Gataca, или Проект «Феникс»

6

Ни одно расследование уголовного дела, ведущееся на набережной Орфевр, не обходится без визита на другую набережную – Рапе. Нет, полицейские приходят сюда отнюдь не затем, чтобы полюбоваться Сеной, баржами и шлюпками. Открывающееся им здесь зрелище куда менее привлекательно.

Шарко стоял, скрестив руки на груди, между двумя прозекторскими столами парижского Института судебной медицины. Слепые стены, бесконечные коридоры, свет неоновых ламп, как нельзя больше соответствующий унылым краскам поздней осени. Да еще этот запах тления, который после долгого пребывания здесь пропитывает каждый волосок на твоем теле. Бледный Леваллуа за спиной у комиссара привалился спиной к стене. Перед тем как войти сюда, он по секрету сообщил Шарко, что ему не слишком-то нравятся эти аутопсии. Было бы странно и даже тревожно, если бы нравились!

Судмедэксперт Поль Шене расценил нынешнее свое занятие как, мягко говоря, своеобразное, ведь обезьяну в этих стенах видели впервые. Спящее животное, раскинувшись, лежало на левом столе для вскрытий. Длиннющие пальцы были чуть-чуть согнуты, будто сжимали яблоки. На столе справа под безжалостным светом лампы покоилось обнаженное тело Евы Лутц. Такие лампы используются и в операционных, потому что не дают ни малейшей тени.

Шарко молча тер подбородок. Сходство двух неподвижных тел, лежащих рядом в почти одинаковой позе, впечатляло. «Девяносто восемь процентов нашей ДНК – это ДНК шимпанзе», – сказала ему Жаспар.

К тому времени, когда пришли полицейские, Шене только что закончил внешний осмотр тела человека. Голова девушки была побрита наголо, так что стали хорошо видны и рана, и обширная гематома в области затылка. Бедняжка Ева Лутц, которую вот так вот выложили на всеобщее обозрение на прозекторском столе, потеряла и то немногое человеческое, что у нее оставалось.

– Тут все что угодно, только не несчастный случай. Если позволите влезть в вашу епархию, «Чита» тут ни при чем.

Первая хорошая новость за день. Клементина Жаспар получит свою шимпанзе, свою «деточку» тридцати семи лет, целой и невредимой. Но с другой стороны, это означало, что и впрямь имеет место преступление и что впереди непростое дело.

– Удар по голове оказался роковым. Скорее всего, жертва сразу после него упала, и кровотечение из раны ускорило ее кончину. Смерть наступила между двадцатью часами и полуночью. Синюшность на лопатках и ягодицах говорит о том, что тело после смерти не перемещали. Что же до укуса, то трудно сказать, был он до или после того, как жертва перестала дышать.

За пятнадцать лет Шене разделал не одну тонну человеческого мяса. Аккуратная бородка, маленькие круглые очочки, но выражение лица выдает человека жесткого и неуступчивого. В этом халате Поля запросто можно было принять за профессора медицинского факультета, да, кстати, он и поистине ошеломляющими познаниями обладал в самых разных областях медицины. Этот человек был неисчерпаемым кладезем научной информации, и у него находился ответ практически на любой вопрос. С Шарко они были знакомы достаточно хорошо.

Комиссар молча обошел вокруг стола, изучая распростертое на столе тело в разных ракурсах. Первый, неизменно тяжелый момент позади, и вот перед Шарко уже не обнаженное тело молодой женщины, но лишь территория, которую предстоит исследовать, территория, по которой расставлено множество сигнальных флажков-улик.

– Тебе показали пресс-папье?

– Да. Никаких сомнений – это орудие убийства.

– А почему ты исключаешь участие обезьяны? Все-таки есть укус, и только что стало известно, что шимпанзе хватала это пресс-папье. Так почему же она не могла нанести им удар?

– Если обезьяна его и хватала, то, скорее всего, уже после убийства девушки. И в любом случае размеры укуса не соответствуют тем, какие могли бы оставить челюсти данного примата. Следы укуса очень четкие. Диастема, щель между центральными резцами верхней челюсти, другая. И расстояние между челюстями другое. Добавлю еще, что на деснах этой обезьяны отсутствуют следы крови. Что же до крови на ее шерсти и конечностях, то как ей там не быть, если обезьяна дотрагивалась до жертвы после смерти. Убийца надеялся совершить идеальное преступление, но он не настолько хитер, чтобы нас обмануть.

