Провинциалы. Книга 5. Время понимать

Время понимать

Несомненно, это было предупреждение. Как и тогда, два десятилетия назад, как раз накануне событий девяносто первого (все-таки судьба каждого неотделима от судьбы страны).

Так же, как и тогда, он возвращался из Минеральных Вод после встречи, обещавшей развитие бизнеса, поглощенный (как и тогда) мыслями о материальном, суетном и оттого уверенный в своем превосходстве над обстоятельствами, подвластности его желаниям всего вокруг, зараженный уже (хотя все думал, что имеет иммунитет) насаждаемой средствами массовой информации, и прежде всего телевидением, бациллой всемогущества и бессмертия богатого человека, и вдруг эта нелепая, глупая, как ему показалось, авария… Поэтому прежде возникло раздражение на того, кто сидел за рулем машины, с которой он столкнулся, потом на досадную потерю времени ожидания инспекторов, те нынче нарасхват (город давно уже перегружен машинами и авариями), а значит, не поторопятся, настраиваться надо на пару часов ожидания, не меньше…

…Тогда, двадцать лет назад, после столкновения, он о подобном не думал. Он лежал на обледеневшей дороге и был не в силах подняться, глядя на неотвратимо приближающийся свет фар идущей в его сторону машины, не надеясь, что ослепительные солнцеподобные шары замрут, судорожно загребая руками по ледяной корке и тщетно пытаясь отползти к обочине… Но машина остановилась, не доехав пару метров до его бессильного тела, и крепкие руки подхватили его, закричавшего от боли, вскинули на сиденье. И была долгая мучительная дорога в теплой, пахнущей соляркой, высокой (так что совсем не страшно было парить в ней над гололедом) кабине КамАЗа, с пробуксовками, остановками, словно специально данная ему для того, что-бы осмыслить и свое прошлое, и будущее, в котором он уже видел себя инвалидом, но хотел жить, невзирая ни на что, и ясно осознавал, что ничего ценнее жизни и любви не было и нет.

Потом еще было время подумать, основательно разобраться в себе – долгие месяцы на больничной койке способствовали этому, обучая терпению и пониманию неподвластности человеку самого главного – собственной жизни…

Тогда было достаточно времени для постижения случившегося – сейчас нет, потому что авария была похожа на множество подобных в переполненных машинами городах, когда страдают прежде всего автомобили, а сидящие в них лишь сожалеют по поводу непредвиденного нарушения планов и в ожидании инспектора торопятся сообщить родным, знакомым, начальству или подчиненным о нелепой случайности, в которой, естественно, виноват другой, тот, кто слишком медленно ехал впереди или слишком быстро нагнал сзади (как правило, нагнавший виноват априори). И он на неподвижном островке в потоке объезжающих машин, тоже спешащих, как только что спешил он сам, сразу не понял, что это столкновение не случайность, и отнесся к происшедшему внешне спокойно, как и девица, вылезшая из отлетевшей вперед машины, и они обменялись первыми впечатлениями по поводу нарушенных планов.

Он не стал ее обвинять в излишней медлительности, подумав лишь, что, по-видимому, он предчувствовал случившееся, всегда опасаясь женщин за рулем. Она вскользь отметила, что не следовало бы ему так спешить, а лучше было бы выдерживать положенный интервал. Ему оставалось только согласиться и развести руками – виноват, мол…

И только спустя время понял: нет, это не было случайностью.

Как не были случайными переделки, в которые он попадал в детстве и юности, чреватые если не смертью (тонул ведь в проруби, падал с моста, замерзал в полярной ночи), то испугом, причинением вреда его телу… И все, что случалось с ним в последующие за детством годы, включая такие серьезные испытания, как лавина или аварии, имели свой непостижимый прежде и вот только теперь осознаваемый сакральный смысл…

