Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Введение
Современное состояние и перспективы развития гуманитарных наук позволяют с уверенностью утверждать, что в последние 20 лет правильно будет говорить о возрождении интереса отечественных и зарубежных ученых к осмыслению духовной культуры России. Это осмысление неотделимо от контекста русской общественной жизни и мысли XIX – начала XX в., важное место в нем занимает понимание роли Русской Православной Церкви. Именно поэтому, с одной стороны, все чаще исследователи обращаются к творчеству русских писателей с целью обнаружить в их наследии христианскую основу. С другой стороны, и церковно-государственные отношения, и церковное учение, и пастырско-литургическая практика Церкви все чаще рассматриваются именно в контексте анализа религиозной ситуации в России указанного периода.
С этой точки зрения одной из самых значимых фигур мировой культуры является Л. Н. Толстой. Для нескольких поколений образованных русских людей писатель стал символом России, а его произведения – эталоном художественного творчества.
В современном научном сообществе ни у кого не вызывает сомнения тот факт, что Л. Н. Толстой через художественное и публицистическое слово, а также посредством философских трактатов выражал социально значимые для своего времени идеи о Боге, мире и человеке. Кроме того, хорошо известно, что в результате мировоззренческого кризиса конца 70-х – начала 80-х гг. XIX в. писатель пришел к разрыву с православием и к ожесточенной критике христианской догматики и литургической практики Церкви, что в конечном счете привело к появлению синодального определения 20–22 февраля 1901 г., в котором констатировалось отпадение писателя от Православной Церкви.
По мнению А. Б. Тарасова, «научное осмысление творческого наследия Толстого в последние годы переживает так называемый кризис идентичности». Это явление связано с тем, что по понятным причинам идеологического характера долгие годы духовно-нравственная сторона произведений Толстого в России практически не изучалась.
Нужно сразу сделать существенную оговорку: Л. Н. Толстой не сумел создать сколько-нибудь законченного учения и тем более религии; представляется, что наиболее адекватным по отношению к его идеям было бы слово «проповедь».
В такой ситуации отсутствие богословской и церковно-исторической оценки творчества и деятельности писателя приводит к существенному непониманию истоков и мотивации этой проповеди Л. Н. Толстого, которой он посвятил последние 30 лет своей жизни.
Отсутствие ясных исследовательских и методологических критериев делает невозможным адекватное сопоставление взглядов писателя с христианским учением. В результате в исследовательской литературе можно выделить две крайности: либо религиозно-философское творчество Л. Н. Толстого признается христианским и даже православным по своему содержанию (и тогда возникает вопрос, почему же Церковь не признает его «своим»), либо, наоборот, констатируется, что оно не несет в себе никакой религиозной основы (и тогда делается вывод, что для христианской науки оно не представляет никакого интереса). Однако этот последний вывод очевидным образом противоречит отмеченному выше факту колоссального влияния Л. Н. Толстого на своих современников именно в последний период своей жизни.
В значительной степени эта методологическая беспомощность связана с тем обстоятельством, что содержание таких понятий, как «христианская жизнь», «духовная жизнь», «христианские ценности», «евангельское учение», в современном российском научном сообществе подверглось значительной трансформации, а иногда и прямому искажению. Абстрактные гуманистические установки размывают границу между христианской святостью и явлениями, часто ей совершенно противоположными. Именно поэтому становится крайне актуальным вопрос о специфике и роли богословских и церковно-исторических методов в гуманитарных исследованиях. Только возвращение к истокам христианского, православного богословия, к научно выверенным принципам изучения истории с христианских позиций дает возможность адекватно воспринять художественное и философское творчество Л. Н. Толстого.
Это творчество возникает в определенном интеллектуальном климате и воспринимается в контексте определенного круга идей. Другими словами, можно утверждать, что философские взгляды Л. Н. Толстого не только явились результатом его личного религиозного кризиса, но во многом стали отражением тех сложных социальных и культурных процессов, которые имели место в России во второй половине XIX в. Исследование особенностей этих процессов представляет важную научную задачу, которая особенно актуальна в свете многолетнего безальтернативного торжества в жизни и науке атеизма и игнорирования специфики богословской методологии.
В более широком контексте вопрос можно сформулировать следующим образом: какое место в современной жизни и современной культуре занимает религиозное мировоззрение? В произведениях Л. Н. Толстого этот вопрос поставлен предельно остро и определенно: какую роль в жизни современного человека играет Церковь, ее учение, богослужение, социальная активность? Во что верит современный человек и верит ли он во что-нибудь? Более того, этот вопрос может быть перевернут следующим образом: готова ли Церковь к трем великим вызовам, впервые осмысленным именно в XIX в., – к политической, интеллектуальной и религиозной свободе – и что в своем духовном багаже она может противопоставить этим вызовам, как она может на них ответить? Именно так ставил вопрос в 1865 г. И. С. Аксаков: «Положение дел… изменилось: христианская религия имеет теперь дело с граждански-свободными обществами. Она живет теперь, говоря словами Гизо, пред лицом и в присутствии свободы».
Научная актуальность данного исследования определяется тем обстоятельством, что конфликт между Л. Н. Толстым и Русской Православной Церковью воспринимался в очень широком культурно-историческом контексте, – это было своеобразное всероссийское «прение о вере», включавшее в себя и догматические, и нравственные, и даже бытовые аспекты.
Как известно, Л. Н. Толстой в этом споре занял предельно жесткую позицию, утверждая, что истины человеческого разума несовместимы с евангельской верой в церковной интерпретации. Здесь важно подчеркнуть, что для Л. Н. Толстого и для его единомышленников человеческий разум является главным и адекватным мерилом истины.
