Поцелуй василиска

Глава 1. Студентка, попаданка, наследница

Бежала, на ходу натягивая курточку. Проспала, проспала, проспала! Не надо было вчера до половины второго ночи болтать по скайпу с Артемом, да еще накануне зачета по немецкому. Вот и доболталась, что утром из пушки не разбудишь, прощай, тщательный утренний макияж. Рыжую гриву стянула в хвост, надела джинсы, новую васильковую блузку и ботильоны на каблуке, из сумочки, как назло, вываливались конспекты и шпаргалки, по телефону визжала суматошная Юлька:

– Маш, ты где? Я тебя на остановке уже пятнадцать минут жду!

– Бегу, Юль. Бегу и падаю, – ответила я, запнувшись о ступеньку и действительно едва не упав носом в лужу.

– Не будет через пять минут – я еду, – сказала Юлька и сбросила вызов.

– Смотри, куда прешь! – заверещала противная тетка с мелкой собачкой на поводке.

Я притормозила, пытаясь сделать сразу два дела: не выронить телефон и разминуться и с теткой, и с собачкой: мелкий той-терьер в синем комбинезончике облаивал меня, прилежно роя задними ногами газон.

– Простите, – буркнула я.

Тетка прощать не собиралась и продолжала на пару с собакой облаивать меня в спину:

– Прет, понимаешь, глаза вылупив! Куда с утра пораньше? Развелось проституток, приличным людям не пройти! Ишь, вырядилась! Змеища!

Я отмахнулась, пытаясь до ушей натянуть воротник. Моросил противный весенний дождик, а зонтик я конечно же не взяла. Да тут до остановки недалеко: обогнуть панельную «свечку» можно напрямик, через газоны, лавируя между бесконечными иномарками, там и сям припаркованными вдоль бордюров.

Снова затрезвонил телефон. Ну неужели нельзя подождать лишних пять минут?! Юль, да бегу я! Вон уже и остановку вижу. Телефон не унимался, действуя на нервы, как и мелкая морось, капающая за воротник. Хотела удачный день? Получи, Маша, и распишись.

Не сбавляя шага, я принялась расстегивать сумку. Телефон, завалившись под конспекты, раздражающе звенел и звенел. А вдруг это Артем? Я заулыбалась, вспоминая вчерашний разговор. Скорее бы выходные, сходили бы с ним в кино, а потом… В груди потеплело, когда я подумала, что будет потом. Наконец нащупала телефон и увидела, как от остановки Юлька машет мне рукой.

– Иду! – крикнула я и шагнула на дорогу.

Летящую «Приору» я заметила в последний момент, но сделать ничего не успела и почувствовала удар. Такой сильный, что все внутри сжалось и оборвалось. Сознание я потеряла еще до того, как ударилась о землю…

Я очнулась от влажных прикосновений ко лбу, щекам, подбородку. Почему так темно и холодно? Я уже умерла или еще нет? Уберите это!

– Уберите, – простонала я, отводя чью-то руку.

Веки тяжело открывались, тусклый свет лился от изголовья, неприятный и желтый, в нем плавали пылинки, и очень хотелось чихнуть. Я сморщилась.

– Герр доктор, она очнулась.

Голос похож на Юлькин. Я снова застонала и попыталась пошевелиться, но тело слишком слабое, голова дурная, боль тупо засела в затылке.

– Нюхательную соль, скорее.

Я что-то замычала, пытаясь позвать Юльку. В желтом свете расплывались силуэты, пахло лавандой и накрахмаленным бельем. Под нос сунули какую-то склянку. Резкий запах заставил меня откинуть голову, и я все-таки чихнула.

Голова отозвалась звоном и гулом, зато силуэты обрели четкость, и я увидела склонившееся над собой лицо мужчины с пушистыми бакенбардами.

– Сколько пальцев видите, фройлен? Сколько пальцев? – Его рука тряслась перед глазами, пальцы двоились.

– Три? – наобум предположила я и испугалась своего голоса, слабого и больного.

