Эдит Гроссман про испанскую литературу и переводческие ловушки

Автор интервью: Лисл Шиллингер – нью-йоркский журналист, переводчик

Если вы владеете английским языком и читали «Любовь во время чумы» Габриэля Гарсиа Маркеса или «Праздник козла» Марио Варгаса Льосы, поэзию Луиса де Гонгоры, Ариэля Дорфмана или опередившей свое время мексиканской монахини – сестры Хуаны Инес де ла Крус, то, вероятнее всего, вы познакомились с этими произведениями в блистательных, отточено-выверенных переводах Эдит Гроссман. Именно ей, посвятившей работе с иностранным языком полвека своей жизни, принадлежит непревзойденный перевод еще одного испанского романа, о котором вы, возможно, кое-что слышали – романа Мигеля де Сервантеса «Дон Кихот». В своей потрясающей книге «Перевод имеет значение» Эдит Гроссман объясняет, каким образом сложное искусство перевода и выразительное мастерство переводчика «помогают расширить границы познания, донести различные точки зрения, по достоинству оценить то, что казалось доселе недоступным и чуждым». «Перевод, – пишет она, – открывает бесконечные миры». А ведь давным-давно, когда деревья были большие, никто и предположить не мог, что из маленькой филадельфийской девочки вырастет подлинный мастер своего дела – одаренный, признанный во всем мире переводчик испанского языка. В ее семье говорили исключительно на английском, правда, щедро сдобренным идишем и слегка приправленным венгерским.

В нашем интервью Эдит Гроссман возвращается к источникам своей любви к испанскому языку, с гордостью вспоминает достижения на переводческом поприще и утверждает, что «в переводе, как и в литературном творчестве, без языковой интуиции не обойтись».

Вы росли в многоязычной семье?

Эдит Гроссман: Я росла в «язычной» семье: обычно мы общались на английском, но разговоры о том, что мне не положено было знать, велись на идиш, а мама, когда ее не на шутку сердили, сыпала проклятьями на венгерском. Однако я почти никогда ничего не понимала. Конечно, пару-тройку слов на идише я все-таки знала, недаром я жила в еврейской общине в Филадельфии, однако пригодились они мне единственный раз в жизни, в Стамбуле – таксист знал немецкий, я – идиш, и мы таки смогли договориться, куда ехать и сколько платить. Но если серьезно, то, полагаю, ответить на ваш вопрос я должна так: я росла в одноязычной семье.

С каких языков вы переводите?

Только с испанского.

Чем вас привлек испанский язык?

После окончания школы у меня голова шла кругом: что выбрать, куда поступать – я понятия не имела. И тут я вспомнила, что единственный школьный учитель, с которым у меня сложились более или менее хорошие отношения, был учитель испанского, и я решила пойти по его стопам. Это было в Филадельфии. В колледже я специализировалась по испанскому языку, и моя дипломная работа была посвящена испанской и латиноамериканской литературе. Я поступила в Пенсильванский университет, затем пару лет проучилась в Калифорнийском университете в Беркли, а докторскую степень получила уже в Нью-Йоркском университете.

Почему вы решили стать переводчиком?

Говоря откровенно, решила не я, а мой друг, Рональд Крист, редактор журнала Review, который издавало так называемое «Американское сообщество». Рональд попросил перевести один рассказ для журнала, но я отказалась. «Рональд, – испуганно замахала я руками, – я не переводчик, я критик», а он ответил: «Называйся, как хочешь, но этот чертов рассказ мне переведи». И всучил мне небольшое сочинение некоего аргентинца, Маседонио Фернандеса. Фернандес потряс меня до глубины души – более необычного писателя и человека я никогда не встречала. Он принадлежал поколению отца Хорхе Луиса Борхеса, даже родился с ним в один год. Его книги – нечто настолько поразительное и диковинное, что, как оказалось, до меня никто его на английский не переводил. Но тогда – думаю, это было в начале 70-х – я об этом даже не подозревала. Сочинение Фернандеса называлось «Операция по удалению души», и речь в нем шла о хирургической операции, которая позволяла удалить восемь минут воспоминаний.