Конечно, этот вывод ни в коем случае нельзя назвать случайным. Призыв к «рациональности», к демифологизации христианства был отражением определенных тенденций в европейской культуре и науке XIX в. Реально за этими тенденциями, как справедливо замечает Т. А. Касаткина, стояла очередная, самая энергичная в истории идейная «атака на Христа». Евангельской вере была противопоставлена умеренная религиозность, основанная не на центральных с точки зрения христианской истории событиях – Боговоплощении и Воскресении Спасителя, а на личности «исторического Христа», «Христа – только человека».
С этой точки зрения, как это ни парадоксально, именно возвращение к творчеству Л. Н. Толстого, последовательного борца с Церковью, дает возможность плодотворного научного, богословского и исторического осмысления проблемы «Христос и истина».
Но это возвращение будет эффективным только в сопоставлении взглядов Л. Н. Толстого с Ф. М. Достоевским. В современной науке данная проблема поставлена заостренно: выбор стоит между двумя диадами – «Толстой и Достоевский», «Толстой или Достоевский». Именно Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский со всей остротой и свойственной им страстностью объявили войну псевдо– и полунауке, которые стремятся поработить современное им обывательское сознание. Тема Л. Н. Толстого (как и Ф. М. Достоевского) – обличение «самоуспокоенной ограниченности» (выражение немецкого философа и богослова П. Тиллиха) европейского и русского буржуа, для которых «наука» является своеобразным паролем, позволяющим оправдать отсутствие с их стороны интереса к религиозным вопросам, неверие которых «поверхностно и ничтожно», так как «не куплено ценой кровавых разочарований».
Очень важно подчеркнуть в связи с этим, что Л. Н. Толстой (опять же наряду с Ф. М. Достоевским) в определенной степени (справедливо или нет – это другой вопрос) является для западного читателя выразителем самой сути «русской идеи», а для западного исследователя – носителем глубоких морально-религиозных откровений. В протестантском богословии XX в. невозможно найти ни одного известного автора, который, рассматривая вопрос о христианской этике, не обратился бы к философским трактатам и идеям Л. Н. Толстого. Известный немецкий исследователь творчества писателя, проф. M. Дерне, указывает в своей работе, имея в виду некоторые особенности развития евангелического учения, что в ситуации глубокого кризиса веры и даже, как он отмечает, ее «внутреннего и внешнего банкротства» христианское сообщество в Германии в конце 60-х гг. XX в. оказалось «на грани самороспуска». Именно поэтому, пишет М. Дерне, можно предположить, что идеи Толстого и его «чудаковатое» евангелие станут снова актуальными: «И тогда образованные теологи снова займутся опровержением Толстого, а еще более образованные социологи будут идти рука об руку с ними в доказательстве очевидной негодности его примитивной социальной доктрины для высокоразвитого индустриального общества, оказавшегося в широкой перспективе сегодняшнего и завтрашнего дня. И пусть же тогда прахристианский пафос Л. Н. Толстого и его сокровенная мудрость не будут «растворены» в его глупости».
Интерес протестантской теологии к творчеству Л. Н. Толстого совершенно не случаен. Слова М. Дерне сказаны ровно 40 лет назад. Конечно, в современной российской ситуации мы говорим не о банкротстве христианства, а о его возрождении, тем не менее, кажется, наступает время, когда слова западного исследователя становятся особенно значимыми не только для немецкого, но и для русского опыта. Чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с теми дискуссиями, которые ведутся в научной и околонаучной печати о месте и роли Церкви в современной жизни.
Однако природу и исторический контекст противостояния Л. Н. Толстого и Церкви необходимо изучать только в рамках тех конкретных религиозных установок, которые обусловили интеллектуальный и религиозный климат эпохи. Это русская маргинальная духовность, размытые и неопределенные религиозные представления русской интеллигенции, наконец, это особенности той системы церковно-государственных отношений, которая сложилась в России к середине XIX в.
В сложном взаимодействии указанных факторов рождается религиозное мировоззрение Л. Н. Толстого, которое он сам квалифицировал как истинное христианство и даже прахристианство и которое по своему содержанию является акцентированно антицерковным.
Первые две установки связаны между собой тем, что возникают в условиях религиозного вакуума, который характеризует ситуацию в России во второй половине 1870-х гг. и который можно назвать своеобразным переломом русской исторической жизни. Этот вакуум, в первую очередь вакуум мышления, был результатом разочарования в идеях «шестидесятников» и носил тотальный характер, причем хронологически он совпадает с религиозными исканиями Л. Н. Толстого, поэтому одной из задач монографии становится выяснение вопроса, насколько религиозные представления Л. Н. Толстого определялись поисками выхода из этого идейного тупика.
При этом нужно всегда помнить, что Л. Н. Толстой всю свою жизнь оставался писателем, а не философом или богословом, причем таким писателем, для которого социальный и религиозный идеал был реализован в жизни русского крестьянства. Появление его религиозно-философских произведений с исторической точки зрения вызвано стремлением заполнить тот провал, который возникает в русской жизни после неудачных попыток социалистов и квазисоциалистов навязать обществу свои идеалы. Анализ этой попытки Л. Н. Толстого связан с необходимостью по-новому взглянуть на ряд уже известных документов, обратить внимание на не замеченные ранее аспекты жизни писателя и проанализировать совершенно новые материалы, которые впервые вводятся в научный оборот.
