Тринадцатая категория рассудка (сборник)

Есть канал "Книги и смыслы", который очень мне нравится обсуждениями как будто бы не вписывающихся в повестку книжных блогов рассказов. "Квадратурин" — один из них.
Катерина, владелица канала, охарактеризовала его как "многослойный, абсурдный, сносящий голову". Так оно и есть. Прочитать можно меньше, чем за полчаса, зато после целый день (и даже больше) сидеть и думать, думать, думать, какие смыслы вкладывал автор в свои метафоры, не говоря уже о том, как цепляют разные фигуры речи. По степени красивости я бы сравнила его с текстами Улицкой и Набокова: когда можешь читать даже не из-за сюжета, а потому что сумасшедше красиво описано, так, что даже испытываешь разочарование, когда вдруг рассказ кончается, и идёшь перечитывать снова и снова.

Тем, кому интересна литература Серебряного века, а ещё — книги о книгах, и наконец, тем, кто любит прозу Борхеса — скорее туда, в «Клуб убийц букв». Кржижановский действительно «русский Борхес» и «русский Кафка», и «прозеванный гений», как его называют. Всё верно. Только великим богатством нашей литературы, невероятным количеством имен, которые мы успели выстроить по иерархии, можно объяснить то, что писателя такого уровня НЕ читают/любят/обсуждают так же массово, как, например, Булгакова с «Мастером и Маргаритой». Повесть читается за один вечер, залпом. Не все вставные новеллы были одинаково интересны, и не всё в итоге проясняется в сгущённой атмосфере таинственности, кроме того, что «строчки с кровью убивают» — но остановиться невозможно.

Параллельно читала Михаила Эпштейна, эссеиста,…

Писать рецензии на Кржижановского — дело безнадежное: любой абзац, написанный гением, скажет вам все. Свою историю любви я уже как-то в двух словах описывал. Но пару строчек я все-таки черкнуть попробую.

«Клуб убийц букв» я читал еще в 2015 и сейчас не стал перечитывать, попробую вспомнить собственные ощущения семилетней давности. Тогда это было уже четвертое произведение Сигизмунда Доминиковича подряд: я читал их достаточно медленно, смакуя каждую строчку, обкатывая на языке каждую метафору (а Кржижановский — невиданный мастер в обыгрывании и развертывании практически каждой метафоры), на долгие секунды замирая от восхищения и забывая дышать...

Боже, с какой же белой завистью я читал его произведения! Я никогда так не напишу! Я никогда не придумаю даже одного такого сюжета, у него же их…

Творчество Сигизмунда Доминиковича я полюбил достаточно давно и с первого взгляда, но, конечно, прочел пока далеко не все, особенно это касается его малой прозы. Данный рассказ — достойный образец фантастического реализма, вполне продолжающего гоголевские традиции в литературе. Чудесный язык, в меру абсурдный сюжет, как это часто бывает у Кржижановского. Итак, от известного пианиста непосредственно во время концерта сбегают пальцы правой руки (невольно вспоминается Вещь из «Семейки Аддамс», но и «Нос» Гоголя). Далее идет описание лишений и невзгод бродячей жизни, претерпеваемых беглецами. Конечно, затем происходит воссоединение пианиста со своими пальцами, познавшими жизнь вне клавиатуры. И ничего уже не может быть как прежде. И вместо ненужного пересказа и излишних размышлений я просто…

Однажды у пианиста Дорна сбежали пальцы его правой руки. И эти самые пальцы, ранее соприкасавшиеся лишь с клавишами, познают непростую уличную жизнь. В финале Дорн находит свои побитые жизнью пальцы и возвращает их на место. Теперь в игре пианиста отсутствует былая беглость, но зато появляется правда жизни и мгновеньями - божественное озарение. Вот только нужно ли это слушателям? Одновременно изящно и умно, с толикой сюра. Да здравствует малая проза!

Вряд ли я вспомню, что именно заинтересовало меня миллион лет назад в этой книге настолько, что я ее закинула в «виш» в надежде когда-нибудь да прочитать.

Давно уже не было у меня столь трудного, непонятного и мрачного чтения. Абсолютно не мой автор. Читать местами даже интересно (дочитала ведь я все же до конца), но хотелось поскорее разделаться с этим грузом в моём багаже хотелок, перелистнуть последнюю страницу и выдохнуть с чувством удовлетворения. Жаль, что только лишь от наконец-то вычеркнутой строчки в списке задач.

...лучше быть статистом там, на земле, чем премьером здесь, в мире отыгранных игр. Лучше быть тупым и ржавым клинком, чем драгоценными, но пустыми ножнами; и вообще лучше хоть как-нибудь быть, чем великолепно не быть: теперь я не стал бы размышлять над этой дилеммой.

Тем, которые я, пребывающим в вечном поиске интеллектуальной прозы, ну, вот же оно, вот! Русская, родная, классическая, настоящая, прорывная, незамеченная и спокойно забытая. Не забитая юными критиканами, не растасканная на цитаты и афоризмы. Хочешь - постмодернизм (Том Стоппард, ты точно не читал Кржижановского?), хочешь - суровая антиутопия (эй, мастера антиутопий, к вам тот же вопрос?), хочешь - плутовские рассказы с глубокими отсылками к библейским сюжетам, хочешь - сладких апельсинов? А, нет, это из другой оперы. И всё…

Вот в голову творца - пусть опытного, пусть начинающего - врывается Замысел. Он предстаёт пред ним безмолвный, но объёмный, совершенный, цельный. И попробуй опиши эту вспышку так, чтобы передать хотя бы толику её. Облекаемая словами, Замысел теряет цвет и форму, распадается на фрагменты и часто, очень часто мутирует в некий симулякр, далёкий от первоначального Замысла. То самое Дао, которое выраженное словами, уже не есть истинным дао. И с этой точки зрения глава Клуба убийц букв прав. Великолепие замыслов - в их непорочности, целомудрии, которые ещё не опошлены печатным словом. Особенно, когда замысел воплощается графоманами.

С другой стороны, Замысел ведь явление нематериальное, а потому эфемерное, аморфное. И умелые руки могут придать ему форму подлинной драгоценности, наподобие…

Если бы мой внутренний филолог когда-нибудь ходил в университет и изучал литературные течения двадцатого века, их предтечи и тайные смыслы, то сейчас бы вы прочитали о том, какая тонкая прелестная форма у повести. Новеллы автора изящны, как шахматные этюды, а слова льются и стучат огранёнными алмазами, перебираемые жадными читательскими пальцами. Радужный клин инаковости разделил бы мою читательскую жизнь на до и после прочтения, а языковая игра писателя подчёркивала бы неординарность его самовыражения. Понимание, что Кржижановский - это русский Борхес накрыло бы меня с головой, а центральная антиутопическая новелла была бы воспринята как предвосхищение Оруэлла и Хаксли. Сказочный, комический и умный анализ-коллаж творческих завалов и бремени влияния времени, а также чрезвычайно щедрый…