Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
5. Учитель, можно я спрошу?
На теле директора педагогического института, в грудь и голову которому выстрелил невзрачный человек, пока Ка и Ипек обменивались взглядами, был толстым пластырем укреплен потайной диктофон. Приклеили туда этот импортный прибор марки «Грюндиг» бдительные сотрудники Карсского отделения Национального разведывательного управления. Прямые угрозы, которые директор получал в последнее время из-за того, что не пускал девушек в платках в институт и на занятия, а также информация, полученная из религиозных кругов в Карсе агентами НРУ, вынуждали принять защитные меры, но директор, хотя и не был религиозен, верил в судьбу не меньше любого набожного правоверного и посчитал, что лучше обойтись без медведеподобных охранников, а вместо этого записывать на пленку угрожавших ему и затем их арестовывать – так будет убедительнее. Увидев, что в кондитерской «Йени хайят», куда он случайно зашел поесть сладких лепешек с грецкими орехами, которые очень любил, к нему приближается какой-то незнакомец, он включил диктофон, как делал это всегда в подобных случаях. Я получил от его вдовы, все еще скорбящей по нему спустя многие годы, и от его дочери, ставшей известной манекенщицей, запись разговора на ничуть не пострадавшей пленке, извлеченной из диктофона, который, хотя в него и попали две пули, не смог спасти жизнь директору.
«Здравствуйте, учитель, вы меня узнали?» / «Нет, не припоминаю». / «Я тоже так думаю, учитель, потому что мы совсем не знакомы. Я пытался встретиться с вами вчера вечером и сегодня утром. Вчера полиция завернула меня от дверей института. Сегодня утром войти-то мне удалось, но к вам меня не пустила ваша секретарша. Я решил подойти к вам в дверях перед тем, как вы пойдете в аудиторию. Тогда вы меня видели. Помните, учитель?» / «Не помню». / «Вы не можете вспомнить, видели ли вы меня?» / «О чем вы хотели поговорить со мной?» / «Да обо всем. Мне хотелось бы говорить с вами часами, а то и несколько дней подряд. Вы очень уважаемый, образованный, просвещенный человек, вы профессор, специалист по сельскому хозяйству. Мы, к сожалению, люди не ученые. Но есть тема, по которой я немало прочел. На эту тему и хочу с вами поговорить. Учитель, простите, я не отнимаю у вас время, нет?» / «Ну что вы!» / «Простите, вы не позволите мне сесть? Эта тема требует обстоятельного разговора». / «Пожалуйста, прошу вас». (Слышно, как выдвигают стулья и садятся.) / «Вы едите лепешку с грецкими орехами, учитель. У нас в Токате растут очень большие ореховые деревья. Вы не были в Токате?» / «Сожалею, не бывал». / «Мне очень жаль, учитель. Если приедете, пожалуйста, остановитесь у меня. Всю свою жизнь, все свои тридцать шесть лет я прожил в Токате. Токат очень красив. Турция тоже очень красивая. (Пауза.) Но как жаль, что мы не знаем свою страну, не любим наших людей. И даже считается достоинством предавать, не уважать эту страну, эту нацию. Учитель, простите, можно я спрошу, вы ведь не атеист?» / «Нет». / «Так говорят, но я не допускал, чтобы такой образованный человек, как вы, мог отрицать – боже упаси – Аллаха. Не надо говорить, но вы ведь не еврей, не так ли?» / «Нет». / «Вы мусульманин?» / «Мусульманин, хвала Аллаху!» / «Учитель, вы смеетесь, но тогда, пожалуйста, серьезно ответьте вот на этот мой вопрос. Потому что для того, чтобы получить от вас ответ на этот вопрос, я зимой, под снегом, приехал сюда из Токата». / «Откуда вы слышали обо мне в Токате?» / «Учитель, стамбульские газеты не пишут о том, как вы не пускаете на учебу наших девушек, преданных Его религии и Его книге и покрывающих свою голову. Они заняты скандальными историями о стамбульских манекенщицах. Но в нашем прекрасном Токате есть мусульманское радио „Флаг“, оно рассказывает о том, где в нашей стране притесняют правоверных». / «Я не притесняю правоверных, я тоже боюсь Аллаха». / «Учитель, я уже два дня в пути сквозь снег и ураган; в автобусе я все время думал о вас и, поверьте, очень хорошо знал, что вы скажете: „Я боюсь Аллаха!