Шрифт
Source Sans Pro
Размер шрифта
18
Цвет фона
Письмо первое
У моста
Мой милый друг!
Здравствуй!
Ты помнишь нашу последнюю встречу?
Нет, вовсе не ту, когда мы провели вместе несколько нелепых минут, которые то и дело разрывали сторонние, ненужные люди. Многие из них всегда были неприятны и мне, и тебе. Они появляются в самый неудобный момент, словно кто-то годами сдерживает их, а потом спускает с привязи и называет место и время, в которое они должны появиться. Они мешают и знают, что мешают нам, но не торопятся уйти, неприкрыто наслаждаясь неловкостью, которую сами же и создают. Им, вероятно, приятно просто наблюдать…
Нет, вовсе не ту встречу прошу тебя я вспомнить, когда мы лишь украдкой могли взглянуть друг другу в глаза, спеша перевести взгляд, вспомнив о том, что рядом есть еще кто-то. Я говорю о встрече у моста – это она была последней.
Я не забуду ее никогда. Она жива в моей памяти, и закрывая глаза, вижу все подробно, так, будто происходит это не в воображении, а наяву, здесь и сейчас. Я жду, и ты немного опаздываешь. Я не сержусь. Легкий ветерок пробегает по улице, стелется снизу вверх, влажный от реки, вдоль лестниц и клумб, лаская майским теплом. Он несет дурман весны, щекочет ноздри, бодрит и разгоняет кровь, и оттого, возможно, так улыбчивы люди. Всматриваюсь в лица – они светлы и веселы, приветливы и спокойны и поразительно поэтичны. Какой прелестный день!
Появляешься ты. Я уже знаю, что, возможно, больше не увижу тебя никогда. Ты обмолвилась по телефону об отъезде. В тот самый миг, когда ты, заметив меня издали, машешь мне рукой, я безнадежно понимаю: ничего подобного больше не испытаю за всю свою жизнь и буду помнить эти мгновения всегда: и приветливую ручку, и невесомость походки, и обманчивый майский ветер, что так игриво напал на тебя и нахально спутал твои волосы.
Прошло много времени с тех пор, а я все не могу забыть то до слез отчаянное чувство, жаром обдавшее меня, когда ты сообщила о предстоящей разлуке.
Ты помнишь, мы много разговаривали в тот прелестный день – у моста. Говорили обо всем на свете и в то же время ни о чем, о каких-то пустяках и глобальной политике, обсуждали знакомых, даже каких-то очень дальних, зачем-то гадали о погоде, смеялись, вспоминая наше давнее, дивное и такое случайное знакомство, просто упиваясь редкой возможностью быть рядом. Не говорили только о будущем. Всегда тяжело делать что-то последний раз. И особенно трудно, когда знаешь, что такого больше не будет – останется лишь прошлое.
Потом мы расстались – время жалости не терпит.
Говорят, оно лечит, но разве не оно же ранит? Разве не оно, порой, приносит боль, которую не способно приглушить, наносит раны, которые не способно заживить? С первой минуты я боялся тебя потерять. И потому моя боль особенно сильна. Я потерял тебя. Найду ли?
Ты знаешь, как все произошло. Ты сама так решила. Иначе было нельзя. И я принял твое решение, мой милый друг! Я смирился и поддержал тебя. Иного выхода у нас не было.
– Нет, нет, мой милый друг, – умоляли твои глаза, шептали твои губы, страдала твоя душа. – Тебе больше нельзя быть рядом со мной. Я все решила, я начинаю новую жизнь, в другом городе и не скажу тебе, в каком. Это стало бы губительной слабостью.
– Нет, нет, мой милый друг! – пылали мои глаза, кричали мои губы, сопротивлялась моя душа. – Мне нужно быть рядом с тобой. Пусть и для меня начнется новая жизнь, пусть даже в другом городе. И это не станет губительной слабостью.
Сейчас я вспоминаю об этом со смешанным ощущением боли и теплоты, на глаза наворачиваются слезы, ком за комом подступает к горлу. Правильно ли мы поступили? Должен ли был я отпустить тебя вот так, куда-то в тайный безграничный мир, утратив всякую связь с тобой и отрезав, по твоей же просьбе, возможности найти друг друга? Должна ли была ты уехать вот так, куда-то в тайный безграничный мир, утратив всякую связь со мной?
Иногда действительность кажется сном, страшным сном, от которого не отойти. Я каждое утро просыпаюсь с надеждой на то, что все иначе, все по-прежнему, и ты где-то поблизости, но сразу, отрезвленный, понимаю, что уже не сплю. Только бывает, проходит час-другой и наплывает наваждение, что я все еще сплю, меня тревожат кошмары и окружающие не в силах добудиться. Оно ужасно, это наваждение, обманчиво, но и приятно, поскольку дарит надежду, краткую и робкую.
