Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
2. Ричард Тозиер «делает ноги»
Рич чувствовал, что держится молодцом, как нельзя лучше, пока не началась рвота.
Он выслушивал все, что сказал ему Майк Хэнлон, говорил то, что следовало говорить, отвечал на вопросы Майка, даже сам задал несколько. Смутно он понимал, что говорил с Майком один из его Голосов, не сдержанный и пренебрежительный, как те, что он иногда использовал на радио (Кинки Брифкейс, секс-бухгалтер, был его любимчиком, во всяком случае, какое-то время, и слушателям Кинки нравился почти так же, как его любимчик на все времена, полковник Бафорд Киссдривел), но теплый, густой, уверенный Голос. У-меня-все-в-порядке, вот кому принадлежал этот Голос. Звучал отлично, но лгал. Как и все остальные Голоса.
– Что ты помнишь, Рич? – спросил его Майк.
– Очень мало, – ответил Рич и после паузы добавил: – Полагаю, достаточно.
– Ты приедешь?
– Я приеду, – ответил Рич и положил трубку.
Посидел в своем кабинете, за столом, откинувшись на спинку стула, глядя на Тихий океан. С левой стороны двое подростков лежали на досках для серфинга. Только лежали, не летели по волнам, потому что волн сегодня не было.
Часы на столе, дорогие, кварцевые, подарок представителя звукозаписывающей компании, показывали 17:09. Происходило все 28 мая 1985 года. Разумеется, в том месте, откуда звонил Майк, было на три часа позже. Там уже стемнело. От этой мысли кожа покрылась мурашками, и он зашевелился. Начал что-то делать. Первым делом, само собой, поставил пластинку – не выбирая, схватив первую попавшуюся из тысяч, что стояли на полках. Рок-н-ролл являлся почти такой же неотъемлемой частью его жизни, как и Голоса, и ему с трудом удавалось что-либо делать без музыки, и чем громче, тем лучше. Схватил он пластинку с ретроспективой мотауна. Марвин Гэй, один из новых членов, как иногда называл их Рич, Оркестра покойников, пел «На ушко мне шепнули».
«О-ох, небось, ты гадаешь, как я узнал…»
– Неплохо, – пробормотал Рич. Даже чуть улыбнулся. Все, конечно, было плохо, и петля затягивалась у него на шее, но он чувствовал, что как-нибудь выкрутится. Никаких проблем.
Он начал подготовку к возвращению домой. И в какой-то момент, где-то часом позже, ему пришло в голову: ситуация такова, будто он умер, но ему тем не менее разрешили отдать все необходимые деловые распоряжения… включая, разумеется, и касающиеся собственных похорон. И он чувствовал, что получается у него очень даже хорошо. Он позвонил сотруднице турагентства, услугами которой пользовался, говоря себе, что она уже на автостраде, едет домой, а он звонит для очистки совести. Но, чудо из чудес, застал ее на месте. Объяснил, что ему нужно, и она попросила у него пятнадцать минут.
– Я твой должник, Кэрол, – ответил он. За последние три года они перешли от мистера Тозиера и мисс Фини к Ричу и Кэрол – прогресс значительный, учитывая, что они никогда не виделись.
– Хорошо, расплачивайся, – ответила она. – Хочу услышать Кинки Брифкейса.
Без малейшей паузы (если делаешь паузу, чтобы найти Голос, он обычно не находится вообще) Рич заговорил:
– С вами Кинки Брифкейс, секс-бухгалтер… ко мне на днях зашел один парень, который хотел знать, что самое худшее, если ты заболел СПИДом. – Он заговорил чуть тише, быстрее и более развязно; это был, несомненно, американский голос, и при этом в нем слышались интонации богатого английского плантатора, обаятельного, но пустоголового. Рич понятия не имел, кем на самом деле был Кинки Брифкейс, но, конечно же, он носил белые костюмы, читал «Эсквайр», пил то, что подавали в высоких стаканах, и напитки эти запахом напоминали шампунь с ароматом кокоса. – Я ответил ему сразу – попытаться объяснить матери, как подхватил эту заразу от гаитянки. До следующей встречи, это Кинки Брифкейс, секс-бухгалтер, и я говорю: «Если есть проблемы с блядом, звякни мне, я буду рядом».
