Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
"Посмотри руки Мои;
подай руку твою
и вложи в ребра Мои;
и не будь неверующим,
но верующим”
(Евангелие от Иоанна. 20:27).
Приятно смотреть, как кружатся за окном в свете фонаря игривые снежинки.Порой опускаются чинно, спокойно-размеренно, а нет-нет сорвутся, завихрят, закуралесят.
Глядя на их бег, можно повcпоминать былое, подумать о своей жизни.
А что такое жизнь человека? И что есть история человечества? Кто-то в круговороте дней увидит взлет и падение империй, народные восстания и революции, смену жизненных укладов и общественных формаций.
Другой узрит на сражения и войны, победы, поражения, героев и предателей. Иной, может быть, посмотрит на людские судьбы: любовь и ненависть, богатство и бедность, веру и верность.
Все это так.
Но история, как и судьба каждого, не есть ли еще и своего рода открытое Евангелие, повествующее нам о величии Творца?
“Возвеселится пустыня и сухая земля
и возрадуется страна необитаемая
и расцветет как нарцисс".
(Книга Пророка Исаии, 35:1)
Я – неудачник. Сорок почти уже лет, а кто я? Так, архитектор мелкий, пустяки. Чего добился? Зарплата средняя, машина старая, квартира на окраине.
А вот скажем у Леонида: и квартира вдвое больше, да и вторая еще есть, два джипа на семью, хотя младший брат. Или у Бори: коттедж на Новой Риге, две квартиры, а ведь ровесник. У Матвея вообще в Греции свой дом, да и в Москве квартир четыре штуки.
А что я?
Но звонит телефон. В такую рань! Кто? В выходной?
– Что, Тима? Да, привет! Нет, что ты, я не сплю. Приехал Ли? Что, хочет встретиться? Как я? Я – да, лечу. Конечно буду!
Ли – кореец, бывший наш одноклассник, неизвестно какими судьбами отучившийся когда-то год в заштатной, ничем не примечательной нашей школе. Потом развалился Советский Союз, и всех северокорейцев отозвали обратно. Лет двадцать мы не виделись, и вот: каким-то чудом он снова здесь, в нашем городе.
Машина бодро отсчитывает километры. Изменился ли он? Помнит ли наш язык? Тогда, в юности, он хорошо говорил по-русски, хотя жил тут всего ничего.
И так и осталось загадкой – то ли это так на самом деле схожи наши языки, то ли это он был настолько талантлив, что с легкостью выучил такой сложный для иностранцев русский.
В школе мы вообще любили нашего “русского корейца”, в нем сочетались корейская дисциплинированность и строгая внутренняя организация, и как бы прямо русская широта и теплота души. Часто вот только нам завидовал:
– Вам повезло, у вас демократия.
А какая у нас демократия? Сами под красными флагами ходим.
А он: "нет, вот у нас каждый обязан “стучать" на другого – соседа, сослуживца, даже на брата.
А если кто не стучит, то он сам враг, понимаешь”?
Да, помню, с нами он всегда был весел и открыт, мог сорваться компанией на каникулы в Киев, вести самые проникновенные и задушевные беседы за кружкой чая, а соотечественников своих – тех, с кем был одной плоти и крови – сторонился, приветствуя вполголоса лишь дежурным "аннен хасимника", и не меняя каменного выражения лица. Да и называл их за глаза не иначе, как "стукачами".
Сетовал, что все у них обязаны носить значок Ким Ир Сена на левом плече, что каждому дается на всю жизнь всего их только два, и большие проблемы ждут того, у кого он хотя бы поцарапается.
Как он теперь? Узнаем ли друг друга?
– Ли, как я рад! Уж думал, и не свидимся! И как ты к нам? Проездом? Из Ирана? Что, с делегацией? Сбежал от всех на час? Какой ты молодец!
Мы? В общем, Слава Богу! В стране бардак, но это как бы мелочь.
Что, в чем бардак? Как: неустроенность, воровство, грязь, вот видишь – вечно пробки.
