Нужные вещи

3

Магазин Хемфилла закрывался в семь. Вильма Ержик сегодня работала в вечернюю смену. Она ушла сразу после закрытия и подъехала к дому в пятнадцать минут восьмого. Сквозь опущенные шторы гостиной наружу сочился мягкий желтый свет. Войдя в дом, Вильма принюхалась. Макароны с сыром. Неплохо… для начала.

Пит валялся на диване. Он смотрел «Колесо Фортуны», а на коленях у него лежал портлендский «Пресс-Геральд». Кстати, домашние туфли он снял.

– Я прочел твою записку, – сказал он, быстро вскочив и убрав газету. – И уже поставил запеканку. К половине восьмого можно будет вынимать. – Он смотрел на нее преданным и немного встревоженным взглядом. Как пес, желающий угодить хозяину, Пит Ержик давно научился работать по дому и весьма в том преуспел. У него бывали попытки бунта, но уже очень давно Вильма не заставала мужа валяющимся на диване в обуви, он не пытался курить в доме трубку, и скорее в августе пойдет снег, чем Пит, помочившись, забудет опустить стульчак.

– А белье снял?

На его круглом, открытом лице появилось смешанное выражение удивления и вины.

– Гос-споди! Зачитался и забыл. Я сейчас… – Он уже натягивал туфли.

– Ладно, оставь, – бросила она, направляясь в кухню.

– Вильма, я быстренько!

– Не беспокойся, – притворно-мягко сказала она. – Я вовсе не хочу, чтобы ты отрывался от свой газеты или от Ванны Уайт только потому, что я провела последние шесть часов на ногах, выбивая чеки. Сиди, сиди. Отдыхай.

Ей даже не нужно было оглядываться, чтобы увидеть его реакцию: после семи лет совместной жизни Вильма была стопроцентно уверена, что читает Питера Майкла Ержика как раскрытую книгу. У него на лице будет смесь детской обиды и легкой досады. Когда она уйдет, он еще пару минут постоит посреди комнаты с видом человека, который только что вышел из сортира и не может вспомнить, подтерся он или нет, а потом он отправится накрывать на стол и доставать запеканку. Он задаст Вильме массу вопросов о том, как прошел ее день в магазине, будет внимательно слушать ответы и ни разу не перебьет, порываясь рассказать о том, как прошел день у него, в его фирме «Уильямс и Браун», крупном агентстве по недвижимости, расположенном в Оксфорде. Для Вильмы это было в самый раз; она считала, что в мире нет ничего нуднее торговли недвижимостью. После ужина он, не пикнув, уберет со стола, а она будет читать газету. И он будет заискивать перед ней из-за такой вот мелочи – что он зачитался и не снял белье. Вильме было совсем не трудно самой снять белье, она даже любила свежий запах чистого белья, которое сохло на солнце, – но Питу об этом знать не обязательно. Пусть это останется ее маленькой тайной.

У нее была масса таких секретов, и хранила она свои тайны по одной-единственной причине: на войне все средства хороши. Иногда по возвращении домой с работы ей приходилось тратить час или даже два на перепалку с Питом, прежде чем он признавал свое полное и безоговорочное поражение, и она заменяла на карте сражения флажки, его белые – на свои красные. Сегодня бой занял всего две минуты, и Вильму это вполне устраивало.

Она была твердо уверена, что семейная жизнь – это пожизненная военная кампания, а в такой длинной кампании, где не берут пленных, не ждут пощады и вражескую территорию выжигают дотла, такие легкие победы могут быстро наскучить. Но это время еще не пришло, и Вильма вышла во двор с бельевой корзиной на сгибе локтя и сердцем, горящим в груди.

Она прошла уже полдвора и только тогда озадаченно остановилась. А где, собственно, простыни?

Они должны быть видны: большие белые прямоугольники в сгустившихся сумерках, – но их не было. Ветром, что ли, унесло? Чушь какая-то. Днем дул ветерок, но не ураган же! Или их украли?

Но тут поднялся ветерок, и раздался ленивый хлопок. Ага, стало быть, простыни все-таки где-то тут… Когда ты – старшая дочь в нормальной католической семье, где тринадцать детей, ты сразу узнаешь шорох висящего на веревке белья. Но этот звук был какой-то неправильный. Слишком тяжелый.

