Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Вместо предисловия
Я по-разному хотел назвать эту книгу. Был, например, такой вариант – “Обрезки «Наполеона»”. Тогда каждый текст я назвал бы кусочком: “кусочек-1”, “кусочек-2”, “кусочек-3” и так далее.
Потом мне показалось, что читатель может обидеться – мол, почему это мне дают обрезки? И, кроме того, вдруг многие уже и не знают, что Наполеон – это не только полководец?.. И обвинят меня в неполиткорректности и неуважении – как это могут быть “обрезки” человека!.
Вот один из кусочков того предполагаемого предисловия.
Накануне какого-нибудь праздника – семейного ли, советского ли – мои родители пекли торт “Наполеон”. Это было долгим занятием. Сначала делалось много коржей. Пеклись они накануне вечером. Коржи мама раскладывала в комнате на разные плоскости – на холодильник, на шкаф, на стол, на стулья, – и в комнате очень вкусно пахло. Потом эти коржи промазывали заварным кремом, и они должны были им пропитаться. Ну а потом, уже на следующий день, перед приходом гостей и началом самого праздника, крайняя плоть “Наполеона” обрезалась с целью придачи торту вида прямоугольника. Обрезки же эти были бесформенны, местами не пропитаны кремом, хрустящими и очень вкусными. Их-то, эти обрезки, я с удовольствием съедал.
Еще я хотел назвать эту книгу “Крошки со стола”, но быстро отмел и этот вариант. По той же причине. Опять я не хотел обидеть читателя, последнее время, мне кажется, ставшего очень чувствительным. Ведь он мог подумать: мол, что это Бильжо нам дает какие-то подачки со своего стола?.. Какие-то крошки!.. Кто мы ему?.. За кого он нас принимает?.. Ну и так далее.
Как-то после выставки карикатур в библиотеке имени Тургенева, посвященной творчеству Ивана Сергеевича, в книге отзывов я прочел: “Бильжо ненавидит собак и глухонемых”. Вот так обидчивый и чувствительный зритель оценил мое творчество. Так его ранили картинки, где фигурировали Муму и Герасим… Так что я теперь осторожен.
Вот кусочек из несостоявшегося предисловия.
Крошки со стола сметают разными способами: специальной щеточкой в специальный маленький совочек. Щеточка чуть с изгибом, совочек тоже. У моей бабушки был такой набор – очень красивый. И он сохранился. А еще хранилось у бабушки голубиное крыло – причем настоящее, но очень старое, то есть перья на косточке. Как они крепились – непонятно. Крыло было жесткое, сметать им крошки было очень удобно, а смотреть на это – жутковато.
Еще существуют специальные металлические, десятисантиметровые желобки, похожие на “чертов палец”, – такие “штучки” я видел у официантов в ресторанах Монако. Официант ловко сметал крошки этим желобком в ладонь. Впрочем, можно это делать и простым ножом, – обратной его стороной.
Крошки можно выбросить в помойное ведро, или скормить их птицам или рыбкам… ну или отправить в рот. Вот и у меня на столе остались какие-то крошки. Выбрасывать их жалко, и я их сметаю просто ладонью в другую ладонь… И делайте с ними что хотите, отправляйте куда пожелаете.
Но я выбрал то название, которое сейчас на книге, – этими словами многие годы я заканчивал свои тексты в разных изданиях.
Пусть называется так – хотя жизненный опыт мне и подсказывает, что никто, к сожалению, к моему пожеланию не прислушивается. Только когда уже поздно, человек говорит себе: “Каким я был дураком!”… Или – но значительно реже – “Молодец, что не послушался!”
60 небольших текстов
1. Собачий космос
Я никогда не хотел быть космонавтом, несмотря на то что мои детство и отрочество совпали с расцветом отечественной космонавтики.
Эта тема интересовала меня только в значках, которые я тогда собирал. Коллекция эта, кстати, сохранилась до сих пор. Серия значков, где фотографии космонавтов вставлены в круглую блестящую рамку размером с тогдашнюю двухкопеечную монету, была очень популярна.
Не буду рассказывать здесь про инопланетян и про тех, кто с ними общался. В отделениях больницы имени П. П. Кащенко такие личности встречались мне довольно часто. Это отдельная тема – космос в психиатрии.
Но я-то назвал свою историю “Собачий космос”, поэтому настало время появиться в ней собаке.
Как-то родители моего пациента подарили мне в благодарность щенка таксы. Ну если хотите, то назовите это взяткой – не борзыми щенками я брал, а таксячими.
Таксу назвали Дездемоной – в просторечии Дези.
Вот она имела отношение к космосу.
