журчит вода, и кажется, вот-вот найдешь в траве одно из тех простых сокровищ, что так легко находятся в детстве прямо под ногами – блестящий каштан или ржавую монету, усатого черного жука или целый коробок спичек с ковбоем на крышке. Он остановился совсем и чуть было не присел на корточки, чтобы еще глубже погрузиться в это забытое ощущение, когда тайный мир травы у самых твоих глаз, и никакого другого мира не нужно… но он сдержался. Вынырнул. И напрямик через газон двинулся к нужной беседке.

Там мрачные мысли вернулись, в памяти всплыло старинное слово «палата». Белое лицо Мико, ее печальная улыбка и огоньки медицинских датчиков напоминали, что здешнее спокойствие – особого рода. Спокойствие обреченных. Тех, кто знает, что ничего уже не исправишь.

– Как ты, мышка?

– Всё отлично.

Снова улыбка, но в темных глазах – та же безнадежно распахнутая пустота. Японки умеют улыбаться одними глазами. Когда они действительно улыбаются. Раньше Мико улыбалась так каждый день. Теперь ее улыбки – только губы.

– Ты поговорил насчет концерта?

– Конечно, мышка. Но врачи считают… – Он перевел взгляд на ажурный деревянный цветок в решетке беседки. – Ну, ты знаешь, все проходят чистку памяти после исполнения. А при твоей болезни… и все эти аппараты, которые к тебе подключены… Они говорят, тебе нельзя.

– Ерунда. Посмотри на меня, Фредди.

Нет, ее не обманешь. Столько лет вместе.

– Они просто не хотят присутствия умирающей на концерте. Корпорации не нужна такая реклама. Верно?

Он кивнул, продолжая сверлить взглядом деревянный цветок.

– Но я хочу услышать ее, Фред. Это моя лучшая работа. Ни один музискин до сих пор не генерировал такой музыки. Потому что ни один скриптун не создавал до сих пор такого музискина. А я это сделала. И я хочу услышать. Я больше ни о чем тебя уже не попрошу, ты же знаешь. Через неделю…

– Не говори так. Врачи часто ошибаются. А ты… ты ее услышишь, мышка. Обещаю.

– Спасибо, Фредди.

Она закрыла глаза и как будто сразу стала еще меньше. Сиделка тронула полковника за плечо. Он вышел, быстро пересек больничный сад, нашел на парковке свой киб. Но взлетать не стал. До концерта оставался еще час. Целый час до того, как он совершит преступление.

Он сидел и размышлял, как же это вышло. Почему музыка, которая свела их вместе, стала вдруг так недоступна. И как он сам оказался в этом виноват.

* * *

Они познакомились, когда Фредерик Сондерс только начал работать в Артели. Он всё еще чувствовал себя паршиво после увольнения из армии – черт бы побрал этих политиков с их «мирными инициативами»! Новая работа на гражданке не внушала оптимизма. Но разозленный Сондерс взялся за нее по-военному круто… и вскоре понял, что это тоже война.

В злой иронии случайных совпадений куда больше правды, чем в любой конспирологии – Третья Мировая началась вместе с появлением аббревиатуры WWW. Позже ее стали называть просто Тканью. Всемирное поле битвы за мозги и, возможно даже, главный победитель. Ведь за спинами воюющих всегда стояла Артель. Искины и их пастыри, модельеры Ткани.

Первая операция Сондерса по уничтожению международной сети музыкальных пиратов прошла с блеском. Не успел развеяться дым от сгоревших складов с контрафактом, а в Sony Music уже закатили роскошный банкет в честь победы. Там он и встретил Мико, она работала с музискинами корпорации. А он стал героем, спасающим ее работу от негодяев, которые уродовали прекрасные энки собственными «переработками».

За годы многое изменилось. Корпорации поняли, что с развитием копировальной техники музыку не остановишь старыми методами. Не успеешь оглянуться, как новая энка уже гремит по всем континентам, залитая в тысячи устройств, от музыкальных чайников до музыкальных пистолетов, и накрепко зависает в ушах миллионов людей. И тогда сама суть бизнеса изменилась. Теперь лейблы запросто отдавали музыку в свободное распространение, предварительно сделав ее носителем рекламы.

Но борьба за интеллектуальную собственность не закончилась. Просто линия фронта переместилась ближе к источнику музыки.

За любой мелодией с хорошим потенциалом шла жестокая охота. Системы искусственного интеллекта давно обогнали людей в создании сильных энок, и эта сфера была под контролем Артели. Но оставалось главное слабое звено – те, кто работал с музискинами, модернизировал их генетические алгоритмы. Те, кто тестировал новые энки на специальных концертах. Артель пасла всех этих людей, их регулярно проверяли на лояльность, но…

Сондерс был не первым, кто предложил использовать чистку памяти. Но именно он разыскал для Артели группу яйцеголовых, в прошлом занимавшихся разработкой микроволнового меморт-генератора для одной из военных лабораторий США. После очередной инспекции деятельность лаборатории была признана неудовлетворительной, и ее прикрыли.

Артель снова накормила яйцеголовых и дала довести работу до конца. Новую технологию защиты от утечек внедряли без особого шума, как логичное продолжение всех предыдущих – подписка о неразглашении, сканирование записывающих устройств, блокирование лишних сетевых коммуникаций на рабочем месте… ну и здесь же вполне безопасная, моментальная процедура для забывания определенных данных.

С мелодиями чистка работала лучше всего: яйцеголовые говорили, что за музыку отвечает особая зона мозга в районе затылка, причем это даже не сама память, а нечто вроде ссылки на воспоминание – и сбить такую музыкальную ссылку легче, чем заставить человека забыть таблицу умножения. Сондерс в ответ шутил, что он и без меморт-генератора не может на следующий день напеть энку, которая еще вчера крутилась в голове с утра до вечера. А с мемортом так и вообще всё работало прекрасно… до тех пор, пока Мико не попала в больницу со смертельным облучением мозга.

