Монстролог. Дневники смерти (сборник)

Часть десятая. «Лучше его никто не справится»

Он был высокого роста, выше шести футов – человек, стоявший на крыльце дома. Атлетически сложен и по-мальчишески красив. Черты его лица были приятны, длинные льняные волосы модно уложены. Глаза у него были странного серого оттенка. При комнатном освещении они казались почти черными, но позже, на дневном свету, я увидел, что они приобрели более мягкий пепельный оттенок, оттенок золы. Словно тень. Словно обшивка облицованного железом военного корабля. На нем был дорожный плащ и перчатки, сапоги для верховой езды и фетровая шляпа с узкими полями, небрежно загнутыми под углом. Усы у него были тонкие и аккуратно подстриженные, того же золотистого оттенка, что и копна волос, а губы – полные и чувственные.

– Итак? – сказал он с оттенком удивления. – Добрый вечер, молодой человек.

Он говорил на рафинированном британском английском, с этим львиным мурлыкающим акцентом – мелодичным, успокаивающим.

– Добрый вечер, сэр, – сказал я.

– Я ищу дом моего близкого друга. Боюсь, кучер завез меня не туда. Его зовут Пеллинор Уортроп. – В глазах его запрыгали искорки, и он добавил: – Друга зовут Пеллинор Уортроп, а не кучера, разумеется.

– Да, это дом Доктора Уортропа, – сказал я.

– Даже так? Доктора? – Он мягко рассмеялся. – А кто же вы такой, молодой человек?

– Я – его ассистент. Начинающий, – добавил я.

– Начинающий ассистент! Ему повезло. И вам, молодой человек, не сомневаюсь, тоже. Скажите-ка мне, мистер начинающий ассистент…

– Уилл, сэр. Меня зовут Уилл Генри.

– Генри? Звучит знакомо.

– Мой отец служил у Доктора много лет.

– Его звали Бенджамин?

– Нет, сэр. Его звали…

– Патрик, – сказал он, щелкнув пальцами. – Хотя нет, постой, ты слишком молод, чтобы быть его сыном. И даже сыном его сына, если у него таковой имелся.

– Его звали Джеймс, сэр.

– Да? Ты вполне уверен, что не Бенджамин?

Из-за двери послышался голос Доктора:

– Кто там, Уилл Генри?

Мужчина в дорожном плаще склонился ко мне и заглянул прямо в глаза, прошептав:

– Скажи ему.

– Но вы не представились, сэр, – заметил я.

– Разве в этом есть необходимость, Уилл Генри?

Он достал из кармана конверт и покрутил им у меня под носом. Я мгновенно узнал почерк – это был мой почерк.

– Я знаю, что не Пеллинор написал это письмо. Продиктовал – да, но написать… Это невозможно! У него же ужасный почерк!

– Уилл Генри! – Голос Доктора резко прозвучал у меня за спиной. – Я спрашиваю, кто…

Он замер, увидев на пороге высокого англичанина.

– Это Доктор Кернс, сэр, – сказал я.

– Мой дорогой Пеллинор, – промурлыкал Кернс с теплотой в голосе, проходя мимо меня, чтобы пожать Доктору руку. Он решительно сдавил ее и энергично потряс. – Сколько же мы не виделись с тобой, старина? Со Стамбула?

– С Танзании, – ответил Доктор сдержанно.

– С Танзании! Неужели и вправду так долго? А что это за великолепие у тебя на лбу?

– Случайность, – пробормотал монстролог.

– А, хорошо, а то я уж испугался, что ты стал индусом. Ну что ж, Уортроп, ты паршиво выглядишь. Сколько времени ты уже не спишь и не ешь? Что случилось? Ты уволил служанку и повара? Или они ушли по собственной воле, так им стало противно? И скажи-ка мне, когда это ты стал «Доктором»?

– Я рад, что ты смог так быстро приехать, Кернс, – сказал Доктор все таким же сдержанным тоном, не обращая внимания на допрос. – Я боюсь, ситуация оказалась хуже, чем я предполагал.

– Это неизбежно, старина.

Доктор понизил голос:

– В доме констебль.

– То есть все настолько плохо? Ну, и сколько еще народу скушали негодники с момента написания твоего письма?

– Шестерых.

– Шестерых? Всего за четыре дня? Очень своеобразно!

– Вот именно! Для этого вида – вообще из ряда вон выходящее поведение.

– И ты вполне уверен, что это – Антропофаги?

