Такой долгий, каменистый путь: в чём секрет неувядающей популярности дистопий?

Фото iStockphoto

Автор: Марк Пайзинг (Mark Piesing)

«Многие из нас до сих находятся под впечатлением от книги Невиля Шюта На берегу , которая была впервые опубликована в 1957 году. Еще большему количеству людей, по-видимому, не хватило унылых пейзажей и разрухи. Почему нам так сильно хочется читать о том, как мир катится в пропасть? Мы последуем за Марком Пайзингом, который отправится в бесплодные земли, чтобы всё для нас прояснить», – Портер Андерсон

«Потому что реальная жизнь – ужасна»

Возле книжного магазина стояла доска, на которой один из сотрудников написал фразу, которую ретвитнули около 700 раз на момент написания этой статьи. Вероятно, она отражает настроения, характерные для жителей Великобритании и многих других стран в эпоху Брексит и Дональда Трампа.

Фото: Кейт Томас

Полки магазина в секции «Young adult» ломятся от мрачных романов, в которых описываются миры куда хуже, чем реальный. Однако во времена Холодной войны, когда над миром нависла угроза уничтожения, дистопии, такие как День триффидов Джона Уиндема (1951) и «Триподы» Джона Кристофера (серия, которая издавалась с 1967 года), не были лидерами розничных продаж.

Мы побеседовали с редакторами и писателями по обе стороны Атлантики, чтоб выяснить, почему дистопии так популярны, и закончится ли мода на них.

«Больше хаоса – больше вымысла»
Джон Джозеф Адамс. Фото: Бет Гвин

Джон Джозеф Адамс, который дал нам интервью весной этого года, является редактором издательства «John Joseph Adams Books», специализирующемся на научной фантастике и фэнтези. Он также редактирует серию «Лучшая американская научная фантастика и фэнтези» и многие другие антологии. Кроме того, он – редактор и издатель журналов «Nightmare» и «Lightspeed» и продюсер подкаста «Путеводитель гика по галактике».

Что такое дистопия?

Джон: Это фантастика, в которой общество рассматривается через увеличительное стекло. Она показывает, что было бы, если бы в обществе были нарушены права человека.

Суть дистопии в том, что для большинства жизнь ужасна. Некоторым это выгодно. В этом смысле каждое общество в реальном мире – дистопия. Один процент граждан живёт лучше, чем все остальные.

Дистопии отличаются от апокалиптической фантастики, подразумевающей уничтожение общества. Правда, нередко необъяснимый катаклизм может быть предлогом для создания выжившими антиутопического общества.

Почему они пользуются популярностью?

Джон: Писатели очень любят дистопии, потому что в рамках это жанра можно предостерегать. Есть проблема, которая беспокоит вас, как, например, права геев. Вы пишете об этом антиутопическую историю и делаете проблему более понятной. Существует надежда, что её прочтёт кто-нибудь из тех, кто не согласен с тем, что у геев должны быть права, и он поймет, почему другие их поддерживают.

В частности, появление дистопий для молодежи стимулирует тенденции, существующие в издательском деле. Голодные игры были хитом, и этот жанр стал популярным. Книга побудила авторов писать подобные истории, исходя из коммерческих интересов, потому что она была бестселлером. Вот причина, по которой появилось огромное количество таких дистопий.

Ладно. Я понимаю, почему авторы хотят писать такое. Но почему читатели хотят это читать?

Джон: Дистопии – особенно young adult – популярны такое продолжительное время, потому что они созвучны молодым людям. Когда ты молод, ты видишь общество как дистопию: всё против тебя, справедливости не существует, тебя обижают. Это может показаться поверхностным восприятием, но дело не в этом. Просто у подростков меньше жизненного опыта.

Будет ли что-то, кроме дистопий? Придет ли им на смену нечто более жизнерадостное?