Любой исследователь, приступающий к анализу тех или иных аспектов конфликта Л. Н. Толстого с Русской Православной Церковью, обращает внимание на то обстоятельство, что при обилии изданных источников и наличии некоторых специальных исследований сам конфликт (его причины, особенности, восприятие современниками в России и Европе) к настоящему времени полноценно изученным с научной точки зрения считаться не может. Это связано с тем очевидным обстоятельством, что до недавнего времени объективное освещение данной темы было невозможно по причинам чисто идеологического характера: люди, окружавшие Л. Н. Толстого и сыгравшие заметную роль в распространении его антицерковных и антигосударственных взглядов (в первую очередь В. Г/ Чертков), находились вне объективной научной критики. Кроме того, важнейшие материалы, связанные с жизнью и деятельностью Л. Н. Толстого, до сих пор в значительной степени недоступны исследователям (это замечание относится в первую очередь к обширному архиву В. Г. Черткова, рассеянному по разным архивохранилищам, а также к архиву В. Ф. Булгакова, доступ к которому стал возможен совсем недавно).
Но помимо проблемы аналитического рассмотрения старых и новых источников существует проблема идейного характера. Творчество Л. Н. Толстого представляло и продолжает представлять для церковной науки большой интерес. В XIX в. этот интерес определялся в первую очередь чисто апологетическими задачами – необходимостью защиты церковного учения от небывалого еще в истории выступления писателя практически против всех без исключения важнейших факторов церковной жизни – вероучения, иерархии, богослужения, духовенства. Пожалуй, нет больше писателя во второй половине XIX в., которому было уделено такое внимание в работах профессоров русских духовных академий и православных авторов. В начале XX в. религиозное творчество Л. Н. Толстого становится предметом анализа русских религиозных философов, а затем и их коллег – философов и богословов Европы. Этот процесс в силу ряда обстоятельств, о которых подробнее будет сказано ниже, ни в какой степени нельзя считать завершенным, а выводы, полученные в результате этих исследований, носят по-прежнему промежуточный характер.
Еще до революции 1917 г. русская общественная мысль осознала особый смысл исторической миссии писателя: «Толстой не создал ничего положительного ни в области теоретической мысли, ни в области морали. Но деятельность его и в той и другой области имела громадное, исключительное значение. Толстой неожиданно встал перед Европой во весь свой гигантский рост и властно спросил «одуревших» от успеха внешней культуры людей о том, что, казалось, они должны были знать прежде всего: зачем они живут?»
Таким образом, церковного исследователя сегодня должен интересовать в первую очередь Л. Н. Толстой как исторический факт, уникальный феномен русской истории, великое испытание русской церковной жизни, проявление своеобразного религиозного кризиса. Как в жизни России могло возникнуть такое явление, как ожесточенно-агрессивная критика Л. Н. Толстым церковной догматики, церковного понимания Евангелия и литургической жизни, критика, приведшая к появлению кощунственных глав романа Л. Н. Толстого «Воскресение», каким был процесс подготовки синодального определения 20–22 февраля 1901 г., почему русская интеллигенция после издания синодального акта в значительной степени поддержала именно Л. Н. Толстого, а не Церковь, причем поддержала активно и шумно, – вот принципиальные вопросы, которые требуют своего разрешения.
Эти вопросы могут быть поставлены и разрешены только в очень широком контексте, с привлечением большого количества источников, здесь возникает необходимость комплексного междисциплинарного исследования на стыке богословия, истории и литературоведения, т. е. речь должна идти о трансдисциплинарно– и транскультурно-релевантном исследовании. Церковно-государственные отношения в России XIX в., интенсивные духовные поиски и их богословское осмысление – эта сложная проблематика требует включения в современное исследование таких сюжетов, которые с точки зрения жанра работы, ее тематики и даже конкретизации научной области являются нетрадиционными.
С этой точки зрения по-прежнему остается актуальным вывод, сделанный профессором М. Тамке более десяти лет назад: Л. Н. Толстой продолжает быть для современников и исследователей вызовом, который до сих пор адекватно не воспринят и не оценен научно во всей полноте. Не менее важен и актуален вывод, сделанный другим выдающимся западным исследователем – славистом Л. Мюллером: конфликт Л. Н. Толстого с Церковью не есть частный конфликт одного человека с конкретной религиозной институцией, это конфликт враждебной всякому институционализму мистической религиозности, несущей на себе стойкую печать европейского просвещенческого радикализма, и Церкви, сознательно противостоящей влиянию идей Просвещения в своем учении и культе.
Именно поэтому так важно сегодня снова вернуться к вопросу о восприятии идей писателя в России второй половины XIX – начала XX в., о культурно-исторических корнях этого учения, роли В. Г. Черткова в жизни Л. Н. Толстого, наконец, о смысле и значении синодального акта 1901 г.
В связи с последним пунктом нужно обратить внимание на то, что идеи и деятельность Л. Н. Толстого как значимое явление последней четверти XIX в. были связаны со многими факторами: социально-экономическим положением русских крестьян и рабочих (здесь, как известно, Л. Н. Толстого в первую очередь интересовал земельный вопрос), проблемой политического устройства России, жизнью русской интеллигенции, наконец, ролью Церкви в русской жизни и восприятием образованной частью общества церковного учения и проблем церковной жизни.
Конфликт Л. Н. Толстого с Церковью имеет важную особенность, которую задает исторический контекст работы. Он тесно связан с проблемой русского религиозного кризиса, рассмотрение которого невозможно вне вопроса о месте и роли православия в русской жизни. Это не частный и случайный эпизод, а результат продолжительного процесса, может быть, первый значительный рецидив секуляризма на русской почве, уходящего своими корнями в эпоху Просвещения.
