Роман Ангелины. Фантастический роман о фантастической любви

III

Эх ты, литератор хренов, думаешь, что закрутил сюжет очень оригинально?! Да это всё так банально и пресно!

Вы подумали, что это я сам себя ругаю? Нет, это вы произносите эти гневные словеса, снисходительно, и с чувством превосходства улыбаясь. И не нужно качать в благородном отрицании головою. Если и не сказали вы этих слов, то уж подумали, точно! Но я абсолютно не в претензии, критика – дело святое. В своё оправдание я лишь вновь напомню вам о вышеупомянутых правилах сочинительства. Как бы, интересно, я ввёл героиню в роман, чтобы это произошло максимально органично: объяснило бы её явление именно теперь и связало бы те нити повествования, которые до сего момента вольно змеились? Ну как, я вам доказал свою правоту? Нет?! Ну и прекрасно! Если честно, то я и сам-то ни шиша не знаю этих правил!

Прекрасная гостья давно уже витала в сладком зефире снов, а наш бедный поэт, лёжа на верном диванчике, рвал свою душу на узкие длинные полоски, дымящиеся испарениями горячей крови. Вероятно, это всё слишком выспренно, но иных слов я подобрать не могу. Вы скажете, что тут-то уж явное несоответствие: чего ради страдать, когда любимая под боком?! Расшнуровывай язык и своди с ума её своим красноречием! Конечно, конечно, всё так бы и случилось, но вот, нравственность, что делать с нею? При чём здесь нравственность? Ах да, я совсем забыл сообщить одну важную деталь: возраст. Роман уже давненько топтал матушку-землю, он приближался к своему сорок седьмому дню рождения, и, конечно же, не испытывал от этого особого восторга. А вот для Ангелины нынешнее лето должно было стать лишь семнадцатым! И пусть Роман на вид казался гораздо моложе, а душою своей был просто юн, а Ангелина, напротив, выглядела, как вполне зрелая молодая женщина, но тридцать лет, что меж них проросли – это для поэта стало катастрофой! Для многих, вероятно, разница в годах не стала бы даже заминкой, и они с упоением, не стесняясь своего возраста, открылись бы любимым. Но наш поэт был личностью иною, он был рабом этой самой пресловутой нравственности! Только каноны её он устанавливал для себя сам, а, приняв их, следовал им неукоснительно. Ну и потом, если бы он во всём открылся Ангелине, а она взяла б, да и бросилась в ответ на его шею, то что бы произошло далее? Правильно, они бы поженились, нарожали детушек и жили б себе, поживали. Вам нравится этот вариант? Тогда бросайте к чертям чтение, считайте, что всё так и произошло, и наслаждайтесь счастливым житьём героев! А я всё-таки пойду за ними дальше, мне очень хочется узнать, как же сложатся их судьбы на самом деле!

Роман плеснул остатки коньяка в стакан, сжал посудину в двух ладонях, поднёс к губам, но пить не стал и поставил стакан на стол. В утробе поэта уже плескалась приличная доза солнечного напитка, но опьянения не наступало, а, вместе с ним, не наступало и облегчения.

Вообще-то, Роман практически не пил, да и курить бросил уже давным-давно, но сегодня, уложив уставшую Ангелину в постель, руки его сами, безо всяких команд мозга, достали бутылку, сорвали с неё резную шапочку, набулькали полный стакан и влили содержимое в несопротивляющийся организм. Организм вначале ужаснулся такому ударному количеству допинга, но, когда следом за первым стаканом влетели ещё два полустакана, он понял, что рыпаться бесполезно!

– Боже мой, боже мой! – хрипло прошептал Роман. – Неужели это всё происходит в реалии, а не есть фантазия моего неугомонного мозга?! Ведь, увидев её, я почти поверил, что свершилось величайшее чудо! А потом… потом посыпались эти удары, и я всё потерял, всё, ради чего стоило жить! Нет больше друга. И она, мечтой о которой я только и жил, стала бесконечно далека и недосягаема! Нет, вряд ли есть страшнее муки, чем те, что я терплю сейчас! Неужели грехи мои так велики и тяжки, что мне послано во искупление их самое тяжёлое наказание?! Ну почему бы смерти, этой милой и работящей старушке, не зайти ко мне, я бы теперь пошёл за нею с величайшей радостью!

Роман схватил стакан и влил коньяк в себя с такой поспешностью, словно от этого зависела его дальнейшая жизнь.

– А как же она? – вновь зашептал он. – Я с таким вожделением призываю смерть, но совсем не думаю о Геле. Она ведь приехала ко мне, потому что на всём свете у неё никого не осталось! Разве я имею право даже думать о смерти? Но что же делать? Что делать?!

Роман застонал и заскрежетал зубами. Пальцы сжимались в кулаки с невероятной силой, до хруста в суставах. А душа его стонала, кричала, выла, совсем как та нынешняя пурга в пике своей разнузданности! И так же как пурга природная, разродившаяся прекрасной Ангелиной, пурга в душе Романа тоже свершила роды. Она родила успокоение. Или, быть может, эмоции, перебродив и перезрев, утратили свои силы и угомонились на время? Как бы там ни было, но Роман почти успокоился, и лишь грусть, засевшая в его душе, как осколок гранаты в теле, уютно высветилась в его воспалённых глазах.

Роман взъерошил рукой волосы, в которых седина ещё абсолютно не освоилась, и, отчаянно махнув рукой, почти бодро произнёс:

– Пускай! Пускай всё идёт так, как идёт, а что будет дальше, о том никто не сможет сказать. У меня же есть сила воли, да ещё какая! Я вырву, я выжгу эту свою ненавистную любовь! – и Роман яростно, с придыхом стукнул кулаком по столу, но тут же спохватился: – Господи, я ведь разбужу Гелу!

И действительно, она проснулась и вышла из своей комнаты. На ней, поверх ночной рубашки, был накинут симпатичный халатик, разрисованный полевыми цветами. Чуть прищурив на свету глаза, Гела оглядела комнату: за столом, на котором валялись упавшие от удара кулака бутылка и стакан, сидел Роман, и выглядел он так печально, так скорбно, что она медленно подошла к нему, обняла его за шею, прижалась щекой к его голове и прошептала:

– Как часто папа мечтал, что, вот, возьмёт большой отпуск, и мы приедем к вам на целое лето. Последние годы он только и жил этой мечтой. Но работа, эта его дурацкая работа, она его не отпускала. Она же его и убила…

На глазах Романа набрякли слёзы, и Гела это почувствовала:

– Не нужно плакать, Роман Петрович, папа бы это не одобрил.

Но слёзы только сильнее закапали из глаз Романа, и было в них много горечи об ушедшем друге, но ещё больше горечи было о своей любви, которую теперь нужно было как-то убить!