Чтение с полным погружением

Автор: Анна Вилсон (Anna Wilson)

Литературоведение научило меня абстрагироваться от чувств во время чтения, а средневековая мистика показала мне, как снова начать к ним прислушиваться.

В своём эссе «Некритичное чтение» (2004) Майкл Уорнер, профессор английской филологии Йельского университета, пишет о том, как высшие учебные заведения избавляют студентов от «дурных» читательских привычек. Он так описывает тот момент, когда студент впервые попадает в аудиторию:

Они отождествляют себя с персонажами. Они влюбляются в авторов. Они присматриваются к тому, что модно у публики. Их внимание рассеяно, они судят поверхностно. Они подчеркивают предложения розовыми и желтыми маркерами. Их затягивает неопределённость. Они смеются. Они плачут. Они взбудоражены, но молчат об этом. Они поглощены книжными мирами и не могут сконцентрироваться ни на чём другом, особенно на выполнении домашних заданий, которые я задаю.

Тот тип чтения, который описывает Уорнер как характерный для его студентов – предполагающий эмоциональную вовлеченность и полное погружение в материал – зачастую ассоциируется с чтением для удовольствия, с жадным поглощением ужасов и романтических историй во время обеденного перерыва или приёма ванной, с мурашками, пробегающими по телу, с возбуждением, со слезами радости в случае счастливого завершения истории. Это не те виды удовольствий, которые можно испытать в аудитории. Это не то, что может быть связано с серьезной литературой.

Ева Кософски Седжвик в своём эссе «Параноидальное чтение и репаративное чтение» (2002) утверждает, что студентов учат тому, что Поль Рикёр обозначил как «герменевтика подозрения». Герменевтика – метод или система интерпретаций, способ понимания чего-то. Студенты обучаются вырабатывать объективное, почти враждебное, отношение к тексту, чтоб разложить его на части и изучить как преступление. Они не должны испытывать особо нежные чувства к литературным произведениям.

Герменевтика подозрения основывается на идеях, которые вырабатывались в педагогике и философии столетиями и суть которых состоит в том, что душа и тело размежёвывались. При этом провозглашался примат души над телом. Представители феминистической критики отмечали, что эти идеи – сексистские, так как предполагают, что разумное имеет отношение к мужскому, а телесное, со всей его изнеженностью – к женскому. Действительно, до ХХ века двери университетов были закрыты для женщин. Отчасти причиной этого было то, что мужчины-учёные утверждали, что женщины неспособны отделить мышление от эмоций. Поколения женщин вынуждены были стараться быть более рациональными, более внимательными к тому, как они проявляют свои эмоции в присутствии коллег-мужчин. Только в 1970 году парижские исследователи-феминистки, такие как Люс Иригарей и Элен Сиксу, работы которых оказали влияние на Седжвик и Уорнер, поставили под сомнение предположение о том, что тела и эмоции имеют какое-то отношение к литературоведению.

Я всегда любила книги. Я так сильно любила книги, что поступила в аспирантуру для того, чтоб изучать их. И я не читала романы в течение пяти лет. Одна из страшных тайн обучения филолога в аспирантуре заключается в том, что это обучение может лишить вас способности читать для удовольствия. Ты берешь книгу, а противный голос уже нашептывает тебе, что ты должна читать серьезную литературу. Или хотя бы читать серьезно. Таким образом, в аудитории я узнала, как мне абстрагироваться от чувственного, от эмоций. Дома же я училась прислушиваться к ним, в частности, читая фанфики.

Я наткнулась на фанфики в 2001 году, когда мне было 16 лет. Тогда я была несчастна в школе, в женской уборной меня часто принимали за мальчика. Не надеясь с кем-нибудь подружиться, я присоединилась к группе людей, которые общались, отправляя друг другу сообщения в интернете. Я отчётливо помню тот момент, когда одна их моих виртуальных подруг выложила фанфик по «Властелину колец». Он меня поразил. Это не было похоже ни на что из того, что я читала ранее. Внезапно я узнала слово, которым можно было описать тот жанр, который был мне известен уже не один год.