Религиозно-философское творчество и деятельность Л. Н. Толстого, являющиеся результатом сложного взаимодействия объективных и субъективных факторов, рассматриваются как отражение кризиса религиозности, точнее, церковности и духовности, причем рассматриваются в двух планах – как явление культурной жизни и как следствие определенной государственной политики по отношению к Церкви. Именно поэтому понятие «религиозный кризис» имеет в рамках данного исследования принципиальное значение и требует специального рассмотрения.
Кратко останавливаясь на историографии работы, следует подчеркнуть, что каждая группа исследователей, исходя из своих собственных установок, всегда находила в Толстом то, что стремилась найти. Такой редуцированный подход связан с объективной широтой мысли писателя, ее самокритичной динамичностью и «неуловимостью», которая должна обязательно учитываться. В противном случае, т. е. при недооценке этого фактора, исследовательские выводы будут являться жертвой псевдонаучного соблазна «понимания» «правоты» Л. Н. Толстого и его заблуждений, причем часто «правота» писателя находится в плоскости совпадения с собственными идейными установками исследователя, а неправота – там, где этого совпадения нет.
Примеры рождения такого рода штампов очевидны. Исследователь-марксист будет утверждать, что писатель прав в своей критике самодержавия и русского государства и неправ в стремлении найти Божию Правду на земле. Внерелигиозный либерал оценит справедливость критики государственного устройства России и несправедливость равнодушия к будущему отечества, политическим свободам, негативного отношения к культуре и т. д.
Кроме того, можно говорить, что в значительной степени историография XX в. унаследовала ходульный взгляд на Л. Н. Толстого – многие работы о нем отмечены печатью чар Толстого, магией его личности, своеобразного «толстовского предания». Исследователям хорошо известны те ярлыки, которые возникают под влиянием подобного подхода: «яснополянский старец», «тайнозритель плоти», «матерый человечище», «серединный (сердцевинный) русский человек», «великий зритель и судья наших дел», т. е. кто угодно, но не живой человек.
К темам, затронутым в работах дореволюционных русских авторов, прежде всего относятся проблема кризиса духовности и церковности в России в синодальную эпоху, фактическим глашатаем которого, по мнению русских религиозных философов, выступил Л. Н. Толстой, и проблема антицерковного протеста (если не сказать: бунта) русской интеллигенции, нашедшего очевидное выражение в массовой демонстративной поддержке писателя после опубликования синодального определения 1901 г. Характерно, что хотя формально сборник «Вехи», изданный в 1909 г., с Л. Н. Толстым непосредственно связан не был, его проблематика в значительной степени была актуализирована именно философским творчеством писателя и его антицерковными и антигосударственными выступлениями (это очевидно по веховским статьям С. Н. Булгакова «Героизм и подвижничество» и С. Л. Франка «Этика нигилизма»). Фактически именно в работах указанных исследователей рождается богословие культуры и осмысление феномена секуляризации на русской почве, главным спутником которой и одновременно плодом является массовый отход от Церкви «образованного меньшинства». Рассматриваемая проблема была поставлена в статье С. Л. Франка «Л. Н. Толстой и русская интеллигенция» и в более поздней работе Г. Федотова «Трагедия интеллигенции», а также в известном труде прот. Г. Флоровского «Пути русского богословия».
Говоря об изучении отдельных аспектов темы в русском зарубежье, следует прежде всего упомянуть известную работу архиеп. Иоанна (Шаховского) «К истории русской интеллигенции (Революция Толстого)» (последнее издание: М., 2003), а также книгу И. М. Концевича «Истоки душевной катастрофы Л. Н. Толстого», 15 лет назад переизданную в составе сборника «Духовная трагедия Льва Толстого» (М., 1995). Хотя эти книги могут быть названы научными исследованиями только условно, да и сами их авторы на этот статус не претендовали, можно утверждать, что они представляют собой важный этап в истории осмысления проблемы «Л. Н. Толстой и Церковь».
В первую очередь это относится к книге архиеп. Иоанна (Шаховского), в которой фактически впервые была сформулирована важнейшая особенность религиозных трактатов писателя, без учета которой изучение его творчества станет малоэффективным: в идеях «позднего Толстого» присутствует сложная связь правды с неправдой. Правда – в глубочайшем художественном чутье, в художественной «душевной» интуиции, которая не изменяла писателю до конца жизни, и в способности видеть социальные проблемы, потребности народа: «Религиозная неправда его оплетается вокруг его религиозной правды, как лиана вокруг дерева, и иссушает дерево. Правда христианская, как зеленый плющ, обвивается вокруг мертвого дерева толстовских идей и придает этому дереву цветущий вид». В его пророческом вдохновении имелись «лжепророческие признаки», которых не замечала русская интеллигенция. Чтобы понять, где кончается правда и начинается ложь, нужна, по мысли архиеп. Иоанна, «вера в полноту евангельского Богооткровения», а также «доверие к святым учителям и пророкам Церкви» и «глубокий опыт неложной интуиции».
У работы архиеп. Иоанна (Шаховского) есть еще одна несомненная заслуга: констатация с точки зрения православной аскетической традиции «печати болезненности» на всем духовном пути Л. Н. Толстого, которую сам писатель не замечал, принимая «духа-разлагателя» за «ангела светла», результатом чего стала подмена: на место честного совершенствования является самонадеянная и «слащаво-слезная любовная умиленность», сочетавшаяся с мрачностью и злобой. Результатом этого пути стало, вопреки убежденности русской литературной критики, не «освобождение Толстого» (И. А. Бунин), а крах всей жизни и провал всей жизненной философии.