– Вне всякого сомнения. Один висит у меня в подвале, если хочешь…

В этот момент констебль Морган вырос в дверях библиотеки. Его круглые глаза подозрительно сощурились за стеклами очков. Кернс увидел его через плечо Доктора, и его лицо озарила ангелоподобная улыбка. Для англичанина у него были необыкновенно белые и ровные зубы.

– А вот и Роберт, – сказал Доктор. Казалось, появление констебля доставило ему облегчение. – Констебль Морган, позвольте представить Доктора…

– Кори, – сказал Кернс, энергично протягивая руку Моргану. – Ричард Кори. Рад знакомству. Как идут дела?

– Не очень хорошо, – ответил констебль. – Сегодня выдался долгий день, Доктор Кори.

– Прошу вас, называйте меня Ричард. Доктор – это все-таки слишком высокое звание.

– Да? – Морган откинул голову, стекла его очков блеснули. – А Уортроп говорил мне, что вы – хирург.

– О, это я баловался в юности. Скорее хобби, чем что-то серьезное. Я не оперировал уже много лет.

– Вот как? И почему же? – учтиво поинтересовался констебль.

– Честно говоря, мне стало скучно. Мне очень часто становится скучно, констебль, что, кстати, объясняет, почему я так быстро приехал, когда Пеллинор пригласил меня. Это дело тут же пробудило во мне дикий азарт!

– Дикий – да, – согласился Морган, – а вот азартным я бы его не назвал.

– Нет-нет, я признаю – это не крикет и не сквош, конечно, но все же интереснее, чем охотиться на лисиц или перепелок. Извините за сравнение, Морган.

Он повернулся к Доктору:

– Кучер ждет. Надо заплатить ему, да и багаж неплохо бы разгрузить.

До Уортропа не сразу дошел смысл его слов.

– Ты хочешь сказать, что намерен остановиться у меня?

– Я считаю это наиболее разумным, конечно. Чем меньше народу меня увидит, тем лучше, не правда ли?

– Да, – согласился Доктор после недолгой паузы. – Разумеется. Вот, Уилл Генри, – он сунул руку в карман и достал кошелек, – заплати за экипаж Доктора Ке… Доктора Кори…

– Ричарда, – перебил его Кернс.

– За экипаж Ричарда, – продолжил Уортроп. – И отнеси его вещи в свободную комнату.

– В свободную комнату, сэр?

– В бывшую комнату моей матери.

– Ну, надо же, Пеллинор! Я польщен, – промурлыкал Кернс.

– Пошевеливайся, Уилл Генри. Нам предстоит долгая ночь, так что тебе надо будет еще заварить нам чаю и приготовить что-нибудь перекусить.

Кернс стянул перчатки, снял шляпу, расстегнул плащ-пелерину и сбросил все это мне на руки.

– Там два саквояжа, три дорожных чемодана и один большой деревянный ящик, мастер Генри, – поставил он меня в известность. – Саквояжи ты сможешь унести сам, чемоданы и ящик – не сможешь, но если добавить к стоимости проезда поощрительную сумму, кучер тебе поможет. Предлагаю чемоданы унести сразу на конюшню. А саквояжи и ящик надо будет поднять ко мне в комнату. Будьте очень осторожны с ящиком: содержимое чрезвычайно хрупкое. И чашечку чая потом – было бы воистину великолепно. Представляете, здесь в поезде не подают чай! Америка до сих пор потрясает меня своей нецивилизованностью. Я пью чай со сливками и двумя ложечками сахара, мастер Генри. Ну, вот и славно, хороший мальчик.

Он подмигнул и взъерошил мне волосы, потом хлопнул в ладоши и сказал:

– Ну что ж, джентльмены, за работу? Может, у вас был и трудный день, Роберт, но ночь будет куда труднее, уверяю вас!

Мужчины удалились в библиотеку, а мы с кучером, которому я заплатил за помощь, принялись разгружать багаж гостя. Самым громоздким оказался вышеупомянутый деревянный ящик. Хотя он был и не тяжелее чемоданов, отнесенных нами на конюшню, но имел длину шесть футов и был обернут гладкой шелковой тканью, так что его никак было не ухватить как следует. Особенно трудно пришлось нам на лестнице, где ящик было не развернуть. Пришлось поставить его вертикально, чтобы затащить за угол. Кучер ругался на чем свет стоит, обильно потел и жаловался на больную спину, руки и ноги и на то, что он не грузчик, а кучер. Мы оба занозили пальцы о деревянную нешлифованную поверхность под шелком и удивлялись, почему было не приделать к ящику ручки и зачем заворачивать деревяшку в покрывало.