Судмедэксперт повернулся к погруженной в наркотический сон обезьяне и произнес:

– Шерочка без машерочки, счастлив тебе объявить, что ты еще очень долго сможешь есть бананы!

Его шутка разрядила атмосферу, и снова посыпались конкретные вопросы:

– В таком случае кем или чем мог быть произведен такой укус?

– Кем-то, у кого челюсти помассивнее, чем у данного экземпляра. Форма челюстей и диастема точно обезьяньи, и, по мнению ветеринара, речь может идти о семействе больших обезьян, но он исключает при этом гориллу и орангутана. Он считает, что это мог быть другой шимпанзе, более крупный и сильный. Во всяком случае, животное, которое при определенных обстоятельствах становится агрессивным.

Шене кивнул в сторону стола у раковины, где стояли закупоренные стеклянные пробирки:

– Я сейчас отправлю в лабораторию образцы крови, взятые из раны. Попрошу исследовать их. И слюну тоже. Надеюсь, удастся получить ДНК обезьяны-агрессора, а следовательно, и узнать, к какому виду она принадлежит.

– Это разве возможно? Узнать вид животного по ДНК?

– Прочитав последовательность нуклеотидов генома в обоих направлениях, вполне возможно получить полный и подробный перечень генов, характерный для данного вида или данной породы.

Леваллуа подошел к химическому столу с выложенной плиткой столешницей, взял в руки крошечный флакончик, на вид – почти пустой.

– М-да… прогресс не останавливается! Что там внутри?

– Похоже, микроскопический обломок зубной эмали. Я нашел его, исследуя рану на лице жертвы. В этом обломке тоже содержится ДНК, и эту ДНК тоже можно проанализировать – в случае, если слюна растворится в крови. Теперь, я бы сказал, дело за биологами.

– А что ты еще обнаружил? – спросил Шарко.

Судмедэксперт улыбнулся:

– Чем больше тебе даешь, тем больше ты требуешь!

– Ты же меня знаешь…

– Я немало рассказал, разве нет? Ну а теперь мне пора заняться вскрытием.

Шарко протянул приятелю руку, тот машинально пожал ее и только потом удивился:

– Как? Ты уходишь?

Леваллуа сверкнул глазами, но Шарко не дал лейтенанту времени произнести хоть что-то и бросил уже на пути к двери:

– Что-то нет сегодня настроения любоваться потрохами. Коллега прекрасно обойдется без меня. Аутопсия – его любимое зрелище.

– Мы же собирались вместе пообедать? Когда ты меня должен был пригласить?

– Не волнуйся, Поль, еще приглашу. А пока выпьешь пива за мое здоровье.

Он распахнул двустворчатую дверь и вышел не оборачиваясь.

На улице он глубоко вдохнул. Хоть и привык, но все-таки вид трупов плохо на него действовал. Неудобоваримое зрелище!

Шарко позвонил Клементине Жаспар, сообщил ей, что она сможет получить свою обезьяну целой и невредимой, и попросил, как только это случится, сделать попытку вытащить из шимпанзе еще какие-нибудь сведения. Клементина пообещала позвонить, если попытка окажется удачной, и от всего сердца поблагодарила комиссара. И он был уверен: она сделает все, что только сможет, чтобы ему помочь, он чувствовал, что эта женщина отличается не только абсолютной искренностью, но и подлинной человечностью.

Он потихоньку добрался до железной скамьи на набережной, сел. Народу тут было немного: близость Института судебной медицины и множество полицейских машин отпугивали случайных прохожих. Порт Арсенала с его катерами и тяжелыми лодками поблизости, приятный легкий ветерок, ласковое сентябрьское солнце. А Ева Лутц больше ничего этого не увидит. Кто-то, кого шимпанзе назвала «чудовищем», лишил Еву основного права человека: права дышать. А потом бросил в клетке, будто она просто кусок мяса. Шарко думал о родителях девушки. Им скажут не всю правду, им скажут, что «совершено преступление», но не сообщат подробностей. И пообещают «приложить все силы, чтобы найти того, кто это сделал». Отец и мать, наверное, даже не услышат конца фразы, потому что с первых же слов мир для них внезапно померкнет.