Шуметь про вред мобильной связи для здоровья начали еще полвека назад. Тогда дело быстро замяли сами производители мобильников. Тем более что с телефонами было и вправду не так страшно; черепная коробка – неплохой изолятор. А вот с прикрытием для имплантов-нейрофонов пришлось повозиться. То, что излучатель безвреден внутри головы, вызывало сомнения даже у инженеров средней руки. Но к тому времени Артель уже набрала силу. «Отбеливание», так они называли на своем жаргоне эту работу с общественным мнением. И Сондерс был одним из «них». А у Мико стояли чипы связи самого первого, самого убийственного поколения.

Конечно, она ничего не знала. Но если бы даже узнала, вряд ли стала бы переживать из-за имплантов. Музыка и только музыка – вот что заботило ее всю жизнь. А теперь у нее отняли музыку, хотя она еще жива.

* * *

Он прибыл за четверть часа до начала концерта. Переоделся в белый фрак метрдотеля и спустился в ресторан. Обход постов, проверка периметра – он по привычке вспоминал старые термины, но здесь они казались такими же неуместными, как ржавый танк на стоянке сверхзвуковых скатов. Нет, теперь никаких пафосных ограждений и постовых, как в молодости. Зачем, если глаза и уши имеются чуть ли не у каждой вилки на столе.

– Здравствуйте, сэр. – Две официантки на входе коротко поклонились. – Вы будете присутствовать?

– Да, нужно кое-что проверить. – Сондерс показал глазами на ближайшую люстру в фойе. Едва ли младшие швеи Артели знают, куда на самом деле спрятан меморт-генератор. Раньше его встраивали прямо в рамочку металл-детектора. Теперь даже рамочки не нужны.

Но и намека на люстру достаточно. Сондерс шагнул в зал.

– Извините, сэр.

Одна из официанток подошла ближе.

– Вы проверяете… нас?

Он поднял бровь.

– Нет, а что такое?

– Я не спросила ваш допуск, ведь вы с женой часто бывали на тестовых концертах. Но проход на концерт с записывающими устройствами запрещен. – Девушка подняла чуть выше круглый поднос, который держала в руке. – Мой сканер показывает, что у вас есть…

Сондерс нахмурился и вынул из кармана золотой портсигар.

– Вы хоть знаете, что это такое?

Вторая официантка тоже подошла и дернула первую за рукав. Но та была непреклонна.

– Я не уверена, мой сканер дает сбой. Думаю, это персональный искин класса не ниже «бет». И вам нельзя с ним… туда.

– Ваше имя?

– С-с… Софи. – Девушка покраснела. – Извините, если…

– Всё нормально, Софи. Я буду ходатайствовать, чтобы вас поскорее перевели в старшие швеи. Вы прошли проверку. Заберите эту штуку в камеру хранения.

Сондерс широко улыбнулся и протянул ей портсигар. И продолжая улыбаться, вошел в главный зал ресторана. «Я же тебе говорила!» – раздалось за спиной.

Проклятая девчонка. Раньше он бы порадовался таким сотрудникам. Но сегодня… сегодня всё против него.

* * *

Мико была права насчет новой энки.

Лишь только раздались первые аккорды, каким-то далеким и незначительным сразу стало всё, что было у Сондерса перед глазами. В энке не было слов, но ему казалось, что он слышит песню. В ней пелось о тех, кто уходит, и о тех, кто ждет; о тех, кто летит к облакам, и о тех, кто падает в бездну; о тех, кто делает, а потом раскаивается, и о тех, кто не делает, а потом всю жизнь сожалеет… И о море, которому всё равно.

Музыка смолкла. Публика начала оживать. Всего в зале собралось человек двадцать, но среди них не было случайных людей. Опытным глазом Сондерс отмечал директоров и менеджеров корпорации. Два первых ряда, эдакие холеные пингвины в безупречных костюмах. За ними сидел лохматый народ попроще, спецы по программированию, коллеги Мико. У многих на глазах были слезы. Последние скрипты Мико позволили ее музискину создать настоящий шедевр.

Нет, не ее музискину. Здесь всё принадлежит корпорации. Включая слезы. И конечно, музыку. На днях состоится еще один концерт. Но публика будет другой. Профессиональные оценщики, барыги из рекламной индустрии. Попав к ним в руки, прекрасная энка превратится в мелодию для дурацких роликов. Ее искромсают, оставив лишь те части, что сильнее всего зависают в ушах самой средней публики. Потом еще больше упростят, закольцуют в навязчивые повторы, добавят слоганы. Мико прекрасно знала об этом. Потому и хотела послушать оригинал.

Если бы ему удалось пронести свой портсигар с искином и записать… Мелодия всё еще крутилась в голове Сондерса. Он мог бы ее напеть. Но как донести ее до жены? Очевидно, музискины используют какие-то коды, чтобы хранить все эти звуки в нужной последовательности.

Он тряхнул кистью. Из-под края рукава показался браслет-четки, подарок Мико. Издали смотрится как яшма, но если приглядеться, увидишь в каждой бусине спрессованную массу старинных компьютерных деталей. Разноцветные светодиоды, кристаллы процессорного кремния, золотые клеммы, кусочки печатных плат с узорами проводников… Мико любила эту простую бижутерию из бедных районов, где она выросла.

Сондерс перегнал пару бусин по нитке. Если мысленно связать звуки разного тона с разными детальками в бусинах, а потом повесить на нитку в нужном порядке… Или с разным цветом хотя бы… Как-то ведь они записывают все эти мелодии в своих программах.

Тупой солдафон! Столько лет жил с женщиной, которая считается лучшим настройщиком музискинов на континенте, – и ни черта не знаешь о ее работе! Хотя тысячу раз видел, как она открывает музыкальный редактор, как крутятся в воздухе эти голографические штуки, похожие на больничные кардиограммы, только объемные, вроде колючих червей. Как они пульсируют, втягивают и убирают иглы, сливаются друг с другом или опять разлетаются под взмахами рук Мико, послушные мельчайшим движениям ее танцующих пальцев…

– Извините, сэр, срочный вызов для вас. – Девушка-официантка стояла рядом.

