Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
8
В тот вечер с Биллом Денбро случилось ужасное. Случилось уже во второй раз.
Его мама и папа смотрели телевизор внизу, сидя по краям дивана, как подставки для книг. А ведь было время, когда семейную гостиную, где стоял телевизор (ее дверь открывалась на кухню) наполняли разговоры и смех. Иной раз они говорили и смеялись так громко, что заглушали телевизор. «Заткнись, Джорджи!» – ревел Билл. «Перестань хапать весь попкорн, и я заткнусь, – отвечал Джордж. – Ма, пусть Билл поделится со мной попкорном». – «Билл, дай ему попкорн. Джордж, не зови меня «ма». Так овцы блеют». Или отец рассказывал анекдот, и они все смеялись, даже мама. Джордж не всегда понимал соль анекдота, Билл это знал, но смеялся, потому что смеялись все.
В те дни мама и папа тоже были книжными подставками на диване, но он и Джордж – книгами. Билл пытался быть книгой, лежащей между ними, когда они смотрели телевизор после смерти Джорджа, и работа эта грозила превратить его в ледышку. С обеих сторон они источали на него холод, и обогреватель Билла просто не мог с этим справиться. Ему не оставалось ничего другого, как уходить, потому что от этого холода леденели щеки и слезились глаза.
– Хо-отите послушать анекдот, который сегодня ра-ассказали в ш-ш-школе? – однажды, пару месяцев назад, предпринял он очередную попытку.
Родители не отреагировали. На экране преступник умолял своего брата священника спрятать его.
Отец Билла оторвался от последнего номера «Тру», который пролистывал, и с легким удивлением посмотрел на Билла. Потом вернулся к журналу. На раскрытой странице охотник, распростертый на сугробе, смотрел на огромного рычащего белого медведя. Статья называлась «Покалеченный убийцей из Белой пустыни». «Я знаю, где находится белая пустыня, – подумал Билл. – Аккурат между моими папой и мамой на этом диване».
Мать даже не подняла головы.
– Э-этот анекдот о то-ом, с-скольно нужно ф-ф-французов, чтобы в-в-вернуть ла-ампочку. – Билл почувствовал, как на лбу выступила пленочка пота – так иногда бывало в школе, когда он знал, что учительница очень уж долго игнорировала его и вот-вот должна вызвать. Говорил он очень уж громко, но не мог заставить себя понизить голос. Слова эхом отдавались у него в голове, как звон обезумевших колоколов, отдавались, били, отдавались снова. – В-вы знаете с-с-сколько?
– Один, чтобы держать лампочку, и четверо, чтобы поворачивать дом, – рассеянно ответил Зак Денбро, после чего перевернул страницу журнала.
– Ты что-то сказал, дорогой? – спросила мать, а на экране телевизора священник советовал брату, который был бандитом, пойти в полицию и молить о прощении.
Билл сидел потный, но замерзший… такой замерзший. Ему было так холодно, потому что в действительности он не был единственной книгой между двумя концами подставки; Джордж тоже присутствовал, только Джордж, которого он не мог видеть, Джордж, который никогда не требовал попкорна и не кричал, что Билл щиплется. Этот другой Джордж никогда ничего не ломал и не портил. Это был однорукий Джордж, бледный, молчаливо задумчивый, залитый бело-синим отсветом телеэкрана, и, возможно, мощный поток холода в действительности шел не от родителей, а от него; возможно, именно Джордж и был истинным убийцей с белых просторов. И наконец Билл убежал от этого холодного, невидимого брата в свою комнату, где ничком повалился на кровать и заплакал в подушку.
Комната Джорджа оставалась такой же, как и при его жизни. Однажды, где-то через две недели после гибели Джорджа, Зак собрал его игрушки в картонную коробку с тем, как предположил Билл, чтобы отдать их «Доброй воле», «Армии спасения» или какой-нибудь еще благотворительной организации. Шерон Денбро увидела, как Зак выносит коробку из комнаты Джорджа, и ее руки взлетели к голове, словно испуганные белые птицы, вцепились в волосы, а пальцы сжались в кулаки. Билл при этом присутствовал и привалился к стене, потому что ноги вдруг перестали его держать. Мать выглядела такой же безумной, как Эльза Ланчестер в фильме «Невеста Франкенштейна».
– Не смей ТРОГАТЬ эти вещи! – завизжала она.
Зак дернулся и молча отнес коробку с игрушками обратно, в комнату Джорджа. Даже расставил на те же места, откуда брал. Билл вошел и увидел, что его отец стоит на коленях перед кроватью Джорджа (мать по-прежнему меняла на ней постельное белье, только теперь раз в неделю, а не два), опустив голову на мускулистые, волосатые руки. Он плакал, и ужас Билла усилился. Пугающая мысль внезапно сверкнула в голове: может, иногда, если случается плохое, этим не подводится черта; может, иногда становится только хуже и хуже, пока все не летит к чертям собачьим.
– Па-а-апа…
– Ступай к себе, Билл, – ответил отец сдавленным, дрожащим голосом. Плечи его поднимались и опускались. Биллу очень хотелось прикоснуться к отцовским плечам, посмотреть, а может, под его рукой плечи успокоятся, затихнут, но он не решился. – Уйди, проваливай!
Он ушел и поплакал в коридоре второго этажа, слыша, как мать воет на кухне, пронзительно и беспомощно. «Почему они плачут так далеко друг от друга?» – подумал Билл и тут же отогнал эту мысль.
