Урсула Ле Гуин: Моя родина

Иллюстрация: Роберт Уолтер Вейр, акварель, 8 15/16 " х 6 11/16", 1825 год
Автор: Урсула Ле Гуин

Открытие — и описание – миров, в которых побывала только я

В средней школе, как и многие другие мыслящие американские дети, я была чужаком в чужих краях. Публичная библиотека Беркли стала моим пристанищем, половину жизни я проживала в книгах. Это были не только американские книги. Я читала также английские и французские романы и стихи, русские романы в переводах. Неожиданно отправленная в колледж в другой чужой край, Восточное побережье, я специализировалась на французской литературе и продолжала самостоятельно знакомиться с европейской литературой. В определённом смысле я в гораздо большей степени чувствовала себя как дома в Париже 1640 года или в Москве 1812-го, чем в Кембридже, штат Массачусетс, в 1948 году.

Как бы мне ни нравилась моя учёба, её цель состояла в том, чтобы дать мне возможность зарабатывать себе на жизнь преподаванием, чтобы я могла продолжать писать. И я упорно работала над рассказами. И вот тут моя ориентированность на европейскую литературу мешала. Меня не привлекали темы и задачи современного американского реализма. Я не восхищалась Эрнестом Хемингуэем, Джеймсом Джонсом, Норманом Мейлером или Эдной Фербер. Я восхищалась Джоном Стейнбеком, но понимала, что писать, как он, у меня не получится. В «The New Yorker» мне нравился Джеймс Тёрбер, но я пролистывала Джона О’Хару, чтоб читать англичанку Сильвию Таунсенд Уорнер. Большинство авторов, о которых я могла бы сказать, что хочу писать как они, были иностранцами или уже умерли, или и то и другое одновременно. Большая часть того, что я прочла, побуждала меня писать о Европе, но я знала, что это безрассудство – сочинять истории, события в которых происходят там, где ты никогда не бывал.

В конечном итоге у меня появилась идея – я могла бы написать о таком месте в Европе, в котором никто никогда не бывал, кроме меня. Я помню, когда эта мысль посетила меня. Это случилось в столовой небольшого кооперативного общежития в Рэдклиффе, в «Everett House», там можно было учиться пользоваться печатной машинкой в позднее время суток, не боясь кого-нибудь разбудить. Мне было двадцать. Около полуночи я работала за одним из столов, и тут я впервые представила мою другую страну. Не имеющая особого значения страна в центральной Европе. Одна из тех, которые разрушил Гитлер и теперь разрушает Сталин (коммунистический переворот в Чехословакии в 1947-1948 годах был первым событием, которое пробудило во мне интерес к политике). Территория страны расположена не очень далеко от Чехословакии и Польши, но не стоит беспокоиться о границах. Это не одна из частично исламизированных стран, она ориентирована на Запад. Как Румыния, возможно, со славянским влиянием, но с языком, произошедшим от латыни? Именно!

Я начинаю ощущать, что уже близка. Я начинаю слышать имена. Orsenya – на латыни и английском, Орсиния. Я вижу реку Мольсен, которая протекает по открытой, солнечной, сельской местности к старой столице – Красной (у славян «красный» – красивый). Красная расположена на трёх холмах: Дворец, Университет, Собор. Собор Святой Теодоры – вопиюще несвятой святой, носящей имя моей мамы. Я начинаю находить свой путь, чтобы почувствовать себя дома. Здесь, в Орсинии, моя matrya miya, моя родина. Я могу жить здесь и узнать, кто ещё здесь живёт и чем они занимаются, а потом рассказывать об этом истории.

И я взялась за дело.

Первую версию романа я начала писать в крошечной записной книжке, в Париже в 1951 году (поскольку я наконец-то попала в Европу). Это было смело, нескромно и неразумно. Это была попытка связать судьбы семьи из Орсинии с конца 15 до начала 20 века. Роман назывался «Происхождение». Чтобы написать роман, мне не хватало знаний о людях и едва ли хватало знаний по истории, чтоб помочь моей придуманной истории, которая включала в себя Возрождение, Реформацию и гражданскую войну, спровоцированную ею, несколько набегов, информацию об Австро-Венгерской Империи и пару революций. Персонажи были преимущественно мужские, потому что в начале 50-х годов художественные произведения в основном писали о мужчинах, и история рассказывала о мужчинах, и мне казалось, что книги должны быть о мужчинах. Я написала роман на волне энтузиазма и предложила его Альфреду Кнопфу, который ответил письмом с отказом. По сути, он сказал, что десять лет назад он бы опубликовал эту безумную хрень, но в настоящее время он не мог позволить себе так рисковать.

Отказа, подобного тому, от такого человека было достаточно, чтобы поддержать молодого писателя. Я больше никогда не отправляла рукопись. Знаю, что Кнопф был прав – то была сумасшедшая хрень. Я подозревала, что, возможно, он просто был добр, так как был знаком с моим отцом, но в то же время знала, что он – слишком принципиальный редактор для этого. Ему вроде как понравилось. Он мог бы опубликовать роман. Этого было достаточно.

Все мои последующие не проданные романы были о современной Америке, за исключением одного, события которого происходили в Орсинии. Я начала писать его в 1952 году. Было несколько вариантов названия: Малафрена и «Неизбежная страсть». Это книга о поколении в Европе, представители которого достигли совершеннолетия в 1820-ые годы и разбили свои сердца в революциях 1830-ых годов. Из более ранних версий книги у меня на руках есть только одна машинописная страница с пометкой: «Первая страница второй версии». Это пример настроения, тона и стиля набросков романа, на которое оказала влияние манера письма того периода – 1820-х годов, когда романтизм набирал обороты.

Фрагмент из авторского предисловия к книге «Вся Орсиния» (2016). Печатается с разрешения автора.