Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
© Ярослав Бабкин, 2017
ISBN 978-5-4483-9144-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часть первая
Глава первая
Меня много раз просили рассказать, как же все это начиналось. Ну что ж. Слушайте…
– И на этом замечательном моменте, разрешите мне… – сделав паузу, я обвел взглядом притихшую аудиторию, – завершить сегодняшнюю лекцию. Приятных каникул, и до встречи тем, кто в следующем семестре пожелает продолжить знакомство с курсом сравнительно-исторического языкознания.
Я захлопнул кожаную папку с материалами и стал неторопливо удалять с доски меловые следы древних языков, ожидая пока лекционный зал опустеет, и я смогу спокойно отправиться в свой, с позволения сказать, кабинет, штудировать очередной том «Сравнительной грамматики нордических наречий». Никаких других планов на начинавшееся лето у меня не было.
– Господин доцент?
Я обернулся. Это был Отто, бессменный швейцар и привратник нашего флигеля.
– К вам профессор Карл.
Однако отличная новость. Старик был моим учителем еще до войны и именно его стараниями после ее окончания я стал, как говаривала моя родня «приличным человеком с уважаемой профессией». Впрочем, не стоит о грустном.
Он уже ждал меня внизу. В том закутке между лестницей и шкафом, который носил гордое звание моего личного кабинета. И к моему немалому удивлению ждал не один. Декан филологического факультета был последним, кого бы я хотел сегодня видеть. Не хватало еще одной «маленькой услуги»… И откуда только его знакомые и родственники извлекают эти орды великовозрастных оболтусов, срочно нуждающихся в частных уроках латыни или древнегреческого? А ведь у меня законный отпуск начинается. Определенно сегодня я скажу ему твердое «нет». Ну или в крайнем случае попытаюсь сказать… Однако декан меня опередил.
– Послушайте, э-э-э… у меня к вам деликатная просьба… так сказать, о небольшой личной услуге.
Проклятье, и вот почему я всегда угадываю?
– Опять латынь? Или для разнообразия санскрит? Герр декан, у меня отпуск с завтрашнего дня.
– Нет, на этот раз дело несколько иного свойства. Впрочем, у моей племянницы как раз дочурке нужно помочь с древнегреческим… Но не буду Вас этим беспокоить. М-м-м. В общем, я хотел вас попросить, как я уже сказал, о небольшой услуге.
На лице стоявшего позади Карла было хитро-довольное выражение. Он определенно что-то замышлял.
Именно в этот момент я испытал то странное чувство надвигающейся опасности, какое люди, не слишком отягощенные аристократическим воспитанием, отчего-то связывают с частью тела, обычно используемой для комфортного сидения. Нет, исключительно в переносном смысле. Вы можете как угодно пренебрежительно относится к подобным суевериям, но я хорошо помню, как под Бухарестом именно это чувство выгнало меня из блиндажа ровно за десять минут до прямого попадания туда 13-дюймого русского «чемодана». С тех пор я склонен относится к предчувствиям крайне серьезно… Но вернусь к повествованию.
Логика подсказывала мне, что ничего страшного случиться не должно, и вместо того, чтобы бежать этих ученых мужей как огня, я лишь спокойно осведомился:
– Что вы имеете в виду?
– Вы, кажется, не читаете никаких лекций в ближайшие пару месяцев.
– Именно, герр декан, и я положительно не склонен менять эту ситуацию.
– Отлично, значит ничто не помешает вам совершить небольшое путешествие…
– М-м-м… – прямо скажу, я был крепко озадачен таким поворотом разговора.
– Естественно все расходы будут оплачены университетом.
– М-м-м… – мой второй ответ оказался столь же содержателен, как и предыдущий.
– Вкратце дело таково, – продолжал декан, явно воодушевленный моим мычанием, – один из наших коллег сообщил нам, что некие египетские грабители гробниц распродают коллекционерам крайне интересные манускрипты первого века от Рождества Христова. Конечно, официально университет не может иметь никаких дел с подобной публикой…
– И вы решили послать меня? – я постарался придать своему лицу максимально невинное выражение.
– Посудите сами, вы молоды, достаточно крепкого сложения, отлично знаете древние языки и кхм… довольно многоопытны… если Вы понимаете о чем я?
Еще бы я не понимал. Тем не менее, в ответ я лишь промолчал. Не люблю ворошить прошлое.
– Не можем же мы послать профессора Клюге?
Это да, Клюге один из лучших специалистов по древним языкам, но я бы его без надзора и на курорт бы не отпустил. Ходячее воплощении понятия «рассеянный профессор».
– В конце концов, у нас не так уж много специалистов способных отличить подлинные папирусы от поддельных, и, думаю, не стоит говорить, что потеряет наука вместе с этими манускриптами?
Я вздохнул, что было расценено как согласие.
– Вот и ладно, профессор Карл введет вас в курс дела, – с этими словами декан буквально выбежал из кабинета и скрылся в полумраке университетских коридоров.
– Ну что ж, садись, – довольно потирая руки, сказал Карл, – не буду скрывать, именно я добился того, чтобы тебя привлекли к этой авантюре.
– Зачем?
– Посмотри сюда, – Карл протянул мне фотографию, ты знаешь что это?
На карточке была запечатлена обсидиановая статуэтка, изображавшая странного зверя – не то медведя, не то гиену, с длинным телом, короткими лапами и несоразмерно огромной головой на мощной как у бизона шее. Лапами зверь попирал человеческую фигурку с заплетенными в мелкие косички волосами и бородой.
– Естественно знаю, она стоит у меня над кроватью на полке… Но как…
– Ты не понял, это вторая!
Карл посмотрел на меня и рассмеялся.
– Ты сейчас похож на сеттера почуявшего утку…
– Где она, откуда, кто ее выкопал? На ней есть надписи? – я пропустил его замечание мимо ушей…
– Не гони лошадей. Это фото – все, что у нас есть. А за подробностями я тебя и посылаю в Африку. Статуэтку предложили на продажу на черном рынке древностей Каира. Вместе с теми манускриптами. Кстати, очень интересные тексты. Если они подлинные, то они вполне стоят того чтобы за ними съездить. Ну что? Ты в деле?