Человек предполагает, а Бог располагает…

Он родился и вырос в атеистической стране, в которой хрестоматийное выражение «Человек – это звучит гордо» было столь же неоспоримо, как авангардная роль коммунистической партии в деле построения коммунизма, то есть рая на земле. Не менее бесспорным был лозунг о покорении природы в разных вариациях, от ломоносовского пророческого «Могущество России будет прирастать Сибирью» (стела с этими словами стояла на одном из изгибов дороги, ведущей по берегу Енисея к Карлову створу, перегороженному плотиной Саяно-Шушенской ГЭС, и эти слова воспринимались им и всеми, кто строил эту гигантскую гидростанцию, не без гордости) до курьезно-водевильного: «Течет вода Кубань-реки, куда велят большевики». Это изречение неведомого активиста агитпропа украшало плотину в Карачаево-Черкесии недалеко от Черкесска, и каждый раз, проезжая мимо, он не мог удержаться, чтобы не повторить эти слова с улыбкой, иронией или с сарказмом (по настроению), потому что на дворе уже были восьмидесятые годы, развитой социализм со старческим лицом вождей, при котором молодой дух революционных мифов начала двадцатого века воспринимался уже как анекдот и утратил свое влияние.

И он вместе со всей атеистической страной не задумывался, что «гордо» – слово, однокоренное с «гордыней»…

Впрочем, его если и заносило в самоедство, то не часто и не надолго. Может, оттого, что производственным и карьерным успехам он в молодости предпочитал сердечные переживания, увлекаясь часто и страстно. Потом встретил Елену, и окрыляющая любовь позволила им вдвоем создать свой мир и в нем защититься от надуманных страстей. Именно любовь сделала его счастливым. Любовь и удовлетворение маленьких исполнимых желаний. И этого было вполне достаточно, чтобы любить жизнь в целом, и он ее любил изначально и без сомнений, считая, что земная жизнь по замыслу того, кого называют Богом (а он понимал, что это олицетворение главного Вселенского закона), – это место, где человек изначально должен был быть счастлив, реализуя желания, наслаждаться удовлетворением.

В этой понравившейся ему гипотезе, противоречащей многим догмам (зачем же все валить в кучу, не все желания порочны), был детский задор и игнорирование той истории, которую он изучал и знал со слов признанных толкователей прошлого. Он считал, что именно этой эмоциональной триаде – «желание – удовольствие – удовлетворение» – предназначено продвигать человека от низменных страстей к постижению более высоких, уже не физических удовольствий, а тех, что приносят познание окружающего, творческое преображение, полет мысли…

Но мнение оппонентов все же поколебало его уверенность в том, что он все правильно понял в этой гипотезе (а как же первородный грех?), заставив искать ответ на этот вопрос.

И опять же, все не случайно в этом мире. Даже те или иные книги приходят к человеку в предназначенный час. Во всяком случае трактат «Посвященные» француза Шюре, жившего в девятнадцатом веке, пришел к нему тогда, когда стал очень нужен.

И открыл то, о чем в атеистической стране, при атеистическом воспитании он не мог и подумать.

Это было знакомство с новым миром, невидимым, неведомым, но раздвигающим привычные рамки освоенного и ограниченного материального до бесконечности, которого он до этого времени не мог даже вообразить.

Прочитанное перевернуло, казалось, накрепко усвоенное.

Подобное случилось с ним до этого только единожды, в студенческую пору, когда после обязательного изучения томов с основами марксизма-ленинизма, диалектического материализма вкупе с теорией Дарвина о происхождении человека от обезьяны ему вдруг попала в руки самодельная, напечатанная на машинке и вставленная в картонный переплет книга о дзэн-буддизме.

Именно тогда он совершил свой прыжок от обезьяны к человеку…

Каждая страница «Посвященных» была открытием. Подобным тому, что древний грек Пифагор с его теоремой «о штанах, которые во все стороны равны» был прежде всего философом, основателем целого учения и школы, а потом уже тем, кем знал его Жовнер по учебнику геометрии.

…Он вдруг вспомнил об этой книге и Пифагоре в ожидании инспектора, наблюдая за дамой, по возрасту годной ему в дочери или, как это стало нынче модно (не страшит же участь Содома и Гоморы), в любовницы, неустанно разговаривающей по телефону. Он не сомневался, что той неведомы ни дзен-буддизм, ни книга умного француза, да скорее всего, она уже не помнит и автора теоремы из школьной программы, она была из нового поколения, для которого СССР всего лишь миф, сочиненный предками, ничего не понимающими в нынешней жизни, в значении денег, удовольствий, возможностей… Они уже свое отжили, а у нее все впереди. И это все, при удачном стечении обстоятельств, позволит ей стать богатой… И счастливой…

Она убеждена в прямой зависимости второго от первого.