Кэрол Фини завизжала от смеха.
– Идеально. Идеально. Мой бойфренд утверждает, что ты не говоришь всеми этими голосами, он уверен, у тебя какая-то специальная машинка для изменения голоса…
– Всего лишь талант. – Кинки ушел, его место занял Даблъю-Си Филдс, цилиндр, красный нос, сумка с клюшками для гольфа и все такое. – Я так набит талантом, что мне приходится затыкать все отверстия на теле, чтобы он не вытек из меня, как… ну, чтобы не вытек.
Она вновь расхохоталась, и Рич закрыл глаза. Он уже чувствовал, как начинает болеть голова.
– Будь душкой, посмотри, что ты сможешь сделать? – попросил он, все еще будучи Даблъю-Си Филдсом, и положил трубку, оборвав ее смех.
Теперь ему следовало стать самим собой, а давалось это с трудом – с каждым годом все труднее. Проще быть смелым, когда ты кто-то еще.
Он попытался выбрать пару хороших кожаных туфель, и уже почти решил остановиться на кроссовках, когда вновь зазвонил телефон. Кэрол Фини справилась с заданием в рекордно короткий срок. Он уж собрался стать Голосом Бафорда Киссдривела, но поборол искушение. Она взяла ему билет первого класса на беспосадочный рейс «Американ эйрлайнс» из Лос-Анджелеса в Бостон. Самолет вылетал в 21:03 и прибывал в аэропорт Логан в пять утра. Из Бостона ему предстояло вылететь в 7:30 рейсом «Дельты» и прибыть в Бангор, штат Мэн, в 8:20. Она арендовала ему седан в компании «Авис», а стойку «Ависа» в международном аэропорту Бангора и административную границу Дерри разделяли всего двадцать шесть миль.
«Всего двадцать шесть миль? – подумал Рич. – Всего-то, Кэрол? Что ж, может, так оно и есть… если считать в милях. Но ты понятия не имеешь, как далеко на самом деле находится Дерри, да и я тоже. Но, о Боже мой, о милый мой Боже, мне предстоит это выяснить.
– Я не стала заказывать тебе номер, потому что ты не сказал, как долго там пробудешь. Ты…
– Нет… позволь мне разобраться с этим самому. – И тут инициативу перехватил Бафорд Киссдривел. – Ты – персик, дорогая моя. Персик из Джорджии, само собой, – добавил он, имитируя южный акцент.
Положил трубку (всегда лучше оставлять их смеющимися) и набрал 207-555-1212, номер справочной штата Мэн. Ему хотелось узнать телефон отеля «Дерри таун-хаус». Господи, название из прошлого. Он не вспоминал «Дерри таун-хаус»… сколько? Десять лет? Двадцать? Или даже двадцать пять? И хотя в это не верилось, не вспоминал как минимум двадцать пять лет, а если бы не звонок Майка, мог бы не вспомнить и до конца своих дней. И однако, в его жизни был период, когда он каждый день проходил мимо этой большой груды красного кирпича, и не раз пробегал мимо, а за ним гнались Генри Бауэрс, Рыгало Хаггинс и еще один большой парень, Виктор Как-его-там, гнались изо всех сил, выкрикивая «любезности»: «Мы тя поймаем, жопорылый», или «Ща поймаем, умник хренов», или «Ща поймаем, пидор очкастый». Они хоть раз поймали его?
Прежде чем Рич успел вспомнить, оператор спросил, какой его интересует город.
– Дерри, пожалуйста…
Дерри! Господи! Даже это слово во рту ощущалось странным и забытым. Произнести его – все равно что поцеловать что-то древнее.
– …У вас есть номер отеля «Дерри таун-хаус»?
– Минуточку, сэр.