Ты не знаешь, но я тоже уехал тогда и не появлялся в нашем городе несколько месяцев. Посвятил себя работе, окунулся в нее с головой, наивно полагая, что другого лекарства от вечной разлуки нет. Но я вернулся, и что мне делать в опустевшем городе – не знаю. Он по-прежнему полон тобой и в то же время пуст без тебя. Странно ходить там, где недавно ходила ты, и понимать, что твои ноги больше не коснутся старинной мостовой, и что мне суждено одному теперь бродить по старым знакомым улочкам.
Для меня это совершенно новое и особое чувство. И оно острее оттого, что не с кем поделиться, открыть сокровенное, как бывало только с тобой. Только ты поняла бы, почувствовала то, что испытываю я от разлуки. Я верил в то, что сумею пережить, преодолеть, забыть и перестать думать о прошлом, но время насмехается надо мной и проворачивает клинок, вонзенный в душу.
Я обречен на одинокую жизнь…
Я обречен на одинокую жизнь?..
И то и другое звучит неправдоподобно, сколько ни тверди. Нет, я все еще не могу поверить в то, что произошло, в то, что позволил тебе уехать безвозвратно, раствориться в бескрайнем мире. Мне все теперь кажется пустым. Я натыкаюсь на прохожих, но улицы пусты для меня. Все-все пусто теперь для меня.
Как пережить, как преодолеть, чем заполнить пустоту? Невероятные мысли, порой, приходят на ум. Зачем случилось наше знакомство? Зачем доверились мы друг другу? Зачем посвятили друг друга в свои тайны? Я не знал ранее подобного чувства, и оно бы не родилось без нашего знакомства.
Но я гоню прочь чудовищные мысли, не поддаюсь им и спасение ищу в воспоминаниях. Это лучшее и самое ценное, что осталось у меня от наших чудесных дней. Ах, почему же все проходит на Земле?
Я долго ждал и много думал – о том, как быть и что делать, как поступить, искать ли тебя или оставить все в воспоминаниях, заменив ими надежду на встречу? И не нашел ответа. Поэтому я здесь.
Я решил, что буду писать тебе регулярно, на портал, который согласится публиковать мои письма, и стану рассказывать новости – о нашем городе, знакомых, о том, что чувствуют и чем живут здешние люди, какие трудности испытывают и какую ощущают радость. Я буду писать в надежде на то, что однажды ты отзовешься, хоть и не знаю, где ты живешь. Я даже не знаю твоей нынешней фамилии – возможно, ты замужем?
Ты все решишь сама… Увидишь ли письма, прочитаешь ли их – я буду писать, пока не утрачу надежду, писать на местный интернет-портал, а не в соцсети, даруя нам маленький, но шанс – на чудо.
До свидания, мой милый друг!
Письмо второе
Утопленник
Мой милый друг!
Здравствуй!
Я обещал рассказывать тебе новости.
У нас жарко, но прошедшая неделя расстроила тягучей прохладой, пробирающим арктическим дыханием и ночными заморозками, заставившими достать из гардеробов подзабытые куртки. Старики-дачники с укором глядели на лиловые тучи, гадая, не погубят ли они урожай. Некоторые вышли из дома налегке, как привыкли уже – в рубашках да футболках. Бледные, с гусиной кожей, зябко и торопливо сновали они по тротуарам.
Прохлада принесла с собой и необъяснимую апатию, которую так умеет разогнать спелая весна. Хмурым у многих стало настроение, мрачные мысли полезли в голову. Признаюсь, и я оказался в их числе. Однако в воскресенье произошел неизбежный перелом, стремительно пронеслись по области и отгремели озоновые грозы, ветер мощно гнул непокорные деревья к земле, прошелся чесом по лугам, погулял по посевам, зыбью посеребрил реку, что разделяет город надвое. К вечеру волнение улеглось, тучи рассеялись и вот – у нас спокойно и все теплеет.
Неделя минувшая ознаменовалась печальным событием, о котором шепчется народ. Я был на рынке, и внимание мое привлек разговор трех женщин. По виду им – за шестьдесят. Одна – неряшливая невзрачная торговка живой рыбой, другая – сухонькая, степенная, чинная, плохонько, но строго одетая, ядовито-рыжая, крашенная, с угольными нарисованными бровями и отвратительно яркими губами. Явно в прошлом не простой человек. И с ними женщина, грузная и седая, лицо – глубокие морщины и блеклые усталые глаза, плечи скошены под тяжестью лет. Таких нынче встретишь нередко.
