Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
VIII
– Не развязали – вот развязка! Вот и ответ на все вопросы, да и нет теперь нужды делать выбор.
Роман, как был спелёнут, так и лежал на жертвенном столе. Все его члены онемели, словно их ампутировал искусный хирург, и даже душа, кажется, уже выползла из тела, приготовившись к последней, бесконечной дороге.
– Ну что ж, наверное, так будет и лучше, и честнее. А то поблуждаю по эпохам, а потом вернусь: здравствуй, любимая! А она мне не на шею бросится, а только молвит, сожалея, мол, где ж ты шлялся, старый хрен, я тебя давно позабыла!
Но все эти мысли в поэте возникали только от безнадёжности и усталости, он лишь заставлял ими, как перегородками, чувства истинные, он хотел просто уйти от реальности!
Роман пытался представить перед собою картины детства: вот кривая, неглубокая речка, где он с друзьями купался и дни, и ночи. Вот тенистый ручеёк, в котором вода почти замерзает даже в жаркий полдень. Вот потрескавшийся, вырядившийся в моховую жилетку Мамонт-камень, на горбу которого они любили посидеть…
Ах, зачем, ну зачем ты, поэт, бродишь мыслями не там, где нужно?! Ведь ты сейчас умрёшь, поэтому надо готовить себя к встрече с миром иным! А ты что сделал? Ты опять вызвал к себе ЕЁ! Это же Ангелина сидит на древнем камне, даря тебе чистую улыбку, даря тебе добрую душу, даря тебе жаркое сердце! Её озорные глаза изливают радость тебе, в них и счастье, и нетерпение – когда же ты решишься, поэт?!
Солнце ловко запрыгнуло на высший пик небесных гор, и изливало на землю весь жар своего нутра.
Роман уже весь истёк потом, и он, превратившись в толстую солёную корку, покрыл тело жёстким панцирем. Да и мысли, словно выпариваясь из усохшего мозга, стали густы и тяжелы. И казалось поэту, что не слепящее солнце сводит его с ума, а разнузданная пурга закручивает снежные шары и подбрасывает их прямо в зенит, где они взрываются с яркими вспышками. Роману стало на миг знобко, и он очень ясно увидел ту самую пургу, разродившуюся самым удивительным чудом – его любимой! А вот и ОНА. Подходит неторопливо, склоняется к нему, протягивает чашу с прохладной водой. Да, это ОНА, это ЕЁ взгляд, но… это не она! Поэт видит округлый овал смуглого лица, огромные чёрные глаза – это всего-лишь жрица!
– Всё правильно, в таком состоянии так и должно быть. Скорей бы уж кончилось это! Теперь нет никакого страха. И скоро я точно узнаю, что же есть там, за чертой, если, конечно, там что-то есть.
Жрица поднесла к губам Романа чашу, и он машинально потянулся к ней, но неожиданно почти умерший ум его обожгла невероятная мысль:
– Подожди, подожди, Ромка, а ведь у тебя появился шанс! Чёрт возьми, и жить что-то захотелось, и сердце даже забилось, как живое!
Роман попытался пошевелиться, но путы были прочны. Тогда он разлепил испещрённые сетью трещинок губы и прохрипел:
– Прошу, прошу тебя, о, жрица, смилуйся, исполни последнее желанье! Ты так прекрасна, но ты и так же добра, я знаю! Вот здесь, на шее, висит пузырёк, а в нём горошинки. Кинь мне в рот одну, сверши это чудо!
Роман увидел, как руки жрицы дрогнули, и чаша выпала из них. Лицо девушки склонилось к лицу его, и поэту вновь почудилось, что он знает этот взгляд, самый прекрасный, самый желанный! И сердце его забилось неровно, оно сбилось с такта и торопилось поймать ритм другой, казалось, такой знакомый!
Послышался чей-то недовольный голос, и Роман узнал в нём баритон Бироса.
– Скорее, жрица, скорее!
Но не было нужды ему торопить девушку. Пальцы её, изящные и гибкие, уже вытряхнули из пузырька горошинку на ладонь. Жрица ещё раз взглянула на Романа, и он увидел в её глазах не то испуг, не то восторг.
– Бог мой, а вдруг её теперь казнят, когда увидят, что я исчез, – подумал поэт, но было уже поздно: шарик быстро растаял в иссохшем рту.
Ушли и жар, и боль, и свет, и ужас казни. И прекрасная жрица растворилась, как тень в сумерках. Всё погасло на несколько мгновений, а потом перед Романом, далёкая, как туманность Андромеды, проявилась Ангелина, вернее, милое лицо её. Оно медленно приближалось, и скоро уже можно будет разглядеть любимые глаза, в которых – Роман знает! – есть то, ради чего он и живёт – ответ на его неразрешимую дилемму. Сейчас он узнает его, сейчас! Но опять всё меркнет, и поэт погружается в липкую, но приятную трясину…