А он водит удивленно по сторонам глазами:
– Да, жирует Россия на нефти.
Андрей, это твоя машина?
– Ну да, поехали, садись.
– Что, правда?
– Да, а у тебя в Корее?
– У нас машины государственные только…
– Ну надо же… Чёрному позвоним? Может, и он приедет!
– А это что у тебя?
– Это? Ну телефон. Звоним?
– А можно посмотреть?
– Пожалуйста, смотри. А можно твой?
– У нас пока сотовой связи нет…
– Чего-то не берет, наверно он на даче.
– А что, у каждого есть дача?
– Наверное, ну, да, практически…
– Ну вы я вижу здесь того, как это у вас говорят: “зажрались”.
Тима, а ты чем занимаешься?
– Я противопожарное оборудование продаю. Хочешь, могу и тебе продать, в Корею.
– Спасибо конечно, но нам этого не надо.
– Почему? Это всем, абсолютно всем нужно.
– Только не нам. Знаешь: когда ничего нет, то, и пожар не страшен.
– Ну что-то всё-таки должно же быть?
– Как тебе сказать: многим не хватает даже риса.
Я пытаюсь как-то отшутиться: “что же ты говоришь такое?"
А он поднимает на меня свои пристальные, немигающие глаза:
– Андрей, у нас люди умирают от голода.
Когда я был с вами здесь, я жил, как у вас говорят, "на широкую ногу" (и как он помнит такие выражения спустя практически два десятилетия), теперь же у меня все иначе.
Не буду, да и не имею права рассказывать всего, но я не понимаю: что происходит с моей Родиной?
Тима говорит:
– Знаешь, когда-нибудь и твоя страна станет светлой, цветущей и радостной.
А он пронзительно смотрит на нас:
– Знаешь, я жду этого … уже 20 лет. Ложусь вечером и думаю: вот, и еще один день прошел. И мне показалось: на его глазах блеснули слезы.
Идем по набережной. Солнце играет веселыми бликами по волнам реки, теплый ветер колышет яркую молодую зелень, сирень пышными гроздьями норовит зацепиться за голову. Я расстегиваю ворот рубашки – жарко.
– Ли, а ты что же в пальто? Снимай, смотри жара какая.
– А это не потому что мне холодно. Просто оно (он приоткидывает полу) закрывает мой значок Ким Ир Сена.
Но время вышло и "всё, дальше я пойду один". Прощаемся, понимая каждый в душе, что больше в этом мире уж не свидимся.
– Ли, а давай фото на память? В интернет выложим, Черному, и всем нашим покажем, пусть тоже порадуются – что ты был у нас.
– Нет, что ты, нам это нельзя!
– Что нельзя? Фоткаться?
– Общаться с иностранцами. Нельзя, чтобы в интернете были мои фото с вами. И если стукачи узнают что я общался с жителями капиталистической уже страны, то мне крышка, понимаешь?
А мне подумалось, что сейчас это для него практически как подвиг. Подвиг: вот так пройти по набережной полчаса с друзьями юности.
На прощание обнимаемся, и Ли уходит, озираясь по сторонам, энергичной своей походкой, мы долго смотрим ему в след, и полы его длинного пальто от быстрой ходьбы широко развивает ветер.
Пальто, такого неуместного в этот почти уже летний день.
Поставил машину, затемно уже вхожу в квартиру. На кухне ужин – картошка с грибами, салат, сок с тортиком, записка “приятного аппетита”.
Поужинал, ложусь в кровать. Не спится: все мысли, мысли…
Подхожу к окну: луна прячется в пруду, луг в цветах, немного маленьких домов и дальше кромка леса.
Мерно тикают часы, из-за стены доносится:
“Спи любимый малышонок;
Сладкий маленький пушонок” – это жена поет колыбельную.
Я? Как я счастлив…
“И создал Господь Бог человека
из праха земного,
И вдохнул в лицо его дыхание жизни,
И стал человек душою живою”.