Переговариваются, покачивают головами и тихо о чем-то спорят. Что объединило столь разных людей? Из любопытства подошел и сделал вид, что изучаю ценники, осматриваю толстолобика, карасиков и карпят, тесно набитых в грязные пластиковые бачки на прилавке, высовывающих круглые рты из воды и жадно хватающих воздух. Интересуюсь у торговки, давно ли выловлена рыба и где, получаю раздраженный взгляд и голос прокуренный – нате вам, здрасьте, и двух часов не прошло, как поймали, в пруду поймали, где же еще. И чего только ходят, спрашивают? Будем брать? Осторожно ввязываюсь в беседу, интересуюсь, что случилось. Взгляд торговки леденеет, глаза сужаются, но на счастье вступает женщина с усталым лицом, объясняет спокойно.
Оказывается, обсуждают новость. Вчера из пруда, что на северной окраине, вытащили утопленника. Парень молодой. Как погиб – неизвестно. Подробностей никто не знает. Как обычно слухи множатся, и каждый божится, что слышал все из первых уст. Дескать, знает семью покойного, а у кого-то знакомый учился вместе с ним, иные врут, что знакомы с водолазом, поднявшим тело из придонного ила. И спорят же, спорят…
Сама же семейная трагедия словно уходит в болотную жижу и вязнет так, что скоро уже не отличить правду от лжи, вымысел от реальности. Не утопленник волнует торговок – им надо обсосать историю да выбросить, начисто о ней забыв. Меня же она потрясла, эта история. Оказывается, искали парня с неделю. Ты же знаешь, мой милый друг, как быстро и слаженно действуют теперь волонтеры. Пропал человек, и на поиски выходят десятки людей, сотни. Сменяют друг друга, разбивают местность на квадраты, назначают ответственных, старших, поддерживают связь, собираются в условленный час в условленных местах – отдохнуть и обсудить.
Так же было и у нас – искали. Говорят, и тому, видимо, можно верить, что ушел парень прогуляться. А домой не вернулся. Потому и интерес. Поразительно как чужая беда приманивает людей, не способных к помощи и состраданию, как увлекают и захватывают их самые мрачные подробности, как верят они самым ужасным небылицам, как смакуют детали.
– А я говорю – от несчастной любви, – торговка отвлекает от налезших мыслей, отстаивает свое. – У нас тут соседка ихняя работает, Валька, мясом торгует вон в том ряду. Так она вчера с матерью его до позднего пробыла, успокаивала и все узнала. Любовь у него со школы была. Крутила перед ним хвостом. Он и так к ней, и сяк, и замуж звал. Парень хороший, работящий. А она за другого собралась – за богатого. Он к ней на разговор – руки на себя, говорит, наложу! А она смеется – не наложишь! Теперь счастья ей не видать, с таким-то камнем в душе счастлив не будешь, никакие деньги не спасут.
Поморщилась брезгливо степенная дама, поджала губы, но дождалась, когда торговка умолкнет.
– Все было совершенно иначе, – заявила безапелляционно, и быстро задвигались, зашелестели яркие губы, словно боялась, что перебьют. – Болен он был. Врачи поставили диагноз. Предупредили, что скоро начнутся судороги, тело станет неметь, а мышцы откажут. Сляжет в постель, а живым у него только мозг останется. Деньги родным велели собирать на лекарства, чтобы страдания его облегчить, потому что болезнь новая, неизлечимая. Денег надо много. Квартиру пришлось бы продать. А жить с такой болезнью можно хоть сорок лет и все мучайся. Хотел семье помочь.
– Да ну, – презрительно отмахнулась торговка. – Любовь у него несчастная была.
– Упокой, Господи, душу…– шепнула, быстро перекрестившись, женщина с усталым лицом.
– Постойте, но разве утонул он не случайно? – спросил я.
– Как утонул?..
– Как это бывает, когда человек гибнет при несчастном случае. Решил искупаться и утонул. Может быть, вода была холодной. Вспомните, какая прохладная стояла неделя. Ногу свело, например. Может быть, не рассчитал силы и заплыл слишком далеко. Или течение… Хотя, конечно же нет, не течение, ведь это пруд. Но почему вы думаете, что… любовь или болезнь? И по какому праву судите его?
Ответом стало молчание. Меня не поняли, это очевидно.
– Лучше бы его не находили, – внезапно проронила женщина с усталым лицом.
– Что? Как? Почему?!
– Отняли у матери надежду, – объяснила, помолчав. – Все эти дни она верила в то, что ее сын жив. Молилась и верила в то, что, должно быть, загулял. Злилась, плакала, боялась, но простила бы, когда вернулся бы домой.
– Но он бы не вернулся, мы же знаем…
– Все равно мать жила бы надеждой, что однажды вернется, – отрезала зло. – Год, пять лет, десять, всю жизнь. А теперь чем ей жить? Похоронит и все.
Я взглянул на них, на любопытных, и оставил, ушел, так и не купив рыбы, что жадно зевала в омертвевшей воде.