A, как в фильме «Вечное сияние чистого разума»?

Точно! Я хочу сказать, это очень необычно, очень смешно и в то же время страшно – в дрожь бросает, как только представишь, что твою память могут искромсать и вырезать. После этого я начала переводить все больше и больше и внезапно поняла, что перевод доставляет мне истинное удовольствие. Кроме того, я могла работать дома, а это мое любимейшее рабочее место, поэтому я переводила, переводила и переводила из года в год. Темными ночами я работала переводчиком, а солнечными днями преподавателем в колледжах. Я преподавала в различных колледжах Нью-Йоркского университета, в колледжах Городского университета, в крохотном католическом колледже святого Доминика. И вот одним прекрасным днем я решила оставить преподавание и посвятить всю себя переводу. Для моего редактора Альфреда Нопфа это прозвучало как гром среди ясного неба. «Ты всерьез собираешься жить на гонорары с переводов?» – изумленно воскликнул он, и я ответила: «У меня 2001 рецепт блюд из фасоли, не пропаду!» На самом деле, я до сих пор преподаю в Колумбийском университете, но веду всего лишь один курс в год. Я люблю учить. Единственное, что я не люблю, учить полный рабочий день. Находиться в классе, среди студентов, что может быть чудесней! Вот я и раскрываю секреты литературного мастерства студентам магистратуры.

Кто предложил вам переводить Габриэля Гарсиа Маркеса?

Меня вызвал Нопф и спросил, не хочу ли я перевести «Любовь во время чумы» Габриэля Маркеса? Думаю, это было где-то в конце 80-х, начале 90-х. Я уже немало перевела за все эти годы, но книгу ждал такой ошеломительный успех, что передо мной открылись почти все двери, и меня начали величать не иначе, как переводчиком Гарсиа Маркеса. Для моей профессиональной карьеры, для меня лично это стало настоящим триумфом.

Что вам нравится в профессии переводчика?

То, что я могу ежедневно писать и при этом не начинать всякий раз с «чистого листа» – передо мной всегда лежит испещренная словами страница. А еще, когда переводишь, доходишь до самой сути авторской мысли, до ее сердцевины. Обычный читатель скажет: «Да, отличная книга», а переводчик воскликнет: «Боже мой, это гениально! Шедевр!» По крайней мере, у меня всегда так.

Вы сочиняете прозу?

Нет. Всякий раз, когда я бралась за это дело, мое сочинение ужималось в какую-нибудь поэму. Сколько бы я ни пыталась, сочинять прозу у меня никак не получается.

Что вам не нравится в профессии переводчика?

Вы намекаете на сидение перед компьютером и ноющие пальцы? На боли в спине? Сложно высидеть перед компьютером так долго, приходится подниматься со стула, делать перерывы. Бывает, я перевожу семь дней в неделю. Когда я была моложе, то работала по семь часов в день. Теперь – не более пяти. Только что я закончила собрание из двенадцати рассказов Сервантеса – «Назидательные новеллы». Последний раз в Англии их публиковали в 1885-м году, и с тех пор никогда больше не переводили. А сейчас я работаю над восхитительной повестью одного человека по имени Карлос Рохас, он испанец, но живет в Атланте. Повесть насыщена фантастическими элементами, и в двух словах трудно рассказать, о чем она. Ее название, «Долина павших», как вы понимаете, отсылает читателя к монументальному комплексу в Испании, который Франко приказал соорудить для себя и того испанского фашиста, который погиб после Гражданской войны. Рядом с комплексом находится монастырь Эскориал, возведенный в годы правления Филиппа ΙΙ. Это настоящий шедевр испанской католической архитектуры. Видимо, Франко, подражая Филиппу II, решил построить настоящий шедевр испанской фашистской архитектуры и воздвиг «Долину павших». Главный герой повести, искусствовед по имени Вазари (какое совпадение!), пишет книгу о Гойе. Я не помню всех деталей, но, в общем, происходит путаница во времени между эпохой Франко и Фердинанда VII, самого отвратительного и реакционного монарха, когда-либо восходившего на престол после Наполеоновских войн. Целая плеяда поэтов-романтиков покинула страну и нашла пристанище в Англии, потому что не могла жить в Испании под игом воцарившейся там жесточайшей диктатуры.