Джон: Полагаю, что дистопий будет еще больше, потому что чем больше хаоса – тем больше вымысла. Из-за того, что Трамп сказал о постройке стены или, скажем, запрете эмиграции для мусульман, может возникнуть много историй.

Безусловно, читатели жаждут подобного. Тенденции, существующие среди писателей, не всегда повторяют тенденции, существующие среди читателей. Тем не менее, нередко бывает так, что если среди писателей наметился устойчивый интерес к определенной теме, и он выявлен редакторами, книгоиздателями, то это отражает дух времени и, следовательно, читатели будут реагировать на это. Одни и те же страхи побуждают авторов писать об определенных вещах, а читателей – читать о них.

В конечном итоге, люди могут быть излишне подавлены из-за сочетания ужасных событий, происходящих в реальной жизни, и ужасных событий, которые происходят с персонажами книг. Это может стать причиной внезапного интереса к эскапистской беллетристике, возможно, даже к утопическим произведениям. Одна из сложностей, с которой может столкнутся автор утопий, заключается в том, что весьма проблематично продемонстрировать цепляющий конфликт, но, пожалуй, кто-нибудь мог бы найти возможность сделать тягу к утопиям жизнеспособной тенденцией, и мы могли бы в будущем получить оптимистичную научную фантастику.

«Когда мир разваливается на части»
Альетт де Бодар. Фото: Лу Аберкромби

Альетт де Бодар – франко-американская писательница, работающая в жанре спекулятивной фантастики. За свои рассказы она дважды получала премию «Небьюла», премию Британской Ассоциации Научной Фантастики и была лауреатом премии «Локус». Она написала Дом разбитых крыльев – роман, действие которого происходит на рубеже веков в Париже, разрушенном в результате магической войны. У Альетт де Бодар франко-вьетнамские корни, она родилась в США и выросла в Париже, где и проживает сейчас.

Что такое дистопия?

Альетт: Для меня дистопия – произведение о том, что мир разваливается на части. Существуют мягкие дистопии, в которых действие происходит в мире, в той или иной степени несоответствующем вашим личным ценностям. Для одних людей они будут дистопиями, для других – нет. Во многих моих историях рассказывается о давлении, которое на человека оказывают члены его семьи, и американские либертарианцы постоянно говорят мне, что считают эти истории дистопиями.

Кроме того, существуют дистопии по типу тех, которые писал Джеймс Баллард, и Детей Бога Мэри Рассел, в которых мир катится в ад, и никто ничего не может с этим поделать.

Отличается ли представление о дистопиях в тех культурах, частью которых вы являетесь?

Альетт: Да. Я постоянно переключаюсь между культурами, поэтому замечаю, что в каждой есть свое представление о дистопии. Мои вьетнамские родственники возмущены тем, что на Западе пожилых людей отправляют в дома престарелых. Тем не менее, в Корее они бы разделили бабушку и дедушку, отправив их в разные семьи.

Как вам кажется, почему дистопии настолько популярны?

Альетт: Во Франции существует потребность в дистопиях, так как мир не выглядит особо подходящим для подростков. Их перспективы не настолько хороши, как перспективы их родителей. В ближайшем будущем они могут потерять работу или вовсе не найти её. А в долгосрочной перспективе их ожидает глобальное потепление и вирусы, с которыми они мало что могут сделать или совсем ничего не могут сделать.

Такие книги как Сумерки более оптимистичны, но идут вразрез с реальностью и являются не чем иным как эскапизмом.

Дистопии помогают молодым людям освободиться от страхов и тревог. Дистопии обращены к ним. Они говорят: «Вы не заблуждаетесь, когда чувствуете то, что чувствуете. Происходит именно это».

Некоторые из этих книг очень мрачные, другие дают надежду на то, что, если бороться, можно что-то изменить. Лучшие дистопии – те, в которых читатель не осознаёт аналогии, они проще и задевают сильнее, минуя рассудок, они попадают прямо в сердце.

