Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
5
– Чего тебе? – сердито спросил отрок вставшего за спиной у него монашка.
Он оседлал толстый рогатый ствол-плавень, выброшенный рекой. Неподалеку, против скита на всхолмье, к воде спускались мостки. По ним от лодки-осиновки к монашьему поселению и обратно ходили два нелепых на вид мужика. Оба были низкорослы, кургузы, в расшитых цветными лоскутками рубахах, в кожаных чоботах с загнутыми мысами, в маленьких островерхих колпаках. Сначала они оттащили в скит сеть, полную рыбы, теперь грузили свою долбленку тяжелыми мешками.
– Почему ты не уходишь?
– Кто эти чучелы? – Митроха кивнул на мужичков-невеличек. – Кореляки?
– Нет, лопляне. Они иногда приплывают, выменивают в скиту соль и зерно. Выше по реке у них летний погост.
– Лопляны?! – Митроха соскочил с бревна. – А по-нашему они говорят?
– Немного. Вон тот, Одгэм. Я от него учусь их молви, а он от меня русской.
– Так ты их знаешь? – Размышлял мальчишка недолго: – Если я покажу им мою гривну, они захотят ее украсть?
– Лопари никогда ничего не крадут. Они добрые и простодушные.
– Ага, добрые. Ты что, про лопских колдунов не знаешь? Мне еще в Колмогорах про них всякого наплели. Вон, даже твой старец сказал.
– Это оттого, что они Христа не знают…
– Позови этого, – оборвал Митроха монашка, – как ты его назвал?
– Ты разве не слышал слов старца? Брось свою гривну в огонь.
Феодорит отшатнулся и едва не упал, когда Митроха наскочил на него со вздетыми кулаками и заорал:
– Глуподырый остолбень! Как я без нее узнаю про моего…. про Хабара! Забыл, что твой старец сказал? Тот, от кого гривна, называл себя князем! Я должен все узнать! А ты или поможешь мне, или не мешайся под ногами!
– Послушай, а почему старец сказал – тоже? – Инока не задели его вопли, он остался смирен. – Тоже называл себя князем. Кто еще? Твой пращур был княжьего рода?
Митроху словно огрели обухом по темени. Ведь ничего такого он старцу не говорил. Инок не дождался ответа.
– Прощай. Я не могу тебе помочь. – Феодорит слегка нагнул голову в поклоне и зашагал к скиту.
– Стой! – крикнул Митрофан. – Я видел в Ростове твою мать. Она приходила к сотенному голове.
– Что она говорила? – Монашек порывисто вернулся.
– Скажу, если позовешь лопина и будешь толмачить, – отрезал мальчишка.
Инок задумался.
– Хорошо. В этом нет худа… Одгэм! Иди сюда.
Лопари закончили погрузку мешков и готовились отплыть. Тот, которого позвал инок, поспешил к ним. Заулыбался. Что-то сказал, подойдя.
– Чего он лопочет?
– Спросил, здоровы ли мои олени. Это лопское приветствие, – смутился Феодорит. – У меня нет никаких оленей… Тирву, Одгэм!
Митроха хмыкнул, рассматривая лопскую породу. Ростом мужик был чуть выше его плеча. Порты и рубаха выделаны из кож. Лицо темное, задубелое, а светлая борода росла жидкими клочьями. Голубые глаза с красноватыми белками любопытно уставились на отрока.
Чем дольше они смотрели один на другого, тем настороженнее делался лопин. Он больше не улыбался.
Митроха снял с шеи гривну. Не выпуская из рук, показал мужику одной и другой стороной. Золотой кругляш тотчас приклеил к себе взор лопаря. Феодорит что-то сказал ему.
Одгэм взволнованно зачастил на своем наречии.
– Он говорит, что это бог, – переводил инок. Поправился: – Идол. И что ты, наверное, большой человек, богатый, раз у тебя такой…
Лопин не дал ему досказать. Ударил себя ладонью в грудь:
– Одгэм тоже есть кедьке-табай. Не такой. Твой красивее.
– Покажи.
– Э-э, свой кедьке-табай не показывай чужим. Плохо.
– Я же тебе показал свой.
– Твой коль-табай пустой. Я вижу. Иммель ушел из него. Ты давно не делал лоахт.
– Не приносил идолу жертв, – с отвращением перетолмачил Феодорит.
– Каких еще жертв? – растерялся Митроха.
– У всех иммель есть сайво-вуонгга. Духи, которые служат. Они скажут, какой лоахт надо. Тогда бог вернется.
Лопин снова уткнулся воспаленными глазами в гривну. И вдруг попятился, вскрикнув. В страхе залопотал по-своему, тыча пальцем в золотой кругляш.
