Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Фотография на 1-й сторонке обложки и корешке: Владимир Яцина / Фото ИТАР-ТАСС
© Савицкая С. В., текст, фото, 2015
© Машков Ю. М., фото, 2015
© Бухаров А. Н., фото, 2015
© ООО «Издательство «Э», 2015
От рождения до смерти
Проходят времена, великие камни превращаются в пески, разрушаются великие цивилизации, а люди ждут… ждут великие книги о великих людях. Сегодня, в день великого солнцестояния, мне бы хотелось признаться в любви моему великому солнцу.
Сознавая душою и сердцем и отчасти приобретенным умом, обремененным начальными астрономическими знаниями, что звезда, вокруг которой движется планета Земля, не столь уж и велика, можно сказать, даже кроха по сравнению с гигантами, летающими в космосе, для меня она все равно сиятельна и лучезарна – по той простой причине, что это моя звезда. Так же и маленький принц Экзюпери на своей крошечной планете любил свою розу. Однажды он оказался на другой, большей планете. И увидел тысячи роз. Но понял секрет – любовь может быть только единственной. И пусть даже она колет наивным оружием – умилительным шипчиком – роза одна у каждого.
Нечасто мы признаемся в любви. Близким. Друзьям. Собственным детям. Родителям. Родине. Милости Бога. В день великого солнцестояния я говорю своему солнцу – несмотря на то, что ты испепелило пустынями бока нашей планетки, иссушило и измучило человечество магнитными бурями, своенравными мощными протуберанцами, я люблю тебя, о Солнце, мой великий целитель!
Людей, подобных космическому объекту, встретишь нечасто. Иногда их величие осознается только после ухода. А иногда эти люди врываются в твою жизнь мощно и всеобъемлюще, накрывают с головою девятым валом до замирания дыхания, и сердцебиение останавливается от взаимодействия с ними. Сегодня, в день великого солнцестояния, когда улеглись страсти похорон великой Джуны и прошло девять священных дней, мне хочется передать людям опыт ее великих тайн.
В нашей деревне говорили: «О мертвых либо ничего, либо правду!»
А я поведаю правду с любовью. С любовью о ней не только лишь как о целительнице, но прежде всего о романтической поэтессе, искренней певунье, оригинальном, имеющем собственное лицо в искусстве художнике, наивной выдумщице, прекрасном поваре, гостеприимной хозяйке, дарительнице, исследователе и ученом, умнице и капризнице одномоментно, гибком и талантливом скульпторе, верной матери и черствой жене, послушной дочери, гневливой старухе, хрупкой беззащитной девочке, сумасшедшей хулиганке…
Кроме того, полагаю, лишь мне одной была известна тайна ее истинных диагнозов эти последние пару лет. Сотни маний и фобий она брала на себя, излечивая людей от более тяжких недугов. Они прыгали на ее плечи и гнездились в волосах, как «неистребимые лярвы». Некоторые мании были просто непереносимы и отвратительны, например, невроз навязчивых состояний под названием «сенильная деменция» (это когда больному кажется, что каждый хочет его обворовать). К сожалению, после пятидесяти лет прогрессирует и не излечивается. Чуть ли не каждую неделю она полностью меняла ключи и замки во всем своем особняке, буквально ставила на уши прислугу, друзей (я имею в виду тех зевак, которые случайно забрели поглазеть на знаменитость мирового уровня и урвать частичку от ее славы), ходила с громадной гремящей связкой ключей и даже спала с ними. Она звонила мне и плакала в трубку, что ее снова обворовали, звала на помощь, задыхаясь от обиды: «Света! У меня украли драгоценности!» или: «У меня снова украли Библию!», «Света! У меня украли брюки!» – «Джуна, дорогая, первым делом успокойся. Эта тема решительно исключена! Никто бы не посмел взять даже крошку с твоего стола без разрешения! Просто хорошенько поищи!»