– Верно, – с удивлением ответил мужчина и выпрямился. – Жюли, душечка, не стойте столбом. Поменяйте розовую воду и принесите чистое полотенце. И скажите фрау, что фройлен Мэрион очнулась.

– Слушаюсь, господин доктор. – Девушка в простом коричневом платье и белом фартуке изящно присела, склонила темноволосую головку и выпорхнула из комнаты.

– Что со мной? – спросила я, едва ворочая языком.

Где я вообще? В больнице? У кого-то дома? Наверное, все-таки дома, и дом этот очень богат, на потолке лепнина с крылатыми херувимами, на окнах слегка раздвинутые шторы, тяжелые и лиловые, в тон нежно-лавандовых обоев, лампы не горят, кроме одной, той, что над моей кроватью. Мужчина с бакенбардами присел на краешек, погладил мое колено через шелковое, тоже лавандовое одеяло.

– Успокойтесь, фройлен Мэрион, вам нельзя волноваться после такой тяжелой болезни.

– Какой болезни? – Я выпростала из одеяла руку и вздрогнула – такая она худая и анемичная, венки просвечивают сквозь фарфоровую кожу, а на пальце – золотое колечко.

Но я не носила золото!

– Вашей болезни после того, как вы упали с лошади и ударились головой, – терпеливо пояснил доктор.

У него был мягкий голос и полноватые руки, костюм какой-то старомодный, коричневая в полоску тройка и золотая цепочка часов, тянущаяся через живот.

– Разве меня не сбила машина? – спросила я.

Доктор грустно улыбнулся, заглядывая мне в лицо.

– Бедное дитя. Вы заговариваетесь, вы в бреду, но я обещал его сиятельству, что к свадьбе вы полностью поправитесь. А вот и Жюли.

Уже знакомая мне девушка торопливо вбежала, неся на подносе кувшин и кипенно-белое, сложенное вчетверо полотенце. Доктор принял из ее рук поднос, поставил на стол, потом смочил полотенце и принялся обтирать мое лицо. По коже сразу пошли мурашки, я попыталась оттолкнуть его руки:

– Не надо… пожалуйста.

В голове крутились услышанные слова. Его сиятельство? Свадьба? О чем говорит этот человек?

Я попыталась приподняться на локтях, но голова закружилась, и перед глазами заплясали оранжевые мушки.

– Рано вставать, рано! – прикрикнул доктор и погрозил толстым пальцем. – Ох и егоза! Ох и ящерка! Убьетесь, а герр доктор отвечай перед фрау и генералом.

Он поцокал языком и насильно надавил на плечи, возвращая меня в кровать. Я протестующе замычала, но доктор быстро накапал что-то янтарное и густое на деревянную ложку и ловко сунул мне в рот, тут же прикрыв мои губы влажными пальцами:

– Пейте-пейте, фройлен! Не капризничайте! Глотайте же!

Густая жидкость была сладкой, с мятным привкусом. Я покорно проглотила и улеглась, натянув одеяло до подбородка. Это ободрило доктора, и он похлопал меня по щеке:

– Умница, фройлен. Вот так, будете слушаться, и к вечеру я разрешу вам подняться. Хорошо?

Я кивнула, глядя в потолок и считая нагло рассевшихся херувимов. У младенцев почему-то были кожистые крылья и хитрые мордочки ящериц.

«Так и сходят с ума, – подумала я, закрывая отяжелевшие веки. – Может, лежу сейчас в коме, и все это мне снится…»

И провалилась в сон без сновидений.

Когда я проснулась, головная боль прошла, и в глазах ничего не двоилось. Комната не пропала и не изменилась, все так же тускло светила ночная лампа, в кресле дремала Жюли, уронив подбородок на грудь. Странный сон, с продолжением. Или я умерла и попала в чистилище. Вон у крайнего херувима торчит острый хвост, не ангелок, а натуральный демоненок. Осторожно, чтобы не разбудить девушку, я поднялась на подушках, их было очень много, больших и маленьких, обкладывающих меня со всех сторон. Одеяло соскользнуло в ноги, и сквозняк захолодил кожу. Я зябко повела плечами и спустила ноги с кровати.