Я всегда фантазировала о том, как могла бы разделить приключения, просходившие с моими любимыми персонажами. Теперь же я писала о них, была участником событий. Незнакомые люди оставляли положительные комментарии к каждой главе. Я обнаружила, что могу писать. Позже я узнала, что есть специальный термин для такого рода историй – «Мэри Сью». Это отсылка к короткому сатирическому рассказу, написанному в 1973 году математиком Паулой Смит. Она писала фанфики по «Звёздному пути», и история «A Trekkie’s Tale» была задумана как пародия на ужасные, по её мнению, рассказы, в которых насквозь американские подростки, с такими именами как Мэри Сью, врывались в мир серии и завоёвывали любовь непостоянного капитана Кирка. Пародия Смит невероятно похожа на мой первый рассказ и на тысячи рассказов, выложенных в интернете молодыми женщинами, экспериментирующими с фанфикшеном. Но, так как я погрузилась в тему, я обнаружила залежи сложных и блестяще написанных фанфиков, предлагающих по-новому взглянуть на персонажей, которых я знала и любила.

Пока я в огромных количествах поглощала фанфики по «Гарри Поттеру», я училась в средней школе, потом в университете, специализируясь на классической и средневековой литературе. Я изучала латынь, читала в оригинале Вергилия, Цицерона и Августина Аврелия. Я писала равнодушные и рассудительные критические очерки, а потом до поздней ночи погружалась в фанфикшен. Моя постыдная радость была весьма далека от изучения литературы. Позже я переехала в Канаду для того, чтобы поступить в аспирантуру. К тому моменту я знала, что фантазировать о встрече с Джефри Чосером или представлять, что королева Элеонора Аквитанская могла бы сделать, повстречавшись с сэром Ланселотом – совсем не то, что делают серьёзные читатели. Но я боролась с когнитивным диссонансом, так как для меня было очевидным – фанфики сделали из меня вдумчивого читателя.

Для преданных читателей фанфикшен делает исходные тексты богаче. Он усиливает аллюзии, демонстрирует скрытые смыслы и тонкости сюжета, уделяя канону много внимания. После чтения фанфиков я смотрю на оригинальные тексты по-новому – иногда более критично. Например, я прочитала сотни историй, которые были посвящены выстраиванию отношений между Гарри Поттером, Ремусом Люпином и Сириусом Блэком, в которых авторы предлагали версии того, какова была реальная причина, по которой семья Сириуса от него отказалась. Благодаря фанфикам я задалась вопросом о том, где же все гомосексуальные люди в Хогвартсе, задолго до того, как Джоан Роулинг объявила, что Дамблдор – гей (при этом его первым увлечением был злой волшебник, после которого он, судя по всему, никогда больше не влюблялся – спасибо, Джоан).

Фанфики могут заполнять пробелы в произведении или вытаскивать на свет божий элементы, являющиеся запрещенными и умалчиваемыми в рамках оригинального текста. Они могут быть эротическими: «Пятьдесят оттенков серого» (2011) изначально был весьма популярным фанфиком по «Сумеркам», представляющим героев, Беллу и Эдварда, в свете БДСМ. Эрика Джеймс нащупала тот элемент в «Сумерках», который многим читателям показался привлекательным – сексуальное напряжение между Эдвардом и Беллой – и переписала эту историю для широкой аудитории. Также в качестве примера эротического фанфикшена можно привести слеш – фанфики, ядром которых являются гомосексуальные отношения наподобие тех историй Ремус/Сириус, о которых я уже упоминала (название «слеш» происходит от значка «/»).