Эх, знал бы Карл, во что ты нас втягиваешь… Но ни он, ни я этого не знали, и я без разговоров согласился.
Я позволю себе опустить события последовавших дней, ибо ничего примечательного они собой не представляли. Обычные сборы и хлопоты, вокзалы, паровозы, таможенники и пограничники…
Так или иначе, но где-то неделю спустя я стоял у причальной мачты столичного аэропорта, лениво разглядывая как швартуется прибывающий из Кенигсберга «Виллем Оранский», которому предстояло в ближайшие дни пронести мою скромную персону по маршруту Франкфурт – Париж – Рим – Александрия. Старый Карл каким-то неведомым мне способом смог уговорить попечительский совет раскошелиться на цеппелин, вместо банального парохода. Впрочем, резон в этом действительно был. Все эти революции и прочая политика сделали восточное Средиземноморье достаточно малогостеприимным и плыть в Египет теперь приходилось кружным путем через Францию и Алжир. Учитывая неизбежные задержки с паспортами и прочей бюрократией на нескольких границах, успеть в Каир в этом случае можно было бы лишь к шапочному разбору.
Все ж таки «аэронавтика – великий шаг человечества», как говорил, наш лейтенант, и добавлял – «главное не попасть ему под ноги»… Слова оказались пророческими – буквально за полгода до перемирия его накрыло авиабомбой. Но что-то я слишком часто стал вспоминать о войне, хотя обещал рассказать совсем о другом.
Цеппелин закончил швартовку точно по расписанию, и я направился прямиком в отведенную мне каюту. Соседом оказался блондин в офицерском мундире польской армии.
– Полковник Эрык Левинский, – представился он с довольно заметным остзейским акцентом.
– Летите в Париж? – надо было проявлять хотя бы формальную вежливость.
– Да, – с некоторой горечью в голосе отозвался офицер…
– Эмиграция? – сочувственно заметил я.
– Она самая… новое правительство республики сочло необходимым «освежить силы Войска Народова»…
– Честно говоря, не очень слежу за событиями на востоке, но всегда полагал, что армия вне политики? – параллельно с разговором я пытался закрепить чемодан на верхней полке.
– Если бы… увы, руководство посчитало, что армия должна соответствовать лозунгам победившей партии, и уволило в отставку всех «неблагонадежных». Вы просто не представляете, сколько грамотных офицеров стали жертвами этой «чистки». Взять хотя бы командира моего полка – Антона Ивановича…
– Полагаю, вам с благонадежностью как раз не повезло? – чемодан упорно не желал занимать предписанное ему место.
– Хуже того. Я неблагонадежен дважды – не поляк, и потомственный аристократ, – полковник снова вздохнул, – пришлось вербоваться в Иностранный легион.
– А вас не пугает новый политический курс французского правительства? Их, скажем так, нелюбовь, к северным соседям, давно уже секрет Полишинеля.
– Но я ведь не тевтонец.
– Все же германец? В смысле принадлежности к германским народам? – увидев на его лице некоторое замешательство, я спешно поправился, – по профессии я лингвист, поэтому иногда злоупотребляю научной терминологией, не удивляйтесь. С научной точки зрения остзейцы, тевтонцы и остмаркцы – единый народ, разделенный четыреста лет назад исключительно религиозными причинами…
– Да, конечно, но французы прагматичны и ценят хороших солдат. Впрочем, если не выйдет, можно будет попытать счастья на русской службе. Антон Иванович, о котором я Вам уже говорил, как-то предлагал мне пост в гарнизоне крепости Севастополь. Это в Крыму.
– Ну что ж, хоть не на северной Балтике, не люблю сырость – заметил я, – желаю удачи в Ваших начинаниях.
Полковник остался в каюте, читать последний номер какого-то военного обозрения, а я направился в кают-компанию. Стоило познакомиться с теми, с кем волею обстоятельств я оказался связанным на предстоящие несколько дней полета.
«Виллем Оранский» был цеппелином новейшей по тем временам конструкции, с жестким каркасом, газотопливными двигателями и по праву считался гордостью пассажирского воздушного флота Тевтонии. Его более чем трехсотметровый корпус представлялся живым олицетворением научной и промышленной мощи ведущей европейской державы. Пожалуй, только британская серия цеппелинов «Куин Джейн II» могла поспорить с ним по размерам и производимому впечатлению.
Отделка кают-компании вполне соответствовала традиционному тевтонскому дизайну. То есть напоминала что-то среднее между жестяной коробкой для гвоздей и армейским ранцем… Нет, я абсолютно ничего не могу сказать в упрек тевтонской добросовестности и надежности, но эстетика никогда не была их сильной стороной. Как минимум со времен Реформации точно. Все эти геометрически ровные и конструктивно безупречные ряды заклепок в дюралевых стенах, рифленые каучуковые плитки на полу и пухлые бежевые кресла никак не вызывали ассоциаций с чем-то художественно ценным, что бы по этому поводу не говорили сторонники конструктивизма и прочих новомодных течений. Я консерватор и ценю старые добрые изящество и стиль.
К счастью, собравшаяся в кают-компании публика в достаточной степени украшала собой это невзрачное помещение. Когда я туда вошел, в центре всеобщего внимания был средних лет человек, судя по акценту богемец или венец, горячо споривший с более молодым собеседником.
– Вы просто не представляете себе всех возможностей синематографа. Это полноценное искусство сопоставимое с такими его классическими формами как театр или живопись. А с появлением звука он получает буквально неограниченные возможности.
