Тайна желтого окна

Коль и Альфред

Еще вчера Коль и Альфред ушли на прогулку. В четыре часа утра они попрощались со мной и растаяли в молочном тумане. Прошли сутки – они не вернулись. Это означало одно – назревал скандал. Я не должна была этого делать, я не могла отпускать их за границы нашего безопасного мирка – биологического полигона планеты.

Но… Коль и Альфред были влюбленными, а влюбленным свобода нужна, как воздух. Или как вода. Когда-нибудь я расскажу об этой любви. Но не сейчас, не сегодня.

Сегодня в воздухе пахло грозой – я словно слышала, как смешивался острый и пряный запах озона и электричества. Все началось с кожи – пестрого изумрудного кусочка живой плоти, который взялся неизвестно откуда. А дальше начались те самые события, которые не только разрушили биополигон «Северный», но и пошатнули устои нашего замечательного XXII века.

Утро не предвещало ничего неожиданного, если не считать, конечно, что Коль и Альфред не вернулись. Вскочив с постели раньше всех, я наметила на сегодня правые боковые аллеи нашего парка. Там я буду бегать, а основную разминку проведу возле кустов облепиховой вишни, лучшего места для спортивных занятий не найти: и просторно, и легко дышится.

Вишня только-только распустила свои дивно-желтые цветы и была чудо как хороша – просто невеста, осыпанная шафраном и снегом. Залюбовавшись этим неземным в прямом смысле слова созданием, я и сама порозовела, словно шафранная невеста. Нет, положительно, про облепиховую вишню нельзя не рассказать – она цвела впервые в истории человечества. И все здесь правильно, ведь ее вывели только три года назад, а цветы появились впервые. Прикасаться к растению строго-настрого запрещалось, а уж трогать руками ювелирную огранку соцветий – смерти почти подобно. Научной, конечно же, смерти.

– А-а, хулиганить, так хулиганить! – сказала я тихонечко и обхватила ладонью дымчато-оранжевые лепестки с розовыми прожилками.

В самой серединке соцветия копошился маленький черный жучок, и уж он-то, конечно, не подозревал, что стал первым посетителем искусственного растения, выведенного в наших лабораториях.

На дворе стоял май – ослепительно-первобытное время года. Осыпанный восторгом и упоением поэтов май, замешанный на любви и вдохновении, настоянный на долгой изнурительной зиме северной части материка, когда-то принадлежащего России. На карте времени он едва обозначил себя и был почти незаметен в нашем универсальном климате, где склоны гор давно уже зеленеют круглый год. И все равно май ощущаешь кожей, его ждут так, как не ждут никакой другой месяц года, может, это генетическая память, может, действительно, планета обновляется.

Моя разминка не представляла собой ничего интересного: обычные приседания, наклоны и махи, без всяких там переносных приспособлений, самоходных тренажеров и механических помощников. Мне не нравится, когда на спортивной зарядке толкутся разного рода киберы: подают снаряды, приносят мячи, подбрасывают кольца. Старушкам и снобам помощь робота, возможно, необходима, я же себя не отношу ни к тем, ни к другим. Я люблю без всяких затей побегать по утренним дорожкам, попрыгать со скакалкой, забросить пару мячей в корзину.

Этот день ничем не отличался от других. Я побегала, попрыгала, а затем взглянула на часы. До начала рабочего дня оставалось больше часа, значит, успею искупаться в натуральном озере. Это такое наслаждение – поплавать в настоящей воде. Можно, конечно, ограничиться и душем, но меня тянуло к лесной озерной прохладе. С наступлением лета большая часть нашего ученого коллектива вообще «забывала» о городских квартирах и, пользуясь такой же «забывчивостью» руководящего состава биополигона, ночевала в лабораториях.

Перекинув через плечо растворимое полотенце, я побежала к выходу – природное озеро находилось в километре от нас на территории элитного конного клуба. В нашем институте вся вода была закована в гранит, бетон и пластик.

Ноги сами повернули к центральному бассейну – сложному сооружению, похожему одновременно на Пизанскую башней и старинную китайскую прическу. Ну, конечно, причина была в Коль и Альфреде – из центрального бассейна они ушли на прогулку и туда же должны были вернуться. Пробегая мимо, я лишь на минутку остановилась – ясно было, что бассейн пуст. Надо было побыстрее улизнуть на любую боковую аллею – трикотажные шорты даже с большой натяжкой нельзя было назвать деловой одеждой. Конечно, никому нет дела, во что ты одет, но, если наткнешься на нудного Питера Зингера, прогулка, считай, пропала, а получасовая лекция на тему делового этикета обеспечена. Поэтому я шла быстрым шагом, поглядывая вокруг с некоторой осторожностью.