Сондерс быстро опустил руку, браслет скрылся под рукавом. Нет, сегодня уже ничего не получится.

Он вышел в фойе. Вторая официантка протянула ему пищащий портсигар.

– Это мое? – удивился Сондерс. – А как я тут оказался?

У официанток округлились глаза.

– Ладно-ладно, шучу. Я прекрасно помню, что обещал сделать одну из вас старшей феей.

Девушки прыснули в кулачки.

– Вот только не помню, какую именно. Или, может, обеих?

Официантки снова сделали серьезные лица. Наконец одна робко улыбнулась:

– Вы опять нас проверяете, сэр?

– Ну, я вижу, вас не обманешь! – Сондерс взял у нее свой портсигар. – Отлично, так держать.

Он вышел на улицу. Проклятые яйцеголовые знали свое дело. Первые версии меморт-генератора отшибали человеку всю краткосрочную память за последний час, а то и больше. Позже эти умники научились настраивать облучение поточней. Сондерс помнил даже, как возился с браслетом. Но мелодию вспомнить не мог, хоть убей.

* * *

– Почему вы так уверены, что это дыра второго класса?

– Я уверена, что мета-модельер не обязан отчитываться перед каждой белошвейкой.

– Прошу прощения, Вэри. Я лишь хотел спросить, э-ээ… известны ли какие-то подробности.

Голографический облик суровой девицы в белом кимоно сидел в соседнем кресле киба. Сондерс покосился на фантомную спутницу, ожидая, что она все-таки смягчит свой гнев.

Он почти смирился с бабами в руководстве. Этого можно и не заметить, когда распоряжения присылают формальным заплетом через Ткань. Но в живых разговорах старые армейские привычки давали о себе знать, сталкиваясь с женским стилем общения. Все эти недомолвки, постоянное языковое трюкачество… Да хуже, просто кокетство какое-то. Ничего не могут прямо сказать!

Собеседница, кажется, заметила его неприязнь. И слегка подалась вперед. Ее ореховые глаза были похожи на глаза Мико.

– Вы же знаете, полковник, как работают мета-модельеры. Я просто смотрю Ткань и вижу слабые швы. Это образы, видения. Перевести их на язык фактов и цифр не всегда возможно. В данном случае – только одна зацепка. Этого парня уже задерживали, месяц назад в Бангкоке-Два. Похожая история: полицейский аудиодетектор засек исполнение энки, которая еще не вышла в прокат. Но у парня ничего не нашли. Полиция списала всё на сбой детектора.

– А на самом деле?

– Вот вы и разберитесь. Его задержали снова, двадцать минут назад. Та же история. Музыка зафиксирована и распознана. Это явный контрафакт. Но источник неясен. Пока что проводят обыск на месте. Вы уже прибыли, кстати. До свиданья.

– Погодите, Вэри. Я хотел спросить… – Сондерс непроизвольно потянулся к ней рукой, словно хотел удержать. Ладонь прошла сквозь облик. Он отдернул руку.

– Да?

– У вас есть любимые энки?

Она улыбнулась одними глазами.

– Разве при нашей профессии можно иметь что-то любимое?

– Вы правы, извините.

Фантомная девушка с ореховыми глазами исчезла. Киб Сондерса зашел на посадку, фары выхватили из темноты желтую ленту полицейского ограждения. За лентой бегали люди с фонариками.

Полковник вздохнул. Странный язык женского командования – даже это он почти научился терпеть. Но сейчас предстояло кое-что похуже. Идиоты в форме. И они обязательно будут мужского пола. Словно для того, чтобы еще раз доказать ему, Сондерсу: бабы в руководстве – не случайные совпадения, а неизбежная месть эволюции.

* * *

– С чего вы взяли, что их было пятеро?

– А кто вы такой? И как вы сюда… – Полицейские повернулись к Сондерсу, как два игрушечных робота в синхронном танце. Вопрос задал, очевидно, младший. И уже потянулся к поясу за шокером.

Не обращая на него внимания, Сондерс уверенно протянул руку второму, чернокожему толстяку лет пятидесяти. Тот автоматически пожал руку – ну что ты будешь делать, рефлексы. На таких мелочах и строится искусство управления. «Бесконтрольный физический контакт с неизвестным. Да ты уже покойник, парень», – подумал Сондерс.

Полицейский будто услышал его мысли. Рука дернулась освободиться. Поздно: ладонные чипы идентификации схлестнулись в сканировании друг друга гораздо быстрей. И сомнений в победителе быть не могло. Полицейский тут же вытянулся по струнке, разве что голову немного склонил набок, продолжая слушать сообщение своего персонального искина о невероятном статусе человека, который легко прошел оцепление и спустился в подвал, никем не замеченный.

Сондерс подождал, пока толстяк метнет характерный взгляд на своего партнера. Молодой опустил руки и тоже изобразил морду послушной собаки.

– Почему пятеро? – повторил Сондерс.

– Разрешите доложить, господин полковник… Мы полагаем, четверо скрылись.

Толстяк указал на стол: пять стаканов и бутылка. Бутылка пуста, в стаканах налито. Где побольше, где поменьше.

Сондерс шагнул в темный угол подвальной каморки. На стуле среди обломков мебели сидел парень лет двадцати, руки-ноги крепко схвачены черной липучкой.

– У него спрашивали, где сообщники?

– Так он молчит, господин полковник! Может, немой?

– Или вы спрашивать не умеете.

Сондерс наклонился к сидящему, посмотрел в глаза… и резко ткнул паренька двумя пальцами в шею. Арестованный закашлялся, повалившись вперед. Изо рта вылетел белый комок. Сондерс поднял то, что упало. Покрутил в руках: комок развернулся в прямоугольную полоску с какими-то значками.

Полицейские подошли поближе, но разглядеть ничего не успели: полковник тут же скомкал полоску и сунул в карман.