– Нет, нет, Рудольф, – темпераментно возражал ему собеседник, сначала показавшийся мне южанином, но приглядевшись, я понял, что это лишь загар, – синема никогда не станет чем-то серьезным. Это легкий, развлекательный жанр…
– Хеммет, я понимаю твою ревность как репортера, но признай, что синематограф уже вышел из пеленок…
Надо заметить, что те времена были действительно революционными в жанре синематографической съемки. Совсем недавно в ней появился звук, и уже снимали первые фильмы в цвете. Впрочем, я тогда не был поклонником этого вида искусства, да, пожалуй, глядя с сегодняшней точки зрения, его вполне можно так назвать. В общем, я не стал прислушиваться к их спору, а обратил непосредственное внимание на двух, надо сказать весьма симпатичных, спутниц поборника синематографа. Не сочтите, что я рисуюсь или приукрашиваю события, но я тогда был моложе, а перебитую бровь многие находили весьма пикантным дополнением к моей внешности. Особенно когда я пускал в ход старую байку о том, что якобы получил эту отметину от казачьей шашки. Не верьте, все было намного банальнее… К тому же я знаю, что такое удар холодным оружием по незащищенной голове, если это оружие в руках человека пользующегося им с детства. После этого так просто не выживают.
Ну вот, я опять ухожу от темы. Итак, я приступил к планомерным действиям по привлечению к себе внимания спутниц синематографиста, и довольно скоро достиг первых результатов. Блондинку звали Мария Магдалена, брюнетку – Берта Хелена. Они вместе с Рудольфом летели в Венецию на художественную выставку, где должны были представлять его новый фильм, в котором обе играли заметные роли. Мы довольно мило беседовали, но тут спор о синематографе закончился, и режиссер увел актрис обсуждать какие-то их профессиональные вопросы, и мне ничего не оставалось, кроме как познакомиться с его собеседником.
– Хеммет Синклер, – представился тот, широко улыбаясь, – репортер, охотник, искатель приключений. Вообще-то мое имя Хамнет, его мне дали увлекающиеся английской историей родители, но я почти не встречал людей способных это выговорить.
– Вы англичанин?
– Почти, новоангличанин, из Бостона. Но последнее время больше живу в Испании и работаю на Лондонскую прессу. Так что при желании можете считать меня испанцем или британцем.
– Летите во Францию, Италию или Египет?
– В Александрию. Редакционное задание. А Вы?
– Я тоже. Но уже по делам науки.
– Вы ученый?
– Скорее учитель, – я не очень рвался посвящать случайных попутчиков в детали своей миссии, – преподаю древние и восточные языки.
Наш разговор прервал хрипловатый голос капитана, искаженный репродуктором.
– Спешу уведомить уважаемых пассажиров, что «Виллем Оранский» вошел в воздушное пространство Франции.
– Вот за что ценю цеппелины, – заметил Хеммет, выглядывая в иллюминатор, – никакой многочасовой мороки на каждой пересекаемой границе. При моей профессии это экономит просто кучу времени…
Я рассеянно кивнул, разглядывая медленно проплывавшие под серебристым брюхом цеппелина лесистые вершины Арденн и пребывая в совершенно расслабленном и философском расположении духа.
К Парижу мы подлетели только вечером, а поскольку таможня оказалась уже закрыта, то пришлось ждать до утра. К счастью «Виллем Оранский» предоставлял пассажирам достаточно комфорта.
Вернувшись в каюту, я застал полковника Левинского за подробным разбором какой-то из статей. Он что-то бормотал себе под нос и поминутно выписывал особо заинтересовавшие его моменты в блокнот. Увидев меня, он оторвался от конспектирования и поспешил поделиться впечатлениями.
– Вы просто не представляете какие неожиданные идеи выдвигает этот англичанин…
– Неужели? – меньше всего меня в этот момент интересовали идеи очередного гения-теоретика предлагавшего какие-нибудь «лучи смерти» или «ныряюще-летающие миноноски». Куда как больше я мечтал добраться до подушки. Но остзеец не сдавался.
– Что Вы думаете о панцервагенах, тех, которые Вы по какому-то странному недоумению назвали танками?
Я пытался не поддаваться на провокации и решительно направился к койке.
– А что о них думать, сундук на гусеницах…
– Ну а все же?
Я остановился на полпути к вожделенному отдыху, и пояснил:
– Все зависит от того с какой стороны фронта. Если с нашей, то чертовски полезная штука, а если с чужой, то такая заноза в…в этой самой… в общем, ничего хорошего.
– Нет, я не о том. Понимаете, все считают танки лишь средством преодоления полосы обороны, а ведь это совсем не так. Я и сам много об этом думал.
Стараясь не обидеть полковника, я по возможности симулировал глубокую заинтересованность в его танковых фантазиях, но бочком и аккуратно добрался таки до койки, и начал готовиться ко сну. А он тем временем развивал свою мысль дальше.
– А на самом деле танки это средство глубокого маневра. Только представьте себе эту картину: аэропланы обрушиваются на вражеские центры связи и управления, парализуя любые сообщения, пехота взламывает оборону, а колонны скоростных танков врываются в его тыл, действуя по заранее намеченным линиям наступления, эдаким «танкоулицам», рассекая его боевые порядки, парализуя волю к сопротивлению и сея панику. Я почти уверен, что таким образом можно делать по десять – двадцать миль в сутки, да что там, все пятьдесят!
Я оторвался от расстилания постели и с сочувствием посмотрел на увлеченного стратега. Его глаза пылали, на лице застыло восторженное выражение, казалось, он уже видел себя на головном панцервагене, врывающемся в глубокий тыл противника и захватывающем мосты и города… Но предложить ему принять успокоительное, было бы явно не вежливо. Бедняге положительно стоит обратиться к доктору. До войны в Вене я знавал несколько прекрасных специалистов… Ну да ладно.
– Нет, вы не понимаете, – продолжал развивать охватившую его идею Левинский, – в прошлой войне проблема была не в прорыве обороны, как всем кажется, а в том, что обороняющийся успевал построить новую быстрее, чем наступающий ее прорывал…
Тут я уже не выдержал.
– Поздно уже, давайте-ка лучше спать, полковник.