Конечно же, нет. И отеля давно нет. Снесен в рамках городской программы обновления. На его месте построили административный комплекс, спортивную арену, торговый центр. А может, он сгорел однажды ночью, когда для пьяного торговца обувью, который курил в постели, сработала теория вероятности. Все ушло, Ричи, совсем как очки, которыми всегда доставал тебя Генри Бауэрс. Как там сказано в песне Спрингстина? «Золотые те денечки… девушка моргнула, их уже и нет». Какая девушка? Конечно же, Бев. Бев…
«Таун-хаус», возможно, изменился, но определенно не исчез, потому что в трубке послышался ровный, механический голос: «Номер девять… четыре… один… восемь… два… восемь… два. Повторяю, номер…»
Но Рич все записал с первого раза. И с радостью положил трубку, оборвав этот монотонный голос на полуслове. Так легко представить себе огромного глобального справочного монстра, зарытого глубоко под землей, всего в заклепках, держащего тысячи телефонных трубок в тысячах изгибающихся хромированных щупалец. Этакая телефонная версия доктора Осьминога, немезиды Человека-паука. С каждым годом мир, в котором жил Рич, все более напоминал ему огромный электронный дом с привидениями, где цифровые призраки и перепуганные люди в постоянном напряжении соседствовали друг с другом.
Еще держались. Перефразируя Пола Саймона, еще на месте после всех этих лет.
Он набрал номер отеля, который последний раз видел через роговые очки своего детства. Набрать номер, 1-207-941-8282, не составило ровным счетом никакого труда. Рич держал трубку у уха, глядя в панорамное окно своего кабинета. Серферы ушли. На их месте по берегу медленно прогуливалась парочка, юноша и девушка держались за руки. Парочка так и просилась на рекламный плакат, украсивший бы стену турагентства, в котором работала Кэрол Фини, – так красиво они смотрелись. Только перед съемкой им, возможно, пришлось бы снять очки.
«Ща поймаем тебя, козел! Разобьем твои очки!»
Крисс, внезапно подсказала память. Его фамилия Крисс. Виктор Крисс.
Господи Иисусе, ничего этого он не хотел знать, прошло столько лет, но ведь это не имело ровным счетом никакого значения. Что-то происходило глубоко внизу в хранилищах, там, где Рич Тозиер хранил свою личную коллекцию «Золотых старых песен». Двери открывались…
Только там хранятся не пластинки, так? В тех глубинах ты не Рич Тозиер по прозвищу Пластинкин, популярный диджей радиостанции КЛАД и Человек тысячи голосов, так? И то, что открывается… это не совсем двери, так?
Он попытался вышибить из головы эти мысли.
Главное, помнить, что я в порядке. Я в порядке. Ты в порядке, Рич Тозиер в порядке. Можешь выкурить сигарету, и все дела.
Он уже четыре года как бросил курить, но сейчас мог выкурить сигарету, это точно.
Они – не пластинки, а трупы. Ты похоронил их глубоко, но теперь происходит какое-то безумное землетрясение, и земля выбрасывает их на поверхность. Там, в глубине, ты – не Рич Тозиер по прозвищу Пластинкин. Там, в глубине, ты всего лишь Ричи Тозиер, прозванный Очкариком, и ты со своими друзьями, и ты так испуган, что твои яйца буквально превращаются в желе. Это не двери, и они не открываются. Это крипты. Они раскалываются, и вампиры, которых ты полагал мертвыми, вылетают наружу.
Сигарету, только одну. Даже «Карлтон» подойдет, ради всего святого.
«Поймаем тебя, Четыре Глаза! Заставим съесть твою сраную сумку для книг!»
– «Таун-хаус», – произнес мужской голос с характерным выговором янки. Прежде чем долететь до уха Рича, он проделал долгое путешествие, пересек Новую Англию, Средний Запад, проскочил под казино Лас-Вегаса.
Рич спросил у голоса, может ли он зарезервировать «люкс» в «Таун-хаусе» начиная с завтрашнего дня. Голос ответил, что может, потом спросил, как надолго.