– А-а… – начал было старший из копов.

– Скрипты для взлома музискина, – сказал Сондерс. – Нарушение закона об интеллектуальной собственности, промышленный шпионаж, преступный сговор с целью терроризма. Я забираю у вас это дело. Подозреваемого – в мой киб, немедленно. Остальных можете не искать, мы всё сделаем сами.

Когда он вышел, полицейские переглянулись. Потом уставились на парня, приклеенного к стулу. Парень продолжал кашлять и хрипеть.

– Вот же зверь, – пробормотал молодой. – Чуть кадык не вырвал пацану.

– Сопло прикрой, а то и тебе вырвут! – Толстяк огляделся, понизил голос. – На той неделе в семнадцатом участке, когда робот-уборщик свихнулся и кассира покромсал… Тоже прислали из этой Артели девку. Пару вопросов задала вот так же. Наши там пытались с ней бычиться: мол, не ваша юрисдикция. А наутро у троих память отшибло так, что только прошлый год и могли вспомнить.

* * *

Всю дорогу они молчали. Лишь когда Сондерс посадил киб на задворках одной из центральных улиц и указал на железную дверь без вывески, арестованный удивился:

– На полицейский участок не похоже.

Сондерс вышел из машины и, открыв киб с другой стороны, снова сделал приглашающий жест. Парень неуклюже выкарабкался на улицу; полицейские оставили ему «липучку» на руках, и со стороны могло показаться, что он несет перед собой нечто маленькое и хрупкое.

Подвальная дверь щелкнула замком, опознав пальцы Сондерса на ручке. Они спустились по темной лестнице и оказались на старинной кухне – длинные разделочные столы, полки, раковины, дверцы холодильников. Всё металлическое. Наверное, когда-то здесь сверкал чистотой каждый квадратный дюйм, но сейчас кругом расползлись пятна ржавчины.

– Пищевые синтезаторы убили профессию. – Сондерс кивнул на стойку с поварешками всех калибров. – Зато здесь столько металла, идеальная глушилка. Раньше посетители жаловались даже в верхних залах, что связь ни к черту. А мне нравится. Пришел поесть, так ешь, а не болтай. Владелец этого ресторана – мой старый знакомый. Частенько сюда захожу.

– А-а, понял. – Парень криво усмехнулся. – Теперь играем доброго полицейского. Будете вкусно кормить и красиво вербовать. Чтобы всех сообщников заложил. Вам же для отчетности лучше, если поймаете целую банду.

– Да нет у тебя сообщников. – Сондерс подошел к шкафу со столовыми приборами, вытащил нож и освободил задержанного от липучек. – Вернее, есть, но сегодня ты был один. А коды эти…

Он вынул из кармана скомканную ленту, разгладил ее кончиком ножа на столе.

– Никакие это не скрипты. Я в искинах не мастер, но как выглядят машинные языки, немножко представляю. Не говоря уже о материале для записи. Пластик самого худшего качества. Или даже… бумага?

– Что вам от меня надо? – Парень растирал затекшие руки.

– Хочу предложить сделку. Я помогу тебе отмазаться от тюрьмы. А ты научишь меня этой системе записи.

– Вас? Зачем?

– Не поверишь: увлекся искусством.

– Не поверю. Хотя мне всегда было интересно, почему крутые спецы вроде вас занимаются такой ерундой, когда вокруг столько серьезных преступлений.

– Почти каждый преступник считает, что его преступление несерьезное или вообще не преступление.

– Откуда вам знать, что думают преступники, если вы их не ловите? Во время последнего Весеннего Карнавала в нашем городе украли генометрики у полумиллиона человек, теперь их можно до конца жизни шантажировать. Кто это сделал? Так и не нашли. И кстати, про пищевые принтеры, которые вы тут вспоминали – два месяца назад была взломана самая массовая модель домашней пандоры. Человек триста в первый же день отравились, а сколько теперь народу боятся даже трогать еду из пандор! И такие преступления безо всякого наказания – ежедневно. Вы говорите, это ваш любимый ресторан? Ну, я уверен, что даже здесь сегодня ночью можно будет запросто купить дозу такого верта, от которого мозги превращаются в маринованную креветку. А вы тем временем за песенками гоняетесь.

– У каждого своя работа, – сказал Сондерс.

Раньше он всегда давал задержанным выпустить пар, это даже считалось обязательным на курсах по допросам: когда человек израсходует эмоции, его проще ломать. Но сегодня многословие раздражало. Тем более что всё сказанное – правда.

– Да знаю я вашу работу! – Парень как будто почувствовал слабину оппонента и заговорил быстрее. – Я же на экономическом учусь. Всё определяется балансом стимулов. Есть преступления, которые выгоднее совершать, чем раскрывать. Но есть и наоборот. Вы выбираете себе те, раскрытие которых лучше стимулировано. А где нынче самые выгодные «пострадавшие»? Там, где товар создается автоматически, тиражируется в любых количествах с минимальными затратами. Это и есть цифровой интель. Медиаиндустрия, на которую вы работаете.

– Извини, я в таких науках не силен. – Полковник крутил нож между пальцев, от большого к мизинцу и обратно. – Но про стимулы вопрос хороший. Ладно, тогда давай так…

И он рассказал про Мико. С самого знакомства. И как был последний раз в больнице, давал ей обещание. Как мучился на концерте, но не смог записать энку. Он рассказал даже о том, что сам приложил руку к внедрению системы чистки памяти.

– Красивые у вас легенды, – заметил парень, когда Сондерс замолчал.

– В полицию можем вернуться хоть сейчас, там никаких легенд. Лицо твое уже пробили по базе, мне даже спрашивать нечего. Брэм, так тебя зовут? Официальная работа – кардиодрамер в развлекательном центре. Имеется лицензия на миксы персонального биофидбэка с музыкальными произведениями, официально разрешенными для публичного… и так далее. Задержан второй раз по подозрению в нелегальном исполнении. Вся сетка твоих знакомых тоже пробита, так что не один загремишь. А если мне поможешь, я организую тебе вариант получше. Это не вербовка. Это мое личное. Если раскроется – меня накажут посильнее, чем тебя.