Конечно, это было не очень-то по-джентельменски так прозаично обрывать полет его фантазии, но он задел больную тему. Напрорывался я обороны в ту войну… до сих пор, ощутив запах прелого сена, вздрагиваю и начинаю судорожно хвататься за правую ягодицу, где по уставу должна была находиться сумка с противогазом… А уж что иногда по ночам снится, лучше и вовсе не вспоминать.
– Да, да конечно, извините, – спохватился полковник, – просто это давний спор с товарищами по оружию, вот я и увлекся.
– Да ничего, я тоже погорячился, – перспектива, наконец-то лечь спать, придала мне добродушия.
На следующее утро Эрык Левинский удалился навстречу своей судьбе, а на борт поднялось несколько новых пассажиров. Одного из них я узнал сразу – высокий худой шатен с моноклем в правом глазу и в безупречном темном костюме в тонкую полоску. Жиль Гастон дю Понт. В определенной степени мой коллега… И один из идейных врагов. Охватившее после великого кризиса Францию поветрие везде и всюду видеть римское влияние сказалось и в науке. Возможно, тут есть и что-то личное. Слишком уж упирали итальянцы на эту идею, когда разваливали Тройственную монархию. Нет, я не в восторге от того, что представляла собой Апеннино-Дунайская держава Виттельсбахов накануне своей гибели, но я все же там родился…
Но не буду морочить Вам голову всеми этими научными и политическими дискуссиями. Скажу кратко – наши с дю Понтом разногласия носили глубоко принципиальный характер и частенько сопровождались бурной полемикой в специальных изданиях… В общем, я не имел ни малейшего желания находиться в его компании.
Париж в то утро был восхитителен. Его не смогли испортить даже грандиозные небоскребы, массивными глыбами возвышавшиеся вокруг исторического центра. Пока цеппелин маневрировал над мировой культурной столицей, практически все пассажиры прильнули к иллюминаторам. И скажу вам честно, там было на что посмотреть…
Когда город окончательно скрылся на горизонте, все вернулись к обычным занятиям – разговорам обо всем и одновременно ни о чем конкретном. Мы с дю Понтом заняли стратегически выбранные места на противоположных концах кают-компании и демонстративно расположились спиной друг к другу. Но долго это продолжаться не могло. Жиль был слишком известен среди широкой публики и не прошло и получаса как вокруг него завязалась дискуссия о великой цивилизаторской роли римлян среди «диких северных варваров». Я пару раз порывался сделать несколько язвительных комментариев, но каждый раз сдерживался, отчего настроение у меня стало донельзя желчным.
– Эти французы стали такими скучными, – прервал мои размышления женский голос, это была вчерашняя актриса, Берта Хелена.
– Да что вы, по сравнению со шведами…
– Я не о том. Все эти рассуждения про национальную и расовую политику так утомляют…
– О, вы еще не слышали Муссолини, – я усмехнулся.
– Слышал, слышал, – к нам присоединился Хеммет Синклер.
– Ну, вот он то как раз потрясающе киногеничен, – заметила Берта.
– Что?
– Ну, идеален для кинематографа, харизматичен, прекрасно смотрится в кадре – пояснила девушка. Она произносила «кинематограф» вместо «синематографа», тогда это было признаком своего рода близости к этому занятию, неким профессиональным шиком.
– Я вижу, вы неплохо разбираетесь в режиссуре, – продолжал внедряться в наш разговор Хеммет.
– Вы мне льстите, – она смутилась, – честно говоря, я мечтаю снять собственный фильм, но пока мне еще многому надо научиться…
– Только держитесь подальше от политики, – заметил Синклер, – Вы даже не представляете, насколько это неджентльменское занятие. И от политиков тоже…
– Вы преувеличиваете, – она засмеялась, – они совершенно безобидны.
– Нет, нет, не обольщайтесь, – горячо возразил Хеммет.
– А вы что думаете о политиках? – девушка попыталась найти поддержку у меня.
Я несколько растерялся. Значительную часть того, что я думал о политиках, было решительно невозможно произнести при дамах.
– Ну… Среди них есть самые разные люди…
– Но крайне мало приличных, – улыбнулся Синклер.
– Вы на редкость язвительны, – она обиделась.
– Ну что вы, – он словно не заметил ее раздражения, – я просто само обаяние. Но надо же как-то компенсировать глубокомысленное молчание нашего ученого друга.
Ну да, я не всегда могу блеснуть красноречием, особенно в разговорах о политике… Но с другой стороны, Хеммет был уж слишком назойлив.
– А вы, часом, не коммунист? – теперь язвила уже Берта.
– Нет, но если честно, левые мне симпатичнее разнообразных фашистов, ничего не могу с собой поделать, – Синклер развел руками.
– Давайте лучше поговорим о чем-нибудь еще, – сдалась девушка, потом обратилась ко мне – Вы ведь остмаркец?
– Сложный вопрос, честно говоря, я и сам не знаю, кто я такой… Уроженец несуществующего государства, «профессиональный иностранец» как сказал обо мне один из коллег. В данный момент я числюсь гражданином Великого Герцогства Силезского… Но не будем о грустном, так вы говорили, что хотели снять собственный фильм?
За разговорами день прошел быстро. А поскольку нового попутчика вместо польского танкофила в каюте у меня не оказалось, то я смог перед сном детально порыться во взятых с собой бумагах и как следует заняться подготовкой к предстоящей в Египте миссии.
Манускрипты меня волновали умеренно. Крайне маловероятно, что удастся найти что-то действительно оригинальное. Скорее всего, еще некоторое количество стандартных античных текстов, вряд ли это будет полное собрание всех сорока книг Полибия или еще что-то столь же ценное. А вот фото статуэтки это другое дело. По сути, самая интересная задача в моей карьере.
