Портрет человека-ножа

Книга об очень странных и табуированных желаниях, родом, видимо, из глубин подсознания или времён жестоких богов. Интересна судьба автора, которого самого обвинили в педофилии и забыли на долгое время. Дювер описывает распадающийся мир, причём как внешний, так и внутренний. Распад происходит не только на уровне содержания, где рушится дом главного героя и гниют трупы, но и на уровне формы – спутано время повествования, разорвана последовательность. Гниет не только внешний мир, но и мир внутри говорящего под воздействием первобытного ужаса и рассказчик с каждой строкой все меньше напоминает человека и превращается в жуткого зверя подстерегающего свою добычу.

эту книгу надо прочесть.

прочесть, забыть о чём говорил автор и навсегда запомнить эмоции, полученные от прочтения. это откровенный ужас. не пропускайте эти бесконечные описания, вникайте в них, дышите книгой. дайте ей унести вас.

для меня началось всё с безразличия, потом первый страх, позже его сменил смех, а то, что было со мной в конце...пожалуй, это останется в беловежской пуще. 

и, пожалуйста, после прочтения, забудьте об этой книге навсегда.

Изложение рваное с зацикленностью на деталях прицельно, чем-то напомнило картины фон Триера, и все было бы ничего, если бы не эти наброски: всплывающие шаржи и чертежи дома, округи и сельской местности пришпиленные булавкой от потолка и до пола на ветхой стене. Хаос кусочного изложения вставляет тем фактом, что напрягаешь мозги и собираешь без подсказки-картинки разбросанный пазл: Ага! Вон за ножкой стола притаился один. А вот тот помню был на кармане." У меня в итоге получилось что-то меланхоличное, пыльное, кое-где погоревшее и разваленное, больше отбирающее, чем отдающее взамен.

Противоположность Коломб с её тысячей глаз, читая Дювера глядишь из его головы, через бойницы, которые он тебе оставляет. Присутствие насилия, убийства спускает тебя псом, который по следу пытается восстановить порезанную хронологию текста (такого желания не возникало от прозы Коломб, у неё всё происходит сразу и никогда). Абзацы как ритм игры с ножом - щелчок - он открыт - щелчок - закрыт/ты выдыхаешь. Мужская речь, гомосексуальная жестокость и потрясающая наполненность момента (недоступное). Чтобы в самом конце уже тест стал лезвием внутри тебя, если ты позволишь ему/если он позволит тебе стать одним целым.

"Портрет человека-ножа" не назвать литературным произведением. Это именно рисунок, проступающий жгучим контуром на изнанке век, пока ты глотаешь осколки предложений, которые автор порой прерывает на полуслове - и так понятно, что именно он сказал бы дальше. Сначала ты снисходительно смотришь на наивные линии, прочерченные надменным ребёнком. Потом выжидающе наблюдаешь за взрослым, сминающим мучными пальцами что-то, похожее на детскую тень. А затем ловишь себя на том, что этот подвешенный мир - без прошлого, будущего, настоящего, без рамок и правил, без надежды и веры; мир, где есть только ты, наблюдающий, и они, погибающие, - обступил тебя со всех сторон, вырос картонными декорациями за окном и застыл с безжизненным оскалом мёртвого шакала. Дювер уколами пера заставляет тебя вращаться…

Зло есть, зло велико, зло сквозь пелену аутосуггестических порывов делает преступление много слаще. Можно говорить о смещении координат дефиниции таких понятий, как зло и преступление, но никак об их отсутствии. Поп-цитаты Берроуза о вседозволенности и истине тут не помогут — "ГКН" уже писаны вполне возможно тогда, когда заместительная терапия начала разрушать разум старика, что и могло изродиться тем незабываемым попурри из Борхеса и гипноэротомахии.

Портрет Дювера — это чехарда подглядываний, немого кокетства, игривых преследований, замираний в нерешительности и всё на алтарь непроизносимых вслух желаний. Взрослый, наблюдая из укрытия, алчет быть замеченным — то надежда снять с себя толику вины, если и вовсе не переложить на узкие плечи целиком и, конечно, попытка ещё усложнить,…

Обожаю литературу подобного рода.

Читала эту маленькую и аккуратную книгу, в которой и заключен рассказ, ночью в беседке под светом фонаря. Тишина так и способствовала погружению в этот своеобразный мир лезвия. Хочу отметить , что бумага обложки мелко рифленая, что необычно приятно. Очень непривычный язык повествования, порой доходящий до шизофренических обрывков фраз. Мрачные тона описания. Дювер все время чтения тащил свое лезвие по моим мозгам. Тема детей как запретный плод, тема смерти и убийства, охоты. Тихий ужас жертвы. Результат - металлическое послевкусие, рана. Но книга уже мертвая.

Передо мной было полотно, на котором я пытался изобразить ночной сад. На холсте было много черной краски, и только зелёные растения проступали из темноты. Внезапно они зашевелились, и я услышал шелест ветра. ( Дэвид Линч "Поймать большую рыбу")

Учитывая личность автора - философствующего провокатора, гомосексуалиста, обоснователя и защитника педофилии, книга воспринимается на нескольких уровнях. Это своего рода one more Чёрный Квадрат от литературы, в котором каждый увидит или может увидеть своё. Больное сознание, начинённое сомнительной созерцательностью, как внешней, так и внутренней. Стоящий за литературным воплощением "Человек, который смотрит на нож, становящийся им самим" Мишо - это ницшеанское всматривание в бездну - и бездна в этом конкретном случае состоит из неправильности,…

Роман сильно напоминает кинохронику событий, всплывающие в мозгу картины детально обрисованы, так же детально обрисованы действия, все проплывает прямо перед глазами. Все повествование буквально пронизано смесью педофилии (Эроса) и раздираемой, расчленяемой плоти (Танатоса), что действительно будит жуткие образы в подсознании. Сам мир, рисуемый Дювером выглядит мистически ужасающе, он пугает и завораживает, с одной стороны он предельно реалистичен, с другой стороны от него веет некой безысходностью, мучительным заточением в клетке из собственной плоти, которую он и пытается прорвать с помощью своего ножа, но и нож мягок, словно плоть.