– Точно сказать не могу. У меня…
У него что? Мысленным взором он увидел мальчика с сумкой для книг из шотландки, убегающего от плохих парней; увидел мальчика в очках, худенького мальчика с бледным лицом, которое каким-то странным образом кричало каждому проходящему мимо хулигану-подростку: «Ударь меня! Подойди и ударь меня! Вот мои губы! Размажь их по зубам! Вот мой нос! Вышиби из него кровь, даже сломай, если сможешь! Двинь в ухо, чтобы оно распухло, как кочан цветной капусты! Рассеки бровь! Вот мой подбородок, попробуй отправить меня в нокаут! Вот мои глаза, такие синие и огромные за этими ненавистными, ненавистными линзами, эти очки в роговой оправе, с одной дужкой, замотанной изолентой. Разбей очки! Всади по осколку стекла в каждый из этих глаз и закрой их навеки! Чего ты ждешь?»
Он закрыл глаза и лишь потом продолжил.
– Видите ли, я еду в Дерри по делу. Не знаю, сколько потребуется времени, чтобы завершить сделку. Как насчет трех дней с опционом на продление?
– С опционом на продление? – с сомнением повторил мужчина, и Рич терпеливо ждал, пока тот сообразит что к чему. – О, я вас понял! Замечательно!
– Благодарю вас, и я… э… надеюсь, что вы сможете проголосовать за нас в ноябре, – сказал Джон Ф. Кеннеди. – Джеки хочет… э… переделать… э… Овальный кабинет… и я нашел работу для моего… э… брата Бобби.
– Мистер Тозиер?
– Да?
– Хорошо… кто-то еще на несколько секунд встрял в раз говор.
«Да, один член из Пэ-дэ-эм, – подумал Рич. – Партии давно умерших, на случай если вам требуется расшифровка. Не волнуйтесь об этом». По его телу пробежала дрожь, и он вновь сказал себе чуть ли не в отчаянии: «Ты в порядке, Рич».
– Я тоже слышал чей-то голос. Наверное, где-то пересеклись линии. Так что у нас с «люксом»?
– Никаких проблем, – ответил мужчина. – Дерри – деловой город, но до бума тут далеко.
– Правда?
– Ох, ага, – подтвердил мужчина, и Рич вновь содрогнулся. Он забыл и это, замену на севере Новой Англии простого «да» на «ох, ага».
«Ща поймаем тебя, гаденыш», – прокричал голос-призрак Генри Бауэрса, и Рич почувствовал, как внутри треснули новые крипты; вонь, которую он чувствовал, шла не от разложившихся тел, а от разложившихся воспоминаний, а это куда как хуже.
Он продиктовал номер своей кредитной карточки «Американ экспресс» и положил трубку. Потом позвонил Стиву Коваллу, программному директору КЛАД.
– Что такое, Рич? – спросил Стив. Последние рейтинги «Арбитрона» показывали, что КЛАД – на вершине людоедского лос-анджелесского рынка радиостанций коротковолнового диапазона, и Стив пребывал в превосходном настроении – возблагодарим Господа за маленькие радости.
– Возможно, ты пожалеешь, что спросил. Я сматываюсь.
– Сматыва… – По голосу чувствовалось, что Стив нахмурился. – Боюсь, я тебя не понял, Рич.
– Должен надеть сапоги-скороходы. Уезжаю.
– Что значит – уезжаешь? Согласно сетке, которая лежит передо мной, завтра ты в эфире с двух пополудни до шести вечера, как и всегда. Собственно, завтра, в четыре часа, ты интервьюируешь Кларенса Клемонса. Ты же знаешь Кларенса Клемонса, Рич. Это, можно сказать, про него, «Войди и сыграй, Здоровяк».
– Клемонс может поговорить с О’Харой точно так же, как и со мной.
– Клемонс не хочет говорить с Майком, Рич. Клемонс не хочет говорить с Бобби Расселлом. Он не хочет говорить со мной. Кларенс – большой поклонник Бафорда Киссдривела и Уайатта, упаковщика-убийцы. Он хочет говорить с тобой, друг мой. И у меня нет никакого желания увидеть, как саксофонист весом в двести пятьдесят фунтов, которого однажды едва не взяли в профессиональную футбольную команду, начнет буйствовать в моей студии.