Наконец, именно архиеп. Иоанн (Шаховской) со всей определенностью поставил вопрос о роли и вине В. Г. Черткова в судьбе Л. Н. Толстого, ограничившись, впрочем, рассмотрением вопросов, связанных в первую очередь с семейным конфликтом.
Более подробно речь о восприятии на Западе религиозного творчества писателя пойдет в основной части работы в разделах «Л. Н. Толстой и католицизм» и «Л. Н. Толстой и протестантизм». Здесь же следует ограничиться замечаниями самого общего характера.
В Западной Европе интерес к «позднему» Толстому наиболее определенно выражен среди исследователей, относящих себя к немецкоязычной протестантской традиции. Среди авторов, писавших о Толстом как о выдающемся моралисте-христианине, можно отметить такие значительные имена, как А. Швейцер, Э. Блюм, К. Барт. Если говорить более узко об изучении Толстого на богословских факультетах немецких и швейцарских университетов, следует указать на интерес к нему как интерпретатору Нагорной проповеди. Из трех диссертаций, написанных в XX в. на немецком языке представителями евангелической теологии, две были посвящены Толстому-экзегету.
Кроме того, авторы указанной группы уделили внимание вопросу об отношении Л. Н. Толстого к протестантизму. В первую очередь здесь следует указать на обстоятельную работу Ф.-Х. Филиппа, а также отдельную главу в труде В. Нигга.
В католической среде интерес к религиозному творчеству Л. Н. Толстого выражен в гораздо меньшей степени. Это, по всей видимости, объясняется тем обстоятельством, что сам писатель не находил в католицизме никаких сродных для себя элементов. Тем не менее в католической теологической науке XX в. имеются два обширных и очень значимых исследования, Р. Квискампа и М. Мачинека (также на немецком языке), посвященных анализу богословской терминологии Л. Н. Толстого и принципам толкования им Нагорной проповеди. Однако указанные два автора не ставят перед собой цель глубоко проанализировать причины и особенности конфликта Л. Н. Толстого с Церковью.
Работа М. Мачинека является единственным богословским сочинением, посвященным Л. Н. Толстому за последние 30 лет. В научной литературе, появившейся после Второй мировой войны, отдельные принципиальные вопросы рецепции антицерковной деятельности Л. Н. Толстого затрагиваются в других западных исследованиях, правда незначительных по объему, – интерес к религиозной системе Л. Н. Толстого проявляют не столько историки Церкви и богословы, сколько слависты. Здесь в первую очередь следует упомянуть фундаментальную монографию одного из ведущих ныне толстоведов Запада Р. Ф. Густафсона, сравнительно недавно переведенную на русский язык, и некоторые другие работы, а также одну из последних статей выдающегося немецкого слависта Л. Мюллера, посвященную осмыслению синодального акта 20–22 февраля 1901 г.
На две западные монографии следует указать особо. Это классическая работа Г. Штайнера, первое издание которой на английском языке вышло еще в 1959 г. (к сожалению, нам был доступен только немецкий перевод этой книги (Steiner G. Tolstoj oder Dostojewskij. Mtinchen; Wien, 1964), а также уже упоминавшийся труд протестантского исследователя М. Дерне (Dorne M. Tolstoj und Dostojewskij. Zwei christliche Utopien. Vandenhock – Ruprecht in Gottingen. [1969]).
Работа Г. Штайнера уже получила статус классического исследования и на Западе, и в России, хотя и вызвала некоторые возражения, не имеющие прямого отношения к теме данного исследования. Однако именно в этой монографии была глубоко поставлена проблема связи религиозного кризиса Л. Н. Толстого с его художественным и философским творчеством, а также преемственности ранней и поздней фаз этого творчества. Кроме того, Г. Штайнер убедительно демонстрирует ту истину, что творчество Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского по своим истокам и основным тенденциям противостоит всей западной секулярной культуре.
Эта проблема получила развитие в монографии М. Дерне, которая имеет характерный подзаголовок: «Две христианские утопии». М. Дерне показывает, в чем заключается актуальность религиозного творчества двух великих русских писателей для современного мира, в чем сходство тенденций развития этих творческих импульсов. Это особенно важно с точки зрения соотнесения этого творчества с традиционным христианским учением, а также анализа в произведениях писателей мотивов социальной утопии с христианскими корнями.
Очень значительным по своим возможным результатам является швейцарский проект, начатый группой ученых трех швейцарских университетов в 2004 г. Авторы проекта ставят перед собой следующую научную задачу: в преддверии столетия со дня смерти Л. Н. Толстого «дать достойную оценку Л. Н. Толстому не только как “гениальному художнику”, но также как оригинальному религиозному мыслителю, который придал ценные импульсы в первую очередь евангелической теологии, а также в целом европейской философии» . Результаты проекта в двух объемных томах должны быть опубликованы осенью 2010 г. Таким образом, проект в первую очередь связан с богословским исследованием творчества Л. Н. Толстого, но отдельные исторические аспекты темы найдут отражение во втором томе.