Пол устилал белый ковер с густым и очень мягким ворсом. Подтянула сползающую лямку ночной рубашки, длинной, до самого пола, и такой же белой, как простыня.

«И как мое лицо», – хмуро добавила про себя, разглядывая отражение в трюмо.

Что авария была, я ни на минуту не усомнилась, вон и синяк на лбу, и царапина на подбородке. Лицо мое и не мое: тот же вздернутый нос в веснушках, но щеки впалые, под глазами тени, губы обветренные и бледные, как после затяжной болезни. Зато волосы куда гуще и длиннее моих, каскадом покрывают плечи и падают за спину густой рыжей волной.

Я задумчиво намотала локон на палец и слегка потянула. Проснусь или нет? Вот бы проснуться в своей спальне, а потом рассказать странный сон Юльке. Ох и посмеемся мы с ней! Хоть роман пиши под названием «Вот я попала!»

На трюмо склянки, маленькие и большие, пузатые и граненые, не то духи, не то лекарства. Взяла одну, покрутила, вынула пробку и понюхала. Все тот же лавандовый запах! Кажется, им пропиталось все вокруг, начиная от моей собственной рубашки и заканчивая шторами.

Заткнула склянку пробкой и вернула на место. С краю стояла картонная рамка с двумя рисованными портретами: который слева – мой собственный. Круглое, еще не тронутое болезнью лицо с нежнейшим румянцем, рыжие волосы собраны в сложную прическу, надо лбом бисерная нить жемчуга, плечи открыты, острые ключицы обнажены, и в яремной ямке удобно лежит белая капелька лунного камня. Справа – портрет мужчины.

Я вздрогнула, едва не выпустив картонку из рук, сердце взволнованно заколотилось.

Про таких говорят: лицо с обложки. Твердый подбородок, красиво очерченные губы, прямой римский нос и иссиня-черные волосы, постриженные коротко, по-военному, над левым ухом седая прядка. Вот только глаз не разглядеть за черными очками, так плотно пригнанными к лицу, словно мужчина родился в них. Именно эти очки почему-то приковали мой взгляд, я вглядывалась в них, холодея от мучительного предчувствия, сердце колотилось все быстрее, в ушах шумела кровь. Наконец ноги мои подкосились, я ахнула и выронила портрет.

– Ах, боже мой! – вскрикнула за спиной Жюли, просыпаясь и подскакивая с кресла, а я в полуобмороке осела в ее подставленные руки.

– Не надо, я сама, – запротестовала я, понемногу приходя в сознание.

Колени еще подгибались от слабости, тело налилось тяжестью, губы дрожат. Я дотронулась до них пальцами и отняла – на подушечках алела капелька крови. Прикусила, должно быть. Жюли усадила меня на кровать и, охая, принялась отирать лоб полотенцем, смоченным в душистой воде. Я отпихивала ее руки, бормотала:

– Не надо, я уже в порядке, все хорошо.

– Что же вы встали? – причитала девушка. – Герр доктор не велел, придет фрау Кёне, ох и заругается! Помилуйте, фройлен…

– Кто это, Жюли? – спросила я, медленно моргая и пытаясь сфокусировать взгляд.

Комната снова расплывалась и прыгала, ангелочки-ящерки подмигивали, дразнясь острыми язычками.

– Мачеха ваша, – ответила Жюли, отбегая от меня и поднимая с пола картонку. Подула на оба портрета, обтерла фартуком и водрузила на место. – Неужто позабыли?

– Нет, я про портрет. Кто рядом… со мной?

Было непривычно говорить это. Болезненная девушка на портрете – не я, хотя и похожая на меня, как зеркальный двойник. Жюли опасливо покосилась на картонку, по-детски шмыгнула носом и ответила, глядя в сторону:

– Ах… неужели не узнали? Жених это ваш, генерал фессалийский, его сиятельство Дитер фон Мейердорф.