По пути домой размышлял над жизнью и смертью, над временем. Оно скоро все сотрет, как делает это всегда. Сотрет и торговку, и степенную даму. Размышлял о надежде и о том, права ли была та женщина с усталым лицом. Что сказала бы она, случись такое с ней, с ее сыном? Точно выбрала бы надежду? Или предпочла бы ходить на могилу и оплакивать умершее чадо, достоверно зная, что можно и нужно его оплакивать? Какое из страданий больше, горше, болезненней?
Вероятно, ты ожидаешь от меня совершенно иных вестей, мой милый друг, но как быть, когда известие промелькнет на лентах и исчезнет, а люди долго еще будут его обсуждать? Мы никогда не узнаем, конечно, что произошло. Была ли роковая любовь?
А может, виноваты парадоксы времени? Оно, непостижимое, ведь делит как-то нас, разводит в истории, словно в насмешку соединяя и разъединяя прошлое, будущее и настоящее. Жил человек, радовался, огорчался, мечтал, любил. И мы – я и ты, и та торговка, – жили в то же самое время, радовались, огорчались, мечтали, любили. Он ушел, а мы остались. Мы все еще можем мечтать и любить, а он – уже нет.
Думая о времени, я вдруг осознал, что оно способно разделять и в пространстве. Взгляни хотя бы на нас, мой милый друг. Четко определенная проклятая секунда разлучила нас, и мы живем теперь вероятнее всего в одной стране, но в разных городах. Ты видишь то же солнце, что и я, ту же луну и те же звезды, слышишь те же песни и смотришь те же фильмы. Наверняка вспоминаешь о прошлом, как и я. Время у нас общее, но такое разное, такое личное и такое непреодолимое.
Соединит ли оно нас вновь? Я очень на это надеюсь.
Где ты, мой милый друг?
До свидания, мой милый друг!
Письмо третье
Покерный клуб
Мой милый друг!
Здравствуй!
Город наш живет сейчас уныло.
Лето наступило, но по календарю, а за окном отчаянно бьется за свои права. То тучи, то солнце… то солнце, то тучи. На улицах пахнет свежескошенной травой, но мешается неприятно с бензиновой резиновою гарью. С раннего утра и до позднего вечера косят по велению властей. Визжат – до головной боли – триммеры, отплевываясь едкими газами, ритмично трудятся муниципальные косцы.
Новости серые, как будни – все больше политика, как всегда кто-то готовится к выборам и уже начинает звонче привирать, что-то обещает и кому-то чем-то грозит. Люди же, я вижу, равнодушны, они давно привыкли к вранью, к хвастовству, к пустому звону, к тому, что вруны живут почему-то лучше других. Они выработали иммунитет и не принимают на веру. Но так же прикипели и к приказам – наступит осень, потянутся к урнам.
Еще на лентах – мелкий криминал, скучный.
Только одна весть тронула меня. Она банальна: полиция разоблачила подпольный салон – игорный, покерный клуб, как сказали в новостях. Подозревают человека молодого. Организовал, говорят, все крайне ловко. Арендовал помещение, как будто под офис, нанял охрану, завез компьютеры, установил какие-то запретные программы. Наладил кассу, и деньги потекли. Пускали не каждого и конспирацию соблюдали строго – перед входом следовало назвать пароль, а слово заветное каждый день было новое.
Захотел бы я туда пойти, испытать удачу, закружиться в азартном вихре, спустить все или сорвать джек-пот – пустили бы меня? А как бы пустили, ведь я не знаю пароля? Как он работал, этот покерный клуб? Для кого? Как игроки о нем узнали, кто сообщал им ежедневно новые пароли? И так ли банальна эта весть? Стоит за нею, конечно, многое – и мир воровской, скрытый, и отчаявшиеся бедные люди, и тайные всемогущие покровители.
А еще слышал версию преудивительную. Знакомый рассказал, что молодого человека, попавшего под подозрение, уже будто бы отпустили, а задержали его жену. Вину взяла всю на себя… Так любит беззаветно? А что же он, как согласился, как не отговорил, как посмел выйти на волю, что делает и спокойно ли спит, когда она томится за решеткой? Знакомый говорит, что фарс – жена выигрывает время, чтобы муж, на свободе, подговорил свидетелей, улики уничтожил, нашел влиятельного человека, который помог бы решить дело в его пользу. Что ж, может быть и так. Но если нет, если сама пошла под стражу от большой любви?
Размышляя, я вспомнил вдруг одну старательно забытую историю, случившуюся со мной в годы почти беззаботные. Я не рассказывал тебе ее, мой милый друг, но полагаю, пришло время, когда ты захотела бы ее послушать, а я – рассказать.
Произошло все в такой же период, как и сейчас – в июне. Было тогда гораздо жарче. Я же был влюблен так, как можно влюбиться только в двадцать лет – отчаянно и безнадежно, когда кажется, что чувства твои навеки, и если любовь потерять, то счастья не познаешь больше никогда. Звали ее Вероника. Помню, мне нравилось произносить это имя, но она возражала, всегда надувала губки и резко велела – называй меня Никой, как зовут все друзья.