Вильма сделала еще шаг вперед. Ее лицо, и без того мрачное и угрюмое, как у человека, постоянно ожидающего беды, стало еще мрачнее. Теперь она различала простыни… или что-то, что должно было быть простынями. Но они были темными.

Она сделала еще шаг, и через двор пронесся порыв вечернего ветерка. Прямоугольники выпучились в ее сторону, и прежде чем Вильма успела выставить руку вперед, на нее навалилось что-то липкое и тяжелое. Что-то скользкое размазалось по ее щекам, что-то густое и влажное облепило ее. Словно ее пыталась схватить громадная холодная и липкая рука.

Вильма была не из тех, кто начинает вопить по любому поводу. Скорее наоборот. Но сейчас она закричала – закричала и выронила бельевую корзину. Снова раздался этот невнятный хлюпающий звук, и она попыталась увернуться от темного силуэта, надвигавшегося на нее. Она задела ногой упавшую корзину и упала на одно колено. Только благодаря удаче и хорошей реакции она не пропахала носом влажную землю.

Что-то тяжелое и влажное обхватило ее сзади; влажная, липкая масса потекла по шее. Вильма опять закричала, поднялась на карачки и поползла к дому. Волосы выбились из-под платка и щекотали лицо. Это было отвратительно… но липкая, чавкающая ласка темного прямоугольника, висевшего на ее бельевой веревке, была еще более гадкой.

Дверь кухни со стуком распахнулась, и раздался встревоженный голос Пита:

– Вильма? Вильма, что с тобой?

Тяжелое движение у нее за спиной не прекращалось – отвратительные звуки, как будто грязь булькает в чьем-то гигантском горле. За забором, у Хаверхиллов, разлаялась их истеричная шавка – аж зашлась тонким противным визгом, – что не добавило Вильме хорошего настроения.

Она поднялась на ноги и увидела, что Пит удивленно таращится на нее.

– Вильма, ты что, упала? Ты в порядке?

– Да! – яростно закричала она. – Да, я упала! Да, я в порядке! Включи лучше свет!

– Ты не ушиблась…

– Черт тебя подери, включи свет! – завопила она и провела рукой по пальто. Рука покрылась липкой грязью. Вильма так разъярилась, что могла бы сосчитать свой пульс по ярким точкам, бившимся у нее в глазах… и сильнее всего она злилась на самое себя, за свой испуг. Пусть даже секундный.

Проклятая шавка на соседнем дворе буквально сходила с ума. Господи, как же она ненавидит собак, и особенно таких голосистых.

Силуэт Пита исчез со ступенек, дверь открылась, в мягком свете внутри протянулась рука, и двор наконец озарился ярким электрическим светом.

Вильма взглянула на себя и увидела широкую бурую полосу на животе и груди на ее новом осеннем пальто. Она вытерла лицо и посмотрела на руку – рука тоже стала коричневой. А по спине – Вильма это очень хорошо чувствовала – медленно стекала густая струя грязи.

– Грязь! – Она даже не поняла, что говорит вслух, настолько все это было невероятно. В голове не укладывалось… Кто это сделал? Кто осмелился на такое?

– Что ты сказала, милая? – спросил Пит. Он шагнул было к ней, но теперь остановился на безопасном расстоянии. Он знал, что к Вильме лучше не подходить, когда у нее такое лицо: как будто под кожей закопошилось гнездо только что вылупившихся змеенышей.

– Грязь! – заорала она, протягивая к нему руки. Густые бурые ошметки полетели во все стороны. – Грязь, говорю! Грязь!

Пит заглянул ей за спину и наконец понял, о чем она говорит. У него челюсть отвисла. Вильма обернулась. Мощный прожектор, закрепленный над кухонной дверью, осветил бельевые веревки и сад с беспощадной ясностью, обнажая все, что того заслуживало. Чистые простыни, вывешенные Вильмой с утра, теперь болтались унылыми, мокрыми тряпками. Они были не просто заляпаны грязью – они были пропитаны ею сверху донизу, покрыты грязью сплошным слоем.

Вильма посмотрела в сад и увидела глубокие рытвины в тех местах, где набирали грязь. Она увидела и вытоптанную в траве дорожку, по которой ходил взад-вперед неизвестный гряземет – набирал заряды, подходил к белью, швырял комья грязи и возвращался за новой порцией.

– Проклятие! – завопила она.

– Вильма… Пойдем в дом, дорогая, я… – Пит запнулся, пытаясь придумать, что он, и наконец нашелся: – Я сделаю чаю.