Потом я отправился на кухню готовить чай с пирожными и, наконец, вошел в библиотеку, держа в руках поднос. Тут я вдруг понял, что поставил только три чашки, а надо бы четыре, но выяснилось, что О’Брайана нет. Возможно, Морган отправил его домой, не желая, чтобы у зарождающегося здесь тайного сговора был лишний свидетель.

Мужчины стояли, склонившись, вокруг стола, рассматривая карту; Уортроп указывал на определенное место побережья:

– Вот здесь отмечено, где «Феронию» вынесло на мель. Невозможно, конечно, сказать точно, где именно Антропофаги вышли на берег, но вот тут, – он взял газету, которая лежала наверху пачки, – напечатана статья, сообщающая о том, что пропал мальчик. Это было двумя неделями позже и в двадцати милях от моря. Каждый кружок – здесь, здесь и здесь – это потенциальная жертва. О каждом писалось в газетах. Их объявляли либо пропавшими без вести, либо находили изуродованные тела и приписывали это нападению диких животных. Я проставил соответствующие даты в каждом кружочке. Как видите, джентльмены, хотя мы и не можем приписывать каждый случай нападению Антропофагов, в целом линия их продвижения прослеживается – и это путь в Новый Иерусалим.

Все слушали молча. Морган посасывал трубку, которая давно погасла, и рассматривал карту сквозь опущенные стекла очков. Кернс издал непонятный смешок и теперь поглаживал тонкие усы большим и указательным пальцами. Уортроп продолжал; голос его был таким же, как всегда – сухим, бесстрастным, словно он читал лекцию. Он говорил о том, что понимает: маловероятно, что за двадцать четыре года миграции никто не обратил внимания на эти загадочные исчезновения и смерти, но, так как другого разумного объяснения нет, все, видимо, так и было.

Тут Кернс перебил его:

– У меня есть другое объяснение.

Уортроп оторвался от карты:

– Другое что?

– Разумное объяснение.

– С удовольствием выслушаю его, – сказал Доктор, хотя было совершенно ясно, что никакого удовольствия это ему не доставит.

– Прости меня за наглость и бесцеремонность, Пеллинор, но твоя теория – это полная чушь. Накрутил, навертел, усложнил – все это бессмыслица и вздор. Наши ребята-людоеды шли сюда пешком не больше, чем я.

– А у тебя что за теория? Они сели в поезд?

– Это я сел в поезд, Пеллинор. Их вид транспорта был несколько более частным.

– Я не понимаю, – сказал Морган.

– Да все же яснее ясного, констебль! – сказал Кернс со смешком. – Любой ребенок поймет. Держу пари, Уилл уже давно все понял. Что скажешь, Уилл? Какова разгадка?

– Я? Что скажу я?

– Ты – умный мальчик. Уортроп не случайно взял тебя ассистентом. Какова твоя теория случившегося?

Кончики ушей у меня загорелись, и я сказал:

– Ну, я думаю, сэр…

Все трое повернулись и уставились на меня. Я сглотнул комок в горле и продолжал:

– Они здесь, это очевидно, и они должны были как-то сюда добраться, а это значит, что либо они добрались сюда сами и никто этого не заметил, либо… либо…

– Так, так, очень хорошо, Уилл Генри, продолжай. Либо – что? – спросил Кернс.

– Либо кто-то все-таки знал.

Я смотрел в пол. Взгляд Доктора был особенно неприятным.

– Вот именно, – кивнул Кернс. – И этот кто-то знал, потому что именно он организовал их прибытие из Африки в Новую Англию.

– О чем ты, Кернс? – требовательно спросил Уортроп, забываясь, так как разговор начал принимать опасный поворот.

– Кернс? – спросил Морган. – Я думал, его зовут Кори.

– Кернс – мое второе имя, – нашелся бывший хирург, – по материнской линии.

– Это не менее абсурдно, чем моя теория, – настаивал Уортроп. – Предположить, что кто-то привез их сюда, не будучи компетентным, где-то поселил их и кормил… как? Точнее, кем?

– И опять, мой дорогой Уортроп, это вопросы, ответы на которые очевидны. Разве ты не согласен, Уилл Генри? Так очевидны, что это просто смешно. Я понимаю твою близорукость при рассмотрении данного случая, Пеллинор. Должно быть, тебе больно и трудно принять правду и смириться, вот ты и искажаешь факты до неузнаваемости, делая низ – верхом, черное – белым, а квадратное – круглым.

– Джон, ты оскорбляешь меня, – рявкнул Уортроп.

– Джон? Но вы говорили, его зовут Ричард, – захлопал глазами Морган.