Парень прошелся по кухне, остановился у стеллажа с посудой. Вынул чайную ложку, помахал в воздухе.

– Хорошо, я согласен. Слушайте.

Ложка звякнула по металлическому столу.

– Это си-бемоль.

Брэм подошел к Сондерсу и показал ноту на бумажной ленте. Лицо полковника просветлело:

– Значит, про стаканы я угадал.

Точь-в-точь как утром в саду клиники, весь груз его солидных лет разом свалился с плеч. Сондерс метнулся к раковине, открыл кран. Потом к шкафу-сушилке. Вместо стаканов там нашлись чашки. Одна с грохотом разбилась, когда он неуклюже схватил сразу несколько. Наливая воду, он намочил рукава и забрызгал брюки. Наконец, расставил чашки с водой перед своим неожиданным учителем.

И с лицом ребенка, делающего первый шаг по первому снегу, – звонко стукнул ножом по одной, по второй, по третьей. Звучало как Баг знает что. Но учитель музыки был рядом.

* * *

Они пришли без опоздания. Зато Сондерс появился в клинике на полчаса раньше, и все полчаса провел как на иголках. Он не сказал Мико о своей опасной задумке. Вдруг они не явятся, зачем ее расстраивать? Пришлось вымученно припоминать веселые моменты совместного прошлого, делая вид, что только ради этого и пришел.

О втором концерте, где он был сегодня утром, Сондерс тоже ничего не сказал. А сама Мико не спросила – берегла его от оправданий. Он, конечно, обещал, но что он может сделать? Запретили – значит, запретили. Ну, хоть сам послушал, и то хорошо.

Но когда ее муж вдруг оборвал разговор и с невиданным доселе выражением лица уставился в сад сквозь решетку беседки, она сразу поняла, что это связано с обещанием. Трое молодых людей шли вдоль пруда с лилиями. Вот они поднялись на ажурный мостик… Мико даже приподнялась на постели, когда увидела, как пальцы одного из незнакомцев танцуют по перилам, отбивая неслышный ритм.

– Фредди, кто это?

Он хитро подмигнул ей. Затем подключился к системе охраны клиники. Все сканеры молчали: у идущих по мостику не было ничего подозрительного. Никакой электроники вообще. Как и договаривались – но Сондерс всё равно не мог к этому привыкнуть.

Молодые люди вошли в беседку, скромно поклонились. Повисла пауза. Сондерс кашлянул в кулак. Брэм поставил сумку на пол и вытащил из кармана пачку разлинованных бумажных полосок. Верхняя была сильно измята и покрыта множеством дырочек. Музыкант передал верхнюю полоску полковнику.

– Удалось разобрать? – спросил Сондерс. – Там на концерте… я ее в рукаве держал. А ноты помечал иголкой от запонки. Не знаю…

– Всё нормально, мы сыгрались. – Брэм раздал ноты приятелям. – Хотя, честно говоря, я не верил, что у вас получится. При мне еще никто так быстро не обучался на слух записывать. У вас способности!

«Других в нашу службу не берут», – хотел было сказать Сондерс, но промолчал. Он был еще моложе, чем они, когда это началось: радиоперехват в армейской учебке, чтение морзянки на любой скорости, определение вражеских передатчиков «по почерку»… А спустя тридцать лет – аудиометки в пиратских фильмах, позволяющие даже без искина вычислить, в каком кинотеатре снимали, в какой подпольной студии делали перевод… Но когда эти способности, усиленные тренировками в Артели, последний раз приносили тебе радость? Сегодня – да. А все годы до этого? Нечем хвастать.

Получив ноты, один из парней взял стул, перевернул его и начал натягивать между ножек какие-то прозрачные нити. Струны, понял Сондерс.

Тем временем Брэм достал из сумки стаканы и стал наполнять их водой из бутылки, тихонько постукивая по каждому, чтобы настроить нужный тон. С этим процессом полковник был уже знаком. Зато материал для третьего инструмента показался ему чудом конспирации: банальный пакет с овощами, какие ежедневно приносят в больницу. С помощью пластикового ножа пара огурцов, морковина и тыква за несколько минут превратились в хитроумное устройство, издающее гулкие звуки, если в него подуть.

Мико была в восторге еще до того, как они начали играть.

Когда энка смолкла, она лежала совершенно неподвижно, с закрытыми глазами. В уголках глаз блестело.

Сондерс вышел из беседки первым. Над прудом висел полицейский бот: искины засекли несанкционированное исполнение чистой энки до официального релиза. У ворот клиники опустился черный киб, оттуда вылезали люди в форме. Но это было уже неважно.

* * *

Их высадили посреди тихого, залитого солнцем дубового парка. Если бы они не видели место прибытия с высоты, то удивились бы еще больше. Но сверху можно было разглядеть, что зеленый остров окружен по периметру высокой стеной. А в океане вокруг, насколько хватает глаз, никакой другой суши не видно.

На земле полицейские сняли с музыкантов «липучки», без слов забрались обратно в киб и улетели.

Оставшиеся огляделись. Вокруг ни души, лишь ветер играет в траве. Пара тропинок сходится в центре поляны и снова убегает в заросли. Вдали, за стволами могучих дубов, виднеются желтые крыши коттеджей.

– Похоже, твой полковник сдержал слово, – заметил один из приятелей Брэма. – Это не тюрьма, и даже для психушки выглядит симпатично. Да и мера наказания, которую нам присудили… Три года информационной депривации, лишение персональных искинов – смешно! Знали бы они, что нам эти искины меньше всего нужны.

– Психушки тоже разные бывают, – проворчал второй. – Тут небось камера на каждом дереве…

Он не договорил: из зарослей показался человек в зеленом халате. Сутулый мужчина шел быстро, слегка подпрыгивая, чтобы преодолеть высокую траву. Еще не дойдя до музыкантов, он широко развел руки и улыбнулся.