“ Тогда я все время представлял себе, что задам вам этот вопрос. Если вы боитесь Аллаха, уважаемый профессор Нури Йылмаз, и если вы, уважаемый учитель, верите, что Священный Коран – это слово Аллаха, тогда ну-ка скажите мне, что вы думаете о величии прекрасного тридцать первого аята суры „Нур“?» / «Да, в этом аяте очень ясно указывается, что женщины должны покрывать голову и даже скрывать свое лицо». / «Вы очень хорошо и правильно сказали, молодец, учитель! Тогда можно задать еще один вопрос? Как вы сочетаете это повеление Аллаха с тем, что не пускаете наших девушек на учебу?» / «Это приказ нашего светского государства: не пускать девушек с покрытой головой в аудитории и даже в учебные заведения». / «Учитель, простите, можно задать вопрос? Что важнее: приказ государства или приказ Аллаха?» / «Хороший вопрос. Но в светском государстве это вещи, друг с другом не связанные». / «Вы очень правильно сказали, учитель, хочу поцеловать вашу руку. Не бойтесь, учитель, дайте, дайте, посмотрите, я много раз поцелую вашу руку. Спасибо. Видите, как я вас уважаю? А сейчас, учитель, пожалуйста, разрешите мне задать еще один вопрос». / «Пожалуйста, прошу вас». / «Учитель, хорошо, значит, светскость означает безбожие?» / «Нет». / «Тогда почему под предлогом светскости наших девушек-мусульманок, выполняющих то, что предписывает им религия, не пускают на занятия?» / «Сынок, ей-богу, споры об этих вопросах ни к чему не приведут. Целыми днями на стамбульских телеканалах об этом говорят, и что? Ни девушки не снимают платки, ни государство их в таком виде на занятия не пускает». / «Хорошо, учитель, можно задать еще вопрос? Великодушно меня простите, но, когда девушек, которые покрывают себе голову, этих наших трудолюбивых, благовоспитанных, послушных, с таким трудом выращенных девушек, лишают права на образование, разве это соответствует нашей конституции, свободе образования и религии? Учитель, скажите, пожалуйста, ваша совесть не протестует?» / «Если эти девушки такие послушные, то они и голову откроют. Сынок, как тебя зовут, где ты живешь, чем занимаешься?» / «Учитель, я работаю заварщиком чая в чайной „Шенлер“, прямо по соседству с известной баней „Перване“ в Токате. Там я отвечаю за печи, за чайники. Как зовут меня – не важно. И я весь день слушаю радио „Флаг“. Иногда я запоминаю рассказы о несправедливости, причиненной мусульманам, и, учитель, поскольку я живу в демократическом государстве и поскольку я свободный человек, который поступает, как ему хочется, я сажусь в автобус и, где бы в Турции это ни случилось, еду туда к человеку, о котором я слышал, и, глядя ему в глаза, спрашиваю об этой несправедливости. Поэтому, пожалуйста, ответьте на мой вопрос, учитель. Что важнее – приказ государства или приказ Бога?» / «Споры об этом ни к чему не приведут. В каком отеле ты остановился?» / «Донесете в полицию? Не бойтесь меня, учитель. Я не состою ни в какой религиозной организации. Я ненавижу терроризм и верую в борьбу мыслей и любовь Аллаха. И поэтому хотя я и нервный, но после идейных сражений я и пальцем никого не трону. Я только хочу, чтобы вы ответили на такой вот вопрос. Учитель, извините, разве страдания этих девушек, которых вы тираните у дверей университета, не причиняют боль вашей совести? Ведь в сурах „Нур“ и „Ахзаб“ Священного Корана, который является словом Аллаха, все сказано ясно». / «Сынок, Священный Коран говорит: „Отрежьте руку вору“, но наше государство не отрезает. Почему ты ничего не возражаешь против этого?» / «Очень хороший ответ, учитель. Я поцелую вам руку. Но разве рука вора и честь наших женщин – одно и то же? Согласно исследованиям американского профессора-мусульманина Марвина Кинга, негра, в исламских государствах, где женщины закрывают себя, количество изнасилований снижается вплоть до исчезновения, а случаи нападения на женщин почти не встречаются. Женщина, спрятанная под чаршафом, будто заранее говорит мужчинам своей одеждой: „Пожалуйста, не беспокойте меня!