Что из переведенного вами вы любите больше всего?

Не кривя душой, скажу – я чрезвычайно горжусь переводом «Дон Кихота». И сборником стихов Луиса де Гонгоры. У Гонгоры я перевела незавершенный цикл «Поэм уединения», а ничего более сложного для перевода на любой язык мира, полагаю, невозможно себе даже представить. Также я перевела несколько его небольших поэм и сонетов для антологии.

Насколько я знаю, Габриэль Гарсиа Маркес как-то сказал, что предпочитает читать свои книги в ваших переводах.

Он был очень добр. То же самое он сказал и Грегори Рабассе. [Грегори Рабасса, в числе прочего, перевел у Маркеса «Сто дней одиночества» – примечание журналиста]

Почему вам нравится переводить современных, ныне живущих авторов?

Преимущество перевода современных авторов в том, что этим авторам можно задавать вопросы. Но я держусь до последнего. Я стараюсь понапрасну их не беспокоить, мне кажется, написав книгу, они подвели под ней черту, поставили точку и приступили к следующей, а мои вопросы отбрасывают их назад, к тому, с чем уже покончено и что уже забыто. Поэтому я держусь до конца, и если все-таки задаю вопросы, то лишь для того, чтобы прояснить наиболее темные места, которые мне не совсем понятны.

Когда вы переводите уже переведенную книгу, вы читаете перевод, который был сделан до вас?

Я никогда не читаю предыдущих переводов, не желаю петь с чужого голоса и слышать его у себя в голове. Я хочу остаться с текстом один на один.

Лидия Дэвис придерживается противоположного мнения? Как-то она призналась мне, что у вас разные взгляды на перевод.

Литературный журнал The Paris Review опубликовал наш с ней разговор, и оказалось, мы тянем совершенно в разные стороны. Полагаю, когда-то она прочитала все переводы Флобера, которые смогла раздобыть. Я так не могу – не желаю слышать гул чужих голосов в своей голове.

Понятно. На самом деле, Лидия Дэвис призналась мне, что не заглядывает в уже существующие переводы, пока работает над книгой. Только закончив свой перевод, она читает переводы других. А вы заглядываете в тексты предыдущих переводов хотя бы после того, как сделали свой перевод?

Ответ – нет. Я переводила «Дон Кихота» почти два года. Закончив Первую часть, я подумала, а не начать ли мне подсматривать в другие переводы и использовать их в качестве словарей – дети как раз оставили в моей квартире свои школьные книжки. Но всякий раз, когда я сверяла какое-либо слово по двум переводам, я оставалась с носом – переводы не совпадали и, соответственно, ничем не могли мне помочь.

Вы читаете книгу, прежде чем ее переводить? Лидия сказала, что сама она не читает, но подозревает, что читаете вы. А как на самом деле?

По-разному. Я перевожу так же, как и она, начинаю переводить книги, не читая их. Обычно поджимают сроки. На чтение необходимо время, и лучше я потрачу его на перевод. Вначале я делаю черновые наброски. По ним всегда видно, что мое наиболее слабое место – первые страницы. Если в переводе есть ошибки, их надо искать в самом начале, когда я еще не совсем уверена, кто такие главные герои, какие у них интонации; понимание приходит позднее, по мере знакомства с книгой. Черновиков у меня – тьма-тьмущая, и не сосчитать.

Я сразу же стараюсь переводить как можно лучше: чем лучше черновой перевод, тем меньше времени потребуется на его исправление, хотя я – исправитель высшей пробы, всегда сама себя перепроверяю. Но как бы я ни старалась сделать черновой вариант перевода как можно лучше, всякий раз, перечитывая его, нахожу ошибки, поэтому перечитываю и переписываю черновик не менее двух-трех раз, прежде чем отравить его редактору. Затем редактор присылает мне правки, и я продолжаю корпеть над текстом, пока редактор не скажет «довольно».