А он нет.

Получение удовольствия как главная цель существования…

Но ведь он сам не так давно не сомневался, что двигатель существования человека – та самая триада?..

Да, он и сейчас не отказывается от нее, но только слишком разные, даже полярные у них с этой дамой, судя по всему, представления о том, что подразумевает понятие «удовольствие»… Физические и физиологические удовольствия, которыми нынче соблазняет всяческая реклама, присущи самым низшим слоям общественной человеческой пирамиды. Слой же, к которому он относил и себя, и своих знакомых и где к низшим видам удовольствия добавлялась любовь (но не секс), был первым по-настоящему соответствующим предназначению человека.

Именно этот слой был его средой обитания в Советском Союзе.

Спустя два десятилетия после распада уникальной империи равенства этот слой образованных людей, заменивших в стране рабочих и крестьян ранее изгнанное и уничтоженное просвещенное разночинство, был выдавлен на обочину общественной жизни маргинально-олигархическим сообществом, которое он единым организмом, объединенным общими целями и идеями, как в СССР, назвать не мог. «Его слой», сильно утончившись, позволил разрастись двум нижним.

Пирамидка ощутимо расползлась, утратив былую близость к небу.

Впрочем, не выдержали агрессивного напора дилетантов и наглого воровства гениев хищнического дележа общих богатств и более высокие интеллектуальные и творческие прослойки, где находились те, чей утонченный вкус, интуиция и знания, как в досоциалистическое время, вновь стали востребованы лишь в кружках немногочисленных ценителей истинного…

А может, действительно Дарвин прав, эволюция повернула вспять и скоро человечество вспомнит свое далекое прошлое?..

Он вообразил, что в проносящихся мимо машинах сидят обезьяноподобные низколобые существа, азартно сопящие и скалящие зубы в своем соперничестве друг с другом, и все так же продолжающая разговаривать по телефону дама – тоже обезьяна, только без волосяного покрова и научившаяся скрывать кровожадность…

Чтобы избавиться от наваждения, потянулся за телефоном, вспомнив, что Елена уже несколько раз звонила, переживает, ждет…

Она ответила сразу, действительно, ужин стоял на столе, остывая, и она ждала, голодная. Он как можно спокойнее сказал, что задержится, немного зацепил другую машину, и тут же поторопился заверить, что ничего страшного не произошло, так, сущие пустяки, только фара его машины разбилась, а в другой – вмятина в багажнике, ну а он сам и водитель другой машины в полном порядке, ждут гаишников в двух шагах от дома, да вот не отойдешь, иначе протокол не составят.

Ему-то, в принципе, это неважно, он виноват, ремонтировать придется за свой счет, а вот девице страховка понадобится.

И тут только заметил, что левая сторона пострадавшей от его удара машины длинно, волнисто процарапана и вогнута, хотя он не мог ее зацепить, потому что выходил влево, перестраиваясь на свободную полосу, когда тормозные фонари идущей впереди машины неожиданно закраснели, а руль уже был вывернут до предела и правая фара его машины с глухим стуком вошла в чужой багажник…

Он выждал, когда очередное включение красного на светофоре сзади остановило поток машин, подошел к девице, сидящей в своей машине, деланно удивился, указывая на эту явно не косметическую борозду, и та в ответ подтвердила, что неделю назад другой торопливый «водила» пытался ее обогнать, вот и оставил след…

– Он виноват?.. Уже оценили?.. – поинтересовался Жовнер, отгоняя нелепую мысль о возможности таким образом зарабатывать деньги.

– Я езжу по правилам, – вскинула та гладкое личико и, отвернувшись, вновь поднесла к уху трубку.

Он торопливо ретировался, опасаясь вновь рванувшего от перекрестка машинного стада…