Два ее последних года, когда на телефонном аппарате высвечивалось имя Джуны, я понимала – новый рецидив. И слышала вновь и вновь: «Меня обокрали! Помоги!» После сотого, наверное, приступа я не выдержала и резко закончила телефонный разговор: «Джуна! Я не могу тебе помочь! Я не психиатр!» Были и более острые моменты. Но и более интимные, тайные и более нежные. Лирические. Доверительные. Священные. С середины января 2015 года наши отношения приобрели статус идиллии. Любое общение начиналось и заканчивалось обильными признаниями во взаимной любви и преданности. Она меня обнимала, целовала, осыпала подарками и просила… просила прощения…
А я не понимала, за что. Разве можно обижаться на собственного ребенка, болеющего простудой, за то, что он покрывается испариной? Все ее дикие для цивилизованного человека скандалы я, воспитанная в сибирской деревне под пьяные песни после «работы до рвоты» и битвы на топорах, воспринимала как маленький шипчик любимой розы, что бережно хранила под колпаком в пустыне своего сердца.
Причиной наших таких вот энергетически близких отношений стал очерк «Джуна. Одиночество солнца». Президент Академии интеграции науки и бизнеса (МАИНБ) Яков Захарович Месенжник как-то обмолвился, что часто общается с Джуной. Сказал, что целительница прекрасно пишет стихи, притчи и даже может быть мне конкурентом. Поэтому было бы нелишне рекомендовать ее на премию «Золотое перо Руси».
С Джуной? Естественно, я тут же умерла от любопытства и воскресла от возможности хоть одним глазком увидеть живую легенду.
Месенжник – давний друг семьи Джуны, с тех пор как Москва приняла ее в свои суетливые объятия. Но он и мой друг. Прекрасный собеседник. Профессор. Умница. Он настоятельно предупредил, что Джуна «не совсем в себе». Просил быть деликатной и осторожной. Если завяжутся творческие или деловые проекты, непременно брать расписки. Не знаю, как он рекомендовал мою персону, как писателя или как «фею-крестную» всех золушек разом, но первая встреча с Джуной буквально поставила меня в тупик.
Мы с Александром Бухаровым, учредителем литературной премии «Золотое перо Руси», собирались весьма тщательно. Вот только в субботу 1 июня 2013 года в два часа пополудни мобильный номер Джуны, который сообщил Месенжник, не ответил. Бухаров занервничал, даже обиделся и принял решение отказаться от встречи совсем.
Мы тогда еще не знали, что Джуна – не солнечная «нотр дам д’Арбат» (фр. «наша дама на Арбате»), а лунная. Ее физиологические часы сбиты с точностью до наоборот. Когда все люди работают, она спит. Ложится в 9 или 10 часов утра, встает в полвосьмого вечера, собственно, когда жаворонки ложатся спать. Мы не знали также, что если приходит суббота или воскресенье, то Джуна проводит день на кладбище с сыном Вахо. И все деловые и творческие встречи у нее в этот день «на последнем месте в очереди вне всякой очереди».
В этот же день, только часа на три позже намеченного срока, раздался звонок:
– Света? Света! Это Джуна! Приходите сейчас. Я вас жду!
Голос спокойный. Властный. Грубовато-сиплый, какой бывает, если женщина долгие годы курит. И мы с Сашей, не смея отказаться, безропотно проделав крюк, снова встретились на Арбате. Проходим всю старую улицу в сильном волнении. Саша беспрестанно курит. Двери отворяет один из слуг. Глаза цепляют по стенам необычные художественные работы, написанные пастелью. Очень стройные женщины и лошади с грустными глазами. Птицы. Скульптуры. В комнате слева стулья, и над ними какие-то приборы. Стесняет странность – окна плотно и наглухо задернуты тяжелыми портьерами… «Мы попали в жилище вамп! – шепчет экстрасенс Саша. – Не поверишь! У нее есть собственный гроб! Кра-а-асивы-ы-ый!»
Саша в своих предсказаниях еще ни разу не ошибался. Как выяснилось потом, у Джуны и в самом деле был гроб задолго до смерти, и место на кладбище она для себя приобрела заранее.