(Книга Бытия 2:7З).
Есть ли у вас, уважаемый читатель, богатые родственники? А бедные? Слышал как-то такую шутку:
– У вас есть богатые родственники?
– Я о них ничего не знаю…
– А бедные?
– Те ничего не знают обо мне.
Так же и у меня – о богатых родственниках мне ничего не известно, ну а бедные … никогда не упустят случая напомнить о себе.
Вот Вадик – человек из тех, коих в народе называют пропащими. Чуть больше тридцати, а на вид так все пятьдесят. Бугристое, землистого цвета лицо, темные, без выражения глаза, нигде не работает и не учится.
На что живет? Да на что придется: снимает, например, с ног кроссовки, идет и меняет на водку. А мать – святая русская женщина, конечно и оденет, и придет – приготовит обед и ужин. Как бросишь такого? Хоть и непутевый, а свой. Сама воспитала да сама под сердцем выносила.
Меж тем в своем роде он – лучший. Как так спросите? А оттого, что из компании, из класса своего он почитай – один остался.
Петро утонул, Василь на мотоцикле разбился, Митяя в драке зарезали. Кто с перепоя, иль от наркотиков умерли, остальные по тюрьмам да по лагерям маются. Вот только он, да Чика всего и остались.
Как говорит Доренко: "Россия, 21 век", да что Россия, теперь уже вот “Новая Москва”, за МКАД 40 километров.
И сам – с пробитой головой, все руки в шрамах, судимый и сидевший.
Любит рыбачить, но своеобразно: идут на местный пруд. Какого обычно размера сельские пруды? Метров наверно 100 на 200, или быть может, 200 на 300, да? Так вот в такой пруд они запускают сеть длиной полкилометра!
Говорю: “так ты, наверное, всю рыбу из пруда и выловил?”
А он: “не, что ты… Назавтра мы пошли, и там еще рыбы поймали!”
– Да? А потом?
Смеется: “а мы потом уж на тот пруд не ходим”.
Благо, совхоз то местный богатым был, и прудов ископано было, да наверняка и зарыблено, множество. Потом выходят на трассу и отдают за копейки здоровенных рыбин, или сразу меняют на самогон или водку.
А если уж есть водка – тогда брат держись! Недельные запои, потеря сознания, трещит в доме мебель, бьются стекла, дебош – горе и стыд родственникам. Сколько раз вылавливали его в ноябре из озера, находили окровавленным в лесу, приносили домой еле живого.
Иной раз думали, что уж не выживет. Но – выкарабкивался.
Пробовали мы каждый по-своему как-то тащить его – хлопотали, устраивали на работу. Все бесполезно: ибо работал он в лучшем случае до первой зарплаты. Хорошо, если еще с работы ничего еще не прихватит, а то выкупай его потом у работодателя за свои деньги.
Лера говорит: “это когда он с лестницы вниз головой упал – дураком сделался, а пьет от того, что делать нечего”, а мне кажется: это он водкой мозги себе уничтожил. Не знаю: кто прав, наверное, и то и другое, но, в общем, стал он среди нас вроде как пугало.
“Вот: говорю племяннику, просиживающему ночами за компьютерными играми, – не будешь учиться – будешь как Вадик”.
Обижается… А мне подумалось: вот живет человек от запоя к запою, ничего кроме отходов не производит, нет у него интересов, как нет в душе, да и в жизни ничего полезного или светлого.
Видимо, уже и не будет.
Для чего он существует? Зачем вот он живет и попросту коптит небо? И есть ли смысл в рождении человека, зарубившего свою жизнь в самом начале?
Но вот приходит он как-то весь мокрый (чему не удивились), но от радости прямо светится.
“Я – говорит – девушку спас”.
– Да как же ты её спас-то?
– Ну просто. Она на озере купалась, июль – месяц жаркий, да тонуть стала.
А я там как раз сети ставил – ну и спас её.
– Молодец… Что же, она кричала: "спасите, помогите"?