Еще издали заметив двух особ почти детсадовского возраста, я почувствовала, что ничего хорошего эта встреча не сулит. Навстречу мне шли или, точнее сказать, двигались вприпрыжку лаборантки Катрин и Нина. Это только так говорится – лаборантки, на самом деле, пока над людьми не потрудилось хоть чуть-чуть время, назвать их никем нельзя, разве только самим совершенством юности. Девочки только-только закончили первую ступень образования и прибыли к нам на трудовую практику перед поступлением в университет. Вселенский ученый совет считает двухлетнюю практику самым разумным буфером при выборе профессии.

Так вот, это самое совершенство юности безрассудно мчалось по моей дорожке, даже не пряча отчаянное жизнелюбие под маской серьезности. Хихикая и толкаясь, девчонки прыгали по газону, стараясь удержаться на квадратах ночного освещения. Это, конечно, не запрещено делать, но у нас как-то не принято. Падая со скользких квадратов, девчонки так отчаянно хохотали, что я не стала смущать их своим появлением, основательно задержавшись за кустом смородины. Но видно судьбе было угодно соединить нас в это майское утро.

Попав вдвоем на фиолетовую световую пластину, девчонки стали спихивать друг друга, что вовсе затормозило их движение. Мое положение за кустом смородины могло быть истолковано двусмысленно другими сотрудниками института, поэтому мне ничего не оставалось делать, как выйти девочкам навстречу, помахивая полотенцем. Деткам же ничего не оставалось делать, как принять чинный вид и шагать по дорожке, притворяясь величайшими скромницами. Бросив на меня мимолетный взгляд, девочки кивнули головами в знак приветствия и тут же замерли, не сводя глаз с моих ног в коротких шортах.

– Крейтинг! – сказала Катрин.

– Драйвово! – добавила Нина.

А надо сказать, что мы с мужем недавно вернулись из африканской командировки, где покрылись приличным загаром. При этом я, конечно, хорошего мнения о своих ногах, особенно в таком приятном облупившемся виде, но говорить о них на компьютерном слэнге означало высшую оценку, и вряд ли она была однозначной. Поэтому я насторожилась с самого начала. Девочки начали шептаться, а я продолжала стоять, как истукан.

– Похоже на настоящее, – шепотом сказала Катрин, делая мелкий шажок в обратную сторону, то есть, назад.

«Ага! – тут же встал в боевую стойку мой внутренний, готовый ко всяким неожиданностям, голос. – Кажется, то, что их удивило, не имеет отношения к моим ногам!»

– Откуда? – буркнула Нина, оглядываясь в поисках путей отступления.

Видимо, не нашла, потому что дальше… Завизжав во всю силу своих молодых легких, девчонки бросились в разные стороны – прямо по синтетическим газонам, путаясь в длинных стеблях гладиолусов. Какой-то частью своего правильного подсознания, я отметила хорошее качество новой партии искусственных цветов, стебли которых прекрасно гнулись, но не ломались. Какой-то другой частью своего подсознания я отметила, что вообще-то гладиолусы – не спортивная площадка и бегать по ним неудобно. Мое сознание тем временем создавало план предстоящих действий. Прежде всего, я приказала себе не двигаться, что бы ни произошло вокруг. И что бы ни произошло – заставить себя взглянуть под ноги, а, следом, заставить себя остаться на месте. По отчаянному визгу я уже поняла, что это будет самым трудным.

Прямо подо мной оказались мои беленькие, умытые мокрой травой кроссовки. Дальше шла дорожка с пружинящим, имитирующим песок покрытием. А между дорожкой и кроссовками размещался, вернее, валялся маленький сморщенный кусочек змеиной кожи. Не знаю почему, но сразу становилось ясно, что это змеиная кожа. И только необычная окраска – изумрудно-серебристая – вызывала если не вопросы, то сомнения. Насколько я помню, у натуральных змей такого ювелирного оттенка не бывает.

Я еще не придумала, что делать дальше, как увидела, что ко мне бежит Миша из лаборатории вымерших ящуров – синий халат метался за ним, как раненая птица. Иногда за халатом мелькало испуганное лицо стажера Ильчика с чемоданчиком.