– Это кличка, в честь Джона Брауна. Агитатора. Моя мать была, видите ли, американка, сторонница аболиционизма.

– Я – ученый, – настаивал Уортроп. – Я иду туда, куда меня ведут факты.

– Пока не затронуты твои самые глубокие чувства, которые тянут тебя назад. Давай же, Пеллинор! Неужто ты и вправду веришь в свою вздорную теорию? Антропофаги бредут по суше, но их никто не замечает. Двадцать четыре года они умудряются кормиться местным населением и производить на свет ребятишек Антропофагов. И не оставляют после себя ни улик, ни выживших людей, ни свидетелей, пока чудесным образом не появляются на пороге дома того самого человека, который их изучает и не возражает против их компании?

– Но это возможно, факты говорят «за», – настаивал Доктор.

– Как?

– Адаптация, естественный отбор – ну, и немного удачи, я признаю. Но потенциально это возможно…

– Ох, Пеллинор, – вздохнул Кернс, – потенциально возможно, что луна сделана из голубого сыра.

– Не могу себе этого представить, – встрял Морган.

– Вы не можете доказать, что это не так, – резко возразил Кернс. Он положил руку Доктору на плечо, но Доктор тут же стряхнул ее.

– Когда он умер? – спросил Кернс. – Четыре, пять лет назад? Посмотри на свои кружочки здесь. Ты сам нарисовал их, Пеллинор! Посмотри на даты. Видишь, как они группируются здесь и здесь? Видишь временной зазор между вот этим кружком в двенадцати милях отсюда и вот этим, в полумиле от кладбища? Вот эти, в радиусе десяти миль, начиная с конца восемьдесят третьего года и до сего дня, – эти могут обозначать реальные нападения; остальное – лишь твои домыслы, которыми ты себя утешаешь. На самом деле, Антропофагов сняли с корабля, перевезли сюда и содержали в довольстве и безопасности, пока их владелец не смог больше снабжать их кормом.

Уортроп влепил Кернсу звонкую пощечину. Звук был таким громким, что все на какое-то время смолкли. Выражение лица Кернса практически не изменилось; на нем играла все та же ироническая улыбочка, с которой он приехал на Харрингтон-лейн, 425. Морган занялся своей трубкой. Я крутил чашку; чай давно остыл.

– Ответ у тебя под носом, – сказал Кернс тихим голосом. – Просто раскрой глаза.

– В словах Джона Ричарда Кернса Кори есть смысл, Пеллинор, – сказал Морган.

– Или Дик, – встрял Кернс, – иногда меня еще называют Диком вместо Ричарда. Или Джеком. Или Джоном.

– Отец никогда не пошел бы на это, – сказал Уортроп. – Не тот человек, которого я знал.

– Значит, ты плохо его знал, – подытожил Кернс.

– Когда я говорил про смысл в его словах, я имел в виду идею раскрыть глаза и посмотреть на то, что у нас под носом. Что теперь гадать, как Антропофаги попали сюда? Они здесь, и мы должны решить – причем решить быстро! – каким образом их истребить.

– Я думал, этот вопрос решен, – сказал Кернс. – Или зачем тогда меня пригласили?

– Утром я позвоню в правительственный офис, чтобы потребовать мобилизации полиции штата, – объявил Морган. – И я прикажу полностью эвакуировать город – хотя бы женщин и детей.

– Никакой необходимости, – отмахнулся Кернс. – Сколько их там, Пеллинор? Тридцать – тридцать пять? Обычное племя?

Уортроп кивнул. Он все еще не пришел в себя от спора с Кернсом.

– Да, – буркнул он.

– Я бы сказал, нам потребуется не больше пяти-шести ваших лучших стрелков, Морган, – сказал Кернс. – Это должны быть люди, которым можно доверять, которые умеют держать язык за зубами, предпочтительнее мужчины, прошедшие службу в армии. Хорошо бы, чтобы двое или трое из них умели держать в руках молоток и пилу. Я составил список того, что потребуется; остальное у меня с собой. Можем приступать на рассвете, к ночи закончим.

– Пять-шесть человек? – скептически воскликнул Морган. – Да вы хоть видели, на что эти твари способны?

– Да, – просто ответил Кернс, – видел.

– Джон много охотился на людоедов в Африке, – сказал Уортроп со вздохом.

– Джек, – поправил Кернс, – я предпочитаю, чтобы меня звали Джек.

– Это не может ждать до утра. Мы должны пойти на них сегодня же, прежде чем они снова набросятся на кого-нибудь, – настаивал Морган.

– Сегодня не набросятся, – сказал Кернс.