Вы читаете переведенные вами книги после того, как они вышли из печати?

Делаю все возможное, чтобы не читать, однако когда приходится использовать их в качестве примеров на лекциях, то читаю. Но просто так, ради забавы – нет, ни за что.

Как распознать хороший перевод?

Хороший перевод читается так, словно он изначально написан на английском языке, если имеется в виду английский. А плохой перевод – это «канцелярит», совершенно неудобоваримый, пропитанный штампами язык, на котором нормальные люди не говорят. Есть замечательная карикатура, на ней обескураженный писатель смотрит на недоумевающего переводчика, а внизу подпись: «Ужель вы не испытываете счастья от того факта, что я имею честь быть переводчиком этого вашего печатного произведения?»

Как распознать плохой перевод?

Дословный перевод, буквализм, ошибочная вера в то, что, копируя автора оригинала слово в слово, можно добиться верного и адекватного перевода. Нельзя ни в коем случае. Перевод не калька, и два языка не совпадают друг с другом ни в пространстве, ни во времени, поэтому, чтобы перевести с одного языка на другой, необходимы лексические трансформации и межъязыковые преобразования.

А нужно ли носителям английского языка читать переводные книги? Что им дает чтение романов, пронизанных чужеземной культурой?

Мы отрежем себя от остального, не-англоязычного мира, если не будем читать иностранных авторов. На сегодняшний день английский язык стал основным языком общения, однако не все авторы пишут на нем, а мы, тем не менее, все больше сужаем область переводов. Думаю, если вы пообщаетесь с редакторами Нью-Йорка, вы заметите, что они знают испанский, французский, может быть, немного немецкий или русский, а все остальные языки покрыты для них пеленой экзотического мрака, и никто не стремится этот мрак рассеять и познакомиться с экзотической культурой и литературой носителей остальных языков. Если мы отворачиваемся от писателей остального мира, мы наносим себе непоправимый вред.

Как вы считаете, переводчики – парии, отверженные литературного мира? И если да, то меняется ли что-то в этом направлении?

Я действительно считаю переводчиков париями. Вы не представляете, как я сражалась за то, чтобы мое имя появилось на обложке книги: американские издатели не желали уведомлять читающую публику, что предлагаемая им книга – переводная. Они вбили себе в головы, что американцам неинтересна переводная литература, и всякое упоминание о переводе необходимо скрывать всеми правдами и неправдами. Я быстро поняла это и всякий раз, когда заключала договор с издательством, приходила со своим юристом. Я не устаю повторять своим студентам: подписывая договор с издателем, вы подписываете договор с корпорацией, интересы которой защищает раздутый штат служителей Фемиды, поэтому, прежде чем подписать договор, наймите юриста, который объяснит вам все юридические вычуры. Цель этих вычур совсем не в том, чтобы понятным языком донести суть дела до обычного человека, а совсем наоборот – затемнить смысл, напустить туману.

Какие еще должности, помимо должности переводчика, вы занимаете?

Я обучаю литературному творчеству в Колумбийском университете, занимаю должность внештатного преподавателя художественного перевода на факультете литературного мастерства. Там есть студенты, которые интересуются переводом.

Теперь можно стать переводчиком, имея степень бакалавра?

Во времена моего обучения такого не было, не существовало курсов, готовящих переводчиков, а теперь все больше и больше университетов открывают переводческие факультеты, так что ни мытьем, так катаньем, но дипломированным переводчиком вы вполне можете стать.

Вселяет ли в вас надежду будущее художественного перевода?

Все зависит от моего настроения в тот день, когда я задумываюсь о будущем перевода. Если мне кажется, что будущее за литературой, художественной прозой, поэзией, то и на будущее перевода я смотрю с оптимизмом, ибо перевод – неотъемлемая часть изящной словесности. Но порой мне кажется, что лет через десять сочинительство и иже с ним канут в Лету, останутся только электронные средства связи, и тогда наступит конец всему литературному творчеству. В общем, день на день не приходится.