Слеш оказал на меня, как на квир-женщину, особенное влияние, потому что он опровергает некоторые фундаментальные предположения, звучащие в СМИ, по поводу того, что предпочитает зритель. Когда я читаю слеш, я чувствую, что меня признают и любят как читателя. При просмотре телевизора я не испытываю ничего подобного. По сути, фанфики дали мне то, что было мне необходимо. Это была литература для меня. Хотя мне всегда нравилась научная фантастика, у меня возникало смутное ощущение ненужности, когда я сталкивалась в книгах с неудовлетворяющими, не играющими важной роли, женскими персонажами: женщин едва ли воспринимали как часть аудитории, читающей фантастику, не говоря уже о том, чтоб ориентироваться на них. Кроме того, любовные романы (один из немногих жанров, почти полностью ориентированных на женщин), которые в подавляющем большинстве случаев рассказывали о гетеросексуальных отношениях, казались мне скучными из-за предсказуемого сюжета – истории всегда заканчивались браком и детьми. Читая любовные романы, я чувствовала себя затянутой в тугой корсет. Читая фанфики, я могла глубоко вздохнуть.

Несмотря на то, что меня одолевали сомнения по поводу того, мудро ли не допускать фанфикшен в высшие учебные заведения, во время обучения в аспирантуре я погружалась во многовековые религиозные тексты, написанные под влиянием авторитарного культурного монолита – средневековой католической церкви. В процессе исследований я обнаружила текст, который заставил меня пересмотреть свое отношение к любви к фанфикшену, как к чему-то постыдному, и абсолютно изменил моё восприятие чтения.

«Книгу Марджери Кемпе» часто называют первой автобиографией, написанной на английском языке. Ей цель заключается в том, чтобы познакомить читателя с воспоминаниями женщины из небольшого города в Норфолке, представительницы среднего класса, жившей в 15 веке. Кемпе была дочерью мэра и женой богатого купца. После рождения первого из 14 детей у неё стали возникать религиозные видения. Со временем Кемпе отстранилась от мужа и стала жить жизнью странствующего мистика. Она совершила множество паломничеств: в Кентербери, Рим, Иерусалим, Аахен. Её появление везде вызывало дискуссии. Отчасти это происходило из-за того, что, как видно из её автобиографии, люди считали её весьма надоедливой. Во время литургий она отчетливо видела смерть Христа и мешала проведению служб своими воплями и рыданиями.

Религиозность Кемпе была избыточной и пугающей. В своих воспоминаниях она пишет о том, как какой-то священник пытался её успокоить: «Леди, Иисус давно умер». И она это она ответила: «Сэр, его смерть так свежа в моей памяти, будто бы он умер сегодня. Думаю, что она должна быть такой же для вас и для всех христиан».

Власти не усмирили Кемпе. Арестованная по подозрению в проповедовании ереси (двойное преступление, так как женщинам было запрещено проповедовать), она предстала перед архиепископом Йорка и произвела на того достаточно сильное впечатление для того, чтобы тот дал ей лицензию, разрешающей носить монашескую рясу, несмотря на то, что она всё еще была замужем, и продолжать «диалоги» о Боге с мужчинами и женщинами, с которыми она встречалась. Кемпе разворошила много осиных гнёзд и жила так, что её история была записана, когда она уже была стара, в то время, когда религиозное инакомыслие зачастую приводило к страшному концу.

В настоящее время «Книга Марджери Кемпе» считается важным доказательством участия женщин в религиозной жизни в средневековой Англии. Тем не менее, в течение многих десятилетий (книга была обнаружена только в 1934 году), она смущала читателей, порождая неловкость и желание не замечать её или приписывать автору разнообразные отклонения. Посмертно Кемпе поставили много психиатрических диагнозов: от тяжелой послеродовой депрессии до шизофрении, что позволяет не воспринимать её всерьёз как мистика или теолога. Историк Дэвид Ноулз написал в книге «Английская мистическая традиция» (1961), что источником мистического опыта Кемпе были «живое воображение и хорошая память искренней, благочестивой, но весьма истеричной женщины». Спустя двадцать лет литературовед Дональд Ховард утверждал, что Кемпе была «абсолютно ненормальная – неисправимая истеричка со склонностью к паранойе».

Но когда я первый раз прочла «Книгу Марджери Кемпе», я была поражена, узнав в ней себя: её видения, хотя и являются религиозными по форме, весьма схожи по форме и по эмоциональному наполнению с моими историями про Мэри Сью. Так как я прочитала работы феминисток, указывающих на сексизм в исследованиях, касающихся Кемпе, у меня возникли подозрения, что уничижение фанфиков может основываться на идеологии, которую я полностью усвоила.