– Он говорит, что ты, наверное, получил этого табая от великого кебуна… Так они называют своих колдунов… Говорит, это Каврай-олмак. На волке. У него в руках куамдес, волшебный бубен. Этот иммель покровитель кебунов и нойд, лопских жрецов…
– Бубен? – пробормотал Митроха. – А я думал – щит.
– Господи! – Инок, опомнясь, чуть не взвыл и схватился обеими руками за голову. – Спаси мя, грешного, очисти язык мой!.. Одгэм, ведь ты обещал не носить идолов в скит! Ты согласился принять христианскую веру. Я же тебе поверил!
– Э-э, – мужик хитро усмехнулся, – у лопина много врагов. Лесные звери. Злые духи. Чудины. Яммии. Богов тоже надо много. Еще один, сильный бог рууш, хорошо.
Феодорит, простонав, бросился прочь. Митроха вдумчиво потыкал пальцем в процарапанные значки на гривне.
– Что тут нарисовано? Опять вроде бубен? И гора какая-то?
– Одгэм не знает, – заверил лопарь. – Но есть, кто узнает. К нему плыть через море, на Куз-ойвэ. Однако страшно. Он злой кебун. Я поплыву. Он будет киковать для меня. Ты со мной?
– Да, – не раздумывал Митроха. – Только Федорку нужно уговорить. Твой кебун небось по-нашему не толмачит.
Монах убежал недалеко. Стоял на берегу ниже по течению и с непроницаемым лицом взирал на поток воды. На предложение Митрохи даже не обернулся.
– Нет. Старец Зосима ни за что не отпустит меня на Кузова. Я и сам не хочу. Там старые лопские кумирни и могильники.
Круг всхожего солнца пламенел над кромкой безбрежных вод, в той стороне, где был выход из моря в океан – Горло. В той же стороне, но намного ближе лежала Соловецкая земля, а еще ближе – Кузовские острова. Плыть до них на карбасных веслах – полдня. С парусом и того меньше.
В путь отправились, когда море вздохнуло – кроткая вода отлива пошла на большую, приливную.
Утреннее море оглушало тишиной. Поверхность воды была гладкой, будто начищенное серебряное блюдо. Ни взводенок над отмелым местом нигде не плеснет, ни чайка не разорвет кличем безмолвие. Только скрипели тихо уключины, полоскались весла и напевал под нос Одгэм. Митроха не сумел разобрать в лопской песне ничего кроме «го-го-го, ла-ла-ла».
– Экая прорва воды. – Поежился он, вспомнив, как ярилась недавно морская бездна.
По правую руку от них проплывал остров. Вдалеке виднелся еще один, крупнее.
– А все-таки твой Зосима отпустил тебя, – громко сказал Митроха иноку, скорчившемуся на другом конце карбаса. – Знаешь почему? Это я его попросил.
– Ты?
– Разве ты холоп его, чтобы он беспрекословно распоряжался твоей волей? Я так и сказал ему.
– Если старец скажет мне пойти в огонь, я исполню, – спокойно и очень серьезно промолвил Феодорит. – Он позвал меня и велел плыть с тобой на Кузова. Я не знаю зачем. Он ничего не объяснил, только наказал взять съестной припас на семь дней. Тебе для разговора с колдуном хватит и одного дня.
– К утру вернемся. Завтра идем в Кемь…
Митроха вскочил и заорал. За бортом карбаса в толще воды ему привиделась страшная белая морда, всплывавшая из глубины к лодке. Отрок схватился за саблю.
– Белый дьявол! Там!..
О днище карбаса глухо ударило. Лодка покачнулась. Но на лопина и Феодорита вопли Митрохи не произвели должного действия. Одгэм продолжал грести, а монах невозмутимо смотрел в воду. Глядя на них, мальчишка перестал в ужасе прыгать с саблей.
Однако лодка продолжала раскачиваться.
– Это белуха, – объяснил инок. – Они любят чесаться обо что-нибудь. Наш карбас приглянулся ей. Она не причинит вреда.
Митроха посрамленно сел и стал молча высматривать диковинного зверя. Скоро белухе надоело тереться о днище, и она, кувыркаясь, выплыла из-под лодки. Отрок разглядел короткие плоские передние лапы, горбатый лоб.
Карбас шел проливом между двумя полосками земли – матерой землей и долгим островом.
– Шуйская салма. Из нее пойдем в голомянь. В открытое море.
Юный монах говорил как заправский помор, всю жизнь проживший на морских промыслах.
– Салма – это чего?
– Пролив.
– А вдруг свеи покажутся?
– Не покажутся. Они, должно быть, грабят сейчас Терский берег или Кандалуху.
Феодорит, конечно, не мог знать наверное, но Митроху его слова успокоили.
