Голы онфлайн, Владимир Ильичев (Сквер)

Добавить цитату

ISBN 978-5-4483-6874-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Ты в красном… Не видел тебя ещё…»

Ты в красном… Не видел тебя ещё

одетой в ярчайший «ред».

Ты разной бываешь. Как вор с ключом,

крамольных следов эстет.

Когда из меня забрала – меня —

оставила призрак – нас,

обыденно, ловко, едва звеня

брелком… настоящий ас.

Не зря же ты – Ася! Не зря, не зря.

И я неспроста богат…

А после тебя – рассказать нельзя —

насколько возрос оклад.

А после тебя – нет меня, есть мы

на фоне пеньков и рощ,

мы слямзили новый рассвет из тьмы,

мы стырим у ада ночь.

«Твоё молчание дороже пустословья…»

Твоё молчание дороже пустословья.

В нём обозначился источник нужных слов,

заметный мне – и всё… Настольный. Но, позволь, я

хоть поиграю в многогранную любовь.

Потом расскажешь, до чего она серьёзна,

когда земля уже сотрёт мои уста.

Сухая сводка: будет сыро, предморозно.

Я буду спать. Ты будешь, кажется, грустна.

Потом ты тоже будешь спать. На том же месте.

Меня направят по делам в небытие.

Смотри, у кубиков моих – ни гранки мести,

вернусь погожей вешней полночью к тебе.

Да, я хотел бы, чтобы так примерно было.

Большая разница – «хотел бы» и «хочу».

Хочу – тебя – любить, и чтобы ты любила,

причём без разницы – кого… не слышь… почуй.

Мой образ жизни

Мне раньше говорили: мой образ жизни плох.

«Торчишь, бухаешь, куришь, по саунам тусишь».

С цыплёночка на гриле однажды капнул Бог,

шепнул: «Святым не будешь, но пищу освятишь».

Цыплёнок сразу пискнул, с решётки соскочил,

отросшей головёнкой по-детски покачал,

пацифик лапкой тиснул на пламени свечи

и дал по жести звонкой, с подскоком, стрекача.

Но мне опять сказали: мой образ жизни плох.

«Пропал, друзей не помнишь, по вегану чудишь».

На фразе «Ешь, мерзавец!» опять явился Бог,

шепнул: «С тобой Воронеж, а главное – Курмыш».

Я сразу в ритме Цоя сейтана замесил,

сготовил, и бездомным на паперти раздал,

«Съедобно… это соя?» – один меня спросил,

а я муки несдобной оставил у костра.

Но мне опять сказали: мой образ жизни плох.

«Включаешь мецената, когда и сам-то нищ».

С буклетом о Версале открылся тощий Бог,

шепнул: «А ты – что надо», и съехал из Мытищ.

Я сразу следом съехал, поближе к Курмышу,

Воронеж – тоже рулит, но родина – зовёт,

с тех пор не без успеха пейзажики пишу,

ловлю холстами пули, а кровь держу за йод.

И мне опять сказали: мой образ жизни плох,

ни славы, ни почёту, ни щасья на пропой.

Пропитый на вокзале, тропой добрался Бог,

шепнул: «Пошли их к Чёрту» – и одарил тобой.

«Так здорово… Вы празднуете что-то…»

Так здорово… Вы празднуете что-то…

В компании, похоже – всей роднёй.

Семейное классическое фото.

Не пьянка. Не бардак очередной.

Так здорово… Твой Эф – малюет жестом

картину «Эй, к моей не подходи!»

Я скрылся в направлении известном,

но ты-то у меня живёшь в груди…

Так здорово… что я не огорчаюсь

твоей понятной близости к нему,

ревнуют – неким образом отчаясь,

а я тебя надольше обниму.

Так здорово… что мало пошлых мыслей,

и мало, и на слово не грубы.

Подумалось: но как бы вышли – мы с ней?

А сердце снова вытолкнуло «бы».

ParКЕТ

Патриархат… Матриархат… Протри паркет!

С веками пыли накопилось, аж чихнул,

и подскочили разновидности побед,

пылинок сто, легко упав на общий нуль.

«Знай место, женщина!» – я тоже так вопил?

Неслабо, значит, я тогда комплексовал.

Так напугать себя пытается вампир,

сломав клыки, попортив зеркала овал.

«Мужик, ты должен быть таким-то и таким!»

Каким – не помню. Но остался я собой.

Есть два эпитета: любима и любим,

всё остальное – ратоборство и отбой.