Нас заводят «в святая святых» – комнату, где она ест и спит. У барной стойки – более десятка огромных букетов свежих, изысканных и безумно дорогих цветов. Стол. Комоды и шкафы заставлены огромным количеством случайных, на первый взгляд, совершенно ненужных сувениров. Наверное, подарки.
Вбегает дикая собачка редкой и дорогой породы королевский шпиц. Лает как оглашенная. Я нагибаюсь и цепляю без страха место на спинке, которое собаки достать не могут, но очень любят, когда их там шерстят. С этой секунды Виконт, а короче – Вики, навеки у моих ног. Затихает. Ластится. Лижет руки.
Я слышу легкие шаги. В комнату живо заходит женщина. Вся в черном. Стройная. Сутулая. И… падает мне на грудь, сдерживая рыдания:
– Света! Света! Я же СЫНА похоронила!!! СЫНА!
Я принимаю в вынужденные объятия всхлипывающую «девочку» Джуну. Состояние дежавю. Тысяча кинжалов пронзает мою душу нестерпимой болью. Это уже было. Это глубокое материнское сострадание повторялось из жизни в жизнь. И повторилось теперь. Зачем?
Но к ногам моим прилип также и Вики. Джуна спохватывается, резко кричит:
– Вики! Оставь человека в покое! Самир! Самир! Иди! Возьми пять хачапури, пять, нет… десять хинкали! Валера! Чай ставь! Лимон! Виски или шампанское?
– Виски, – отвечает Бухаров.
– Шампанское, – отвечаю я.
– Кофе! – кричит Джуна. – Самирррр!!! Вики! Отцепись от Светы! Света, Вики никогда не принимает чужих. Что это с ним, не знаю. Вики!
Так начинается Эпоха Джуны в моей жизни.
С пяти до восьми, пока лаборатория не наполняется множеством больных, несмотря на субботу, неприемный день, Джуна читает нам стихи и даже целые поэмы, поет, смеется и плачет. Засовывает нам в рот насильно горячие жирные хачапури. Заставляет выпить еще и еще и, утешив мятежную душу, приказывает слугам подвинуть шкаф и извлечь громадный ящик с самодельными книжками ее стихов, набранными еще на печатной машинке в восьмидесятые, когда был жив Вахо…
Единственное, что она принципиально не позволяет фотографировать и даже убирает, если кто-то хочет дотронуться, – это ее руки.
– Когда кто-нибудь берет меня за руки или фотографирует их, мне потом очень плохо, – объясняет Джуна.
Ее руки особенные. Длинные узловатые пальцы все в серебряных кольцах. Ими она закрывает дефекты старости. Сквозь пленку кожи выступают голубые крупные жилы. Ногти ухоженные. Маникюр. Я подсматриваю, как она лечит больных. Не касаясь…
На следующий день я пишу очерк «Джуна. Одиночество солнца», который берут более сотни изданий по всему миру. А ночью мне снится мистический страшный и волшебный вещий сон, точнее, полуночное пришествие Джуны, о котором я расскажу позже. А этот очерк, что Джуна прослушала, скрестив на груди руки и не вздохнув, потряс ее. Она горячо воскликнула:
– Света! Света! Обо мне пишут с двенадцати лет. Но так! ТАК! Так обо мне никто еще не писал. Признайся, это писала не ты! Это писал Бог?!
Джуна после этого очерка стала звонить мне достаточно часто. Это была односторонняя связь. Она звонила, ругала за то, что не прихожу, и приказывала срочно прибыть. Я бросала все и, извиняясь перед мужем, в ночь ехала на Арбат.
Ее слуги доверительно сообщали, что Джуна всю ночь репетировала стихи, чтобы почитать мне… Для нее это было важно. Это было важно для нас обеих. Я радовалась, что стихи Джуны – действительно поэзия, а не просто стихи. А Джуна снова и снова звонила, с восторгом сообщала, что принесли журнал или газету, где мой очерк. Она его вновь и вновь перечитывала и благодарила, благодарила, благодарила…