Хотя бы приблизительно, сколько книг вы перевели?

Кто-то на днях сказал мне, что я перевела 60 книг, но я не знаю, так ли это. Я столько лет перевожу, что всего и не упомнишь.

Перевод какой книги доставил вам ни с чем несравнимое удовольствие?

Это «Дон Кихот» – снова и снова. Я считаю эту книгу верхом совершенства – самым лучшим романом, когда-либо написанным на каком-либо языке. Сервантес превращал в золото все, к чему прикасался. Это высочайший гений, такой же, как и Шекспир. Как невозможно представить театр без пьес Шекспира, так невозможно представить мировую литературу без романа Сервантеса.

А женщин-писателей вы переводили?

Конечно! Мейру Монтеро, например. Это великолепная писательница, родилась на Кубе, живет в Пуэрто-Рико. Я перевела шесть или семь ее романов. Еще переводила сестру Хуану Инес де ла Крус, мексиканскую монахиню 17-го века, настоящего поэта. Она писала стихи, поэмы, захватывающие сонеты, пьесы. У нее есть одна поэма, почти такая же длинная, как и «Поэмы уединения» Луиса де Гонгоры, которая называется «Первое сновидение». Очень сложная для понимания поэма, но невыразимо прекрасная. Сестра Хуана была самоучкой, выдающейся женщиной, превосходно разбиравшейся в музыке, математике, других науках. Совсем юной девушкой она ушла в монастырь, но через какое-то время епископ Пуэблы резко выступил против нее в печати, опубликовав письмо от имени вымышленной монахини, в котором говорилось: «Поистине жаль, что женщина столь высокого ума губит время свое делами мирскими, вместо того, чтобы обратить взор свой на Библию». Сестра Хуана написала знаменитый ответ, который вошел в историю феминизма – в нем сестра Хуана защищала право женщин читать, писать, учиться, учить и думать. Она заявила, я перефразирую ее слова: «Разум ее возник не по воле ее, это дар Бога, и кто возьмется отрицать это?» Еще она сказала, что бесполезно читать Библию, если вы не обладаете опытом светской жизни. Это просто невероятно – она приводит разнообразные примеры из библейских текстов, доказывая, что понять их, не зная математики и музыки, невозможно. Вы должны прочитать ее ответ, Лисл, это ошеломляющий исторический документ. В конце концов, ее, конечно же, затравили, заставили продать библиотеку – а у нее была самая обширная библиотека в Мексике, и вынудили сложить перо и оставить сочинительство и все, что ей было дорого в жизни. Сестра Хуана - это настоящий подвижник, новатор.

Как бы вы закончили предложение: перевод так же относится к оригиналу, как X относится к Y?

Перевод так же похож на оригинал, как отражение в зеркале на отражающегося в нем человека. Сервантес как раз об этом упоминал в «Дон Кихоте», он писал:

«перевод с одного языка на другой – это все равно что фламандский ковер с изнанки: фигуры, правда, видны, но обилие нитей делает их менее явственными, и нет той гладкости, и нет тех красок, которыми мы любуемся на лицевой стороне».*

Думаю, в переводе, как и в литературном творчестве, без языковой интуиции не обойтись.

Можете назвать какого-нибудь испанского автора, которого люди не читают, а стоило бы?

Карлос Рохас. По-моему, это выдающийся романист. Он очень много написал на испанском. Кроме «Долины павших» я перевела у него еще одну книгу – «Хитроумный идальго и поэт Федерико Гарсиа Лорка возносятся в ад». «Хитроумным идальго» Сервантес назвал своего Дон Кихота. Мне кажется, современным читателям следует поближе познакомиться с Рохасом. У него богатейшее воображение, он невыразимо оригинален, чертовски умен и до сих пор жив: только представьте – самый настоящий писатель, живущий в нашей с вами стране!

______________________________________________________________________________________
* Цитируется по изданию: Мигель де Сервантес Сааведра. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский. Перевод Н. Любимова, "Художественная литература", Москва, 1988 г.

Перевод: Raccoon
Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