Жених? Вот как…

Я длинно выдохнула и покрутила колечко на пальце. Тонкое, очень изящное, гладкое. Явно обручальное.

«Проснись, Маша! – строго сказала себе. – Даю тебе последний шанс! На раз, два, три ты проснешься и поедешь на зачет в любимый институт, будет моросить дождик, а тетка у подъезда назовет тебя проституткой. Итак, на «три» просыпаешься. Запомнила? Раз. Два. Три!»

Я ущипнула себя за запястье, но ничего не произошло. Вместо этого двери распахнулись, и в комнату вплыла высокая женщина, ее юбки шуршали по полу, как крылья мотыльков.

– Жюли, почему душно? – спросила она, поджимая узкие губы.

Девушка присела и пролепетала:

– Доктор не велел устраивать сквозняков, фрау Кёне.

– Пустяки! – Женщина властно взмахнула рукой, затянутой в шелк перчатки. – Фройлен Мэрион нужен свежий воздух! Только оденьтесь, ради бога, неприлично девушке на выданье сидеть в одной сорочке, когда в комнату могут войти мужчины.

Во второй раз мне пеняют на одежду и моральный облик. Я закатила глаза и завертела головой. Конечно, нет ни джинсов, ни блузки. Шурша оборками, фрау Кёне проследовала к окну и широким жестом раздернула шторы. Комнату затопил свет, пылинки закружились веселее, и я зажмурилась.

– Вот так, вот так! – приговаривала фрау Кёне, словно гвозди забивала. – Вот так надо!

Она провела пальцем по рядом стоящей статуэтке, брезгливо сморщила нос:

– Лентяйка! За что жалованье плачу? Немудрено, что фройлен Мэрион никак не поправится и выглядит бледной молью. Загубишь мне товар!

Товар?!

Я чуть не подскочила и скомкала одеяло, пылая от возмущения. Но фрау Кёне, не глядя на меня, подошла к побелевшей Жюли и отвесила ей пощечину. Бедная девушка даже не пикнула, закрылась рукой и опустила голову, продолжая бормотать:

– Простите, фрау Кёне. Простите… больше не повторится…

Женщина погрозила скрюченным пальцем и сощурила водянистые, немного навыкате, глаза.

– К ужину чтобы все сияло! А вы, моя дорогая, – наконец она обратила на меня внимание, – будьте добры выполнять указания герра доктора, и к вечеру вы должны цвести, как пион. Я сообщила о вашем выздоровлении, и по такому случаю его сиятельство пожелал нанести нам личный визит.

Я вздрогнула вторично. Взгляд сам собой пополз к портрету, но между ним и мной встала фрау Кёне и, наклонившись ко мне, подцепила жесткими пальцами подбородок. От нее удушливо пахло розами, напомаженные губы растягивались в жуткую улыбку.

– И повторите правила хорошего тона, дорогая Мэрион, – грудным голосом тихо произнесла фрау Кёне, все ниже и ниже наклоняясь к моему уху, пока не прислонилась своей сухой нарумяненной щекой. – Только попробуйте не понравиться жениху и опозорить наш дом и род своего покойного отца… – Она вцепилась в мое ухо и дернула так, что я едва удержалась от вскрика, а из глаз помимо воли брызнули слезы. – Все космы повыдергаю, тонкие пальчики ваши переломаю и скормлю королевским вивернам. Все поняли, дорогая моя падчерица? Наследница дома Адлер-Кёне, проклятое семя, чертовка?

Отпустив мое ухо, фрау Кёне выпрямилась и мило улыбнулась все еще бледной служанке.

– Приготовьте госпоже платье, Жюли. Доктор разрешил прогуляться по саду, пусть наша невеста освежится. Нет сил терпеть в доме эту бледную немочь, а свежий воздух пойдет на пользу и придаст щечкам здоровый румянец. Только за пределы поместья не выходите, слышали, Жюли? За фройлен Мэрион отвечаете головой передо мной, его сиятельством и самим королем!