То ли девчонки своим криком переполошили весь институт, то ли Мишин вымерший нюх не подвел, но он бежал строго по курсу, словно заранее выверив все галсы и градусы.

– Что? Что, что происходит? – еще издали кричал он взволнованным высоким фальцетом, так похожим на голос больного орлана.

Я молча показала рукой на кожу.

– Не двигаться! – приказал похожий на циркуль Миша, подбегая ко мне и бросая плотоядный взгляд на землю.

– Я и так…, – пробормотала я.

– Не разговаривать! – приказал Миша. – Бактерии, вирусы.

Стремительно сложившись пополам, Михаил принялся ползать вокруг экспоната, то снимая, то вновь надевая телескопическую маску с большими глазами. Раза два он попытался отодвинуть мои кроссовки, словно это был посторонний предмет, заслонявший обзор. Гладиолусы с газона тянулись следом за ним, цепляясь за синий халат, к нам медленно стекалась молчаливая толпа ученых.

– Интересно, интересно, – наконец, сказал Миша-циркуль, усаживаясь на дорожку возле меня и подтянув свои конечности к подбородку.

– Мог бы и поздороваться для начала, – заметила я.

– Что-что? – пробормотал Михаил, обводя какие-то неведомые контуры вокруг моих ног.

– Я могу отойти в сторону?

– Ах, да! – рассеянно ответил Миша и, тут же забыв о моем существовании, снова пополз на четвереньках сначала в одну сторону, потом в другую.

С отчаянием я смотрела сверху на его бурную деятельность, не предвидя скорых результатов. Наконец, решив проявить инициативу, молоденький Ильчик взял меня за руку и знаками показал, куда мне ступить, чтобы не задеть занятое Мишиными притязаниями земное пространство. Заметив мои поползновения на свободу, исследователь словно очнулся.

– Осторожно! – закричал он. – Микробы, бактерии! Ты их распространитель!

– Я – кто? Я – что? – с ужасом спросила я.

Но Миша уже забыл о моем существовании. С исключительно исследовательским лицом он устроился на земле, опять подтянув ноги к подбородку, видимо, так ему легче думалось. Маска с мощными линзами и раскинутые по бокам полы халата делали его похожим на большую сильную птицу, присевшую в поисках добычи. Очевидно, ничего не решив, Миша посмотрел вверх, но и там ничего не увидел. Мы все тоже посмотрели вверх, но там, кроме обычных желтых облаков ничего не наблюдалось. Стажер Ильчик при этом отвел глаза в сторону, словно скрывал смех. Миша снял маску и положил ее на траву линзами вверх, а сам возвел очи горе.

Прошло несколько задумчивых минут. Миша то принимал какое-то решение, то отрицательно качал головой и снова думал. Сочувствующие заворожено следили за его значительными действиями, как это, вероятно, делали первые земляне, наблюдая за колдунами.

Наконец Михаил многозначительно изрек:

– Кожа настоящая! – и все вздохнули с облегчением, словно это что-то объясняло.

– Н-да! – подтвердил стажер.

– Но откуда она взялась – неизвестно! – продолжил Миша, бросив короткий взгляд на Ильчика.

По толпе пронесся сочувствующий шепот.

– Женечка! – меня взял под локоть президент биополигона и отвел в сторону, как видно, он давно находился в толпе зевак. – Вспоминайте мельчайшие подробности! Как могла именно здесь оказаться эта реликвия прошлых веков? Вы заметили что-нибудь необычное?

– Где? – видимо, я все еще пребывала в состоянии ступора.

– В окружающей обстановке? В природе? На земле? На газонах, может быть? В атмосфере, наконец? – Президент был явно напуган, раз задавал такие оригинальные вопросы. – Тем более, что вы раньше всех приходите, – добавил он, и я вполне оценила его деликатность: он прекрасно знал, что мы ночуем в лабораториях.

– Да, Юрий Николаевич, – воодушевляясь, сказала я. – Коль и Альфред вчера…

– Я уже слышал об этом, – нетерпеливо прервал он меня. – А кроме исчезновения ваших рыбных звезд вы заметили что-либо необычное?

– Нет, Юрий Николаевич! Ничего! Кожа лежала здесь, когда я пришла. Я ее вообще не видела – Катрин и Нина заметили. Ничего странного или необычного ни в природе, Юрий Николаевич, ни в обществе не наблюдалось, – ответила я, вспомнив университетские лекции по межличностному общению.