– Я не думаю, что он где-то когда-то буйствовал, – ответил Рич. – Мы говорим о Кларенсе Клемонсе, а не о Кейте Муне.
Пауза. Рич терпеливо ждал.
– Неужели ты это серьезно? – наконец спросил Стив. Голос зазвучал печально. – Я хочу сказать, если у тебя только что умерла матушка, или у тебя обнаружили опухоль мозга, или что-то такое, тогда…
– Я должен уехать, Стив.
– Твоя мать заболела? Или, не дай бог, умерла?
– Она уже десять лет как умерла.
– У тебя опухоль мозга?
– Нет даже полипа в прямой кишке.
– Тогда это не смешно, Рич.
– Не смешно.
– Тогда ты ведешь себя, как дилетант хренов, и мне это не нравится.
– Мне тоже не нравится, но я должен уехать.
– Куда? Почему? В чем дело? Расскажи мне, Рич!
– Мне позвонил человек. Человек, которого я знал давным-давно. В другом месте. Когда кое-что случилось. Я дал слово. Мы все обещали, что вернемся, если это кое-что начнется снова. И я полагаю, что оно началось.
– О каком «кое-что» мы говорим, Рич?
– Я бы предпочел это опустить. Опять же, ты подумаешь, что я рехнулся, если я скажу тебе правду: не помню.
– И когда ты дал это знаменитое обещание?
– Очень давно. Летом тысяча девятьсот пятьдесят восьмого.
Вновь долгая пауза, и он знал, что Стив Ковалл пытается решить, то ли Рич Тозиер, по прозвищу Пластинкин, он же Бафорд Киссдривел, он же Уайатт, упаковщик-убийца и т. д., и т. п., разыгрывает его, или у него какое-то психическое расстройство.
– Ты же тогда был ребенком, – наконец подал голос Стив.
– Одиннадцать уже исполнилось. Пошел двенадцатый год.
Еще пауза. Рич терпеливо ждал.
– Ладно. – Стив сломался. – Я изменю ротацию – поставлю Майка вместо тебя. Могу позвонить Чаку Фостеру, чтобы он заполнил несколько смен, если найду китайский ресторан, в котором он сейчас обретается. Я это сделаю, потому что мы прошли вместе долгий путь. Но я никогда не забуду, что ты меня подставил, Рич.
– Да брось ты! – Головная боль усиливалась. Он же понимал, что подводит радиостанцию. Или Стив думал, что он не понимал? – Мне нужно отъехать на несколько дней, не более того. А ты ведешь себя так, будто я наблевал на нашу лицензию, выданную Эф-ка-эс.
– На несколько дней – ради чего? Воссоединение скаутского звена в Мухосрань-Фоллз, штат Северная Дакота? Или в Козевдуй-Сити, что в Западной Виргинии?
– Вообще-то я думал, что Мухосрань-Фоллз – это в Арканзасе, друже, – пробасил Бафорд Киссдривел, но не умаслил Стива.
– Потому что ты дал слово, когда тебе было одиннадцать? Уж прости меня, но дети не обещают ничего серьезного, когда им одиннадцать! Но дело даже не в этом, и ты это знаешь, Рич. У нас не страховая компания. У нас не юридическая фирма. Это шоу-бизнес, пусть даже и в скромных масштабах, ты чертовски хорошо это знаешь. Если бы ты предупредил меня за неделю, я бы не держал трубку в одной руке и пузырек миланты в другой. Ты просто загоняешь меня в угол, и ты это знаешь, поэтому не говори мне, что для тебя это новость!
Стив уже кричал, и Рич закрыл глаза. Стив сказал, что никогда этого не забудет, и Рич полагал, что это правда. Стив сказал, что дети в одиннадцать лет не дают серьезных обещаний, и тут он ошибался. Рич не мог вспомнить, какое он дал обещание (не знал, хотел ли вспомнить), но оно было более чем серьезное.