Констебль посмотрел на Уортропа, но Доктор отвел взгляд. Обернувшись снова к Кернсу, Морган спросил требовательно:

– Да откуда вы знаете?!

– Ошибка Уортропа была в том, что он забыл вторую причину, по которой Антропофаги нападают. Не только из-за голода – они еще постоянно защищают свою территорию. Как близко от кладбища находится дом священника? В сотне ярдов? Их нападение было ответом на вторжение Уортропа на территорию кладбища, которое они считают своим владением. Они не были голодны. Если бы были, от семейства священника вообще ничего бы не осталось. Удовлетворены?

– Нет, я не удовлетворен.

– Ну, это вряд ли имеет значение. Значит, так: есть условия, которые надо оговорить прежде, чем мы начнем.

– Условия чего? – спросил Морган.

– Условия, на которых я работаю. Разумеется, Пеллинор поставил вас в известность.

– Пеллинор предпочел не ставить меня в известность по многим вопросам.

– Ну, вряд ли вы можете винить его, не так ли? Он уже обещал оплатить все расходы, так что осталось решить лишь маленький вопрос – вопрос моего гонорара.

– Гонорара?

– Пять тысяч долларов, наличными. Выплата – по успешном окончании проделанной работы.

У Моргана от изумления буквально открылся рот. Он обернулся к Доктору:

– Вы ничего не говорили о том, что этому человеку надо будет платить.

– Я заплачу ему из собственного кармана, – сказал Доктор устало.

Он стоял, опершись о стол. Лицо его было бледным и осунувшимся. Я испугался, что он вот-вот потеряет сознание. Я непроизвольно сделал шаг ему навстречу.

– Мне эта сумма кажется справедливой, – сказал Кернс.

– Пожалуйста, Джек, – взмолился Доктор. – Пожалуйста.

– Отлично! Будем считать, это дело улажено. Остальные условия должны выполнить вы, констебль: в сложившейся ситуации я не должен отвечать перед законом за возможные потери, будь то потеря жизни или ноги. В течение нашей охоты юридические законы ко мне не применяются, договорились?

– Что вы хотите этим сказать, Кори, или Кернс, или как вас там? – возмутился Морган.

– Кори. Мне казалось, я ясно представился.

– Да мне плевать, будь вы хоть Джон Джейкоб Джингхаймер Шмидт!

– О, Джейкоб – имя, данное мне при крещении.

– Меня не касается, о чем вы там договорились с Уортропом, но я – офицер полиции, я – представитель закона…

– Нет неприкосновенности для меня – нет уничтожения Антропофагов для вас, Роберт. Или, может, называть вас Боб?

– Мне плевать, как вы меня называете. Я не могу гарантировать неприкосновенность!

– Что ж, отлично. Пожалуй, я буду называть вас Бобби. Боб – палиндром, а я ненавижу палиндромы.

Теперь настала очередь Моргана двинуть Кернсу. Уортроп вмешался, когда удар уже казался неизбежным, сказав:

– У нас нет выбора, Роберт. Лучше него никто не справится, иначе я бы не пригласил его сюда.

– На самом деле, – сказал Кернс, – с этим вообще никто, кроме меня, не справится.

Их дискуссия длилась почти всю ночь. Замкнутый и одинокий, Уортроп угрюмо сидел в кресле, в то время как Морган и Кернс вели словесный бой, нанося ложные удары, делая обманные выпады, парируя, кружа вокруг друг друга, ища слабое место в обороне противника.

Уортроп почти не вмешивался, только когда несколько раз снова попытался вывести их на тему, как Антропофаги попали в Новый Иерусалим, а не только как их истребить. Но его не слышали.

Кернс настойчиво хотел добиться от констебля права полностью командовать операцией.

– Есть только один способ провести успешный захват – при полном подчинении мне, при беспрекословном исполнении моих команд. Любое отклонение повлечет за собой провал.

– Разумеется, я понимаю, – говорил Морган.

– Что именно вы понимаете? Необходимость строго соблюдаемой последовательности команд или то, что именно я должен отдавать эти команды?

– Я служил в армии, Кори, – говорил Морган, отказавшись от всех других предложенных имен, – не надо говорить со мной так, словно я – неотесанный мужлан.

– Так мы договорились? Вы объясните своим людям, кто главный?

– Да, да.

– И дадите инструкции четко следовать моим приказам, какими бы странными или абсурдными они ни были?

Морган нервно облизнул губы и посмотрел на Уортропа. Доктор кивнул. Казалось, констебля это не успокоило.

– Чувствую себя Фаустом, но да, я согласен. Я отдам такой приказ.