– Ничего, разберемся, – президент потер руки, утешая, по-видимому, прежде всего, себя.

Он подошел к краю дорожки и подал знак Мише, который все еще пребывал в состоянии задумчивого покоя, сидя на траве. Молниеносный Миша выстрелил длинной рукой из-под халата и, выхватив из рук стажера пластиковый контейнер, с первого удара уложил его на газон. Затем с необычайным проворством «вымерший ящур» раскрыл его и, надев перчатки, начал перебирать пинцеты. Остановившись на деревянном, с мягкими краями инструменте, Миша снял перчатки, провел по краю пинцета указательным пальцем, щипнул себя за щеку и прицелился к коже, сверяя угол нападения. Затем он снова надел уже другие перчатки, вытер пинцет стерильной салфеткой и перестал дышать. В таком полуудушенном состоянии Михаил торжественно подцепил кожу пинцетом и понес ее к чемоданчику, подставив под нее другую руку. Драгоценная реликвия с комфортом устроилась на отдельном ложе пластикового контейнера – крышка его захлопнулась, как дверь сейфа, словно отделив настоящее от прошлого.

Стало слышно общее неровное дыхание толпы, все вдруг зашевелились и начался тот небольшой гомон, который обычно в минуты волнения сопровождает любое интеллигентное сообщество.

Погладив герметичную крышку, Миша ожил и посмотрел на нас осмысленным взором. Стажер Ильчик протянул было руку, чтобы взять контейнер, но та повисла в воздухе. Не замечая жеста стажера, Миша легко вскочил и пошел в лабораторию, а ящик при этом словно прикипел к его плоскому бедру. Теперь Мишины короткие штаны, закручивающиеся в спираль вокруг худых ног, выглядели более значительно, чем раньше.

– Как ты? – ко мне подбежал мой муж Володя. – Не волнуйся, девочка! Быть может, это результат очередной мутации из лаборатории экстренных преобразований. Вечно они что-то там мудрят. Скоро все выяснится! – но я видела, что он и сам встревожен.

Володя погладил меня по голове, как маленькую и было заметно, что ему ужасно хочется меня обнять, он даже протянул руки, но затем оглянулся назад и спрятал их за спину. И смутился, заметив мою усмешку – я вечно подтрунивала над его далеко запрятанной эмоциональностью. Мы пошли в сторону от толпы, туда, где росли самостийно вымахавшие бегонии и настойчивый шиповник. Бездумно, размеренным шагом, глядя вслед торопливым кузнечикам, по дорожке, по траве – лишь бы хоть одну минутку побыть рядом.

– Хочешь, я с тобой пойду? Посмотрим, что там с твоими подопечными? Ведь только им по зубам подобные загадки.

– Не надо! Я сама! Не беспокойся за меня! Почему они не возвращаются, Володя? Ты же знаешь, сколько лет я занималась Коль и Альфредом! И потом я их просто люблю, я волнуюсь за них!

– Знаю, знаю, родная! Хочешь, я подключу к поискам моих коллег из города?

– И как они будут искать? – сказала я. – Мои коники – не безродные собачки, которые бегают по улицам!

– Как? Ты не надела на них датчики? – удивился Володя.

– Конечно, нет! Я верю им! И потом, они вполне разумны, чтобы принять решение и оценить обстановку. Иди-иди! У тебя своих дел полно, – я развернула мужа спиной и подтолкнула вперед.

Сделав по инерции три шага, Володя остановился, но не оглянулся. Я не знаю, каким образом он чувствовал, что я смотрю вслед, но он никогда не ошибался. Он мог уйти или вернуться – смотря по тому, как он оценивал степень своей необходимости, но он всегда знал, нужен ли мне.

Сейчас он колебался, пытаясь понять, мешает мне или помогает. Я резко повернулась и пошла назад. И очень скоро услышала за своей спиной его бесшумные шаги. Так ходят тигры – сильные, уверенные в своем праве на добычу, звери. Я еще шла несколько шагов молча, а потом рассмеялась и развернулась.

– Ну, что, полосатик, будешь скрываться или как?

– Или как! – ответил он, и мы, не сговариваясь, побрели к главному бассейну.

Между тем, остальные ученые разбрелись по лабораториям. Во-первых, на биологическом полигоне «Северный» привыкли к сенсационным событиям, а во-вторых, проявление эмоциональности негласным этикетом приравнивалось к слабости.