– Стив, мне пора.
– Да. И я сказал тебе, что как-нибудь выкручусь. Иди, дилетант.
– Стив, это неле…
Но Стив уже бросил трубку. Рич положил свою на рычаг. Едва он оторвал руку, как телефон зазвонил вновь, и он знал, не снимая трубки, что это опять Стив, еще более взбешенный. Разговаривать с ним в таком состоянии смысла не имело – они только еще сильнее разругаются. Поэтому он сдвинул рычажок на правой стороне телефонного аппарата, оборвав звонки.
Он поднялся наверх, вытащил из чулана два чемодана и принялся складывать, практически не глядя: джинсы, рубашки, нижнее белье, носки. Лишь потом до него дошло, что он не взял с собой ничего, кроме одежды, какую носят дети. С чемоданами он спустился вниз.
На стене кабинета висела большая черно-белая фотография Биг-Сура, сделанная Анселем Адамсом. Рич повернул ее на спрятанных петлях, открыв дверцу сейфа. Набрал код, распахнул дверцу, полез в глубину, за документы: свидетельства, подтверждающие право собственности на уютный домик, расположенный между геологическим разломом и пожароопасной зоной, на двадцать акров леса в Айдахо, сертификаты акций. Он покупал акции вроде бы полагаясь на случай, и брокер, когда видел приближающегося Рича, хватался за голову, но все купленные им акции с годами только росли в цене. Его иногда удивляла мысль, что он почти что (не совсем, но почти что) богатый человек. Все благодаря рок-н-роллу и… разумеется, Голосам.
Дом, акры, страховой полис, даже копия его последнего завещания. Нити, которые прочно привязывали тебя к карте жизни, подумал он.
Внезапно появилось неодолимое желание щелкнуть «Зиппо» и поджечь все эти документы, свидетельства, сертификаты. Он мог это сделать. Бумаги, лежащие в его сейфе, больше ничего не значили.
Тут его впервые охватил ужас, и в этом не было ничего сверхъестественного. Пришло лишь осознание, как легко пустить под откос свою жизнь. Вот что пугало. Ты всего лишь подносишь вентилятор к тому, что годами собирал воедино, и включаешь эту хреновину. Легко. Сжигаешь или сдуваешь, а потом сматываешься.
За документами, двоюродными братьями и сестрами денег, лежали они, родимые. Наличные. Четыре тысячи: десятки, двадцатки, купюры по пятьдесят и сто долларов.
Беря деньги, рассовывая по карманам джинсов, Рич задался вопросом: может, он каким-то образом знал что делает, когда клал в сейф деньги, пятьдесят баксов в один месяц, сто двадцать – в следующий, может, только десять, после этого. Заначка. На случай, если придется сматываться.
– Чел, это страшно. – Он едва отдавал себе отчет, что говорит вслух. Тупо посмотрел через большое окно на берег. Пляж опустел, вслед за серферами ушли и молодожены (если это были молодожены).
Ах да, док… память ко мне возвращается. Помните Стэнли Уриса, к примеру? Можете поспорить на свою шкуру, помню… Помню, как мы так говорили и думали, что это круто. Стэнли Урин, так звали его большие парни. «Эй, Урин! Эй, ты, христоубийца хренов. Куда ты идешь? Один из твоих приятелей-гомиков пообещал тебе отсосать?»