– Да пошел ты со своим чаем! – завизжала она на самой высокой ноте, на которую только была способна, и собака на соседнем дворе залаяла еще пуще. Вильма скривилась. Господи, как же она ненавидит собак, как ее это бесит… Паршивая шавка, когда же ты наконец подавишься своим поганым языком?!

Чаша ее терпения переполнилась, и Вильма накинулась на простыни, как на врага, – вцепилась обеими руками и стала срывать их с веревки. Веревка натянулась и со звоном лопнула, как гитарная струна. Простыни, висевшие на ней, шлепнулись на мокрую землю. Вильма сжала кулаки и выпучила глаза, как ребенок, закативший истерику. Она сделала один большой лягушачий прыжок и приземлилась на одну из упавших простыней. Раздался ленивый хлюп, простыня вздулась и опала, разбрызгивая во все стороны комья бурой слизи. Бо́льшая часть попала на Вильмины новые чулки. Это стало последней каплей. Вильма оскалилась и заверещала от ярости. Она найдет того, кто это сделал. Ой найдет! Уж поверьте! И когда она его найдет…

– Мистер Ержик, у вас что-то случилось? – Голос мистера Хаверхилла дрожал от волнения.

– Нет, черт тебя подери, ничего не случилось. Мы тут пьем Стерно и смотрим шоу Лоуренса Велка, и, может быть, вы уже заткнете свою брехучую собаченцию? – провизжала Вильма.

Она слезла с простыни и встала рядом, тяжело дыша. Ее спутанные волосы в беспорядке упали на пылающее лицо. Она отбросила их назад, яростно тряхнув головой. Эта гребаная собака доведет ее до помешательства. Гребаная визгливая собака…

И тут поток ее мыслей резко остановился с почти ощутимым щелчком.

Собаки.

Гребаные визгливые шавки.

А кто живет прямо тут, за углом, на Форд-стрит?

Точнее: какая полоумная тетка живет прямо тут, за углом, с гребаной визгливой шавкой по кличке Бандит?

Нетти Кобб, кто же еще!

Эта чертова собака лаяла всю весну, таким тонким щенячьим тявканьем, которое прямо под кожу тебе влезает и все нервы выматывает, так что в итоге Вильме пришлось позвонить Нетти домой и сказать, что если она не справляется со своей собакой и не может ее заткнуть, то пусть тогда усыпляет, а то житья никакого нет. Через неделю, когда никаких улучшений не наступило (по крайней мере таких улучшений, которые Вильма была бы согласна признать), она опять позвонила Нетти и заявила, что, если та не справляется со своей собакой, придется прибегнуть к помощи полиции. И на следующий день, ближе к вечеру, когда эта дрянная шавка устроила очередной концерт, Вильма вызвала-таки полицию.

А где-то через неделю после этого случая Нетти пришла в магазин, где работала Вильма (в отличие от Вильмы Нетти всегда очень долго раздумывала, прежде чем приниматься за дело). Она встала в очередь перед Вильминой кассой, хотя у нее не было никаких покупок. Когда подошла ее очередь, Нетти пискляво прошипела:

– Перестань портить нам жизнь, мне с Бандитом. Он очень славный маленький песик, так что оставь нас в покое, Вильма Ержик.

Вильму, всегда готовую к драке, ничуть не смутило то, что стычка происходит на ее рабочем месте. Ей это даже понравилось.

– Дамочка, вы еще не знаете, что такое по-настоящему портить жизнь. Но скоро узнаете, если не заткнете свою ублюдочную собаку.

Миссис Кобб стала бледной как мел, вытянулась во весь рост и так крепко стиснула свою сумочку, что сухожилия на ее тощих ручонках обозначились под кожей от кисти до локтя.

– Я тебя предупредила, – проскрипела она и поспешно направилась к выходу.

– Ой-ой-ой, я прямо уже описалась со страху! – громко крикнула Вильма ей вслед (любая, пусть даже пустячная перепалка всегда приводила ее в хорошее настроение), но Нетти прибавила шаг и, даже не обернувшись, выскочила из магазина.

После этого собака примолкла. Это даже слегка разочаровало Вильму: весна выдалась скучной, Пит не выказывал признаков неповиновения, – и Вильму охватила зеленая тоска, но не в честь распускающихся деревьев и веселой зелени газонов. Чтобы раскрасить жизнь и придать ей остроту, нужна была хорошая свара. Какое-то время Вильме казалось, что Нетти – как раз подходящий объект, но раз ее собака решила все-таки последить за своими манерами, Вильма подумала, что для разнообразия можно найти и какой-то другой объект для приложения воинственных сил.