Володя взял меня за руку, легонько касаясь ладони и щекоча ее пальцами, а потом засунул мою руку себе в карман.

Что такое центральный бассейн? Внешне он похож на культовое сооружение XIX века: декоративные водоросли, мох, замшелые камни, маленькие водопадики, устроенные тут и там. Научный народ и название дал легкомысленное – «Купальня». На самом деле бассейн, точнее, его подводная часть, была главным звеном в сложной системе водостоков нашего учреждения.

Володя присел на край водоема, вглядываясь в пустую прохладную глубину.

– Никого! – сказал он, наклоняясь к воде и брызгая себе на лицо холодные капли.

И тут же из середины бассейна к Володе потянулась громадная кувшинка, медленно раскрывая и закрывая гигантские желтые лепестки, словно готовясь к нападению. Из-за чрезмерной любвеобильности кувшинку Викторию в институте прозвали батарейкой – она стремится навстречу всякому живому существу, которое оказывается неподалеку. Виктория питается той энергией, которую ей удается стащить у любого живого организма. При первом знакомстве кувшинка производит устрашающее впечатление: ее громадная желтая пасть поворачивается вслед тебе, словно ты завтрак или обед, при этом толстые лепестки, вернее, лопасти, вызывают отнюдь не самые платонические мысли. На самом же деле нет растения, а, может, существа более безобидного, чем эта кувшинка, она настолько беззащитна, что может погибнуть от одиночества.

– Какой поразительный результат мутаций, – грустно сказала я, наблюдая, как кувшинка раскрывает свои листья в безмолвной мольбе о помощи.

В ответ на мои слова Виктория яростно пожелтела и сделала рывок в сторону моего мужа, как будто пытаясь вырвать себя с корнем – крепче цепей ее держал собственный толстый ствол, иначе она задушила бы нас в своих объятьях.

– Ишь, какая злюка! – сказал Володя, протягивая свою руку и гладя ненасытные листья.

Кувшинка на наших глазах сначала порозовела, а потом стала похожа на домашнего избалованного котенка.

Виктория была вывезена из Южной Америки. В природе листья ее достигают двух метров, а живет она обычно в озерах со стоячей водой, вдали от людей и жилья. Знаете, почему? Аборигены раньше использовали кувшинку, как оберточную бумагу – ее высушенные листья вполне способны заменить газету. Чтобы не погибнуть, кувшинка в естественных условиях прячется от людей. Но между тем на родной земле Виктория не страдает от недостатка внимания, его, наверняка, заменяют животные.

На полигоне никто никогда никаких опытов с кувшинкой не проводил, а поселили ее в бассейне, преследуя чисто декоративные цели. Но в чужих условиях растение постепенно изменило свои характеристики и стало похоже на некоторых людей, лишенных собственного душевного тепла.

– Может, прячутся твои рыбки, они же как дети? – Володя раздвинул водяные лопухи, вглядываясь в воду.

Я замерла: вот сейчас из-под воды покажутся лукавые мордочки моих друзей. Коль и Альфред. Не приключилась ли с ними какой беды? Если опасность близка, то почему их нет рядом?

Коль и Альфред были сигнальными образцами новой породы рыб, которую мы называли «кониками» или «мимозами». Как у растений-мимоз складываются листочки, если к ним прикоснешься руками, так и наши рыбы могли «говорить» движениями и длинными мягкими плавниками, то прижимая их к туловищу, то расправляя. Основным биологическим материалом для создания интеллектуальных рыб послужили морские коньки. Коль и Альфред и похожи были на морских коньков. Рыб выводили, как сверхчувствительных к опасности животных, но никто не ожидал, что питомцы проявят недюжинный интеллект.

– Вон идет твоя подруга! – холодно сказал Володя, чертя по воде и наблюдая за двумя рыбками, которые гонялись за его рукой. – Пойду и я поработаю, а ты поболтай, тебе полезно отвлечься.

Кувшинка Виктория медленно и грустно развернула чашечку цветка вслед уходящему мужу, словно у нее были глаза, а потом, выпрямив стебель, горделиво застыла на середине бассейна. Теперь ей на какое-то время никто не был нужен, и она стала походить на амбициозную школьницу, получившую кучу пятерок.

– Мимозки не вернулись? – к бассейну подошла Вера. Мы с ней работали в одной лаборатории, и она хорошо знала мои проблемы.

Я покачала головой. Опустив изящные пальцы в воду, Вера пошлепала по поверхности, но никто не отозвался на приветствие. Кувшинка чуть вздрогнула, но не двинулась с места.