Ту обсидиановую фигурку я нашел совершенно случайно и в совершенно немыслимом месте. В самом конце войны, когда боевые действия окончательно приобрели хаотический характер, и нормальная (если к войне вообще применимо это слово) война между государствами определенно стала перерастать в гражданскую, мой батальон занесло в Анатолию. Турки, столетиями наши исконные враги, как-то незаметно оказались вдруг союзниками, и несколько месяцев мы дрались плечом к плечу с ними. Один из турецких аскеров и передал мне эту статуэтку перед смертью. Насколько я смог понять из его сбивчивых объяснений, он просто обязан был вручить эту вещь «знающему и сведущему человеку», а поскольку вокруг никого кроме меня не оказалось… в общем, вот таким, приличествующим скорее приключенческому роману образом, я и стал обладателем того, что поначалу посчитал обычной безделушкой.
Уже потом, я обнаружил, что ничего подобного ни в одном музее нет, причем вещь явно была достаточно древней, и мало походила на современную подделку. Да и подделку чего? Где оригинал?
Еще больше меня заинтересовали надписи. Вокруг основания статуэтки тянулась цепь орнаментальных значков, вполне похожих на письменность, но опять же начисто лишенную каких-либо аналогий. На нижней же стороне было грубо нацарапано несколько слов греческими буквами.
Одно из них – Стимфалополис – было похоже на название города. Мне стоило нескольких лет разысканий выяснить, что это название носил один из небольших гарнизонов в Верхнем Египте эпохи Птолемеев. Остальная часть надписи сохранилась очень плохо, и читались лишь отдельные слова «намант… дусиос… брива», скорее всего, были галльскими, а не греческими «враг… демон… мост». Понять, что именно соединяло заштатный египетский гарнизон с Галлией, мне пока не удавалось. Равно как и то, откуда вообще взялась эта фигурка, и с какой древней культурой она могла быть связана.
Вернувшись, я показал вещь Карлу, и его она заинтересовала еще больше. В отличие от меня, человека довольно ленивого и не слишком любопытного, профессор был настоящим ученым с мертвой хваткой. Несколько лет он посвятил собственным изысканиям, но даже они не привели ни к какому осмысленному результату. Много раз Карл сокрушался, что был бы он лет на двадцать моложе и не случись гражданской войны на Ближнем Востоке, он лично бы отправился в Турцию разбираться в происхождении статуэтки… Не удивительно, что обнаружение парной вещи нас так взволновало.
Тут меня отвлек от размышлений некий звук. Не то скрип, не то скрежет, как будто отвинчивали ржавый болт. Я выглянул из каюты. Снаружи было пустынно и тихо. Звук смолк. Я притворил дверь и продолжил разбирать бумаги. С той стороны отчетливо прозвучали удалявшиеся шаги. Моя каюта располагалась в самом конце прохода, и могу поклясться – только что в коридоре никого не было. Для того чтобы пройти мимо моей двери обладателю шагов нужно было сперва материализоваться из воздуха. Я отложил бумаги, прихватил на всякий случай увесистое пресс-папье, лежавшее в ящике стола, и выглянул в коридор. Не успел. Дверь в кают-компанию, расположенная в дальнем конце прохода, закрылась, так и не дав мне разглядеть неизвестного.
Я еще раз оглядел проход между дверями кают и внешней стеной гондолы. Он определенно был пуст. Даже поднял глаза к потолку и вот тут-то и заметил нечто странное. Приглядевшись, я понял, что одна из панелей обшивки пригнана неплотно. Естественно я ее ощупал и немедленно обнаружил, что она вообще не закреплена.
Хоть я и несколько располнел за прошедшие годы, но кое-что из старых навыков сохранил, и менее чем через полминуты был уже наверху.
Как раз над гондолой располагалась несущая конструкция, собранная из ажурных балок и перемычек, внутри которой я и оказался. С боков нее шли две служебные галереи, снабженные небольшими иллюминаторами, через которые внутрь проникал хоть какой-то свет. Над головой тянулись через все многосотметровое чрево цеппелина пучки каких-то труб. Пахло бензином и солидолом.
Я огляделся. Вокруг располагалось нагромождение планок, реек, лееров, кабелей и еще каких-то деталей. Ничего странного или подозрительного… Откуда взялся человек в пустом коридоре, мне стало более или менее понятно, но что он здесь делал? Я спустился и прошел в кают-компанию. Как я и предполагал, она была пуста. Неизвестный не стал тут задерживаться и растворился где-то в недрах служебных и технических помещений расположенных дальше к носу гондолы.
Так ничего толком и не выяснив, я вернулся в каюту, и для надежности запер входную дверь. Мало ли что. Какие бы темные игры не велись на цеппелине, ко мне это не относилось, а заняться и так было чем. Я вернулся к изучению того, что нам было известно о найденной мной статуэтке.
Как я уже говорил, единственной зацепкой относительно таинственной фигурки было название городка Стимфалополис. Вполне логично, что мы с Карлом попытались собрать всю информацию о нем. Увы, ее оказалось на редкость мало. Впервые город упоминался в связи с войной императора Аврелиана против царицы Зенобии в 273 году. Тогда эта честолюбивая супруга Пальмирского царя Одената попыталась выкроить себе собственное государство из римских и персидских владений. Однако военная удача сопутствовала римлянам. Армия Зенобии была разбита, а сама царица попыталась спасти бегством в Персию, но была захвачена римской кавалерией, и несколько лет спустя проведена торжествующим победителем по Риму закованная в золотые цепи.
Что же до Стимфалополиса, то в большинстве источников про него вообще не было написано ни слова. Но пару лет назад мы с Карлом смогли на пару недель получить доступ к хранилищам Венской коллекции древних манускриптов. Туда в свое время вывозили все, что наши бравые солдаты, скажем так… обнаруживали в ближневосточных колониях в ходе их присоединения к Тройственной монархии. Война и последовавший развал империи привели хранилище в полное запустение, и множество находок по сей день пылятся в хранилищах, ожидая изучения и публикации. Среди них нам с профессором и удалось обнаружить средневековый список знаменитой «Истории Августов» содержавший не дошедшие в других вариантах рукописи фрагменты.