– Вот он – образованный человек! Я знал это! Когда все будет позади, Бобби, я хотел бы провести с вами тихий уютный вечер с бокалом бренди, беседуя о Гёте и Шекспире. Скажите, а Ницше вы не читали?

– Нет, не читал.

– О, вам-то уж точно стоит его почитать. Он – гений. И – кстати, не случайно – мой хороший друг. Правда, он позаимствовал у меня пару мыслей – уж не буду говорить, что украл, но на то он и гений.

– Никогда о нем не слышал.

– Я дам вам почитать. Вы ведь читаете по-немецки?

– Да к чему все это? Уортроп, что за человека вы пригласили?

– Он уже сказал вам, – жестко напомнил Кернс.

В одно мгновение веселое выражение стерлось с его лица. Искорки в серых глазах потухли, а сами глаза стали черными – черными и пустыми, как у акулы. Лицо, такое живое и подвижное секунду назад, стало вдруг непроницаемо, как и глаза. Оно застыло неподвижной маской – хотя, скорее всего, как раз маска-то и спала, обнажив истинное лицо этого человека. Обнажившийся человек был безлик: ни веселый, ни строгий. Его ничто не трогало, он не испытывал ни угрызений совести, ни раскаяния – как хищники, на которых он охотился. На долю секунды Джон Кернс позволил своей маске соскользнуть. Я увидел истинное лицо этого человека – и холод прошел у меня по позвоночнику…

– Я не хотел вас обидеть, – быстро пробормотал Морган, потому что и он, должно быть, увидел нечто античеловеческое в глазах Кернса. – Я просто не хочу доверять свою жизнь и жизнь своих подчиненных сумасшедшему.

– Уверяю вас, констебль Морган, я вполне в своем уме, если я правильно понимаю значение этого слова. Возможно, я самый нормальный человек в этой комнате, потому что я единственный не питаюсь иллюзиями. В отличие от большинства людей, я освободил себя от груза притворства и лжи. Как и те, на кого мы сейчас охотимся, я не налагаю на себя ненужных запретов, не стараюсь увидеть то, чего нет, и не воспринимаю человека – себя или вас – как нечто большее, чем есть на самом деле. В этом суть красоты Антропофагов, Морган, первобытная чистота их существования, и это меня восхищает в них.

– Восхищает?! И после этого вы еще говорите, что вы не сумасшедший?!

– Мы многому можем научиться у Антропофагов. Я настолько же их ученик, насколько и их враг.

– Может, закончим? – обратился Морган к Уортропу. – Или нам необходимо и дальше слушать эту чепуху?

– Роберт прав, уже очень поздно, – сказал монстролог. – Или ты хочешь сказать что-то еще, Джон?

– Разумеется, но это может подождать.

В дверях Морган обернулся к Уортропу:

– Я чуть не забыл… Малакки…

– Уилл Генри, – позвал Доктор, но Морган передумал:

– Нет, не будите, он, наверное, спит. Я пришлю за ним утром.

Его взгляд остановился на ране у Доктора на лбу:

– Если только вам не…

– Все в порядке, – перебил Уортроп. – Пусть останется на ночь.

Морган кивнул и глубоко вдохнул ночной воздух:

– Что за странный человек этот англичанин, Уортроп!

– Да, удивительно странный. Но он, как никто, подходит для выполнения задачи.

– Молюсь, чтобы вы оказались правы. Ради всех нас.

Мы пожелали констеблю спокойной ночи, и я пошел за Доктором обратно в библиотеку, где Кернс, усевшись в кресло Уортропа, попивал холодный чай. Он широко улыбнулся нам и поставил чашку. Маска снова была на своем месте.

– Что за несносный тип! Помеха, а не человек, да? – спросил он, имея в виду констебля.

– Он испуган, – ответил Уортроп.

– Еще бы!

– Ты ошибаешься насчет моего отца, и сам это знаешь.

– Почему, Пеллинор? Потому что я не могу доказать, что ошибаешься ты?

– Даже если не принимать во внимание его характер и забыть на секунду о том, каким он был человеком, твоя теория все равно не более убедительна, чем моя. Как бы он мог скрывать их столько времени? Или поддерживать их страшный рацион питания? Даже сделав в угоду тебе из ряда вон выходящее предположение, что Алистер был способен на такую вопиющую бесчеловечность, где он находил жертвы? Как он мог на протяжении двадцати лет, не будучи пойманным и даже не вызвав подозрения, скармливать им людей?