Слуга тронул за плечо князя Петра, нечаянно задремавшего сидя на лавке. Ночью воевода не спал. Подсчитывал, достанет ли сил разбить свеев, и по всему выходило, что не хватит у него ни людей, ни лодий. У кемских пристаней стояло лишь семнадцать насадов. Два под командой брата Ивана с Соловков отправились в Сороцкую волость. Один с сотенным головой Палицыным сгинул в море. Большая часть карбасной рати еще не прибыла. А если встретить свеев, потерпеть от них поражение, на море ли, на горе, как здесь говорят про любой берег, – и провалить государево дело? Не дождется великий князь, чтоб его рать ударила врагу в спину, по каянскому рубежу. Да и леший знает, где сейчас искать тех свеев. Море – оно большое.
И еще о другом болела голова – успели ли пройти через Горло четыре лодьи-коча окольничего Головина, прежде чем там объявились вражеские шняки. Или же страждет ныне Андрей Тимофеич в свейском плену?
– Что? Палицын нашелся? – Воевода потер веки.
– От Палицына вестей нету. К тебе, свет-князь, человек лопский просится.
– Что за человек? Зачем?
Ушатый умыл лицо водой из бадьи.
– Просится. На русской молви бормочет. Божится, что дело важное.
– Бесами своими, что ли, божится? – Князь сел за стол. Стряхнул покров с кувшина, понюхал. – Вот скажи, Прошка, отчего это все здешнее молоко воняет рыбой?
– Тутошние хрестьяне кормят коров сушеной рыбьей требухой. Сена у них мало, трава худо родится. Вот оно и того… отдает.
Воевода, морщась, отпил половину, вытер губы и усы.
– Давай своего сыроядца…
Лопский мужичонка робко протиснулся через порог горницы. И без того некрупный, при виде хмурого начальника русской рати он умалился еще более. По собачьи искательно смотрел из-под длинных волосяных сосулек, налипших на лоб.
– Драствуй, княза.
– Излагай.
– Мой хозин Пудзэ-Вилльй. Его вежа живет на Чупаньге, а олени пасутся на Тохт-суллэ, Гагачем острове. Моему хозину служат много ноайде-вуонгга, много духов. Все нойды из сийтов возят к нему сыновей, чтобы он учил их…
– Прошка! – Воевода зевнул. – Гони прочь этого лешего. Что он тут плетет?..
– Не гони, княза! – всполошился лопин. – Мой хозин тебе скажет важно дело. Он знат, где идут воины чуди. Свеи идут в нагон на людей рууш. Пудзэ-Вилльй может остановить. Он сделает погоду, и вся чудь пропадет в море. Никто не выплывет. Мой хозин будет варить свой котел, бить в куамдес и звать своих сайво. Они очень злы, эти сайво, они погубят воинов чуди.
– О чем это он? – в недоумении спросил князь Прошку.
– Кажись, бает, будто его хозяин колдун. Заколдует свеев, ежели ты, князь, захочешь. А чудью они всех немцев оттудошних зовут. Так, что ль, шлында лопская?
– Так, так, княза. Чудь много раз в нагон на саами ходила, убивала много. Мой хозин поможет тебе и твой большой княза. А ты попросишь большой княза, и его люди больше не придут к Пудзэ-Вилльй за шкурами зверей, не будут брать его добро.
– Хочет, чтоб его от дани ослобонили, свет-князь, – объяснил слуга.
Лицо князя Петра Федоровича набрякло теменью, как громовая туча.
– Так говоришь, будто твой чародей знает, где теперь свейские шняки? Где же?
– В Кандалуху помалу идут, сторожатся. Пудзэ-Вилльй сажал меня в лодку, говорил – чудь у Терья-пакх, у Туры-скалы. Бьют поморски станы. По рекам до погостов рууш не идут. В Кандалуху метят. Там люди большой княза сидят на шкурах со всех сийтов и на земчуге от корелы. В Кандалухе теперь порато богато. Но туда не вся чудь пойдет. – Лопин растопырил пальцы обеих рук. – Столько поплыли от горы в море. Пудзэ-Вилльй не сказал куда.
– Ну а Чупаньга твоя где?
– До Кемь-реки и до Кандалухи от Чупаньги однова долго плыть, княза.
– Посредине, значит. А твой колдун, знать, сквозь землю видит, где свеи идут. И за свое бесноватое кликушество желает леготы от государя? Прошка! Чтоб духу этого огузка тут не было! Пускай передаст своему хозяину, что великий князь московский не меняет государскую пользу на мракобесие! Чего сдумали-то, сыроядцы лешие, нечисть болотная!.. А не то велю плетьми отходить, чтоб бесов-то, аки в Писании, выгнать!..
Прошка ретиво вытолкал взашей лопина и вылетел сам, захлопнув дверь от греха подалее. Воевода был не скор на гнев, но как распалится – шибко тяжел на руку становился.