Говоря об отечественной историографии, следует заметить, что хотя отдельные вопросы, связанные с темой монографии, затрагивались и в «доперестроечной» литературе, серьезную научную разработку намеченная в дореволюционную эпоху проблематика получила только в последние 20 лет. Это замечание прежде всего относится к работам Г. Я. Галаган, А. В. Гулина, В. А. Котельникова, которые посвящены генезису и эволюции религиозных взглядов Л. Н. Толстого и их отражению в его художественном и философском творчестве. В этих исследованиях не только констатируется очевидный факт глубокой мировоззренческой соотнесенности творчества писателя с православной традицией, но и предпринимаются содержательные попытки выявить корни этого явления.
Отметим в этой связи первую главу монографии Е. В. Николаевой «Художественный мир Льва Толстого. 1880–1900 годы» (М., 2000), которая связана непосредственно с проблемой исторического контекста, определявшего творчество Л. Н. Толстого. Исследовательница показывает, что для второй половины XIX в. характерны поиски «новой религиозности» и «образа Христа» в литературе, живописи и музыке, поиски, обусловленные в значительной степени евангельскими мотивами и христианскими традициями русской культуры. В этом же направлении движутся поиски литературоведа А. Б. Тарасова, объектом научного интереса которого является преломление в художественном творчестве Л. Н. Толстого традиционных для богословского дискурса понятий «праведность», «святость» и пр.
Однако, к сожалению, в последнее время в литературе о Толстом присутствуют примеры научного невежества и трафаретности, связанные с элементарной богословской неосведомленностью. В подтверждение данного тезиса приведем только один опус. Современный автор, говоря о реформаторских устремлениях Л. Н. Толстого, указывает: «Эта надежда привела Толстого к новому представлению о Боге, к новой религии, существенно отличавшейся от канонического христианства. Опору для такого отличия он нашел в сопоставлении первоначальных текстов Евангелия (для чего ему пришлось освоить древнееврейский язык) с тем, что звучало с амвона Церкви». Автору озвученного тезиса не приходит в голову, что «первоначальные тексты Евангелия», да еще на древнееврейском языке, существуют только в его фантазиях.
Кроме того, не все ученые освободились от тяжелого идеологического груза советской эпохи: часто в добротных трудах присутствует явное или скрытое желание возложить на Церковь вину и ответственность за судьбу Л. Н. Толстого. В этом смысле характерна книга А. М. Зверева и В. А. Туниманова «Лев Толстой» (М., 2006), вышедшая в серии «Жизнь замечательных людей». Ее авторы, совершенно не понимая, что есть по существу своему Церковь, с пафосом утверждают, что Толстой в своих кощунственных 39-й и 40-й главах первой части романа «Воскресение» стремится «показать ложь, фальшь, примитивный обман ритуального представления» о религии. Очень характерно также описание в книге пребывания Л. Н. Толстого в Оптиной пустыни – описание лаконичное и предельно скупое на подробности, с такого рода примечаниями: «К старцам-отшельникам идти не собирался, если не позовут. Разумеется, не позвали. В Оптиной пустыни делать было нечего и опасно долго задерживаться. Оставалось повидать сестру, проститься перед дальней дорогой». Непонятно, как здесь могло появиться это безапелляционное «разумеется» и как можно всю драматическую встречу писателя с сестрой-монахиней сводить только к желанию «проститься», когда сам писатель ясно заявлял о своем желании не уезжать от сестры и встретиться со старцами.
Еще в советское время появился ряд специальных исследований, посвященных проблеме «Л. Н. Толстой и власть», а также оппозиции «Толстой – Победоносцев» и обстоятельствам последних дней жизни Л. Н. Толстого. Безусловно, в этот период были опубликованы и важнейшие источники по этой теме. Однако необходимо отдавать себе отчет в том, что, хотя в советских публикациях и монографиях мог содержаться достаточно интересный с научной точки зрения материал, их общий подход был предельно идеологизирован. Научно-методологическая схема, рожденная в этот период времени, может быть охарактеризована следующим образом: Толстой заблуждался в своих духовных поисках, но его критика государства и Церкви носила прогрессивный характер. Отлучение Толстого – акт расправы над ним и русской Церкви, и русского государства, и лично К. П. Победоносцева, и в негативном восприятии этого акта были единодушны все передовые русские люди.
Даже поверхностный анализ имеющихся в руках у исследователей документов показывает, что эти выводы не выдерживают серьезной научной критики – они либо совершенно ошибочны, либо нуждаются в существенной корректировке. Как это ни парадоксально, принципиально важная с исторической точки зрения проблема отлучения Л. Н. Толстого в современной науке также не может считаться даже удовлетворительно поставленной. Происходит это по причине, уже неоднократно указанной выше: без использования специальных методов церковно-исторического (и отчасти богословского) исследования история отлучения Л. Н. Толстого от Церкви будет выглядеть только как акт личной мести К. П. Победоносцева, в котором Церковь и государство стали безусловными союзниками. Именно так и смотрят на проблему большинство современных «светских» исследователей: отлучение писателя есть одновременно акт несправедливости и своеобразное историческое недоразумение, которое как можно скорее (например, к столетию со дня смерти Л. Н. Толстого) должно быть исправлено.
Естественно, в этой ситуации возникает необходимость вернуться к указанному вопросу, серьезная разработка данной темы только начинается.
В данной монографии использованы разнообразные опубликованные и архивные документы. К исследованию привлечено большое количество изданных источников, а также материалы приблизительно 170 дел 28 фондов 7 архивохранилищ России и Германии (ОР ГМТ, РГАЛИ, РГИА, НИОР РГБ, ОР РНБ, ЦА ФСБ РФ и Отдел рукописей Национальной библиотеки Берлина; в последнем собрании автором работы был найден неизвестный в России автограф Л. Н. Толстого: Staatsbibliothek zu Berlin. Handschriftenabteilung. Fond von Handschriftenlesesaal. Slg Autogr. Tolstoi Lev Nikolaevic. 1905).