“ Учитель, пожалуйста, разрешите мне спросить: выгоняя из общества покрывающую голову женщину, оставляя ее без образования и делая предметом всеобщего почитания бесстыдно оголившихся женщин, мы хотим сделать так, чтобы честь наших женщин гроша ломаного не стоила, как это произошло в Европе после сексуальной революции, а себя, простите великодушно, мы хотим опустить до положения сводников?» / «Сынок, я съел свою лепешку, извини, я ухожу». / «Сядьте на свое место, учитель, сядьте, или я воспользуюсь вот этим. Видите, учитель, что это?» / «Пистолет». / «Да, учитель, не взыщите, я ради вас проделал такой путь, я не дурак и подумал, что вы, может быть, даже слушать не станете, принял меры». / «Сынок, как тебя зовут?» / «Вахит Сюзме, Салим Фешмекян, какая разница, учитель? Я безымянный защитник безымянных героев, которые терпят несправедливость и борются за свою веру в этой светской и материалистической стране. Я не состою ни в какой организации. Я уважаю права человека и совсем не люблю насилие. Поэтому я кладу пистолет в карман и прошу вас, чтобы вы ответили только на один вопрос». / «Хорошо». / «Учитель, эти девушки, которых воспитывали годами, – свет очей родителей, умные, трудолюбивые, и каждая – первая отличница в своем классе. А что вы сделали с ними по приказу из Анкары? Для начала стали обращаться с ними так, будто их не существует. Если во время проверки посещаемости их имена записывали в ведомость, вы стирали их, потому что они носят платки. Если семь студенток занимались с преподавателем и одна из них была в платке, то, считая ее отсутствующей, вы распоряжались принести им только шесть стаканов чая. Вы доводили этих якобы отсутствующих девушек до слез. Но и этого вам было мало. По новому приказу из Анкары вы сначала перестали пускать их в классы и стали выставлять их в коридор, а затем из коридора выгнали за дверь, на улицу. Когда горстка девушек-героинь, упрямо настаивающих на своем и не снимавших платок, дрожа от холода, ждала на крыльце, чтобы рассказать всем о своих бедах, вы позвонили в полицию». / «Полицию вызвали не мы». / «Учитель, побойтесь и не врите мне, потому что у меня в кармане пистолет. Вечером того дня, когда полиция утащила девушек в кутузку, не мешала вам ваша совесть уснуть, а?» / «Конечно, платок превратился в символ, в предлог для политической игры, и из-за этого наши девушки стали еще несчастнее». / «Какая игра, учитель? Увы, девушка, выбирающая между учебой и честью, испытавшая нервный срыв, покончила с собой. Это игра?» / «Сынок, ты очень разгневан, но разве тебе не приходило в голову, что за тем, что вопрос о платке принял такую политическую окраску, стоят внешние силы, которые хотят разделить и ослабить Турцию?» / «Если вы пустите этих девушек на учебу, то платок перестанет быть проблемой, разве не так?» / «Но ведь дело не только в моем желании, сынок! Это все Анкара. Моя жена тоже носит платок». / «Не хитрите, учитель, а отвечайте на вопрос, который я сейчас задал». / «На какой вопрос?» / «Вас совесть не мучает?» / «Я тоже отец, сынок, конечно же, я очень огорчаюсь из-за этих девушек». / «Послушайте, я умею держать себя в руках, но я человек нервный. Как только я вскипаю, все, конец. В тюрьме я побил парня, который зевал, не прикрывая рта; я всех в камере людьми сделал, все избавились от дурных привычек, стали совершать намаз. И вы сейчас не увиливайте, а отвечайте на мой вопрос. Что я только что сказал?» / «Что ты сказал, сынок? Опусти пистолет». / «Я спрашивал не о том, есть ли у вас дочь и не огорчаетесь ли вы». / «Извини, сынок, о чем ты спросил?» / «Не задабривай меня из-за страха перед пистолетом. Вспоминай, что я спросил». (Пауза.) / «О чем вы спросили?» / «Я спросил, безбожник, не мучает ли тебя совесть». / «Мучает, конечно же». / «Тогда зачем ты так поступаешь, бесчестный?» / «Сынок, я преподаватель, который вам в отцы годится. Разве Священный Коран велит оскорблять старших, грозя им пистолетом?» / «Ты даже не заикайся о Священном Коране, ладно? И по сторонам не смотри, как будто просишь о помощи: закричишь – не пожалею, убью. Понятно?» / «Понятно». / «Тогда ответь вот на какой вопрос: какая польза