– Ты преувеличиваешь ценность человеческой жизни, Пеллинор. И всегда преувеличивал. Вдоль всего восточного побережья тянутся города, полные человеческого «мусора», прибитого из европейских трущоб. Таких набрать и заманить сюда обещаниями работы и других благ – не гераклов труд. А если не получится, просто натаскать из гетто с помощью людей, не страдающих твоим романтическим идеализмом. Поверь мне, мир полон таких людей! Конечно, я не исключаю той мысли, что он пытался адаптировать своих питомцев к более низким формам жизни – особенно принимая во внимание то, что это и было его целью, с твоей точки зрения. И даже возможно, что они привыкли есть куриц. Возможно, но верится с трудом.

Уортроп покачал головой:

– Ты меня не убедил.

– Да я и не старался. Мне просто любопытно. Почему ты сопротивляешься объяснению, значительно более правдоподобному, чем твое собственное? Правда, Пеллинор, ты что, действительно веришь, что они случайно мигрировали сюда, прямо к тебе под нос? В глубине души ты знаешь правду, но отказываешься принять ее. Почему? Потому что не можешь думать о нем плохо? Кем он был для тебя? И что важнее, кем ты был для него? Ты защищаешь человека, который с трудом сносил твое существование.

Мальчишеское лицо Кернса озарилось улыбкой:

– Ага! Я попал в точку? Ты до сих пор стараешься быть достойным его любви – даже сейчас, когда он не может дать ее тебе? И ты еще называешь себя ученым! Ты лицемер, Пеллинор. Глупый, сентиментальный лицемер. Слишком чувствительный – себе во вред. Мне всегда было интересно, зачем ты стал монстрологом? Ты достойный человек с приятными чертами, а монстрология – дело темное и грязное, так что ж ты сюда полез? Неужели из-за него? Чтобы угодить ему? Чтобы он наконец заметил тебя?

– Ни слова больше, Кернс!

Доктор был так ранен этими колкостями, бьющими прямо в цель с хирургической безошибочностью, что я думал, он снова ударит Кернса, но уже не рукой, а кочергой от камина.

– Я не для того тебя пригласил.

– Ты пригласил меня убить дракона. Я этим и занимаюсь.

Я тихонько выскользнул из комнаты. Смотреть на все это было больно, и даже сейчас, спустя годы, больно вспоминать. Пока я поднимался вверх по лестнице, я вспомнил слова Доктора, сказанные на кухне над тарелкой с супом: «Не питай никаких иллюзий: ты – всего лишь ассистент, волею судеб оказавшийся рядом со мной, не больше». Почему-то эти слова врезались мне в память. Теперь я понимал почему.

Я остановился у двери Малакки и заглянул внутрь. Он не шевельнулся с тех пор, как я его оставил. Я с минуту посмотрел, как он спит, потом тихонько закрыл дверь и отправился в свою комнатку в надежде тоже урвать пару часиков сна. Не тут-то было. Уже через час я снова был на ногах, потому что услышал, как меня зовут пронзительным и несчастным голосом. Шатаясь спросонок, я решил сперва, что это Доктор, и кинулся вниз, но на втором этаже оказалось, что крик доносится из комнаты Малакки.

По дороге к нему я проходил мимо двери Кернса. Я притормозил, потому что дверь была приоткрыта и луч света падал на пол темного коридора. Я заглянул внутрь и увидел, что Кернс стоит на коленях перед деревянным ящиком. Крышка была снята и лежала на полу позади него. Я заметил, что в ней просверлено несколько отверстий. Кернс потянулся к несессеру, стоящему рядом, и извлек из него похожий на карандаш предмет, тонкий и, как мне показалось, сделанный из стекла. Он дважды щелкнул по нему пальцем, потом склонился над ящиком, загородив все своей спиной. Мне больше не было ничего видно, да я и не хотел. Я быстро пошел в комнату Малакки и закрыл за собой дверь.

Он сидел в кровати, облокотившись о спинку; его ярко-синие глаза испуганно бегали.

– Я проснулся, а тебя нет, – сказал он обиженно.

– Меня позвали, и мне пришлось уйти.

– Сколько сейчас времени?

– Не знаю. Очень поздно.

– Мне снился сон, и меня разбудил громкий звук. Я чуть не выпрыгнул в окно.

– Комната на втором этаже, – напомнил я, – ты мог сломать ногу.

– Что это был за шум?

Я помотал головой:

– Не знаю. Я ничего не слышал. Может, доктор Кернс?

– Кто такой доктор Кернс?

– Он… – По правде говоря, я не знал, кто он такой. – Он приехал, чтобы помочь.

– Еще один охотник на монстров?

Я кивнул.

– Когда они планируют начать охоту? – спросил он.