Шарко потер висок и, сняв солнечные очки, одна из дужек которых была кое-как склеена и обмотана скотчем, подставил лицо солнцу. Лучи ласково скользили по щекам. Комиссар закрыл глаза и легко представил себе, как убийца появляется в питомнике вместе с крупной агрессивной обезьяной. Первый наносит смертельный удар, вторая, движимая звериным инстинктом, прокусывает жертве щеку. Может быть, это и было «чудовище», о котором говорила Шери. Кто-то из ей подобных. Обезьяна.

Приглушенные голоса людей и шум моторов. Плеск воды… Дыхание ветра… Тени, танцующие под опущенными веками… Все это внезапно рассыпалось, словно горсть песка, брошенная к небу: на плечо Шарко легла тяжелая рука, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, где он находится. Комиссар, поморщившись, помассировал шею и поднял глаза. Перед ним стоял Леваллуа.

– Взял и вот так спокойненько бросил меня в прозекторской! Мы с тобой только начинаем работать вместе, а ты уже показываешь, на что способен.

Шарко посмотрел на часы, оказывается, прошло больше часа. Он удержал зевок.

– Прости, но сейчас мне это трудновато.

– Судя по тому, что говорят, тебе уже целую вечность это трудновато! И еще говорят, что вы с Маньяном до того друг другу обрыдли, что он тебя выгнал.

– Больше слушай, что говорят! Мало где услышишь столько гадостей, сколько на Орфевр, тридцать шесть. В любом коридоре сплетни, слухи – и большей частью необоснованные. Ну и как тебе вскрытие?

– Ты ничего не потерял. Оставаться там, чтобы увидеть такое, ей-богу… Шене орудует своими ножичками, как скрипач смычком. Просто ужас какой-то, омерзительно! Если я что-то и ненавижу в нашей работе, так именно это.

– Жертва была изнасилована?

– Нет.

– Значит, сексуальный мотив отбрасываем.

– Неужто?

Жак Леваллуа, явно нервничая, сунул в рот мятную жвачку и тоже снял темные очки. Красивый он, однако, парень, смахивает немножко на Брэда Питта в «Семи», подумал Шарко.

Между тем его молодой напарник продолжил:

– Черт возьми… Не хотелось бы рассказывать ничего такого жене.

– Ну и не рассказывай, делов-то!

– Легко сказать! Слушай, кое-чего никто у нас не понимает… Ты мог бы в Нантерре зарабатывать вдвое больше, имея вдвое меньше проблем. Тебе осталось меньше десяти лет до пенсии. Какого черта ты вернулся в уголовку за черствым хлебом? Почему сам ходатайствовал о том, чтобы из комиссара стать лейтенантом? В жизни такого не видел, это ни с чем не сообразно. У тебя что – денег куры не клюют? Плевать на бабки?

Второй раз после того, как вышел на улицу, Шарко сделал глубокий вдох. Он сидел, свесив руки между коленями, словно одинокий старик, присевший на скамью покормить голубей. Его коллеги почти ничего не знали о последнем расследовании Центрального управления по борьбе с преступлениями против личности, в котором он принимал участие: политические, научные и военные задачи требовали, чтобы дело о «синдроме Е» осталось относительно секретным.

– Деньги не столь уж важны. А переход в уголовку, тут личное…

Леваллуа, сунув руки в карманы и глядя на реку, пожевал свою жвачку и сказал:

– Но все-таки ты какой-то кислый и сварливый. Надеюсь, не все к концу карьеры становятся такими?

– От тебя ничего не зависит. Станешь таким, каким судьбе будет угодно.

– Так ты еще и фаталист?

– Скорее реалист.

Шарко еще немножко полюбовался лодкой, потом встал и двинулся к машине.

– Ладно, пошли. Поедим где-нибудь, и надо будет наведаться домой к Еве Лутц.

– Слушай, а может, просто перехватим что-нибудь по дороге и двинем к Еве Лутц прямиком? От всех этих мерзостей, увиденных в институте, у меня начисто пропал аппетит.