Что придет на смену дистопиям? Заменит ли их что-то более жизнерадостное?

Альетт: Ну, сейчас существует много китайской фантастики. Она эквивалентна нашей времён Золотого Века научной фантастики. Она основывается на естественных науках и уверенности в том, как будет выглядеть будущее. «Складной Пекин» Хао Дзингфанг (опубликован в «Uncanny Magazine», переведён Кен Лю) может восприниматься или не восприниматься как дистопия, но его посыл очевиден – ситуация меняется к лучшему.

На Западе такого оптимизма нет. Тут есть чувство, что каждое последующее поколение должно снижать свои ожидания. В лучшем случае можно рассчитывать на то, что всё останется неизменным.

На Западе страх современного молодого человека – не страх представителя прошлого поколения, то есть не страх ядерной войны. Сейчас люди боятся пандемий и глобального потепления, того, что может казаться далёким, но воспринимается как нечто вполне реальное.

«Еще одна волна американизации»
Наташа Деревицки. Фото: Мелания Аванзато

Наташа Деревицки – управляющий директор «Pocket Jeunesse», подразделения французского издательства «Univers Poche», специализирующемся на книгах для читателей от 4 до 20 лет. Хавьер де Альмейда – руководитель серии книг в жанре young adult этого издательства.

Что такое дистопия?

Хавьер: Это антиутопия. Нечто, противоположное утопии. Она про то, как изменился мир. В дистопии для молодежи должен присутствовать сильный герой и возможность для героя сделать дистопию немного лучше.

Наташа: Дистопии для подростков должны хорошо заканчиваться. Еще важно, чтобы они затрагивали реальные проблемы, которые имеют отношение к тому, что происходит в обществе.

Хавьер: Например, в «Голодных играх» такими проблемами являются власть государства и реалити-шоу. Не о том ли это, насколько далеко могут зайти реалити-шоу? В «Бегущем по лабиринту» (2010) юные герои должны стать повстанцами или теми, с помощью кого государство контролирует массы.

Почему дистопии настолько популярны?

Наташа: Потому что подростки обеспокоены будущим. Всё меняется слишком быстро.

Хавьер: Это может прозвучать цинично, но читатели заинтересованы в Голодных играх или Дивергенте (2011), потому что это американские книги. Когда мы пробуем опубликовать французскую дистопию, она не продаётся. Преимуществом американских книг является то, что их рекламируют в интернете и по ним снимают фильмы. Это обеспечивает хорошие продажи. Продажи лучше даже в том случае, если автор имеет фамилию, которая звучит как американская.

Наташа: Подростки обеспокоены тем, что происходит в мире. Они могут воспринимать сильные чувства героев как созвучные своим собственным.

Хавьер: Успешными бывают книги, для которых авторы берут сюжет из чего-то, что уже было написано ранее, как 1984 (1949), упрощают его и добавляют романтики. Делают его ближе современным читателям.

Хавьер де Альмейда.

Что придет на смену дистопиям? Заменит ли их что-то более жизнерадостное?

Хавьер: На самом деле, они больше не имеют потенциала роста. Последние два года мы ждали появления другого типа книг. Они могли бы быть более реалистичными, тематическими, но мы не знаем, насколько популярными могли бы быть такие книги. К сожалению, подобные истории не очень легко продвигать именно из-за их связи с реальностью. Они слишком американские или слишком французские. Тон будет задавать кинематограф.

К тому же, в интернете, на YouTube, есть люди, у которых миллионы подписчиков, они пишут о косметике, и это продаётся.

Это ещё одна волна американизации. Издательства, в частности французские, находятся под влиянием американской культуры, особенно это касается жанра young adult. А нам очень сложно быть успешными в США. Но мы стараемся.

Печально, но факт: работа над французской книгой требует больше усилий, чем работа над переводом. И нередко работа над книгой бывает неуспешной.

Разве само это не дистопия?

Хавьер: Да, это она.