Я подчинялся, как не подчиниться при такой-то любви, но внутренне очень злился – хотелось быть для нее не другом, но мужем, человеком преданным и избранным, которому одному только дозволено называть ее Вероникой. А все остальные – ну пусть зовут Никой, только я же особенный. Ее приказы уравнивали меня с ними, со всеми ее друзьями, приятелями и мимолетными знакомыми, и тем обижали. Но я терпел.
Мне нравилось быть с ней. Это всегда были минуты волшебные, само присутствие ее рядом придавало сил и окрыляло. Все прочее отходило на задний план и думалось, что ничего больше и не нужно. Она, конечно, замечала мои волнения и вела себя подобающе, по-хозяйски и снисходительно. Глаза у нее были магические. Взглянешь – ну чистый ангел, кроткий взгляд и зрачки явно карие. Не захочешь – доверишься, а улыбнется – очарует и сведет с ума. Но выйдет из себя, берегись! Глаза как потемнеют – до угольной черноты, как заискрят! Красота ее становится тогда зловещей.
Усиливали впечатление и ее волосы – густые, длинные и черные, такою темной бывает пустота, бархатно-мягкие. Она повелевала мною, но грани не переходила, чутко улавливая каждую перемену моего настроения, каждую нотку моей души. Мы были бедны, но молоды и тем счастливы, а однажды наступил день, который все переменил.
Я не помню, откуда взялась та мысль, но Вероника вздумала поиграть в казино. В ту пору заведения такие еще были законны, и в нашем городе работало одно. Ты, конечно же, помнишь, мой милый друг, оно располагалось в центре, вывеской играло завлекающе, а личности туда ходили необыкновенные. Я не был в казино раньше, и просьба Вероники меня озадачила.
– Пойдем лучше в кино, а потом посидим в кафе, – предложил я и увидел грозою потемневшие глаза.
Я вздохнул, и глаза ее оттаяли, посветлели и стали насмешливыми.
Разговор проходил у нее дома, я стоял у окна, делая вид, что мне любопытно что-то там разглядывать, а она лежала на диване, устремив взгляд в потолок и мечтая. Вероника все уже решила для себя, я же встал перед выбором. Она гадала, что надеть ей вечером и спрашивала, что обычно носят в казино. Я пожимал плечами, отвечая, что за девушками другими не наблюдаю и не знаю, что нынче в моде.
– Ты любишь меня? – внезапно спросила она.
Я смутился. Глаза ее слегка потемнели, были серьезны. В них не осталось и намека на ту снисходительность, с которой они обычно смотрели на меня.
– Ну что за вопрос! – вскричал я с деланной обидой. – Люблю! Люблю так, что не представляю себе жизни без тебя!
– Хорошо, – задумчиво обронила она и отвела глаза.
Вечером мы были в казино. Пришли рано, за час до открытия, и время провели в кафе, в ожидании. Заведение оказалось дорогим. Я боялся плохо себя показать, свидание было необычное, чувствовалось, что оно крайне важно для Вероники. Она что-то задумала, что-то проверяла. Я не знал, как играют в казино, сколько берут с собой денег и взял все, что у меня было, да еще столько же попросил в долг у родителей.
– Я буду апельсиновый фреш и жульен, – заказала она официанту, и он вопросительно взглянул на меня.
– И я буду фреш…
Наш легкий ужин обошелся в кругленькую сумму, но я заплатил и бровью не повел, замечая, что Вероника поглядывает на меня задумчиво. Да, она что-то оценивала, что-то обдумывала, и тревога моя усиливалась. В казино я вошел с колотящимся сердцем, отдающим в висках барабанным боем, а она – впорхнула. Вероника выбрала рулетку, играла азартно, весело, громко смеялась и скоро покорила, кажется, всех мужчин в зале. Я же стоял рядом и послушно передавал ей деньги
– Еще, еще! – требовала она и легко кидала купюры на зеленое сукно.
Рулетка крутилась. Меня стали оттеснять, вокруг Вероники образовались поклонники, ее подбадривали и кто-то целовал ей ручку. Я злился, а она все протягивала ладошку и требовала:
– Еще, еще!
Особенно неприятен был брюнет, высокий и плечистый, сильный и нахальный. Он очень быстро проигрался и теперь льнул к Веронике, нашептывал ей что-то на ушко, наверное, рассказывал какие-то секреты удачной игры, а она отводила рукою волосы, оголяя нежную мочку, в которой золотилась длинная тонкая серьга, и смеялась чему-то.
– Еще, еще!
Сбережений моих не хватило и на час игры, и когда Вероника узнала об этом, то фыркнула презрительно и от досады топнула ножкой.