Брэм улыбнулся тоже – человек в зеленом выглядел очень комично. Его смуглое лицо было настолько круглым и гладким, что густые брови и крупный нос смотрелись как нечто постороннее, прилепленное позже в большой спешке.

– Добро пожаловать в наш центр реабилитации! – воскликнул он, продолжая держать руки так, будто хотел обнять всю поляну вместе с окружающими дубами. – Нас зовут доктор Шринивас, сейчас мы покажем вам все наши достопримечательности! Но прежде, ох, простите за навязчивость, не терпится спросить: на чем вы играете?

– Здесь можно играть?! – воскликнули все трое хором.

– Конечно! Это раньше фонофилию лечили электрошоком. Но пришло время гуманных методов терапии. Важно понимать, что патологическое стремление к публичному извлечению звуков может иметь разную природу. Далеко не у всех людей это врожденный дефект психики.

Доктор-индиец вытащил из кармана пригоршню колец, надел их на пальцы и сделал несколько пассов в воздухе. Кольца пропели бодрую мелодию.

– Я такого не припомню. Чье это? – Брэм покосился на своих компаньонов. Они тоже выглядели озадаченными.

– Вот видите! – Доктор спрятал кольца обратно в карман. – Возможно, ваш случай фонофилии – это лишь неосознанный социальный протест. Желание противопоставить себя корпорациям, захватившим музыкальный рынок. Навредить им, исполняя чужие, всем знакомые произведения без разрешения. Эти деструктивные мотивы мы постараемся превратить в конструктивные! Скажите, вы когда-нибудь сами сочиняли музыку? Ведь в исполнении такой музыки нет никакого вреда правообладателям, поскольку правообладатели – вы сами! А значит, никакой полиции, никаких арестов.

– Ну, я пробовал… – Брэм почесал затылок. – Но это же ерунда, кто будет мои глупости слушать?

– Мы будем! – Улыбчивый индиец снова обнял воздух перед собой. – Мы и другие наши пациенты. Но это уже второй ваш вопрос. А первый был: можно ли здесь играть. Можно и нужно! Но желательно не чужое, а свое. Это и будет залогом вашей реабилитации. Пойдемте же, мы покажем ваше новое жилище.

* * *

Из всех живых встреч с заказчиками Вэри больше всего ненавидела благодарственные. От остальных легко отшиться, ссылаясь на удобства обмена данными через Ткань или на требования безопасности, которые полагаются ей по статусу. Но эти вот живые благодарности после завершения дела…

Неоархаика «настоящих подарков» стала одним из самых тяжелых бзиков у менеджеров высшего покроя. Вэри прекрасно знала, что ритуал культивируют как форму психоразгрузки – люди, проводящие множество сделок в абстрактном мире Ткани, страшно радуются обмену вещицами, которые можно потрогать руками. И чтобы расстаться со счастливым клиентом на дружеской волне, нужно подыгрывать в этой дурацкой игре. Даже без живого общения офис Вэри в дни праздников ломился от ненужных подарков. А на встречи она обычно посылала вместо себя младших швей из числа тех, у кого хорошие косметические нанозиты, чтобы изобразить ее лицо. Но всё равно оставались тонкие выкройки, когда дублершей не отделаешься.

Соображения безопасности при этом никуда не девались: благодарственные встречи приходилось обставлять не менее тщательно, чем сами операции по выполнению заказа. Вот и новый вице-президент по нейромаркетингу Sony Music, кажется, решил следовать принципу «Прячь лист в листопаде». Из-за этого Вэри уже двадцать минут торчала в грязном кафетерии посреди одного из торговых центров Старого Токио и мужественно боролась со своей толпофобией.

Бороться с местными тыквенными оладьями она перестала сразу – хватило одного, чтобы три других остались нетронутыми. Их явно делали из водорослей, а то и вовсе из грибов. Пришлось довольствоваться чаем. Хотя и он вряд ли настоящий.

Толпофобия между тем усиливалась. За столиком справа расположилась группа клерков-японцев. Неотличимые друг от друга, в одинаковых белых сорочках и черных костюмах, они механически поедали одинаковую еду из одинаковых коробочек и без умолку говорили – но не друг с другом, а со своими искинами-пиджаками. Да и язык не вполне человеческий: набор каких-то междометий, хмыканий и хрюканий. Такие же черно-белые клерки составляли основную часть толпы в пищевой зоне торгового центра, превратив ее в мерно гудящий улей.

Впрочем, реальное нашествие насекомых грозило с другой стороны. Столик слева оккупировали трое «ультразеленых». Они громко смеялись, махали руками и всячески подчеркивали свою естественность. Бритую голову одного украшал декоративный лишай, с длинных волос другого летела во все стороны художественная перхоть всех цветов радуги. А третий, сидевший к Вэри ближе всех, был одет в такую странную растительную одежду, что вполне можно было ожидать оттуда каких-нибудь лечебных вшей. Спасибо хоть, не чихают – Вэри знала, что самые ярые «ультразеленые» практикуют галлюциногенный грипп и любят делиться этой радостью с окружающими.

Но сейчас ее больше всего раздражал столик напротив, где расселись две мамаши с детьми. Один ребенок был еще слишком мал, чтобы шалить. Зато второй… Этот негодник лет четырех бегает вокруг с мямлей – своим первым искином в виде развивающей игрушки. Комок умного пластика мигает разноцветными огнями и исполняет мелодии, в которых легко угадываются рекламные энки продуктовых брендов. Ребенок всячески мнет игрушку, выдавливая пальцами светящиеся места, после чего мямля снова меняет форму и принимается исполнять другую энку, вспыхивая новым набором брендированных цветов. И этот ужас всё носится и носится вокруг!

А человек, назначивший ей встречу, не спешит. С этими шишками всегда так. Ладно, надо провести время хоть с какой-то пользой.