Рич захлопнул дверцу сейфа, вернул фотографию на место. Когда он в последний раз думал о Стэнли Урисе? Пять лет назад? Десять? Двадцать? Семья Рича уехала из Дерри весной 1960 года, и как же быстро все их лица растаяли в памяти, их банда, жалкая кучка неудачников с их маленьким клубным домом в том месте, которое называли Пустошь, название странное, учитывая, как буйно там все росло. Они воображали, будто они – исследователи джунглей или «Морские пчелы», вырубающие посадочную полосу на тихоокеанском атолле, одновременно сдерживая атаки япошек. Они воображали себя строителями плотины, ковбоями, астронавтами, высадившимися на заросшую джунглями планету, но, как ни назови, никто не забывал, что на самом деле это было убежище. Убежище от больших парней. Убежище от Генри Бауэрса, и Виктора Крисса, и Рыгало Хаггинса, и всех остальных. Та у них еще подобралась компания: Стэн Урис с большим еврейским носом, Билл Ден бро, который мог сказать лишь: «Хай-йо, Сильвер!» – не заикаясь так сильно, что тебя это едва не сводило с ума, Беверли Марш с ее синяками и сигаретами, закрученными в рукав блузы, Бен Хэнском, такой огромный, что тянул на человеческую версию Моби Дика, и Ричи Тазиер, в очках с толстыми стеклами, острым язычком и лицом, которое просто молило, чтобы его подправили, придав ему новую форму. Существовало ли слово, которым их можно было назвать? О да. Существовало всегда. Le mot juste. В данном конкретном случае le mot juste означало «слюнтяи».
Как это вернулось, как это все вернулось… и теперь он стоял в кабинете, неистово дрожа всем телом, как бездомный щенок в бушующую грозу, дрожал, потому что вспомнил не только тех, с кем дружил. Было и кое-что другое, о чем он не думал долгие годы, но воспоминания эти таились совсем не в глубинах сознания, а у самой поверхности.
Кровь.
Темнота. Страшная темнота.
Дом на Нейболт-стрит, и Билл, кричащий: «Ты уб-бил моего брата, га-га-гандон!»
Он это помнил? Достаточно хорошо, чтобы не хотеть вспоминать что-то еще, можете поспорить на свою шкуру.
Запах мусора, запах говна, и запах чего-то еще. Хуже, чем два первых. Запах чудовища, запах Оно, внизу, в темноте под Дерри, где гремели машины. Он вспомнил Джорджа…
Это и переполнило чашу. Он бросился к ванной, споткнулся о стул Имса, чуть не упал. Успел… в самый последний момент. На коленях заскользил по керамическим плиткам ванной комнаты к унитазу, словно танцевал брейк, схватился за край и выблевал все содержимое желудка. Но даже это не остановило поток воспоминаний; внезапно он увидел Джорджи Денбро, словно расстался с ним только вчера, Джорджи, с которого все и началось, Джорджи, убитого осенью 1957 года. Джорджи умер сразу после наводнения, одну его руку вырвало из плечевого сустава, и Рич заблокировал все эти воспоминания. Но иногда они возвращались, да, действительно, они возвращались, иногда они возвращались.
Рвота прекратилась, Рич вслепую, на ощупь, нашел кнопку слива. Забурлила вода. Ранний ужин, вылетавший изо рта теплыми кусками, исчез.
Его унесло в канализацию.
В гул, вонь и темноту канализации.
Он закрыл крышку, приложился к ней лбом, заплакал. Заплакал впервые с 1975 года, когда умерла его мать. Даже не думая о том, что делает, поднес руки к глазам, сложив ладони лодочкой. Контактные линзы, которые он носил, выскользнули из-под век и заблестели на ладонях.
Сорок минут спустя, чувствуя, что очистился от всего лишнего, он забросил оба чемодана в багажник «MG» и задним ходом выехал из гаража. День клонился к вечеру. Он посмотрел на свой дом в окружении недавно посаженных деревьев и кустов, он посмотрел на берег, на воду цвета светлых изумрудов, по которой заходящее солнце проложило дорожку червонного золота. И в этот самый момент вдруг осознал, что больше никогда этого не увидит, что он – ходячий мертвец.
– Теперь я еду домой, – прошептал Рич Тозиер самому себе. – Еду домой, помоги мне, Господи, я еду домой.
Он включил передачу и уехал, вновь почувствовав, как это легко – проскочить сквозь внезапно появившуюся трещину в том, что он полагал крепкой и устойчивой жизнью… как легко оказаться на темной стороне, уплыть из-под синевы в черноту.
Из-под синевы в черноту, да, именно так. Где могло ждать что угодно.