– Да, это странно! – сказала Вера. – Не связано ли их необычное поведение с сегодняшней находкой, как ты думаешь, Женечка?

– Думаю, связано, – ответила я. – Они не первый раз уходят, а был ли случай, чтобы они не вернулись вовремя?

Мы бездумно сидели на краю бассейна, как из боковой аллеи выскочил ягненок на тонких ножках и принялся бегать туда-сюда, перепрыгивая через камни. Закончив показательные выступления, ягненок ткнулся в мои колени и тут же, жалобно проблеяв, переметнулся к Вере. Бодая ее бугорками рожек, овечий детеныш, казалось, хотел проткнуть девушку насквозь.

– Попрошайка! – ласково сказала Вера, отстраняя Овчика от своих колен.

– Он, что, голодный?

– Когда он у нас был голодным, Женечка? Вернее, он всегда голодный, ты же знаешь, растет, как на дрожжах. С утра выдул бутыль молока, а время следующей кормежки не подошло.

– Видимо, придется вводить ему в рацион измельченную траву, – сказала я. – В лаборатории системности появились котята. Слабенькие. Завлаб просит помочь им с молоком камерунских козлов, так что Овчику придется поделиться. Завлаб говорит, что наш питомец – избалованный, а другие помирают с голоду.

– Так уж и помирают! – возмутилась Вера. – Пусть сами выкручиваются, Жень! Отобрать у нашего подкидыша такое жирное молоко? У него и так трудная судьба. И потом, камерунцы такие крохотные, где им прокормить дюжину котят. А самое главное, кто будет доить камерунцев для котят? Ты же знаешь, что охотников не найдется, как всегда.

– Ну, положим, не дюжину, Вера! – возразила я. – Ладно, пусть обходятся коровьим. Если только иногда на десерт мы подкинем им камерунского.

– Вот именно! – согласилась Вера. – Кошкины дети прекрасно поправляются на коровьем!

Ягненок снова уткнулся в Верины колени и обиженно бякнул. Что и говорить, судьба у Овчика была действительно непростая. Ягненок родился месяц назад, а роды у нашей овцы Манюни ожидались сложными – ей в этом году стукнуло десять лет. Ну, кто мог ожидать от старенькой овцы такой прыти?

– Ей уже на погост пора, – шутили ученые остряки, – а она в овечий роддом вещи собирает.

Два Манюниных ягненка погибли при родах. Выжил только последний, самый прыткий – наш любимчик Овчик. Какой же он был чудесный – весь в черной пушистой шерстке с подпалинами. Ожидали, что последышу достанется самая нежная любовь своей престарелой мамаши. Но у овцы, видимо, наступил кризис старшего возраста – у нее заметно атрофировался материнский инстинкт. На другой день после родов, как только овца встала на копыта, она принялась выталкивать беспомощного ягненка из вольера. Мы пробовали восстановить справедливость, прикладывая новорожденного к овечьему вымени – ничего не получилось: Манюня брыкалась не хуже молодого козла. Пришлось Овчика забрать и выкармливать молоком камерунских козликов.

– А кстати, как там Манюня?

– Как-как? – засмеялась Вера. – Ты же ее знаешь, Женя! Одна любовь на уме! Вертится вокруг молодых баранов. Все охмуряет. Никакой совести.

– А они?

– Шарахаются от нее, как от огня, – засмеялась Вера. – Уморительное зрелище…

Вера отряхнула мокрые пальцы, вытерла их платком, а потом только погладила уткнувшегося ей в колени Овчика. Ягненок тут же облизал ее руку, показывая, как сильно он хочет есть и как он ее любит.

– Непонятно! – сказала Вера. – Откуда взялась эта кожа? Ведь лаборатория по исследованию пресмыкающихся закрыта! Это никак не может быть кожей змеи! Я верно говорю?

– Кто знает? – рассеянно ответила я.

– Евгения! Лаборатория закрылась 20 лет назад, я узнавала. Исследованиями змей на Северном никто не занимается, – строго сказала Вера. – Это просто недоразумение! Это никак не может быть кожей змеи. Так что, выкинь эту чушь из головы, Женечка!

Она встала и легко пошла прочь. Ягненок изо всех сил заторопился следом, перебирая крохотными ножками и путаясь в длинной Вериной юбке. Я позавидовала ее оптимизму и той спокойной уверенности, с которой она верила лишь в очевидные вещи.