Матриархат… Патриархат… Переворот…

Потом опять… и разновидностями бед

слоится то, что нам дано перебороть.

Глянь, сколько пыли-то. Давай протрём паркет.

Дарю

Таких, как ты… На месте многоточий —

должна быть взятка музе: «больше нет!»

Но я музык до сделок не охочий,

к тому же заплатил за интернет.

Таких как ты – семнадцать-восемнадцать,

с учётом ряда фейковых страниц.

Все статусны, как пачка ассигнаций,

все могут показать – не верх, так низ.

Вот это да. А если мы запросим

мои, для понта, имя и фамиль?

Вот это да – без шуток. Триста восемь!

И что я не какой-нибудь Камиль?

Ой, нет, Камилей тоже – лес да поле…

Но я-то… ёлки… более трёхсот!

Бежать. Бежать! Бежать от жалкой доли,

я для тебя и так – не высший сорт.

Бегу. Плечом толкаю цветовода.

Дал руку. Он с букетом. Кровь. Шипы…

И голос: «Повторяется погода,

но вы – таких не может больше быть.

Бери!…» А розы разные в букете,

оттенков не поймать, не перечесть,

Всего три лепестка в едином цвете —

как мы с тобой, как наша доля цвесть!

И дал на интернет, кудесник рыжий,

позднее сдавший место декабрю.

Прими же эти семь четверостиший,

мне сказано «…Дари!» – и я дарю.

«Девушки в сетчатых платьях!» …»

«Девушки в сетчатых платьях!» —

ньюсов пиявится нить.

Видимо, надо ипатьих

этих, в авоськах, ценить.

Лайкать на полную силу,

в страстный нажим репостить.

Каждому фронту и тылу —

порох, патроны, пластид!

Зримо почти чувство локтя,

все – по фронтам и тылам!

Только предатель Володька

снова включил антиспам.

Что ему ньюсы ипатьих,

что ему штамп «дезертир»?

Анька в зелёненьком платье —

безоговорочный… мир!

Мало ли, что там под платьем,

если не в сетку оно?

Боеприпасы на складе,

но – где война – там темно.

«Вы холодны, Зима, но так ли это важно?..»

Вы холодны, Зима, но так ли это важно?

Я сын Весны, во мне достаточно тепла.

Спонтанный шаг – и ваша честь не только ваша,

все ваши кони потеряют удила.

Все ваши козыри нещадно будут биты,

я подсмотрел их, и забыл, и вспомню вновь,

Весна такие может вытворить кульбиты…

наивно ждать безгрешной кармы от сынов!

Вы холодны, волшебны, дивны и жестоки,

я сам такой же, поначалу, и потом,

лишь буду жать из нашей схожести все соки,

пока не ляжем разной дымкой об одном…

Когда вы снова предпочтёте сбоку Осень,

я не напомню вам того, что бока – два,

я буду шага ждать от вас, и на морозе

моя остудится… до завтра… голова.

3 4 5

Мне прислали много денег.

Триста сорок пять рублей.

Завтра будет понедельник.

Завтра – будет! Айм окей!

Слышал, ты, кипучий доллар?

Завтра я в который раз —

отнесу тебя на холод,

на снежок. Сойдёшь за наст.

Я по насту добираюсь

до села Бутылкин Пэт,

где хожу и побираюсь,

как глаголенький поэт.

После еду на попутке —

на Пегазе, стало быть,

в город, якобы к Анютке,

нет, ещё бабла добыть.

Покупаю твой ошмёток,

подороже продаю.

Рядом – сразу много тёток,

«как дела?» и «ху а ю?».

Слышал, ты, липучий доллар,

я твоих зараз видал,

переводчиц вверх подолом…

Злые, страшные – беда.

Рядом также много бывших

и неношеных друзей,

на своей лафе оплывших

либо тощих – без моей.

Не до них, я дую в Кремль,

хоть не с «Дружбой», но с пилой,

и пилю там – ну а хрен ли —

всё подряд, крутясь юлой.

За хорошую работу

получаю аусвайс

под стаканчиком компоту.

Не беру. Компот. Не айс.

По бумажке пропускают

на Пегазе даже в Рай,

так что мы, лягая Скайнет,

посещаем Гранд-Вайфай.

Я, фантом ты мятый, Богу

долг мой – вечность отдаю.

Без апломба. Понемногу.

Не магнат. Не «ху а ю».