Полный список источников и литературы дается в приложении, здесь же ограничимся самыми общими замечаниями.
Для осмысления проблемы восприятия учения Л. Н. Толстого в России необходимо было обратиться к философским трактатам писателя, отдельным произведениям Ф. М. Достоевского, критической литературе философского, богословского и литературоведческого характера конца XIX – начала XX в. Для анализа оппозиции «Толстой – Чертков» привлекаются первоначально источники личного происхождения – письма, дневники, воспоминания, здесь в первую очередь важен для рассмотрения процесс эволюции антицерковных взглядов писателя, насколько он вообще может быть прослежен. Наконец, третий аспект проблемы (церковно-государственная рецепция) требует обращения к источникам официального характера.
Основные документы, связанные с различными обстоятельствами антицерковной полемики Л. Н. Толстого, а также с отлучением писателя и его пребыванием на станции Астапово, в наибольшей степени представлены в Отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого в Москве, где они сконцентрированы в фондах 1 (Л. Н. Толстой) и 60 (В. Г. Чертков). Многие из этих документов уже изданы, однако это замечание в гораздо большей степени относится к документам фонда 1, что не позволяет по имеющимся публикациям сделать какие-либо определенные выводы о роли В. Г. Черткова в жизни Л. Н. Толстого. Кроме того, следует иметь в виду, что часто имеющиеся публикации не сопровождаются серьезными научными комментариями и, к сожалению, были размещены в журналах, не имеющих соответствующего научного статуса.
Информация о конфликте Л. Н. Толстого с Церковью и его антицерковной деятельности может быть дополнена материалами других архивов. Некоторые важные документы хранятся в РГАЛИ, в первую очередь здесь следует назвать фонды 508 (Толстовское собрание) и 552 (В. Г. Чертков). Кроме того, ряд официальных документов, исходящих из Св. Синода, хранится в РГИА (фонды 796, 797, 1574).
Кратко останавливаясь на вопросах методологического характера, заметим следующее.
Очевидно, что такие понятия, как «конфликт», «восприятие», а также значимое для данного исследования понятие «кризис» в рамках богословской проблематики для своего осмысления требуют сочетания разнообразных методов исторического, литературоведческого и богословского анализа, своеобразного междисциплинарного синтеза. В этой ситуации наиболее целесообразным представляется использование метода выделения и описания констант культуры, т. е. базовых принципов, которые определяют менталитет обширных социальных групп и обладают определенной стабильностью по отношению к «внешним» факторам (политическим, экономическим, социальным).
Религиозное творчество Л. Н. Толстого требует специальных, сугубо богословских методов исследования, которые представляют собой особенность любой богословской или церковно-исторической работы. В рамках данного исследования под богословским методом понимается соотнесение конкретного культурно-исторического опыта с Божественным Откровением, так или иначе формализованным, или, выражаясь по-иному, с нормой церковного самосознания. При этом самосознание Церкви воспринимается как объективный факт, значимо влияющий на менталитет и поведение ее членов, формирующий их духовную жизнь и культурную деятельность.
Этот подход позволяет выделить три специальных метода богословского и церковно-исторического исследования:
1. Соотнесение данного явления культуры (текста в широком понимании) с конфессиональным опытом интерпретации Священного Писания.
2. Соотнесение данного явления со Священным Преданием Церкви.
3. Соотнесение данного явления с историческим опытом Церкви.
Необходимо сделать важное замечание относительно употребленного термина «соотнесение». Следует избегать упрощенной схемы, понимая его как простое сравнение исследуемого явления с набором цитат из Священного Писания или с той или иной формой Священного Предания. Такая процедура возможна в научном богословии, однако его не исчерпывает, являясь вспомогательной по отношению к выявлению богословского смысла исследуемого явления в конкретной традиции.
Богословское соотнесение связано с особым характером понимания данного культурного явления. Фактически богословие раздвигает герменевтический круг – между текстом и смыслом культурного явления оно вводит еще одну пару «текст – смысл», чтобы соотнести это явление с сознанием Церкви по следующей схеме:
ТЕКСТ – БОГОСЛОВСКИЙ КОНТЕКСТ (НОРМА РЕЛИГИОЗНОГО СОЗНАНИЯ) – СМЫСЛ.
Когда речь идет о тексте, который изначально мыслился автором как богословский, эта схема достаточно очевидна – автор заранее ориентирован на некоторую вероучительную норму. Но для современных гуманитарных исследований более важна другая ситуация, когда речь идет о «вторжении» богословия на территорию другой науки, например истории или литературоведения. В этой ситуации становится актуальным вопрос, почему и при каких условиях такое соотнесение может быть продуктивным. Именно в этом направлении должны развиваться исследования в области богословской методологии в ближайшем будущем.
Кроме того, дополнительную важность приобретает вопрос об авторе данного текста. В этом смысле следует учитывать важное замечание Ю. М. Лотмана, который подчеркивает, что в рамках русской церковной литературы автор литературного произведения в идеале мыслится не только и не столько как создатель текста, сколько как его передатчик, т. е. именно как носитель определенной нормы, причастный религиозному идеалу. Именно поэтому в такой ситуации к автору произведения предъявляются требования нравственного характера. «Секулярный сдвиг» приводит к тому, что со временем эти функции литературы религиозной, церковной начинает выполнять литература светская, а авторы художественных текстов становятся учителями общества, – вспомним характерные эпизоды из жизни Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого последних лет их жизни, когда к ним начинают обращаться за духовными советами.