будет стране от того, что девушки с покрытой головой снимут платок? Назови причину, которую ты скормил своей совести, например скажи, что, если они снимут платок, европейцы будут лучше к ним относиться, будут считать их за людей, – по крайней мере, я пойму тебя и не убью, сразу положу пистолет». / «Уважаемый молодой человек. У меня тоже есть дочь, она ходит с непокрытой головой. Как я не вмешивался в привычки ее матери, которая носит платок, так не стал вмешиваться и в привычки дочери». / «Почему твоя дочь ходит без платка, она хочет стать артисткой?» / «Она мне такого не говорила. Она изучает в Анкаре связи с общественностью. Когда я прославился из-за этой проблемы с платками, когда у меня появились неприятности и я переживал, когда сталкивался с клеветой, с угрозами, со злобой моих врагов или, как вы, справедливо разгневанных людей, моя дочь всегда поддерживала меня. Она звонила из Анкары…» / «И что она говорила – ой, папочка, держись, я стану актрисой?» / «Нет, сынок, так она не говорит. Она сказала: „Я не решилась без платка войти в класс, в котором все девочки были в платках, я была вынуждена надеть платок“». / «Ну и что за вред ей будет, если она против своей воли наденет платок?» / «Ей-богу, я это не обсуждаю. Вы мне сказали назвать мотив». / «То есть ты, подлец, для того чтобы твоя собственная дочь была довольна, подговариваешь полицию побить в дверях этих верующих, послушных воле Аллаха девушек и, издеваясь над ними, подталкиваешь их к самоубийству?» / «Мотивы моей дочери – это в то же время мотивы многих других турецких женщин». / «Пока девяносто процентов женщин носят платок, что за мотивы у каких-то других артисток, я не понимаю. Ты, подлый тиран, гордишься тем, что твоя дочь раздевается, но заруби себе на носу: я не профессор, но на эту тему читал больше, чем ты». / «Пожалуйста, не направляйте на меня пистолет, уберите его, вы нервничаете, а потом, если он выстрелит, будете жалеть». / «О чем мне жалеть-то? Я ведь, собственно, затем и ехал два дня сквозь снег, в жуткую погоду, чтобы прикончить неверного. Священный Коран говорит, что убийство тирана, притесняющего верующих, дозволено. Я вновь даю тебе последний шанс, потому что мне все же тебя жалко: назови хоть одну причину, по которой девушки в платках должны оголиться и которую примет твоя совесть, тогда, клянусь, я тебя не убью». / «Если женщина снимет платок, она займет в обществе более достойное, более уважаемое место». / «Наверное, речь идет о твоей дочери, которая хочет стать артисткой. Однако платок, напротив, спасает женщину от приставаний, от изнасилования, от унижения и позволяет ей чувствовать себя спокойнее, когда она выходит на люди. Как указывают многие женщины, ставшие носить чаршаф, среди которых и бывшая танцовщица Меляхат Шандра, исполнявшая танец живота, это спасает женщину от положения несчастной вещи, возбуждающей животные чувства у мужчин на улице, стремящейся превзойти других женщин в привлекательности и потому постоянно делающей макияж. Как указывает американский профессор-негр Марвин Кинг, если бы знаменитая актриса Элизабет Тейлор последние двадцать лет носила чаршаф, то не попала бы в сумасшедший дом, стесняясь своей полноты, а была бы счастлива. Извините, учитель, можно спросить: почему вы смеетесь, учитель, мои слова смешны? (Пауза.) Говори, ты, подлый атеист, над чем ты смеешься?» / «Уважаемый молодой человек, поверьте, я не смеюсь, а если уж и смеюсь, то оттого, что нервничаю!» / «Нет, ты смеялся осознанно!» / «Уважаемый молодой человек, душа моя полна сострадания к несчастьям нашей страны, таким, как твои, как жалобы девушек в платках, к молодым людям, которые терпят унижения». / «Не подлизывайся понапрасну! Я вовсе не страдаю. А вот ты сейчас будешь страдать за то, что смеялся над девушками, покончившими с собой. Судя по тому, что ты смеешься, ты даже не собираешься раскаиваться. Раз так, я тебе сейчас сразу проясню ситуацию. Исламский суд борцов за веру давно осудил тебя на смерть, решение было принято единогласно пять дней назад в Токате, а меня