– Ты иди домой, – сказала она неожиданно. – А я останусь, здесь так весело!
– Что? – растерялся я.
– Ты портишь мне настроение своим кислым видом.
– А-а…
– Ты меня любишь? – повторила она вопрос, заданный утром дома.
– Как не любить – люблю!
– А ты знаешь, что такое любовь?
– Знаю, знаю! Я дышать без тебя не могу, не ем, не сплю, живу только тобой – вот что такое любовь!
– Тогда найди мне деньги.
– Что?!
– Я хочу играть. Кино, кафе – как это скучно. Посмотри вокруг – вот где жизнь! Любовь – это азарт!
– А если я… не найду деньги?
– Если любишь – найдешь.
– Но если не найду?!
Она взглянула на меня со странною усмешкой и встряхнула головой.
– Неужели я ошиблась в тебе? Неужели ты такой же неудачник, как тысячи тех – там, на улице? Неужели ты не способен на поступок? Разве ты не все сделаешь для меня? Как же я разочарована…
– Но Вероника!
– Ника!
Я умолк и почувствовал, как в душе нарастает незнакомое темное чувство, и глаза у Вероники темнели столь же стремительно. И тут я выпалил фразу, о которой позже не раз жалел и не жалел, а годы спустя тщательно спрятал в глубинах памяти.
– Не хотел бы я быть твоим мужем…
– Ты им и не будешь, – усмехнулась она и повернулась к столу, вскинула руку и отвела прядь волос, открывая липкому брюнету розовую мочку.
С тех пор я видел ее только один раз – она вышла из темного джипа, роскошная и блестящая, роковая, прошла равнодушно мимо нищего, просившего подаяние, и вошла в храм, меня и не заметив.
Вот что, мой милый друг, навеяла на меня обыденная новость. Переживал ли я? Страдал ли? Я перерыл бумаги и нашел то самое воспоминание. Полагаю, ты все поймешь.
Если б в мире была
лишь бескрайности нить.
Если б мудрость могла
в безграничности жить.
В отрешении зла
протекала б судьба,
И отчаянья мгла
не смогла б наступить.
Я бы встретил тебя
золотою порой.
Встречу в сердце храня,
как залог дорогой,
И отнес бы тот свет
в поднебесную высь…
Но услышал лишь: нет,
и увидел корысть.
И в глазах у тебя
потерялась печаль.
Искру счастья гоня,
словно было не жаль.
Блеска золота миг
вдруг затмил все собой.
А твой ангельский лик
почернел бесиной.
Почему же ушла
святость взглядов твоих?
Почему не нашла
ты желаний других?
Почему не взошла
молодая луна?
Все же грань перешла
ты когда-то сама.
Разрубила мечты,
Как и не было их.
Нет уж больше и дней тех -
таких дорогих.
До свидания, мой милый друг!
Письмо четвертое
Провидение
Мой милый друг!
Здравствуй!
Веришь ли ты в божественную милость?
Ты, верно, слышала уже чудовищную весть, она облетела всю страну. Автобус, в котором находилось полтора десятка человек, выехал на переезд и снесен был товарным составом. Несколько человек на месте погибли, а другим повезло – выжили каким-то чудом. Только чудо ли это было или чья-то запредельная милость? И если так, то отчего умершим, по какой несправедливости, не досталось ни частицы от нее?
Город наш беду воспринял близко, многие переживали горе, как свое личное и потому оно стало общим, каким-то осязаемым. Оглушило неразрешимым смыслом, внезапностью, неотвратимостью и просто тем, что произошло вот здесь, где-то совсем рядом, под городом, опалило. Страшно и представить, что пережили те люди и, конечно, о чем они думали, видя приближающийся состав и понимая, что ничего не могут сделать, что не успеют и что спасение от них не зависит совершенно.
Весь жизненный опыт, все накопленные силы, знания и умение – все это в один беспощадный миг стало бесполезным. И только чья-то милость, чья-то сущая непостижимая и вечная милость способна была вмешаться и кого-то спасти, а от кого-то, увы, она отвернулась.
Печаль породила общую боль, объединила даже тех, кто привык разделять на свое и чужое. Может, в этом и кроется древняя тайна нашего народа, его объединяющая сила? Ему необходимо общее горе, а не общая радость.
Весь город молится теперь за уберегшихся – о выздоровлении. Весь город молится и о погибших – о покое души.
Ты ведь знаешь, мой милый друг, что я не фаталист, однако и мне порою хочется поверить в рок, в злую или добрую судьбу, в удачу и невезение, в то, что от человека в его собственной жизни зависит немногое и что его будто бы кто-то направляет, всезнающий и всесильный. Говорят, такие мысли делают человека слабым, ибо он перестает верить в себя. Но иные считают, что фатализм способен придать сил, верою и надеждою. Как же это просто, опасно просто – верить в то, что помогает тебе сверхъестественное.