Кемпе представляет себя участницей событий, описанных в Евангелии, она взаимодействует со Святым семейством и учениками Иисуса в своём собственном фанфике о распятии Христа. В необычно сжатом во времени повествовании она выступает в качестве няньки для Марии, помогает последней воспитать Иисуса и предлагает ей разделить её горе после того, как Христа распяли. История Кемпе полна уютных деталей, которые делают её реальной и непосредственной: вымотавшейся после рыданий Марии Кемпе пишет, что «сделала для неё хороший горячий напиток и принесла ей, чтобы успокоить», а обезумевшая от горя Мария отвечает: «Не хочу ничего, кроме своего ребёнка».

Её отношения с Христом носят романтический, даже эротический, характер. Хотя описывать связь монахини и Бога в Средневековье как брак было делом обычным, Кемпе довела идею до максимума – представила себя и Иисуса произносящими свадебные клятвы перед Святой Троицей, Марией, 12 апостолами и толпой святых и ангелов.

Мы склонны считать средневековую религию суровой и строго регламентированной: монахи часами молились, переписывали книги и делали сыр. Кемпе, напротив, телесна, кричаща и чрезмерна. По-видимому, при жизни у неё были последователи, и её книга была написана и сохранена монахами в монастыре Йоркшира. Сокращенная версия 16 века была более популярна и имела больший тираж. Хотя многие её современники, как и современные учёные, считали Кемпе смущающей, раздражающей и даже нелепой, она принимала участие в разновидности христианского мистицизма, которая процветала в Западной Европе с 12 по 15 век и которую иногда называют «аффективная набожность» (аффект здесь следует понимать в широком смысле – как телесное выражение чувств).

Идея, согласно которой приземлённость и материальность делают женщин неспособными к абстрактному мышлению, весьма стара. Безусловно, она была доминирующей в Средневековье. Это не означает, что мужчинам свойственно подходить к чтению исключительно рассудочно, а женщинам – эмоционально. Речь, скорее, о том, что возникло понимание того, что существует два типа прочтения. И мужчины, и женщины переходили от одной гендерной категории к другой в зависимости от цели, которую они хотели достичь или пространства, в котором они хотели находиться. По этой причине аффективную набожность преимущественно связывали с женщинами.

Аффективная набожность требует от читателя использовать воображение, чтоб дополнять истории из Библии, которые они слышали или читали. Так, адепты представляли себе агонию Христа или воображали себя Иисусом-младенцем для того, чтобы испытывать печаль или экстаз и такое чувствование само по себе воспринимается как форма молитвы. И да – было приятно представлять, что у тебя роман с Иисусом, но, кроме того, подобное позволяло читателям усилить и углубить свою любовь к Богу.

Многие религиозные женщины, не имеющие возможность получить образование и далекие от церковных авторитетов, искали такой путь Богу, который позволил бы им обойтись без изучения богословия и латыни. В конце концов, любой может плакать. Каролайн Байнум, феминистский историк, в важной работе по истории средневековой религии «Holy Feast and Holy Fast» показала, что женщины использовали стереотипы по поводу своей физиологии для того, чтоб претендовать на особое отношение с Иисусом и Девой Марией, используя образы грудного вскармливания и родов.

Некоторые средневековые монахи также усвоили этот «женский» стиль прочтения по разным причинам: чтобы достичь гармонии со своим собственным сложным отношением к мужественности или чтобы иметь более эмоциональную связь с Богом. Радикалы тоже взяли его на вооружение, чтоб противопоставить идее, согласно которой истинное правильное толкование священных текстов возможно только на латыни. Аффективная набожность было одним из винтиков в механизме, способном уменьшить влияние католической церкви, который в итоге привел к протестантской Реформации. «Книга Марджери Кемпе» оспаривает то, что подразумевается под критическим взаимодействием с текстом. Кроме громких рыданий и свадебной церемонии Кемпе с Иисусом, в книге есть и упрёк священнику в стереотипном мышлении, выпад в сторону архиепископа Йорского по поводу лицемерия последнего и утверждение, что она, неграмотная женщина, имела право интерпретировать Библию для других.

