8 июня 2016 г., 19:47

2K

Vogue 100: «Проявления неуместности», автор Вирджиния Вулф

67 понравилось 4 комментария 17 добавить в избранное

o-o.jpegВирджиния Вулф. Фотография предоставлена Rex.

В ознаменование столетия журнала Vogue мы хотели вспомнить некоторые из наших любимых статей из архива журнала. В ноябрьском выпуске 1924 года Вирджиния Вулф опубликовала эссе, в котором рассуждала о том, как наше отношение к автору может быть основано не только лишь на том, что тот пишет.

Упоминать о личных пристрастиях считается неуместным. Но при этом насколько они подчиняют себе и пронизывают всю ткань наших отношений с другими людьми! В омнибусе нам может понравиться кондуктор; в магазине молоденькая продавщица вызовет расположение либо неприязнь. Мы движемся сквозь повседневность, размечая свой путь знаками симпатий и антипатий, и каждый наш день окрашен и овеян пристрастиями. То же самое неизбежно происходит во время чтения. Возможно, критик способен вычленять и спокойно разбирать суть произведения, но для остальных людей в каждой книге обнаруживается нечто – противоположный пол, персонаж, характер, – вызывающие, как в реальной жизни, влечение либо отторжение; и так же, как и в жизни, волнение и предубеждение; и так же, как в обычной жизни, они не поддаются разумному объяснению.

Яркий тому пример – Джордж Элиот. Её репутация, говорят, находится в упадке, и, действительно, может ли быть иначе? Её крупный нос, маленькие глазки, тяжелая, вытянутая голова мерещатся на страницах книги и внушают беспокойство критику мужского пола. Оценить её по достоинству – его обязанность, однако полюбить её он не может; и какой бы всеобъемлющей и строгой ни была его приверженность принципу, что искусство не имеет ничего общего с личностью, в его мнения,учебники и статьи, где он препарирует её талант и разоблачает притязания, закрадывается уверенность, что вряд ли бы он пригласил Джордж Элиот на чашку чая. С другой стороны изящно и утонченно Джейн Остин разливает чай из скромного чайника в чашки из тончайшего фарфора – и, угощая, улыбается, очаровывает, оценивает, – это тоже проложило себе путь на строгие страницы английской критики.

o-o.jpeg
Слева: Джордж Элиот. Справа: Джейн Остин. Фотография предоставлена Getty



Однако, возможно, является уместным, раз уж женщины не только читают, но и порой способны черкнуть пару строк о прочитанном, взглянуть на их предпочтения и в равной степени подавляемую и инстинктивную реакцию на притягательную силу личных симпатий в литературе. Влечение и отторжение, вызываемые противоположным полом, по праву занимают место среди самых сильных чувств. Порой слышно, как они клокочут, и бурлят, и вносят приятное оживление в вялую действительность еженедельной публицистики. В более высоких сферах эти же пристрастия служат оперением для стрел и придают полёту мысли не только лёгкий, но и причудливый характер. Перед чтением следует определенным образом настроиться. Первым на ум приходит Байрон. Но женщины никогда не любили Байрона; они отдавали дань моде, делали то, что им велено, и по указанию сходили с ума. Невыносимо высокомерный, неописуемо самодовольный, смахивающий на манекен для париков, сочетание уличного хулигана и комнатной собачки, то отпускающий грубости, то витающий в облаках сентиментальной болтовни, занудный, эгоистичный, напыщенный – в истории словесности сложно найти более отталкивающую личность, чем Байрон. При этом неудивительно, что мужчины его любили. В их окружении он наверняка был неотразим: умный и отважный, стремительный и язвительный, открытый и недостижимый, покоритель женских сердец и соратник героев – он олицетворял все те черты, которые сильные мужчины склонны видеть в себе, и которые служат предметом зависти слабых. Но чтобы полюбить Байрона, в полной мере насладиться «Дон Жуаном» и его письмами, разумеется, нужно быть мужчиной; либо, будучи женщиной, скрывать это.