И посланные царицей наемники должны были вывезти часть золота, пурпурных тканей и иных ценностей из Египта, и доставить их в Пальмиру. Но предупрежденный Аврелиан направил в Египет верных людей с достаточным количеством воинов. И когда поставленный Зиновией над наемниками предводителем некий Акроком узнал об этом, то бежал со всеми своими людьми на юг, в Стимфалополис, где был настигнут и…
К сожалению, как раз на этом месте найденная рукопись обрывалась, и подробности тех событий так и остались неизвестны.
Вообще интересно было само имя города. Его египетское название источники не упоминали. Греческое же было дано в честь тех самых стимфалийских птиц. Все мы в школе читали и разбирали мифы античности. Среди них и третий подвиг Геракла по истреблению этих весьма агрессивных пернатых, нападавших на жителей аркадского города Стимфала и его окрестностей. Обычно считается, что герой перебил всех хищниц. Однако многие авторы полагали, что он лишь прогнал их, подняв жуткий шум с помощью сделанных лично богом Гефестом медных тимпанов. О том, куда именно делись птицы, до смерти напуганные исполнением Гераклом этой музыкальной партии, мнения античных авторов разделились. Географ Павсаний размещал их в Аравии. Писандр предполагал, что они улетели на Черное море, где в дальнейшем доставили ряд неприятностей искавшим там Золотое Руно аргонавтам.
Так вот, судя по найденным Карлом в архивах Мюнхенского музея отрывкам, в Стимфалополисе они тоже как-то отметились. По крайней мере, в найденном им списке одного из античных географических сочинений говорилось:
А в двух днях пути к западу от Нила находится крепость Стимфалополис, названная так в честь птиц, изгнанных Гераклом из окрестностей Стимфала в Аркадии. Впрочем, некоторые говорят, что местные птицы не имеют никакого отношения к тем, а название крепости дали аркадяне, призванные туда наемниками при Птолемее Филопаторе и пораженные величиной и силой орлов, обитавших в одном из соседних оазисов. Мы же не беремся делать никаких утверждений, предлагая читателю и то объяснение и другое
Позднее в Стимфалополисе располагался какой-то коптский монастырь. Все в тех же подвалах Венского хранилища манускриптов нам удалось раскопать несколько записей о поставках из Стимфалопольского монастыря св. Христофора в Александрию сушеных фиников и иных фруктов.
Понятно, что на фоне всего этого нахождение еще одной статуэтки именно в Египте означало, что этот городок заслуживал куда более пристального внимания, чем нам казалось ранее.
Следующее утро явно не заладилось. Сначала я благополучно проспал посадку в Риме, упустив прекрасную возможность осмотреть Вечный Город с высоты птичьего полета. Затем меня вздумали навестить призраки прошлого. Направляясь после завтрака в кают-компанию, я наткнулся на одного из матросов. Банальная вещь, но его лицо поразительно напомнило мне Адриано – одного из типов, с которыми я имел дело сразу после войны. То было своеобразное время, когда зарабатывать себе на пропитание приходилось самыми причудливыми способами. Тяжелое, но со своеобразным шармом. Мрачным и бесшабашным. Когда-нибудь я о нем вам тоже расскажу.
Сходство с Адриано у матроса было поразительное. Я бы однозначно счел, что это он и есть, если бы не твердая уверенность, что чем-чем, а честным и тем более физическим трудом тот заниматься станет разве что под дулом пистолета. Тем более что последнее, что мне было о нем известно – вполне ожидаемый и закономерный итог его похождений: пожизненная французская каторга в Новой Зеландии.
Не успел я переварить эту странную встречу, как буквально налетел у дверей в кают-компанию на Жиля дю Понта. Тот не замедлил ехидно поинтересоваться, написанием какой очередной фантасмагорической статьи я так поглощен, что не замечаю окружающих. Я, в свою очередь, тут же указал достопочтенному ученому мужу, что его собственные творения не претендуют даже на фантасмагоричность, будучи читаемы только его немногочисленными сторонниками и поклонниками…
Дю Понт надулся, выпятил грудь, украшенную позолоченным значком изображавшим римского орла восседавшего на ликторском пучке, и произнес:
– Ваше варваролюбие может быть объяснено исключительно элементарным непониманием самих основ исторического процесса. Вы отрицаете сам прогресс…
– Ничего подобного, я никогда не принижал роль римской цивилизации в истории, но я утверждаю, что и другие европейские народы…
– Они лишь подорвали изнутри римскую державу, если бы не разлагающее влияние греческих извращенцев…
– Ага, вот и любимая тема…
– … и удар в спину со стороны германских дикарей, предавших своих римских учителей…
– Не забывайте про галлов…
– … в решающий момент битвы с декадентским Востоком…
– Ну, полноте. вы опять начинаете свою ахинею про несостоявшийся триумф романской расы.
– А вы мечтаете о торжестве грязных дикарей во всем мире! Они лишь жалкая и искаженная тень действительно великого народа!
– Они заслуживают своего места в истории. Кто подхватил выпавший из римских рук огонь Прометея? А ваша версия о кельтах как об искаженных германцами италиках так и вовсе смехотворна!
– Полагаю, вы бы с радостью приветствовали победу гуннов или торжество магометан в Европе!
– Я этого не говорил!
– Но вы это подразумевали!!
– Не приписывайте мне ваши фантазии. Не я утверждал, что варварство – естественное состояние человечества…
– А ведь именно северные дикари и восточные плутократы не позволили флотам римских пентероконтер достичь Америки и положить начало…
– Конечно, эти бедняги всего лишь не стремились быть галерными рабами на этих флотах…
– … и добравшись до недр Азии в зародыше задушить деспотизм татарских орд… Развитие всей мировой цивилизации было задержано на тысячелетия!!! И теперь вы и вам подобные снова пытаетесь остановить железную поступь новых легионов, ведущих мир в светлое будущее…
– Полагаю, именно это светлое будущее мы сейчас наблюдаем в Испании!