– Нет, не кричала. Это всё в фильмах глупых ерунду показывают, будто когда человек тонет – громко кричит и по воде руками плещется.
В жизни никогда тонущий не будет руками по воде стучать, потому как сил у него на это уже нет, и кричать не сможет. Да и как ему кричать, если у него полный рот воды?
– Хм, да, действительно…
– Вот я увидел, что её силы оставляют, и не может вынырнуть, чтобы вдох нормальный сделать.
Ну, я – на весла, мигом к ней, за волосы её – и в лодку. Почти уж не дышала.
– Молодец.
– А ты что, правда, не знал когда человека спасать надо?
– Не знал, и не думал никогда об этом…
– Вот и компания её – те, что на берегу сидели, тоже даже не дёрнулись, когда она тонуть стала.
Видимо, такие же как ты – неучи!
А я спрашиваю его: так, с подковыркою:
– А как же она отблагодарила то тебя за такое своё спасение?
А он:
– Да ничего мне от нее не надо. Главное: будет жить, а это и есть для меня высшая радость.
“И родила Сына своего Первенца,
и спеленала Его,
и положила Его в ясли”
(Евангелие от Луки, 2:7).
Если идти вдоль обочины дороги и смотреть вниз: пробившиеся витиеватые травинки представляются будто маленькими деревьями, можно представить, что летишь над лесом на самолете, помечтать.
Но сейчас зима. Заиндевели стекла, вьюжит, и мороз подгоняет домой запоздалых прохожих. Рождество.
– Папуся, ты куда собираешься?
– Я в церковь, на службу, милая.
– Ах да. А мне можно с тобой?
– Там очень холодно, и поздно уж, не надо. Лучше завтра с тобой на литургию сходим.
Какое-то все-таки у нас все странное, неустроенное. Перенаселенный, унылый, неопрятный город, теперь еще эта зима: мороз, заметенные улицы, нормально ни проехать, ни пройти.
Да и сам я весь какой-то непутевый: еще совсем немного, и вот она – старость, а ни заводов, ни пароходов у меня что-то никак не наблюдается.
Внутри храм полный-полный, не протиснуться, а у дверей снаружи никого – мороз.
Служит, как обычно, о. Сергий, изрядно уже постаревший:
– “Благословенно царство Отца и Сына, и Святого Духа …”
Как быстро пролетает моя жизнь. Совсем еще недавно вроде бы стоял на этом самом месте, думал о своих экзаменах. Весь в мечтах, наивный, юный. И тоже было Рождество.
Когда открывают входную дверь – холодный вихрь со снегом врывается внутрь чуть ли не до середины храма.
В то время ему сослужил еще о. Николай. А сколько уже и моих ровесников нет на этом свете?
– “Верую. Во Единого Бога Отца Вседержителя … ”
Тогда, помню, Матушка говорила: “в Рождественскую ночь открываются небеса, и если, глядя в чистое небо, загадать желание, оно обязательно сбудется”.
– “Отче наш, иже еси на небесех … “ – и весь храм поет, в том числе я.
Сейчас, как обычно, будет говорить, что Царь царей родился не во дворце, в чертогах, а выбрал себе скромное семейство, ясли, и мать – Святую Марию.
– “О плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных Господа Бога молим…”
В храме очень много народу – тесно, выхожу на улицу.
Вьюга стихла. Месяц искрится по снегу яркими бликами из-под ветки березы, россыпь звезд. Заиндевелый храм, словно лазоревый дворец, светит в черноту ночи в морозных узорах будто хрустальными окнами.
Небо открыто. Ну, что попросить?
Успешности?
Счастья?
Богатства?
– “Соединение веры и причастие Святого Духа испросивше…”
Благодарю тебя, Господи, что я появился на свет.
“И сказал Бог: да будет свет.
И стал свет.
И увидел Бог что он хорош;
И отделил свет от тьмы.”
(Книга Бытия, 1:3).
Некоторые вещи иногда проходят сквозь нас всю нашу жизнь.