– Завтра.

Он помолчал.

– Я пойду вместе с ними, – сказал он.

– Тебе могут не разрешить.

– Мне все равно. Я пойду.

Я снова кивнул. Боюсь, я тоже пойду.

– Это была Элизабет, – сказал он. – В моем сне. Мы были в каком-то темном месте, и я ее искал. Она звала меня, снова и снова, а я не мог ее найти. Искал – и не мог найти.

– Она сейчас в лучшем мире, Малакки, – сказал я.

– Я хочу верить в это, Уилл.

– И мои родители тоже. Придет день – и мы встретимся снова.

– Но почему ты веришь в это? Почему мы верим в такие вещи? Потому что хотим верить?

– Я не знаю, – честно ответил я. – Я верю, потому что не могу иначе.

Я вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Развернувшись, чтобы идти к себе в комнату, я чуть не врезался в Кернса, который стоял прямо за дверью. Вздрогнув, я отпрянул назад. Кернс улыбнулся.

– Уилл Генри, – сказал он тихо, – а кто там, в комнате?

– В какой комнате, сэр?

– В той, из которой ты только что вышел.

– Его зовут Малакки, сэр. Он… это его семью…

– А, мальчик Стиннетов. Сперва он берет тебя под свое крылышко, теперь еще одного. Пеллинор становится филантропом.

– Да, сэр. Пожалуй, сэр.

Я отвел взгляд, чтобы не смотреть в его дымчатые глаза, и вспомнил слова Доктора: «Держись подальше от доктора Джона Кернса, Уилл Генри!»

– Генри, – сказал Кернс. – Теперь я вспомнил, почему это имя знакомо мне. Думаю, я знал твоего отца, Уилл, и ты прав: его звали Джеймс, а не Бенджамин.

– Вы знали моего отца?

– Я встречался с ним однажды, на берегах Амазонки. Пеллинор был там в одной из своих донкихотских поездок. Кажется, в поиске мифического, с моей точки зрения, паразитического организма, известного как Биминиус Аравакус. Припоминаю, твой отец был очень болен. Кажется, у него была малярия или какая-то еще гадкая тропическая болезнь. Мы изводимся по поводу таких существ, как Антропофаги, но мир кишмя кишит теми, кто не прочь нас съесть. Вот ты слышал когда-нибудь про Кандиру? Это тоже житель Амазонки, и, в отличие от Аравакуса, этого паразита встретить нетрудно, особенно если тебе не повезло или ты был настолько глуп, чтобы облегчить мочевой пузырь или кишечник рядом с местом его обитания. Это крошечная, малюсенькая рыбка, похожая на угря, с острыми, как лезвия, гребешками вдоль жабр. Эти жабры она раскрывает, словно зонтик, едва оказавшись внутри жертвы. Обычно, следуя за запахом мочи, она проникает в мочеиспускательный канал, где устраивается и начинает поедать внутренности, но были случаи, когда она проникала через анус и прогрызала себе дорогу сквозь толстый кишечник. Конечно, она растет и растет, наедаясь, и мне говорили, боль при этом такая, что не описать словами. Такая мучительная, на самом деле, что обыкновенное местное лекарство – это просто отсечение пениса. Что ты думаешь на этот счет? – закончил он с широкой улыбкой.

– Что я думаю, сэр? – произнес я дрожащим голосом.

– Да, что ты думаешь? Какие выводы можешь сделать? Или есть вот еще Спирометра Мансони, в простонародье называемая плоским червем. Он может вырастать в длину до четырнадцати дюймов внутри черепа, питаясь серым веществом головного мозга, пока жертва не превратится в «овощ»… А еще есть Вучерерья Банкрофти – паразит, атакующий лимфоузлы, отчего у жертв мужского пола яички вырастают размером с пушечное ядро. Так какие мы должны сделать выводы из всего этого, Уилл Генри? Какой урок извлечь?

– Я… Я… Я правда не знаю, сэр.

– Смирение, Уилл Генри! Мы – малая часть большого целого и ничем не лучше остальных. Вовсе не ангелы в смертном одеянии, какими мы притворяемся. Не думаю, что Кандире есть хоть какое-то дело до того, что мы родили Шекспира и построили пирамиды. Я думаю, мы просто очень вкусные… Что с тобой, Уилл? Ты как-то побледнел. Что-то случилось?

– Нет, сэр. Я просто очень устал, сэр.

– Тогда почему ты не в постели? Нам завтра предстоит трудный день и еще более трудная ночь. Спи крепко, Уилл Генри, и не позволяй клопам кусаться!