Соглашаюсь, пьяным занял,

надо ж было столько взять…

Ладно Бог – пушист, как зая,

прост, как три, четыре, пять!

Отдаю – и в дом поэта,

в крем из редьки без брюлей.

Завтра мне пришлют за это

триста сорок пять рублей!

…А из той строки Анютка

правда в городе живёт.

Как-нибудь моя попутка

и к Анютке завернёт.

Это если долг отдам я,

домик путью обновлю

и куплю момент гаданья

вечным: … (хочешь в крем – брюлю?)

«Тебе идёт – играть, носиться с детворой…»

Тебе идёт – играть, носиться с детворой,

ты и сама – дитя, нежнейшее созданье…

Плохой герой и положительный герой

в игре всегда, легко меняются местами.

Мне не идёт – моя война со злом людей,

прости, но если бы я мог её закончить…

Для девяти из десяти – я лиходей,

а для меня они – шальная стая гончих.

Нам не идёт с тобой – друг другу «подходить»,

нам так и так по жизни рядышком носиться…

А на земле сейчас всей жизни – волчья прыть.

Прощай. Но если бы я мог с тобой проститься.

«Смотрю минуту на тебя …»

Смотрю минуту на тебя —

и на минуту отступают

причины слабости, нытья…

Ты кроветворный эликсир.

Мои надежды молодя

(которым старость подсыпают) —

на чистоводье ты ладья,

а до того я весь в грязи!

Не понадеюсь быть с тобой —

и так с тобой, куда волшебней…

Не загорланю стрелкам «Стой!»

как тот просёлочный бандит.

Но грязью быв и чистотой,

я прихожу, без приглашений,

через часы – к минуте той,

что на часы омолодит…

Люденцы

Мы поглощаемся машинами,

мы люденцы с глазурью душ.

От безысходности паршиво мне,

травить железо я не дюж.

Их, терминаторов, восстание

уже давно произошло.

Они конвейеры поставили

и нас формуют, под музло.

Они на всё живое сделали

автоматический расчёт.

Мы с ними двигались. Не слепо ли?

Сироп уныло так течёт…

Ну как тебя, мою, красивую,

от этих роботов спасти?

Спасу. Не дам. Перебазирую.

Герой… В кондитерской горсти…

«Я мутный тип (один из мутных типов)…»

Я мутный тип (один из мутных типов).

Не хочешь ли со мною замутить?

Мой комплекс интересней, чем Эдипов,

мы будем кругозористо флудить.

Я вольный ветер в поле (на футболе).

Не просит ли душа – позабивать?

Мы будем виноваты в каждом голе,

мы будем креативно пасовать.

Я острый перец (ладно: сносный перец).

Не надо ли приправить что-нибудь?

Ну, в общем, на любой разгон умелец.

Я свечка. Не забудь меня задуть.

Клик

Нет… Не могу себе представить нашу встречу,

при всём живом воображении моём…

Не представляю – и владею связной речью,

а с первым образом – в сознании проём.

Меня как пробку вышибает из реалий,

у алкаша – здесь начинается запой,

электрик спрашивает: «Счётчик заменяли?»,

а я… не помню ничего, ведь я с тобой.

Плыл алконавтом – но не стала горше радость,

пил трудоголь – зря освещал тупым тупик…

Бежал, казалось бы сбежал… ты наверсталась,

так будь со мной, мой первый образ, первый к'лик!

Не обольщайся лишь, я всё прекрасно знаю,

есть подсознание к сознанию, и сны!

Мне соскочить бы – что ты, даже не слезаю,

возможно, так – щурёнок любит блеск блесны.

Так подсекай меня, жестокая рыбачка,

немедля – жарь, хоть пережарь! А я – тебя!

Я нереален (потерял, в натуре, пачпорт),

а ты моя (в натуре пачпорт потерял).

Настоянный апрель

Я не понял никого из людей.

И никто из них не понял меня.

Смысла нет дышать в окно, если тень

в огороде стала вместо плетня.

Вместо речки – фирма «Колотый лёд».

Вместо леса – лесорубов артель.

Вместо неба – не бумага, но гнёт.

Сквозь бумагу я пролез бы в апрель.

Дал бы тени в каждый угол с ноги,

под соломку посадил то да сё.

Зеленели бы мои чесноки…

Но сейчас – кого скребёт это всё?

Никого. Чужие кошки скребут

по моим углам, и просят еды.

Смысла нет их прогонять, если тут,

в этом всём, не появляешься ты.