В данной диссертации выделяются специфические явления, которые играют в исследовании принципиальную роль и нуждаются в углубленном анализе.
Во-первых, это восприятие религиозно-философских трактатов и деятельности Л. Н. Толстого в церковном контексте. Следует отдавать себе отчет в том, что термин «восприятие» может пониматься по отношению к Л. Н. Толстому в следующих смыслах:
– философско-богословская рецепция религиозного творчества писателя;
– церковно-государственная реакция на распространение сочинений Л. Н. Толстого в России;
– наконец, в целом религиозно-культурный феномен, имеющий резонанс в России и мире.
Таким образом, толстовство в широком смысле может восприниматься как теоретическая доктрина, учение, имеющее черты философской и в меньшей степени богословской концепции. Здесь, правда, следует указать еще раз на то, что учением в точном смысле слова взгляды Л. Н. Толстого считать нельзя, тем более что он сам их так никогда не квалифицировал.
Именно поэтому в рамках описанной методологии принципиальным является вопрос соотнесения религиозных взглядов писателя как с традицией понимания и толкования Священного Писания и учения Св. Отцов, так и с особенностями церковной жизни России второй половины XIX в.
Подводя итог, заметим, что главной целью данной монографии является анализ причин и характера конфликта Л. Н. Толстого с Русской Православной Церковью, приведшего к появлению синодального определения 20–22 февраля 1901 г., а также выявление особенностей восприятия этого конфликта современниками в России.
Таким образом, в центре работы лежит проблема возникновения проповеди Л. Н. Толстого в определенных культурно-исторических условиях и проблема его восприятия современниками. Те или иные философские или богословские особенности религиозной доктрины Л. Н. Толстого рассматриваются в данном исследовании лишь в той степени, насколько это необходимо для решения вопроса о роли идей писателя в контексте русской жизни второй половины XIX в. Другими словами, само содержание религиозных идей Л. Н. Толстого интересует нас настолько, насколько оно является отражением определенных идей и социокультурных процессов. Поэтому, в частности, философская и богословская рефлексия наследия Л. Н. Толстого имеет для данной работы сугубо подчиненное значение.
Более того, важно подчеркнуть, что с точки зрения задач исследования нам представляется не совсем правильным в одном разделе работы целиком реконструировать религиозные взгляды Л. Н. Толстого, которые, с одной стороны, никогда не представляли единой законченной системы, а с другой – достаточно сложны и многообразны по своему происхождению.
Если это не оговаривается специально, все выделения в цитируемом тексте (курсив, полужирный, подчеркивание) принадлежат авторам цитат.
Некоторые разделы данной монографии были опубликованы в более раннем исследовании «Жестокий суд России: В. Г. Чертков в жизни Л. Н. Толстого» (М., 2009). Именно поэтому в данном введении мы не останавливаемся подробно на вопросе взаимоотношений Л. Н. Толстого и В. Г. Черткова.
Данное исследование не могло бы увидеть свет без постоянной и заинтересованной помощи многих сотрудников Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, а также коллег из других учебных и научных центров.
Прежде всего выражаю благодарность ректору ПСТГУ прот. В. Воробьеву за ту поистине отеческую помощь, которой я имел возможность пользоваться на протяжении многих лет.
Кроме того, выражаю благодарность сотрудникам кафедры истории Русской Православной Церкви ПСТГУ, кафедры истории России исторического факультета ПСТГУ и членам рабочей группы богословского факультета ПСТГУ за внимание, проявленное к моей работе. В первую очередь это замечание относится к моему научному консультанту проф., д-р ист. наук А. И. Яковлеву, а также к завкафедрой, проф., канд. физ. – мат. наук свящ. А. Щелкачеву, канд. богосл., доц. Г. В. Бежанидзе, канд. филос. наук, доц. свящ. К. Польскову, д-ру филос. наук, доц. К. М. Антонову, доц. Л. С. Никифоровой, А. Хвостову.
Особую признательность хочу выразить рецензенту, канд. ист. наук, доценту свящ. Ф. Ильяшенко за внимательное чтение рукописи и дружески-продуктивную критику.
Большое значение в подготовке данного исследования играло общение с отечественными специалистами по творчеству Л. Н. Толстого, а также западными богословами и славистами. Все имена перечислить было бы очень сложно, но важнейшее значение для меня имели встречи и содержательные беседы с директором музея «Ясная Поляна» В. И. Толстым, директором музея Л. Н. Толстого в Москве В. Б. Ремизовым, профессорами ИМЛИ П. В. Палиевским и А. В. Гулиным, сотрудниками библиотеки и архива музея Л. Н. Толстого Т. Г. Никифоровой, В. С. Бастрыкиной, Ю. Д. Ядовкер, благодаря исключительной помощи которой ранее стал возможным выпуск отдельной монографии, посвященной В. Г. Черткову.
Главный толчок к формированию идеи и структуры монографии мне дали встречи с членом Академии наук ГДР, проф., д-ром Э. Дикманом, а также с членами исследовательской группы швейцарского проекта «Lev Tolstoj als theologischer Denker und Kirchenkritiker», в первую очередь с руководителем проекта проф., д-ром М. Георге и д-ром Х. Мюнхом.
Я отдаю себе отчет в том, что те или иные выводы данной монографии не могут быть приняты моими коллегами полностью. Именно поэтому считаю принципиальным подчеркнуть уровень профессионализма упомянутых исследователей, позволивший им отнестись к представленной работе с интересом и вниманием.
