Первое прощание

– Я не знаю, что такое Гор-ба-чев, – сказал Волк, немного подумав. – Может, это что-то другое, а не Гор-ба-чев? Просто он буквы перепутал, может?

– Нет, – ответила я уверенно, – ты не видел Д. А.

Д. А. – это дед А.

Я никогда не помнила его имени, но точно знала, что оно начинается с этой буквы. Для большей краткости я придумала звать его Д. А. Кроме меня, и Волка, и еще Миши, об этом никто не знал.

– Ты не видел его. Он очень серьезный. Он только один раз вышел во двор в разных ботинках.

Но тут я вспомнила, что однажды Д. А. перепутал кое-что посущественней ботинок – времена года!

Это было в декабре. Мы с Мишей играли в «Кто дольше?» – по очереди на счет сидели на металлическом грибе – единственном и по-настоящему уродливом украшении нашего двора.

– Восемь, девять, – отсчитал Миша. И замер.

– Десять! – подсказала я ему. Но Миша молчал.

Я обернулась и увидела Д. А. в свете подъездного фонаря, белого, босого, в красной рубашке и длинной черной юбке его жены. Д. А. стоял, ничего не говорил, ничего не делал. Мы почему-то закричали, тогда он тоже закричал и кинулся в сторону леса, размахивая руками. Скорее всего, он думал, что взлетит.

– Может быть, он считает себя птицей? – спросил Миша.

– А если он и правда птица, то какая? – задумалась я.

– Он – дикая птица!

В тот день мы стояли и смотрели, как Д. А. бежит и бежит и как будто растворяется в северном сиянии.

– Это был долгий декабрь, – вдруг сказала я Волку. – Солнцеед опять пришел на небо, и стало темно. Да, было очень темно. И днем было даже темнее, чем ночью. Потому что днем должно быть светло. А когда знаешь это, то дневная ночь становится еще чернее.

– Зачем ты мне это говоришь? – спросил Волк.

– Потому что в тот декабрь Д. А. перепутал времена года. И стал птицей. А больше он почти ничего никогда не путал.

– Ну, раз он ничего не перепутал, значит, оно существует – самый настоящий Гор-ба-чев. Мне кажется, это означает что-то плохое. Спроси у папы.