Дездемона не просто прожила со мной всю свою собачью жизнь… Она прожила ее на мне – в прямом смысле. Спала она у меня на плече, положив свою лапку на мою грудь. А сидела она у меня на коленях, уткнув свой длинный нос под мышку, когда я писал психиатрическую диссертацию или рисовал картинки, на которых фигурировала тоже она. Эти рисунки я продавал в Битцевском парке, на вернисаже, и они пользовались популярностью. На вырученные деньги под Новый 1985 год я купил свой первый цветной телевизор. Благодаря, конечно, Дези.
Такса моя обладала чувством юмора и яркой индивидуальностью. Вот какой у нас был ритуал засыпания. Дездемона дожидалась, когда мы с женой ляжем в постель и погасим свет. Потом спрыгивала с дивана, брала в зубы свой любимый теннисный мячик и носом его закатывала под наше спальное место. После этого она начинала лаять, требуя, чтобы я этот мячик достал. Я вставал, включал свет, голый шел в прихожую, брал зонт и, ползая на коленях кверху задом, выковыривал из-под дивана мячик. За всем этим процессом, сидя в кресле, молча, сверху вниз, с наслаждением, слегка наклонив голову, наблюдала Дездемона. Так повторялось несколько раз. Потом, насладившись зрелищем и своим превосходством, она укладывала этот мячик у меня в ногах и, обняв хозяина, засыпала – причем похрапывая.
Я так и не смог разгадать многого в моей собаке. Ну, например, как можно объяснить следующий феномен? Если накануне мной было выпито больше нормы (согласитесь, такое иногда может случиться) и утром налицо и на лице все симптомы похмелья, то Дези мучилась больше, чем я. Она не вставала с постели, не просилась гулять, была вялой, подавленной и все время ходила на кухню пить. Причем пила жадно и громко – что называется, лакала. Она страдала не просто за компанию – ей было плохо реально.
Иногда мы выпивали с ней вместе – в минуты моей хандры. Было это так: я накрывал нехитрый стол, Дездемона садилась на стул столбиком, напротив, две свои передние лапки положив на краешек стола, и внимательно смотрела мне в глаза. Я наливал одну рюмку себе, а вторую – ей. Выпивал сначала свою, потом накалывал на вилку кусочек колбасы и протягивал его Дези. Она аккуратно губами брала его с вилки. Дездемона закусывала всегда первой. То же самое я проделывал и с ее рюмкой. Дальше начиналась неспешная беседа. Я мог рассказать ей о своих проблемах, и она внимательно меня выслушивала. Ей только нельзя было задавать сложных вопросов, потому что от умственного напряжения Дези так сильно наклоняла голову, что падала со стула.
У нас с ней был такой цирковой номер на публику. Я спрашивал ее: скажи, мол, Дездемона, а что такое социализм? Она наклоняла голову. Задавал я ей этот крамольный вопрос раз пять. С каждым разом наклон головы у моей собаки увеличивался все больше и больше. В конце концов она теряла равновесие и падала. Этот номер нравился не только моим гостям, но и самой артистке.
А вот чужие пьяные Дездемону раздражали – и она норовила укусить их без предупреждения.
Как-то моя мама, побыв с нашим маленьким сыном, уезжала домой. Мы с Дездемоной, как обычно, проводили ее и посадили в автобус. За ней в последний момент, гремя портвейном, влетели два пьяных гражданина. Дверь закрылась. Вдруг я увидел за отъезжающим узким дверным стеклом искаженное лицо одного из них. Товарищ орал: “Убью суку! Убью!” Я посмотрел на Дездемону – она виновато смотрела на меня. Во рту у нее был внушительный кусок брючной ткани, чуть-чуть подмоченный кровью.
Потом моя мама – в прошлом школьный учитель, – наблюдавшая вторую серию этой истории в автобусе, рассказывала, что пострадавший клялся, что “порвет собачку”, а мама проводила с ним урок на тему “любви к животным”.
О том, что она хорошо знакома с “преступницей”, мама предусмотрительно умолчала.
Как-то мы с Дездемоной ехали в электричке на собачью выставку. Вдруг в вагон вошел контролер и попросил меня предъявить билет. Я предъявил. Он спросил, есть ли билет на собаку. На собаку билета не было, так как она сидела в рюкзаке, а рюкзак лежал у меня на коленях, и из него торчала только ее морда. Я не стал спорить с человеком в форме и заплатил штраф. Честный контролер начал выписывать квитанцию. “Ваша фамилия?” – спросил он. “У меня билет есть, – ответил я. – А вот собаку зовут Дездемона фон Рюпенхаузен. Выписывайте квитанцию на нее”. Препирались мы с ним минут десять. Весь вагон, состоявший из собачников, хохотал. В конце концов пунцовый страж порядка, чертыхаясь и плюясь, выскочил из вагона. Победа осталась за нами!
И вот мне сказали, что настало время мою Дездемону вязать. Ей, мол, это необходимо для ее здоровья. Ну что здесь возразишь, если речь идет о любимом существе.