Не каждому дано такое понимание, такая вера. Сегодня жизнь моя представляется мне прекрасной, я счастлив и наслаждаюсь юным летом, а что будет со мною завтра? Признаюсь, что грустно становится от подобных мыслей, сил мне они не придают, и я гоню их прочь, стараюсь забыть о них, затолкнуть в самые мрачные глубины сознания, но они все равно нет-нет да выползают, скребут когтями и гложут душу.
Мой милый друг, мне вспомнилась одна история. Рассказал ее пару лет назад знакомый, с которым встретились мы на совещании, давно уж растворенном временем. Он был хмур и задумчив, лицо его было мертвенно бледным и осунулось, вероятно, от бессонных ночей. Его тревожили сокрытые думы, и почему он решил доверить их мне, не пойму до сих пор.
Мы вышли с ним из мэрии, да-да теперь припоминаю, что были мы в мэрии, и какое-то время шли по улице вместе, к остановке. Беседовали о пустом, путь скоротать, и когда уже близки были к конечной цели, он вдруг остановился, взял меня под локоть и предложил зайти в кафе. Нет, что ты, попросил! С мольбою заглянул в глаза, и я не смог ему отказать.
Мы разместились за столиком у окна, громадного окна, которое начиналось у пола и уходило под потолок. Улица предстала перед нами, отделенная только стеклом, и непривычно было наблюдать за тем, как снуют прохожие в считанных метрах от нас, хоть руку протяни. Мы заказали кофе. Знакомый долго молчал, уже и заказ принесли, а он все смотрел в окно.
– Здесь я увидел ее впервые, – внезапно нарушил он молчание, снова помолчал и добавил. – Здесь же увидел и в последний раз.
Он быстро взглянул на меня, горько усмехнулся, перевел взгляд за окно и больше не поворачивался, рассказывал, словно самому себе, иногда качая головой.
«Так же, как и мы с вами, сидел я вот здесь, за этим же столиком, пил кофе, размышлял о работе, о каких-то делах, а о чем именно – теперь и не припомню. Глядел рассеянно на прохожих, погода тогда была не то, что сейчас. Надвигалась глубокая осень, шли острые дожди, и большинство прохожих пряталось под зонтами. Наверное, я и обратил внимание на нее потому, что шла она без зонта, с непокрытой головою, и волосы ее потемневшими от влаги спутанными нитями липли к лицу.
Я сразу обратил внимание на то, как она красива, и подумал о том, что красота ее от дождя, верно, стала еще ярче. Лицо ее было сосредоточено, губы сжаты, изогнутые брови сведены, руки она держала в карманах перепоясанного плаща, красного, а на плече висела сумочка. Она быстро прошла мимо, в сапожках на высоком каблуке, в виднеющейся из-под плаща темной юбке, не заметив меня и не повернув головы, и я потом вспоминал о ней, как о дивном видении. Скажу, что надежды вновь увидеть ее у меня не было, как не было и помыслов об этом. Сколько людей так же встречаем мы в нашем городе однажды, а после не видим никогда.
Но так уж получилось, что дня через три я оказался в том же кафе, примерно в такое же время, устроился за тем же столиком и снова увидел ее. Дождя тогда не было, однако небо хмурилось, стелилось серо и низко. На ней был знакомый красный плащ, и лицо ее было все так же серьезно, только руки она не держала в карманах. Правою плавно покачивала в такт походке, левою придерживала сумочку и была так невероятно женственна и прелестна, что я восхищенно ахнул.
Вы наверное не знаете, но за полгода до того я пережил трудный развод и не задумывался о новых отношениях. Она же поразила меня настолько, что вернувшись домой, я начал припоминать картину до мельчайших деталей. Закрывал глаза и видел темные блестящие глаза, волнующую руку, длинные нити светлых волос. Корил себя за то, что не разглядел, было ли обручальное кольцо на ее безымянном пальце, потом хвалил себя за это же и снова корил. Вспоминал и раз за разом прокручивал в голове заново те несколько секунд, в течение которых видел ее.
На следующий день я, как вы понимаете, опять был в кафе. На ум мне пришло, что она, возможно, работает где-то поблизости и проходит мимо в одно и то же время. Ожидания мои, конечно, оправдались. Она появилась почти в ту же минуту, что и раньше, только теперь была в джинсах и легкой куртке из коричневой кожи. Волосы ее, раньше всегда распущенные, были стянуты хвостом. Сердце мое заколотилось, а руки задрожали так, что я вынужден был поставить чашку с кофе на блюдце.
Да, это было странное и восхитительное чувство, не поверите, но я вдруг ощутил себя робким подростком, страшно застеснялся этого чувства и даже воровато оглядывался – не заметил ли кто моего состояния? Однако нет, никто в кафе, вроде бы, не обращал на меня внимания, и я успокоился.