Чтение «Книги Марджери Кемпе», как и чтение фанфиков, даёт понять, что образное чтение до сих пор ассоциируется с женщинами, до сих пор считается постыдным и до сих пор используется в качестве вида, противопоставляемого основным нарративам. В общем, люди до сих пор используют этот стиль чтения, чтобы пробиться в тексты, в которые их не допускают, так же, как Кемпе и другие женщины делали с религиозными текстами.

Не менее важно и то, что «Книга Марджери Кемпе» доказывает: письмо, как и чтение, является преобразованием других текстов, обогащает их для читателей. Это свидетельствует о том, что образование женщин тесно связано с подобными интерпретационными практиками. Благодаря Кемпе я пришла к выводу о том, что фанфики качественно отличаются от литературной критики, которую мне преподавали, и что они сами по себе являются мощным и важным инструментом. Мой фандом дал мне здоровое презрение по отношению к «автору» и «авторитетному источнику», научил меня замечать, где текст не удовлетворяет меня, и погружаться в свои чувства, чтобы понять, почему так происходит. Я узнала, что отождествление себя с персонажем может быть ценным. Действительно, отождествление себя с Кемпе помогло мне заметить нечто такое в её мистицизме, что ранее не изучалось – важность «Мэри Сью» в библейских историях. Это стало отправной точкой моей кандидатской диссертации.

Книга Кемпе особенно акцентирует внимание на том, как часто работа историков феминизма и квир-историков обнаруживает актуальное для современности в прошлом. Поле того, как Сара Уотерс защитила кандидатскую диссертацию, исследовав в ней лесбийские отношения в литературе 19 века, разыскивая утерянные следы квир-женщин, она осмелела и начала возвращать к жизни эти забытые истории. Уотерс решила написать художественную книгу вместо монографии, в определенном смысле, двигаясь по пути фанфиков. В её статье «Наверстать упущенное время» (2000), написанной в соавторстве с Лаурой Доан, профессором истории культуры и сексуальных студий Манчестерского университета, утверждается, что художественная литература «предлагает фантазии и выдаёт желаемое за действительное как… необходимые поправки или недостающие ссылки в скудном лесбийском архиве». Смысл в том, что это максимум, на который способны научные методы.

Тем не менее, я видела это смещение границ, когда поступала в аспирантуру. Экономический спад и последующий финансовый кризис в области гуманитарных наук ускорил процесс, который уже начался. А именно: учёные пересмотрели позицию по поводу сопереживания и воображения как инструментов преподавания и исследований на фоне дискуссий о том, как сохранить актуальность гуманитарных наук. Существует новое убеждение, согласно которому объективность в литературной критике не только нежелательна, но и невозможна. Всё чаще аспиранты обучаются не просто говорить: «Я чувствую…», но и размышлять о том, как их состояния, обусловленные собственным полом, расой, сексуальной ориентацией, классом, формируют их отношения с литературой.

Сейчас я и сама – преподаватель, и я всегда начинаю с того, что спрашиваю студентов о том, что они чувствуют. Я надеюсь, что, как и гипотетические студенты Уорнер, они не стыдятся того, что читают ради удовольствия, поэтому я призываю их совершенствовать и оттачивать инструменты, которыми они уже обладают. «Самое главное, что я узнала благодаря фанфикам, было личным, хотя я сейчас особо и не разделяю личность и ученого», – говорю я им. Я научилась получать удовольствие от текстов, которые не заботятся обо мне, и способность противостоять повествованию дала мне мужество мысленно выйти за пределы норм гендера и сексуальности. За пределы того, от чего, как казалось, я не могла убежать.

Я совершила каминг-аут, когда наполовину написала свою кандидатскую диссертацию, потом встретила жену и изменила тему, чтобы начать писать о фанфиках. Я осознанно вернула мою чувственность – и моё сердце – в университетскую работу.