И раньше-то не слишком известная, теперь давно всеми забытая мелодия.
Первые звуки, и …
Я – ребенок, над нашей крышей летит ласточка. И нет как будто всех прожитых лет.
Перед глазами как сейчас: бревенчатый наш дом. У входа в щели, откуда выпал сучок, живут шмели.
Живая и здоровая Бабушка деловито печет ароматные пироги.
Утром солнце сквозь шаловливую листву сада будит меня тонким игривым бликом.
Бегу еще по незастроенному еще лугу, о чем-то мечтаю, и летний ливень шумной полосой выходит на меня из леса.
Ждем приезда родителей, а Брат – юный, держит в руке только что сорванный колосок.
Береза отражается в капле росы на тоненькой травиночке утром в саду, высокий дуб раскинулся корнями на всю ширину лесной тропинки.
А дальше наше дерево. Только наше, и больше никого, с ветвями, как руками, словно воздетыми к небу.
Речка игривой змейкой бежит по некошеному лугу, шаткий мосток с прогнившими перильцами.
Бодрый, ни капли не седой Отец рассказывает что-то приехавшему своему брату.
Стройная Матушка из резного оконца зовет: “дорогие граждане, скорей идите завтракать”.
Ручей с водомерками. За ним, на берегу колодец. Умерший лет тридцать назад Дед в белой рубашке весело несет с него два переполненных ведра.
Играю большим цветистым мячом, тропинка вьётся меж дубов, освященная ярким солнцем.
Облака вместе со мной плещутся в озере. Искрятся брызги воды, заливают глаза.
Последний аккорд, всё.
Ночь, осень. Грязь, прокуренный перрон, туман.
“По тому узнают все,
что вы Мои ученики,
если будете иметь
любовь между собою”.
(Евангелие от Иоанна 13:35).
О чем мечтают дети? Конечно, о подарках. А еще о воздушных шарах, сладостях, тортах и свечках. Дети вообще любят праздники. Любые, и не только свои даже.
– Мамусик, а ты помнишь, что через два дня у папы День рождения?!
– Конечно помню, пойдем, ты поможешь мне делать подарок.
– Ура! Будет торт, свечки!
На следующий день опять:
– Мамочка, а ты не забыла, что завтра будет у папы?
– Конечно не забыла, ты уже выбрала себе на завтра красивое платье?
И наконец, чуть открыл глаза:
– Папулик, Папочка! С Днем рождения тебя! Желаем, желаем, желаем… Как приятно. И все обнимают, целуют…
– Знаешь, если б у меня было много денег, я подарила бы тебе такой красивый пиджак с золотыми пуговицами.
– Хорошо. В смысле хорошо, что у тебя нет много денег. Потому что не нужен мне красивый пиджак, даже и с золотыми пуговицами. Главное, что у меня есть ты.
– И что, сегодня будет угощение?
– Конечно будет. Но поехали, нам нужно к бабушке Эле.
– Конечно, поехали. Но, Папочка, зачем ты покупаешь цветы?
– Это Элечке.
– Почему ей? Сегодня же не у неё, а твой День рождения?
– Ну, потому что она моя мама, я очень её люблю и благодарен ей, что в этот день она меня родила. Я то что? Ну, какая моя заслуга в том, что я родился? Лежал себе и лежал…
Это ведь она родила, выносила, и выкормила, выносила меня, а главное – захотела иметь ребенка. За что я очень ей и благодарен. Так что, по сути, сегодня не мой, а её праздник.
Какие цветы купим? Что здесь тебе нравятся? У-у-у, всегда ты выбираешь самые дорогие.
Ладно, давай возьмем, они правда очень красивые.
А знаешь я, пожалуй, напишу об этом. О том, как мы поздравляли бабушку Элю с моим днем рождения.
Кто-нибудь прочитает и вдруг ему понравится.
И может быть потом, когда-нибудь, не скоро…
– Лет через восемьсот?