– Вы что-то имеете против действий Каудильо по искоренению коммунистической заразы?
– Я что-то имею против его методов!
– Болезнь должна быть выжжена каленым железом! Пусть даже при этом пострадают невинные.
– Так Вы все-таки поборник тирании? Где же Ваша хваленая римская демократия?
– А вы самый настоящий либерал-анархист, если не того хуже!
– Да чтоб я когда-нибудь…
– Ах ты заальпийский…
Тут нас растащили и спор прервался… Я не отношусь к сторонникам крайнего «варваризма», но и обратная позиция мне совершенно не близка. Особенно когда она порождает такие фантасмагории, как попытки доказать древнеримские плавания в Мексику или представить цивилизацию ацтеков неуклюжей попыткой индейцев подражать римским «цивилизаторам».
На следующее утро я был разбужен странными маневрами цеппелина, буквально вытряхнувшими меня из койки. Мысленно призвав все возможные кары на голову неумелого штурмана, я кое-как умылся, оделся и выбрался в кают-компанию.
– Что происходит?
– Не пойму, погода ясная, а цеппелин мотает как в шторм…
– Смотрите, мы снижаемся!
Я выглянул в иллюминатор – аэростат действительно заметно терял высоту, ярко-синяя гладь Средиземного моря угрожающе приближалась. Кажется, где-то тут должны были храниться пробковые жилеты…
Репродуктор ожил, сообщив нам голосом капитана:
– Все в порядке, господа. Небольшие технические затруднения вынуждают нас немного изменить курс и несколько снизится. В ближайшее время все будет исправлено.
Словно в подтверждение, где-то над головой раздался треск и несколько хлопков. Особо впечатлительные дамы начали падать в обморок. Репродуктор тем временем не сдавался и продолжал нас обнадеживать:
– Все под контролем, аварийная команда уже заканчивает починку…
Наверху что-то отчетливо кракнуло и заскрежетало.
– Это крушение! Мы все умрем!!! – один из молодых пассажиров в панике заметался по кают-компании.
Дю Понт, ни на йоту не изменившись в лице, поймал молодого человека за лацканы и слегка встряхнул, лишь после этого произнеся ряд вполне приличествующих ситуации выражений. Часть из них, я к своему стыду, раньше даже не знал, хотя и полагал свои познания в области французской лексики достаточно обширными… Паникер съежился и затих.
Я почему-то подумал, что сколько бы Жиль не пытался подчеркнуть свое романское происхождение, достаточно взъерошить ему шевелюру и наклеить усы, и он вполне сможет позировать художнику изображающему Верцингеторикса под Алезией…
Оставив юношу в покое, дю Понт взял на себя роль лидера.
– Всем сохранять спокойствие! Раздайте спасательные жилеты. Женщинам в первую очередь! Господа, будьте джентльменами. Эй, вы!! Да, я вам говорю! Куда вы побежали с этим жилетом, я же сказал в первую очередь женщинам… Немедленно уберите револьвер, я вам говорю!
У него определенно был организаторский талант.
Репродуктор продолжал жить своей собственной жизнью.
– Починка уже завершается, господа, и как только мы сможем запустить этот чертов двигатель… Клаас, заткни газопровод, болван, еще чуть-чуть и мы намочим брюхо… все в порядке господа… выравнивай, выравнивай… как я смогу посадить эту тушу с таким тангажом!!
Человек, к которому обращался дю Понт, не только не убрал револьвер, но стал совершать им движения, вызвавшие у меня серьезные опасения за безопасность себя и окружающих. Пришлось вмешаться. Не ожидавший нападения сзади, тот достаточно быстро присмирел и расстался с оружием.
– Как сядем, верну, – пообещал я ему, убирая «Смит-Вессон» в карман брюк.
Дю Понт смерил меня взглядом и вполне искренне сказал:
– Спасибо, коллега, вы мне очень помогли…
Сверху еще что-то хлопнуло и лязгнуло, но цеппелин выровнялся, и, насколько я смог разглядеть через иллюминатор, перестал так резко снижаться. На горизонте я заметил белую линию берега.
– Господа, похоже, нам придется совершить вынужденную посадку. Вам решительно не о чем волноваться господа. Все под контролем… – сообщил нам репродуктор.
Как ни удивительно, но в ходе аварийной посадки никто не только не погиб, но даже серьезно не пострадал. Капитан цеппелина не зря ел свой хлеб. Моя благодарность этому простому тевтонскому воздухоплавателю безмерна.
В общем пару часов спустя мы сидели на шикарном песчаном пляже и наслаждались возможностью видеть Солнце, море, дышать и говорить… Впрочем, последнее для некоторых было все же лишним. Обезоруженный мной пассажир, не успев придти в себя, тут же начал на меня жаловаться.
– Вы все видели. Этот негодяй меня покалечил, буквально изуродовал! Только посмотрите на мое лицо!!!
Я внимательно осмотрел его физиономию. Нет, отбирая у него револьвер, я меньше всего думал о минимизации телесных повреждений, но следует честно признать, этот тип невероятно легко отделался. Все полностью заживет уже через пару-тройку недель…
– Вы просто не представляете себе, каких проблем удалось избежать, – неожиданно поддержал меня дю Понт, – а что если бы от ваших забав с огнестрельным оружием загорелся бы газ в баллонах? Ваш попорченный портрет не такая уж большая цена за жизни остальных пассажиров!
Однако. Оказывается наш романофил-профессор умеет изъясняться не только в сугубо научном стиле… Интересно, где это он набрался таких выражений?
Пристыженный возмутитель спокойствия несколько притих, пробормотав себе под нос что-то про суд и адвокатов… Однако револьвер потребовал вернуть.
И я совершенно честно выполнил свое обещание. Ведь про патроны речи же не шло, правда?