Она закрыла глаза и активировала Третий Глаз. Легкое покалывание в затылке, где сидит заколка-искин… и перед глазами разворачивается многослойный цветной ковер Ткани.

Ткань знает всё. Тысячи искинов-ткачей снимают мерки и заготавливают сырье персональных данных. Тысячи модельеров чертят выкройки по лекалам человеческих страстей. Тысячи швей работают на местах, воплощая готовые модели в жизнь… Еще недавно Вэри была одной из них, младшая гейша в заштатном добреле. Тогда она видела только Лицевую сторону Ткани – да и то не всю, лишь отдельные личные выкройки клиентов. Зато делать приходилось такое, что лучше бы не видеть вовсе. Камасутра в ледяном нивариуме, танец живота с саблями, а то и «австрийская рулетка», когда в тебя стреляют ради развлечения – не каждый выдержит такую психотерапию день за днем. Пусть ты сама и не очень напрягаешься, ведь телом управляет неутомимый и точный искин – но всё равно выматывает. Как говорится, нетворческая работа.

Слава Багу, это в прошлом. Теперь ты мета-модельер, а не швея какая-нибудь. Тебе, Золушка, остается лишь посматривать внимательно на Ткань да подсказывать другим, где надо подрезать, а где подштопать.

Ну, поехали. Пара легких движений пальцами – там, в реальности, они почти незаметны, но здесь послушный графический интерфейс вмиг приближает ту часть цветного ковра, где виднеется легкий сбой в узоре.

Шить это дело начали четыре месяца назад. Срок, по меркам Артели, достаточный для ликвидации и более заметных прорех. Но здесь пришлось работать дольше, поскольку дело касалось родственницы сотрудника Артели.

* * *

Лицевую можно не смотреть: полковник Сондерс грамотно обметал инцидент с полицией. А вот дыра в Подкладке – хитрее. Вэри открыла профиль самого Сондерса.

Узелки семейных отношений, веера профессиональных знакомств, бахрома не особо тонкого вкуса в развлечениях… Его выкройка долгие годы была скупа и безупречна, пока там не запульсировала эта красная нитка, ведущая через профиль жены – причудливое кружево со множеством связей в музыкальной индустрии – прямо к утечке из этой самой индустрии.

Просчитать и скорректировать действия полковника не составило труда, хоть Вэри и разозлилась, когда он спросил о ее любимых энках. Показалось, что он сейчас расклеится, заговорит про больницу – и откажется от преступления, к которому его подтолкнули.

Да и сама она чуть не ляпнула… «Ваши любимые энки». Знал бы он, как ее достали этим вопросом клиенты в добреле, когда она только начинала! И отвечать там нужно было по инструкции, со стеснительной улыбкой называя ту песню, которая – ах, неужели! – всегда оказывалась любимой энкой того, кто спросил. А твой искин, пробивший профиль клиента и подсказавший это название, тем временем уже загружает нейрограмму, чтобы руки твои сами собой, эдак небрежно, наиграли нужную мелодию на кото… и так восемь раз!

Сначала она полагала, что ненавидит меломанов, поскольку сама является визуалом. Но эти старые классификации, грубо поделившие людей на четыре-пять типов, всегда трещат по швам, когда углубляешься в детали. Какого ты типа, если любишь слушать голоса людей, распознавать эмоции в смене интонаций, отличая на слух тончайшую фальшь – но не можешь, как другие, слушать одну энку снова и снова? Если тебе ужасно неуютно в любых наушниках, потому что они отключают тебя от реального аудиомира? Значит, звук для тебя важен, и может быть, даже больше, чем для других.

В конце концов она пришла к выводу, что человек, заткнувший уши музыкой, вовсе не обязан быть аудиалом. Как обжора, страдающий булимией, не является гурманом. Музыка – это обманка для мозга. В ее основе лежат сочетания звуков, которые когда-то означали для людей нечто существенное и потому цепляли внимание: успокаивающий напев матери, бодрый ритм шагов, предостережение свистящего ветра или грохота камней… Научившись издавать похожие звуки отдельно от явления, люди создали древнейшую виртуальную реальность.

Позже, уже в Артели, штопая мрачноватое дело о проекте «Музак» и общаясь с опытными нейромаркетологами, Вэри подтвердила худшую свою догадку. Они отслеживали, как музыка «заводит» слушателя, по выбросам в мозг допамина и некоторым другим реакциям, в которых меломаны почти не отличались от наркоманов.

Однако довольно лирики. Несмотря на маленький прокол в разговоре с полковником, Подкладка нынешнего дела сшита крепко. Полковник не сорвался, отработал четко по выкройке. И жену порадовал, и энка никуда не утекла. А преступники… пусть Сондерс считает, что помог им скрыться. Ему незачем знать Изнанку.

А тебе, Золушка, приходится знать. Формально заказ выполнен, Изнанка тоже заштопана. Но тебя на то и взяли в Артель, чтобы чувствовать слабые швы, которых не видят ни искины, ни модельеры. Здесь точно будет еще одна прореха. Причем одна из тех, о которых Вэри совсем не хотела рапортовать. Потому что ее видения говорили: это не просто дыры, а совершенно новый орнамент. Словно ледяной лес на замерзшем стекле подтаял, и кажется, что прекрасный рисунок испорчен – но вдруг замечаешь, что именно в этом месте с другой стороны окна ветка сосны…

В тайной коллекции Вэри было уже несколько таких странных дыр, но общий узор она увидела только на днях, во время поездки на кладбище из-за «Дела Саймона». Даже не сам узор, а то, как он может появиться в будущем. По отдельности каждая из этих дыр считалась неопасной, и Артель не обращала на них особого внимания; но если бы кто-нибудь соединил их… Только потихоньку, очень аккуратно, чтоб не заметил надсмотрщик-искин, сидящий на затылке. Где-то случайно подсечь тонкую нитку, где-то петельку незаметную сбросить.

