Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
II
Вы уже давно, небось, упрекаете меня, дескать, что ты всё крутишь вокруг да около, давай, предъявляй нам героев! А вы думаете, мне самому не интересно взглянуть на них?! Да меня просто колотит, словно алкаша в отходняке, от этого желания! Но, увы, пока я их не нашёл в этом древнем государстве или, возможно, не узнал свои любимые персонажи, ведь вы не забыли, что красотка Ванда изменила их облики. Но это не беда, мы узнаем их обязательно, лишь бы они не порастеряли свои чувства, лишь бы они не остудили свою любовь!
Роман, с прилежанием первоклашки, что вычерчивает первые крючки, выдавливал гладко выструганной палочкой клинышки на глиняных пластинках. Как умело и изящно это у него получалось! Он досконально знал, где нужно надавить сильнее, а где едва коснуться ровной поверхности, в каком месте сделать значок идеально чётким, а где и допустить лёгкую небрежность. И, кажется, это доставляло ему удовольствие, словно ничего он в жизни больше и не желал. Неужели же это так и есть, и поэт всё забыл? Или чары Ванды так сильны, что легко укротили ураганы страсти, совсем недавно бушевавшие в его душе?!
Ах, Роман, Роман, да не ты ль стенал о любви своей так печально и нежно, что соловьи, заслушавшись тебя, забывали свои обязанности, и их подруги тщетно ждали зазывных рулад кавалеров?! Не ты ль, бродя по заснеженным полям, разрывал усталыми ногами их девственную сверкающую плевру, заплетая такие кружева, что и сам великий Дали позавидовал бы их сюрреальности?! Не ты ль посылал страстные речи бледному лунному лику, увидя в нём милые черты, и омывал подсоленной влагой свои запылённые башмаки?! Не ты ль.… Но довольно гадать, давайте просто спросим его. Впрочем, слова могут и солгать или вовсе увести в сторону, обмануть или запутать, или укутать правду в чадру показного целомудрия. Мы не будем спрашивать Романа ни о чём, мы заглянем в его глаза, и глаза не солгут, они не сумеют это сделать, даже если правда спрячется на самом донышке их!
Как же колотится моё сердце! А вдруг в глазах поэта я не увижу Ангелину! К чёрту страхи и сомнения, я утопаю в глазах и… ура! ура! Там – ОНА!!
Давно уже устал Роман и от фантастической новизны древней жизни, и от увлекательной шумерской письменности. А поначалу он так этим увлёкся, что на какой-то миг и правда поверил, что сможет забыть о своей жестокой любви или, хотя бы, притупить острые её коготочки, которыми она впилась в его немеющее от боли сердце. Где там! Здесь, вдали от любимой, поэт только острее осознал бессмысленность своей затеи, а его чувство с каждым днём становилось крепче и нежнее, но также становилось оно и более горьким, ведь теперь нет рядом ЕЁ.
Роман твёрдо разделил свою жизнь на две половины. В первой половине, там, в другом мире, остались мечты и наивность, свет и музыка. А здесь, в половине второй, были лишь мрак и безмолвие, реальность и опустошение. И только одно связывало эти две половины – любовь!
Да если было бы иначе, если бы Роман смог заглушить в себе свою любовь, разве стал бы я писать о нём? Да я умертвил бы его беспощадно самой лютой смертью!
Глаза Романа заслезились, и ровный ряд клинышков расплылся и разбежался в стороны. Спина поэта распрямилась, на лбу набрякла тесьма жил, а пальцы нервно сжались, и орудие письма с сухим треском разломилось надвое. Он отбросил обломки и опустил усталые руки, и они безвольно повисли, словно рукава изношенной до ненужности рубашки.
– Ну что, глупец, вот и примчал ты в те миры, о которых так грезил, которые воспевал, бренча по струнам звонкой лиры. Так что ж тебе так же радостно, как узнику перед казнью?! Давай, пей со смаком сласть безумных желаний!
– Да хрен тебе с маком, а не сласть со смаком! – хоть и в рифму, но зло и резко сам же себе ответил поэт. – Реальность-то оказалась иною! Ведь ты думал, попади сюда, и сразу же станешь богом. И все тёмные шумеришки заахают от восторга общения с тобой, а потом преподнесут на блюде свои послушание и раболепие, а тебе останется лишь мудро кивать головой, да благословлять их на добрые дела! А эти гадкие людишки, как узнали, что ты ловок писать, усадили тебя за стол да заставили не просто работать, а пахать, стирая в кровь пальцы. А за малейшее ослушание или леность плётка дежурного жреца быстро обнимет твои бронзовые плечи, расписав их не клиньями, но багровыми полосами!
– Да прав ты, прав, двойник мой тайный! Я за эту неделю устал так, будто две вечности подряд таскал Сизифа вместе с его камнем! И руки немеют, и глаза слезятся, а на спине словно горб пророс!
– А зачем ты мучаешься? Возьми горошинку, проглоти, и муки кончатся.
– Чтобы начаться в другом месте? Кто скажет, что ждёт в эпохе другой?!
– Зачем, зачем тебе все эти эпохи?! – взорвался двойник. – Да пробеги их молниеносно, ведь для тебя в них нет места! Твоё место там – у ног твоей, ТВОЕЙ ВЕНЕРЫ! Да ты хоть сотри себя в прах меж жерновов, хоть изруби себя на части, но без неё ты нигде жить не сможешь! Ведь ты же поэт, сам знаешь, что этот сюжет отнюдь не нов!
– Давай, бей меня, хлещи, я это заслужил! Не было ни дня, ни минуты, ни мига, чтобы я не думал о ней, не говорил с нею, словно пытаясь доказать ей же, что её нет! Ах, душа моя, дрянная и робкая, сможет ли она хоть когда-нибудь разрешить ЕЙ войти в неё полноправной хозяйкой?!
Но тайный визави Романа не успел дать ответ. Плечи со свистом ожгла плеть жреца, но яркая полоса от удара отпечаталась не на коже, она заалела на плевре души. Роман резко вскочил и оказался лицом к лицу со своим экзекутором. Тот был спокоен и равнодушен, выполняя свою обычную работу, и физиономия его была начисто лишена каких-либо эмоций или гримас. И тогда поэт, сжав кулак и вложив в него всю свою силу, всю свою злость, врезал по этой лишённой гримас роже!