– Да, может даже на год – два раньше будет у людей такая традиция – поздравлять с Днем рождения не именинника, а его маму.
И, я думаю, это будет правильно.
Возьми, пожалуйста, цветы. Сейчас она откроет, а ты ей подаришь и скажешь “поздравляю”.
Хорошо? Ну, нажимай звонок. Не достаёшь? Так ничего, я подниму тебя.
– Дилинь!
– Элюсик, это тебе! Поздравляю с папиным Днем рождения! Спасибо, что родила такого моего Папулика! Мы тебя очень, очень любим!
– И я вас люблю, мои дорогие.
“И сказал Господь Бог Моисею:
… “Моя земля, вы лишь гости
и поселенцы у Меня”
(Левит, 23:25).
Кто из нас не опаздывал на работу? Не знаю как вы, уважаемый читатель, но так я опаздываю на работу постоянно.
Не то чтобы я там лентяй или бездельник.
Но звонит будильник… Что, уже пора? Как быстро прошла ночь! Неужели вставать? Аааа… Тяжело, как тяжело открыть глаза. Так, сначала один, потом другой. Да может: там и нет сегодня никакой пробки, полежу еще капельку.
Опять трезвон. Еще, еще минуточку…
Третий звонок. Теперь точно пора. Ноги не слушаются, раскачиваюсь, глаза закрыты. Как говорят: поднять подняли, а разбудить забыли.
– Папа, принеси мне пожалуйста молочка – будильник разбудил дочку.
– Конечно, моя радость, принесу.
Свой завтрак уж проспал, через час я должен быть на работе.
– Папочка, ты куда собираешься? Дочка уже встала.
– Я на работу милая.
– Возьми, возьми меня с собой!
– Что ты, деткам туда нельзя. Пожалуйста, не виси на мне, я очень опаздываю.
–Папусик, пожалуйста, покатай меня на шейке. Пожалуйста, пожалуйста!
– Давай, только один разик, я очень тороплюсь.
Одета куртка и ботинки.
– Что, уйдешь и не поцелуешь – тоже проснулась жена.
– Конечно поцелую, удачного дня тебе.
Подъезд, лифт. Подбегает консьержка:
– Ой, здравствуйте, у нас вчера такое было! Дима из 54-й квартиры так…
– Простите, очень опаздываю, вечером обсудим.
Бегом к машине, поворот ключа, первая передача, резкий старт.
Прохожие смотрят как на идиота. Простите милые, я очень спешу.
Мазда пытается выехать из гаража и перегородить дорогу. Что? Куда? Руки бьют по сигналу, не видишь – я на главной дороге.
Полный вперед! Мужчина хочет перейти дорогу – прибавим скорость, здесь, нет перехода. Светофор мигает зеленый – больше газу, проскочим.
Но у…, какая сегодня большая пробка. Левый ряд вроде быстрее. Опель, куда лезешь? Нет, это мое место!
Хорошо, что у меня старая машина, на новой, наверное, было б жалко так ездить.
Нет, здесь стоим, так – самый правый ряд.
Зачем я только перешёл на эту работу? Сидел бы спокойно на старой: от начальства далеко и график вольный.
Так нет – за деньгами погнался.
А что в них? Как там сказано: “ищите прежде Царства Божьего, и остальное приложится вам”.
Я в офисе.
– Здравствуйте, Юля.
– Доброе утро. Ой, вас тут столько людей искало, море вопросов.
И так – каждый день.
Но вот просыпаюсь и понимаю, что спешить сегодня мне уже не надо. Не надо, потому как бесполезно: на часах 8.30 и, как не торопись, на работу мне уж не успеть.
Иду к машине. Неторопливо опускаются крупными хлопьями бархатные снежинки и лежат, переливаясь, на капоте как бриллианты, робкий утренний свет и тихо-тихо.
Откидываюсь на спинку кресла, завороженно любуясь наверно последним в этом году снегопадом.
Все-таки как прекрасен мир. Люблю февраль. Ну, трогай, милая.