Для того чтобы Дези можно было вязать по правилам, а щенков потом продать через клуб, я должен был вступить в Общество охотников – но без права охоты. Как бы человек без ружья.
Серьезные люди из этого Общества мне сказали, что для начала я должен сдать им несколько килограммов вороньих лапок. “Что за чушь?” – подумал я. Потом выяснилось, что под присмотром опытного охотника-наставника я должен был выехать на некое поле в компании себе подобных и отстреливать ворон. И все это для того, чтобы моя любимая сука потеряла свою девственность.
Я, конечно же, никуда не поехал и как-то обошел это мрачное мероприятие.
Потом еще выяснилось, что мне нужна характеристика с места работы. Друзья-психиатры с пониманием отнеслись к этой проблеме и написали, что я морально устойчив и политически грамотен и вполне могу быть охотником без права охоты. Охотничий начальник внимательно прочел мою характеристику и спросил меня: “А где печать?” Печати, о ужас, не было. Что делать? У Дездемоны подходит время течки, а охотничий начальник принимает раз в месяц. Я теряю полгода. Пересчитайте этот срок на собачью жизнь, и вы поймете причину моей паники. Я выхожу из кабинета, достаю из широких штанин свою личную врачебную печать для рецептов – “врач Бильжо Андрей Георгиевич” – и ставлю ее на характеристику на себя же. Охотничий начальник, увидев через несколько минут фиолетовый кружок, не вдаваясь в подробности, радостно воскликнул: “Ну вот, совсем другое дело!”
И вот настал долгожданный и тревожный день – день вязки. Мы с Дездемоной и с консультантом женского пола по интимным собачьим вопросам приехали к жениху. Хозяин жениха был серьезным охотником и крупным мужчиной тургеневского типа. Кобеля звали Змей. Собачью пару поставили на стол – это же таксы. В противном случае, мы все втроем – хозяин, собачий консультант женского пола и я – должны были бы лечь, что, согласитесь, не совсем удобно. А увидеть, случилось или не случилось интимное собачье событие, было необходимо.
Змей очень суетился. Весь дрожал, соскальзывал, промахивался. По этой причине у него ровным счетом ничего не получалось. Я нервничал. А охотник спокойно, с укоризной и досадой, басом, растягивая первый слог и резко произнося оставшуюся часть слова, все время приговаривал: “Та-а-ропишься, Змей! Та-а-ропишься!” У Змея так ничего и не получилось.
“Та-а-ропишься, Змей! Та-а-ропишься!” – сколько раз я потом повторял эту фразу совсем в иных жизненных ситуациях.
В тот же день мы нашли другого героя – дублера. Звали его Марс.
Марс спокойно и профессионально сделал свое дело.
Спустя несколько недель у Дездемоны появился живот, который начал расти с гигантской скоростью. Наконец, живот уже стал тащиться по полу, и Дези с трудом переваливалась на своих коротких лапках. От меня она не отходила ни на шаг. Просто плелась за мной по квартире, заглядывая с тоской мне в глаза.
Я позвонил ветеринару. Тот сказал, что приедет в любое время суток, когда начнутся роды. И они начались. И он приехал.
Утром в День космонавтики, 12 апреля, Дездемона родила трех щенков – двух девочек и мальчика. Одну девочку мы назвали Белкастрелка, другую – Терешкова. А мальчика – конечно, Гагариным.
Белкустрелку отдали хозяевам Марса. А Гагарина с Терешковой продали. Поправили свое материальное положение.
Дездемона в конце жизни много болела. Ей сделали несколько операций на молочных железах. Их у нее было семь: четыре с одной стороны, три – с другой. Асимметрично. Я часто возил ее к ветеринару. И вот сидим мы с ней как-то в ветеринарной клинике в очереди на перевязку. А напротив меня сидят три женщины с сумками. Из одной сумки торчит кошачья мордочка.
– У меня, – говорит хозяйка, – кошка с балкона упала и лапу сломала.
– А у меня, – говорит вторая, поглаживая свою собачку, – она упала с крыльца и ногу вывихнула.
И смотрят они вдвоем на третью женщину. А у той сумка на коленях, и из нее ничего живого не торчит.
– А у меня, – говорит третья, – в сумке хомячок. Дочка чистила клетку. А хомячка на стул посадила. Он со стула упал и лапку сломал.
Спать со мной прооперированная Дези отказывалась. Стеснялась себя. Спала на полу, у постели, возле меня. Мне казалось, что к концу своей жизни она понимала абсолютно все.
Похоронена она рядом с моим домом на Смоленской. Иногда по несколько раз в день я прохожу мимо этого места. И вспоминаю ее.
А душа Дездемоны, я уверен, летает где-то в космосе. Про души людей не знаю, а собачьи – точно там. Ведь они первыми его покорили.
Больше собак у меня не было. У меня на них развилась страшная аллергия.
Вот такая космическая история.
Будьте здоровы и держите себя в руках.