отправили исполнить его. Если бы ты не смеялся, если бы раскаялся, может быть, я простил бы тебя. А теперь возьми этот лист, читай приговор… (Пауза.) Не плачь, как баба, громко читай, давай, бесчестный ты человек, или же я немедленно убью тебя». / «„Я, профессор-атеист Нури Йылмаз…“ Уважаемый молодой человек, я не атеист…» / «Давай читай». / «Молодой человек, пока я буду читать, вы меня убьете?» / «Если ты не будешь читать – убью. Ну, давай читай». / «„Будучи орудием тайного плана по превращению мусульман светской Турецкой Республики в рабов Запада, лишению их чести и веры, я так мучил религиозных, верующих девушек за то, что они не снимают платок и не нарушают предписаний Священного Корана, что в конце концов одна девушка-мусульманка, не выдержав страданий, покончила с собой…“ Уважаемый молодой человек, если позволите, здесь я возражаю; пожалуйста, сообщите это комиссии, которая вас прислала. Эта девушка повесилась не потому, что ее не пускали учиться, не из-за того, что у нее был строгий отец, а, как сообщило нам Национальное разведывательное управление, из-за любовных страданий, как ни жаль». / «В предсмертной записке об этом ни слова». / «Я говорю это, рассчитывая на помилование, молодой человек, – пожалуйста, опустите пистолет – после того как эта неопытная девушка, не выйдя даже замуж, неразумно отдала свою невинность одному полицейскому на двадцать пять лет старше ее, этот человек сказал, что он, к сожалению, женат и вовсе не собирается жениться на ней…» / «Замолчи, бесстыжий. Это делает твоя шлюха-дочь». / «Не делай этого, сынок, не делай. Если ты меня убьешь, то и твое будущее будет омрачено». / «Скажи: „Я раскаялся!“» / «Я раскаялся, сынок, не стреляй». / «Открой рот, я засуну тебе пистолет… Сейчас ты нажми на курок над моим пальцем. Сдохнешь как безбожник, но, по крайней мере, с честью». (Пауза.) / «Сынок, посмотри, до чего я дошел, в таком возрасте плачу, умоляю, жалею не себя, а тебя. Жаль твою молодость, ты же станешь убийцей». / «Тогда сам спусти курок! И узнай сам, какая это боль – самоубийство». / «Сынок, я мусульманин, я против самоубийств!» / «Открой рот. (Пауза.) Не плачь так… Тебе раньше совсем не приходило в голову, что однажды придется дать ответ? Не плачь, а то выстрелю». / (Издалека голос пожилого официанта.) «Сударь, хотите принесу чай на ваш стол?» / «Нет, не надо. Я уже ухожу». / «Не смотри на официанта, читай продолжение своего смертного приговора». / «Сынок, простите меня». / «Читай, я сказал». / «Я стыжусь всего того, что сделал, я знаю, что заслужил смерть, и для того, чтобы Всевышний Аллах простил меня…» / «Давай читай…» / «Уважаемый молодой человек, оставь старика ненадолго, пусть он поплачет. Оставь, я хочу подумать в последний раз о жене, о дочери». / «Подумай о девушках, над которыми ты издевался. У одной случилось нервное расстройство, четверых на третьем курсе выгнали с учебы, одна покончила с собой, все заболели и слегли оттого, что дрожали у дверей, у всех жизнь пошла под откос». / «Уважаемый молодой человек, я очень раскаиваюсь. Но подумай, разве тебе стоит становиться убийцей, убив такого, как я?» / «Ладно. (Пауза.) Я подумал, учитель, слушай, что мне в голову пришло». / «Что?» / «Для того чтобы тебя найти и исполнить смертный приговор, я два дня без толку бродил по этому убогому Карсу. И когда, решив, что не судьба, я купил обратный билет в Токат и в последний раз пил чай…» / «Сынок, если ты думаешь, убив меня, сбежать из Карса на последнем автобусе, то дороги закрыты, шесть автобусов отменили, потом не жалей». / «Я как раз об этом думал, когда Аллах прислал тебя в эту кондитерскую „Йени хайят“. То есть если Аллах тебя не прощает, мне тебя прощать, что ли? Говори свое последнее слово, читай "Аллах велик"». / «Сядь на стул, сынок, это государство всех вас поймает, всех вас повесит». / «Молись». / «Успокойся, сынок, подожди, присядь, подумай еще. Не спускай курок, подожди. (Звук выстрела, грохот падающего стула.) Не надо, сынок!» (Еще два выстрела. Тишина, стон, звуки из телевизора. Еще один выстрел. Тишина.)