Как-то раз, в мае, собака залаяла снова. Эта шавка успела издать всего пару гавков, но Вильма тут же бросилась к телефону, чтобы позвонить Нетти; она подчеркнула номер Нетти Кобб в телефонной книге. Так… как говорится, на всякий случай.

Она сразу же приступила к делу, не тратя времени на любезности.

– Это Вильма Ержик, дорогуша. Я вот что звоню. Хочу вам сказать, что, если вы не заткнете своего пса, я заткну его сама.

– Он уже перестал! – закричала Нетти. – Я завела его в дом сразу, как только пришла и услышала, как он лает! Оставь нас с Бандитом в покое, а не то пожалеешь! Я тебя предупреждаю!

– Просто запомни, что я тебе сказала, – ответила Вильма. – С меня довольно. Когда он снова забрешет, я не буду звонить в полицию. Я сама ему глотку-то перережу.

Она повесила трубку, прежде чем Нетти успела ответить. Главное правило сражения с врагами (родственниками, соседями и мужьями) – последнее слово должно остаться за тобой.

С тех пор собака больше не лаяла. Ну, может, она иногда и тявкала, но Вильма этого не замечала. На самом деле пес Нетти Кобб никогда ее особенно не беспокоил, и потом, Вильма уже нашла, чем заняться, – она разругалась с владелицей парикмахерской из Касл-Вью, так что почти забыла про Нетти и ее Бандита.

Но может быть, Нетти ее не забыла? Только вчера Вильма видела ее в новом магазине. И если бы взглядом можно было убить, подумала Вильма, я бы вчера не вышла из магазина.

И сейчас, стоя над своими изгвазданными, напрочь убитыми простынями, она вспомнила испуганный и одновременно вызывающий взгляд, которым ее одарила Нетти; вспомнила, как у нее приподнялась верхняя губа, на секунду обнажив зубы. Вильма хорошо знала, что такое взгляд, исполненный злобы и ненависти, и вчера Нетти Кобб смотрела на нее именно так – с ненавистью и злобой.

Я тебя предупредила… Ты еще пожалеешь!

– Вильма, пойдем в дом, – сказал Пит, положив руку ей на плечо.

Она сбросила его руку.

– Отстань от меня.

Пит отступил на шаг. Было видно, что он готов был заломить руки в отчаянии, но не решался.

Может быть, она тоже забыла, размышляла Вильма. А вчера вспомнила, когда увидела меня. Или она все это время что-то такое вынашивала (Я тебя предупредила) в своей сдвинутой голове и вот только сейчас решилась.

В общем, Вильма окончательно уверилась, что именно Нетти испортила ее простыни: кому еще она могла насолить за последние несколько дней, да так, чтобы тот затаил злобу? В городе ее многие не любили, но на такую подлую и трусливую месть могла сподобиться только Нетти – вчера все было видно по ее взгляду, полному страха (ты пожалеешь) и жгучей ненависти. Вчера Нетти Кобб напомнила ей собаку, которая кусает только тогда, когда жертва поворачивается к ней спиной.

Да, это была Нетти Кобб. Чем дольше Вильма размышляла об этом, тем меньше у нее оставалось сомнений. И то, что сделала Нетти, было возмутительно и непростительно. И вовсе не потому, что простыни были безнадежно испорчены. Не потому, что это была подлая, низкая выходка. И даже не потому, что Нетти была с тараканами в голове.

Это было непростительно, потому что Вильма испугалась.

Да, всего лишь на секунду, на ту коротенькую секунду, когда бурое нечто выступило из тьмы и коснулось ее лица, как мягкая лапа чудовища… но даже эта секунда страха тянулась секундой дольше, чем Вильма могла допустить.

– Вильма? – встревоженно произнес Пит, когда она повернулась к нему. Ему совсем не понравилось выражение, высвеченное прожектором на ее плоском лице: сияющая бледность и темные провалы глаз. Ему не понравился ее тяжелый и ровный взгляд. – Дорогая? С тобой все в порядке?

Она обошла его, не удостоив даже взглядом, и направилась к дому. Пит поспешил следом. Вильма вошла в дом… и первым делом пошла к телефону.