Наступили выходные дни, дежурство в которые оказалось напрасным. Она не появилась, что подтвердило мое предположение о близкой ее работе. Не скрою, появился и страх, который не отпускал до понедельника. Я опасался, что больше не увижу ее, что проходила мимо она все же случайно, по каким-то своим важным и временным делам, и испытал огромное облегчение, когда она появилась на улице в привычный час.
Теперь я пригляделся и заметил, что кольца обручального у нее нет. Это наполнило мою душу приятным теплом, и я снова ощутил себя влюбленным подростком. Я приходил в кафе каждый день, а по вечерам вспоминал о ней, и снова приходил, и снова вспоминал. Скоро дожди сменились снегом, задули, замели морозные ветры, и она обычно появлялась в светлом полушубке и светлой же шапочке.
Вы спросите, решился ли я поговорить с нею? Да, решился. Я готовился с неделю или даже более того, опять же как подросток что-то репетировал, подолгу стоял перед зеркалом, гадал, как подойти к ней, как заговорить и о чем, как показать себя. Постепенно мною овладела уверенность в том, что наш с нею разговор станет самым важным и решающим в моей жизни. И верить хотелось, что и для нее он стал бы таковым.
Но каждый раз, когда она появлялась, я мысленно и не скрою – трусливо, откладывал все на завтра, оставался за столиком, в уютном тепле, пил кофе и провожал ее взглядом.
– Неужели вы так и не подойдете к ней?
Представьте себе, официант, молодой малый, давно все заметил и понял, скрытно наблюдал за мной, следил и за нею, не смог удержаться и спросил. Я растерянно кивнул ему в ответ и от неожиданности пробормотал что-то, оправдывающее меня. Он же улыбнулся и сказал:
– Не стоит больше ждать, иначе вы ее упустите.
Я снова кивнул, расплатился и побрел домой. Не спал ночь, ворочался и к утру твердо решил, что выйду из кафе и заговорю с ней. Пусть будет что будет, пусть она откажет мне, пусть прогонит, пусть издевательски рассмеется в лицо, пусть равнодушно пройдет мимо – пусть сделает что угодно, лишь бы я после был спокоен и не ругал себя за непростительную робость.
Вы спросите, что я планировал сказать? Только то, что влюбился в нее по-мальчишески отчаянно и бесконечно, несмотря на свои годы. Это я и собирался сказать.
Итак, я решился и в заветный час был на своем месте. Славный малый, официант, как всегда придержал для меня столик у окна. Я ждал, но ее не было. Шло время. Бежали по кругу стрелки часов, она не появлялась. Славный малый сменил несколько чашек, я выпил слишком много кофе и в висках у меня начало стучать. Вышел из кафе поздно, разочарованный, раздавленный обстоятельствами, и официант проводил меня сочувствующим взглядом.
А дома… дома я начал читать новости, сменяя порталы в Сети, и главною из них оказалась новость жуткая, кровавая, которая была на всех лентах. Полиция задержала мужчину, весьма крепкого на вид, по подозрению в убийстве. Жертвою стала молодая женщина, бывшая его возлюбленная, чувства к которой у него не остыли, а убил он ее будто бы из ревности – явился к ней домой и пырнул ножом в самое сердце.
На одном из сайтов я нашел фотографию убитой, и в глазах у меня потемнело – это была она.
Так я узнал ее имя».
Он замолчал, и стало ясно, что слушатель ему больше не требуется. Если бы я встал и ушел, не попрощавшись, он бы и не заметил. Но я остался.
– И вы… э… часто приходите сюда?
– Каждый день, – тихо ответил он, так и не взглянув на меня.
Как все же странно устроена человеческая жизнь, подумал я тогда и вспомнил об этом теперь. Как она неповторима, как бывает коротка, наполнена любовью и мольбами, страданиями и терпением, радостью и горем, жалобами и ожиданиями, страхом и разочарованием. Как много ошибок совершаем мы, и как порою насмехается над нами судьба, ошибок наших не прощая. А кто-то становится жертвою ошибок чужих, и это, верно, и есть самое несправедливое.
Как трудно, должно быть, живется теперь и тому дальнему знакомому.
Он так и не узнал того, что счел главным в своей жизни, и не узнает уже никогда.
До свидания, мой милый друг!
Письмо пятое
Рубеж
Мой милый друг!
Здравствуй!
Где же ты и почему никак не отзовешься?
Последние дни я провел в постели, в каком-то странном и страшном пограничном положении, то обливаясь потом в горячке, то дрожа от озноба, совершенно один. Снова дала о себе знать старая болезнь, ты понимаешь, конечно же, о чем я, и боль грызла меня остервенело, по-новому – так, как не нападала раньше. Не оставалось ничего иного как терпеть. Время становится вязким и тягучим, обременительным и липким. О многом передумываешь.