Больше всего возни потребует, очевидно, главный связующий элемент: капризная зеленоволосая девчонка, родители которой решили найти живую гувернантку вместо искина-воспитателя. Познакомившись с их семейством в кибе, Вэри от скуки изобразила соискательницу этой каторжной работы. Пошутила, называется… И только собралась развязаться с ними, как накатило то самое. «Живая картинка». Узор из пустот, которого еще нет.

Почему шутки часто оказываются такими серьезными подсказками? Наверное, интуиция пытается пробиться через рациональное мышление – и обманывает его, завернувшись в одежду ничего не значащей забавы… а потом ты понимаешь, что это и есть верное решение. Хотя даже после видения она сомневалась. Весь день провела в поисках какого-нибудь знака, подтверждения своей правоты. И только вечером, вынимая из волос шпильки перед сном, увидела то, что искала. На зеркале висела серьга с перьями, подарок Марты. Так вот чем занималась твоя наставница! А ты-то гадала, почему эта рыжая ведьма, опытнейшая системная фея, не делает карьеру в «Деконе», а вместо этого обучает тебя, юную дурочку из добреля. Да потому что в твоей персональной выкройке – такая же странная дыра. И ты тоже – часть невидимого узора, который…

Бум!

Вэри вздрогнула и открыла глаза. Ну, этого следовало ожидать: мерзкий ребенок, бегавший вокруг, с размаху пришлепнул свою мямлю на ее стол. От удара недоеденные оладьи вылетели из тарелки. Гибкий искин мямли переливался красным и желтым, пытаясь собраться в очередной продуктовый логль.

Мамаши за столиком напротив сладко улыбались. Видно, считают, что если ты одета в классическое трехслойное кимоно «снег на ирисах», то разделяешь их взгляды на воспитание в духе старояпонской школы. «Ребенок до пяти лет – бог». Этому еще не было пяти, и мамаши полагали, что весь мир должен с умилением относиться к его выходкам. Ну да, размечтались!

Она резко наклонилась к наглому малышу и громко щелкнула зубами в миллиметре от его носа. Ребенок в ужасе отпрянул, заревел. Мамаши закудахтали вокруг него, с осуждением глядя на психованную незнакомку.

– Моя бабушка делала точно так же, – произнес кто-то рядом. – Она считала, нужно всегда быть готовым к опасности. А родителей это бесило.

Вэри обернулась. Пока она занималась экстремальным воспитанием, за ее столик подсел один из черно-белых клерков. Теперь она узнала его. Ну да, лист в листопаде. Судя по цвету кожи, он был старше ее, лет тридцать. Но по выражению лица – совсем мальчишка. «Сукин папенькин сынок», называли таких в добреле.

– Разве я так плохо выгляжу, что напоминаю вашу бабушку, господин Масару?

– О нет, простите, не хотел вас обидеть! И простите еще раз, что не поздоровался.

Он вскочил и неуклюже поклонился. Вэри на миг задумалась, стоит ли вставать. Пожалуй, нет. Кто опоздал, тот пусть и кланяется.

– Вспомнив бабушку, я лишь хотел заметить, что самые близкие люди часто не дают детям тех знаний, которые дают… не столь близкие. Мне кажется, у меня так случилось с музыкой. Знаете, ведь мой дед продавал первые электронные синтезаторы. А отец сделал состояние на караоке-машинах и оборудовании для диджеев. Когда я принял семейный бизнес и занялся музискинами, я просто не понимал всех этих разговоров про живую музыку.

– Вы не против, если мы перейдем к делу? – Вэри выщелкнула веер и обмахнулась так, будто на нее все-таки напали лечебные вши. – У меня еще одна встреча в Сиба-коэн через сорок минут.

– Да-да, безусловно. Я как раз начал об этом. Не знаю, какие технологии прогнозирования использует ваше агентство…

– Я не уполномочена.

– Нет-нет, я не то имел в виду! Я восхищен вашими прогнозами, хотя они и неприятны для корпорации. Но ваши выводы подтверждаются нашими аналитиками. Они согласны, что велик шанс большого краха. Люди вот-вот перестанут слушать наши музискины. В их продукте чего-то не хватает. Машины зациклились на переборе уже известных мелодических паттернов, и слушатели начинают чувствовать это. Ваша идея, создание инкубатора живых композиторов-людей под видом психиатрической клиники – это гениальное решение! И я хочу поблагодарить вас за эту разработку.

Он вытащил из внутреннего кармана пиджака продолговатую коробочку в отделке вишневого шелка и, положив на стол, двумя руками подвинул к Вэри.

Она развязала шнурок. Внутри лежало нечто вроде деревянной ложки, вырезанной из узловатого корня.

– Это одна из наших семейных реликвий, доставшихся мне от деда. Кажется, этот предмет использовали для чайных церемоний, однако точного назначения я не знаю. Но я слышал, вы закончили высшую школу гейш, так что наверняка…

– Это флейта, – перебила его Вэри. – Средневековая знать эпохи Хэйан не поощряла использование этого инструмента, считая его слишком простонародным. Поэтому иногда флейты в шутку маскировали под разную бытовую утварь. Видите эти отверстия?

Деревянный предмет словно бы сам прыгнул к ней в руки, и она поднесла его ко рту, даже не задумываясь, что делает. Мелодичный свист разлился по всему этажу. Люди повернулись на звук, вместе с ними повернулись камеры наблюдения.

Паузу тишины разорвала сирена, и в зал с двух сторон вбежали представители службы безопасности торгового центра. Вэри инстинктивно пригнулась. «Ну ты напорола, шпилька».

Собеседник был шокирован не меньше.

– Музыкальный инструмент?! – воскликнул он. Потом увидел бегущих к ним охранников. – Не беспокойтесь, мои люди сейчас всё уладят. Но мне кажется, будет лучше, если я заберу эту вещь обратно. Мне нужно срочно пересмотреть семейную историю. Если не возражаете, к нашей следующей встрече я приготовлю для вас другой подарок…

– Пришлите с курьером. – Без дальнейших церемоний Вэри включила ноблик и исчезла. Она ненавидела живые встречи с заказчиками.