Корпус цеппелина, похожий на выброшенного на берег кита, нарушал своей серебристой тушей идеально ровную линию прибоя. Внутри него что-то ритмично поскрипывало под мерными ударами волн, настраивая на философский лад. Только тут я понял, что меня так смутило во время аварии. Там не было Хеммета. А при том, что я успел о нем узнать, с его деятельным характером он явно должен был быть в самом центре событий. Но я точно помню, что с момента как проснулся, его невысокая коренастая фигура ни разу не попалась мне на глаза. Действительно странно… Если бы он утонул при крушении, то во время суеты и паники в кают-компании он должен был присутствовать? Не проспал же он все это?
Еще он мог сойти в Риме. Но ведь он прямо сказал, что летит в Александрию? Странно, очень странно. Я стал прокручивать в памяти наш последний разговор…
…Но не будем о грустном, так вы говорили, что хотели снять собственный фильм?
– Да, – кивнула головой Берта Хелена, – про Альпы…
– А почему именно про Альпы, – перед моим мысленным взором отчего-то сразу предстало широкое лицо нашего ротного старшины, окаймленное густыми рыжими бакенбардами и зелеными петлицами с шитым серебряной нитью эдельвейсом. Я с трудом поборол искушение замотать головой, отгоняя назойливое видение…
– Они волшебны, вы бывали в Альпах?
– О, да…
– Они ведь волшебны? Суровая красота, полная древних тайн…
– В какой-то степени, это так, – я не стал спорить, хотя и был абсолютно прагматичным человеком, не склонным верить в древние тайны пока не удастся лично потрогать их руками.
– Все это так романтично, и так хрупко перед натиском банальной реальности… я обязательно сниму об этом кинокартину.
– Альпы красивы, – заметил Хеммет, – но меня в последнее время все больше влечет тропическая Африка. В ней есть что-то древнее, первобытное. Думаю, если бы кто-то всерьез взялся снимать там, это было сенсацией…
– Ах, да, вы же охотник, – воскликнула Берта, – а какого охотника не влечет Африка?
– Индия тоже ничего, – вмешался я.
– Ни малейшего сходства, – горячо возразил Синклер, – Индия полна следов цивилизаций, бывших древними уже тогда, когда Эней еще только приплыл в Италию… Ее джунгли хранят множество тайн и секретов. Но это тайны человеческого рода. Африка же потрясающа именно своей первобытностью и незамутненной дикостью, почти не тронутой человеком. Должно быть, доледниковая Европа была подобна ей со своими стадами мамонтов и мастодонтов…
– Вы преувеличиваете, еще карфагеняне и египтяне бывали в Африке…
– Это всего лишь путешественники. Подобные современным белым европейцам… В основе своей же Африка остается такой же, как была на заре человеческого рода. Я не удивлюсь, встретив в индийских джунглях заброшенный город, но в Африке мы никогда ничего подобного не увидим. Она чиста от воздействия цивилизации и лишь слегка затронута первобытным варварством.
– Вы мизантроп? – удивилась Берта, – в ваших словах чувствуется какая-то неприязнь к цивилизации.
– Да нет, пожалуй, – задумался Хеммет, – не сказал бы. Хотя перед отъездом из Испании я видел многое, что способно посеять у любого думающего человека, достаточные сомнения в благотворном воздействии цивилизации. Под воздействием обстоятельств ее налет легко тает, обнажая средневековую дикость, и даже еще того хуже…
– Вы преувеличиваете, Хеммет, каудильо и его фалангисты лишь подавляют коммунистический мятеж. Они отвечают жестокостью на жестокость.
– Поверьте, дорогая Берта, вы даже не представляете, что там происходит на самом деле… Вы читали мои репортажи?
– Немного.
– Если хотите, я готов показать вам мои испанские очерки. Думаю со временем их опубликовать.
– Очень интересно…
– Лени, иди сюда, нам нужно подготовить наше послезавтрашнее выступление в Венеции – прервала разговор Мария.
Берта Хелена извинилась и направилась в каюту.
Хеммет Синклер проводил ее задумчивым взглядом.
– Потрясающая девушка, положительно наше знакомство нуждается в продолжении…
Вот и все, что я смог вспомнить. Так что же могло случиться? Хеммет наплевал на редакционное поручение и решил продолжить знакомство с тевтонской актрисой? Или дело глубже? Все эти намеки на продажных политиков, левые симпатии и упреки испанским фалангистам. Может под этим что-то и есть.
Надо заметить, что бульварная пресса тех лет была полна рассуждений о шпионах, террористах и анархистах. А в естественную поломку нового цеппелина на ровном месте верилось с некоторым трудом. По крайней мере мне так казалось. Хотя с другой стороны мои технические познания всегда оставляли желать лучшего, по натуре я вполне соответствую образу классического джентльмена – ничего не понимаю в механизмах и явно предпочитаю умственные занятия физическим… Жалко только, что силою обстоятельств мне постоянно достаются вторые.
От этих размышлений меня оторвал треск мотора. Из недр североафриканской пустыни выплыл небольшой открытый грузовичок светло-бежевого цвета. До нас добралась помощь.
Все пассажиры собрались вокруг новоприбывших. Это оказались двое насквозь пропыленных и провяленных сахарским солнцем унтер-офицера французского иностранного легиона. Хотя Египет и стал после войны итальянским владением, французы и британцы не преминули разместить там свои армейские базы «для обеспечения порядка и безопасности мирного населения». Именно одна из таких баз и оказалась единственным очагом цивилизации вблизи места нашей вынужденной посадки.
После недолгой беседы военные забрали с собой помощника капитана цеппелина (сам капитан остался рядом с остатками судна и пассажирами) и дю Понта, как единодушно выбранного лидера, и отправились на переговоры с командованием базы. Мы же остались ждать остальных грузовиков, которые, по словам легионеров, «были уже в пути».
В пути они были долго. Потом нас грузили, попутно разбираясь с перемешанным багажом. В итоге, когда нас, наконец, довезли до военной базы, я отчетливо представлял себе, что должен чувствовать изюм по завершению сушки… Если вам скажут, что в Ливийской пустыне жарко, не верьте. Там страшно, безумно, дико жарко…