В случае Китса подобное утаивание не требуется. О нём, безусловно, следует говорить с долей неуверенности, чтобы мысль о его личности, наделённой редчайшими качествами, коими только может обладать человек, – гениальностью, чуткостью, достоинством, мудростью, – не увела нас в сторону сплошного панегирика. То был человек, едва ли не единственный в своем роде, которому и мужчины, и женщины обязаны воздавать почести сообща, в отношении которого личная предвзятость должна склоняться только в одну сторону. Однако есть одна незадача; есть Фанни Браун. Она слишком часто ходила на танцы в Хэмпстед, жаловался Китс. Божественный поэт обладал замашками восточного деспота; следуя заведенному у мужчин того времени порядку, имел склонность обращаться со своей возлюбленной одновременно как с ангелом и какаду. Суд присяжных из одних только дев вынес бы решение в пользу Фанни. Это благодаря сестре, чьим образованием он руководил и чью личность сформировал, он показал себя именно тем человеком, который, «будь призван он, пример бы он явил высокоцарственный». Предполагается, что читательницы должны были питать к нему сестринские чувства, как, впрочем, и к Вордсворту, которому вообще не следовало жениться, равно как и Теннисону; да и Шарлотте Бронте не следовало выходить за своего мистера Николса.

Дабы занять лучшую наблюдательную позицию для изучения Сэмюэла Джонсона, потребуется некоторая осмотрительность. Он имел склонность рвать скатерти на полоски, был сторонником строгой дисциплины и отличался сентиментальностью; очень грубо обращался с женщинами, и в то же время трудно было найти более преданного, почтительного и искреннего их поклонника. Ни в коем случае не следует завидовать ни миссис Трейл, перед которой он разглагольствовал, ни хорошенькой девушке, садившейся к нему на колени. Их положение было слишком ненадёжным. При этом какая-нибудь крепкая, немолодая уже продавщица спичек или яблок, какая-нибудь опытная труженица, добившаяся честной независимости, могла бы заручиться его расположением и, повстречавшись ему дождливой ночью за прилавком ларька на Стрэнде, уловкой попасть к нему в услужение, мыть ему чайные чашки, и тем снискала бы величайшее счастье, когда-либо выпадавшее на долю женщины.

Все эти примеры, однако, довольно простого свойства; предполагалось, что мужчины всегда остаются мужчинами, а женщины – женщинами, когда пишут. Они прямо и естественно пользуются привилегиями своего пола. Однако есть категория художников, которые чураются подобных ненужных примесей. Возглавляет их Мильтон; далее следуют Лэндор, Сапфо, сэр Томас Браун, Марвелл. Неважно, феминисты они или антифеминисты, обладатели ли натуры страстной либо холодной – какими бы любовными историями и приключениями не ознаменовалась их личная жизнь, они не оставили ни малейшего следа на страницах их сочинений. Они, их сочинения, чистые, незамутненные, бесполые в том смысле, в котором, как принято считать, бесполы ангелы. При этом ни в коем случае не следует путать их с другой группой произведений, отличающихся той же особенностью. С каким полом можно соотнести работы Эмерсона, Мэтью Арнолда, Гэриет Мартино, Рёскина и Марии Эджуорт? Неясно. Более того, это совершенно несущественно. Когда они пишут, они не являются ни мужчинами, ни женщинами. Они обращаются к тому обширному пространству души, где нет места полу; не разжигают страстей, но возвышают, совершенствуют, наставляют; и мужчины, и женщины наравне могут извлечь пользу из их творений, не впадая при этом в бездумную привязанность или яростную предвзятость.

o-o.jpeg
"... на крыльцо как раз вышел мистер Холбрук". "Крэнфорд", Элизабет Гаскелл. Иллюстрация М.В. Уилхауса. Фотография предоставлена Getty.



Далее мы неизбежно попадаем в гарем и, охваченные лёгкой дрожью, подходим к занавеске, за которой виднеются женские силуэты и раздается серебристый смех и обрывки разговоров. В некотором смысле отношения между женщинами по-прежнему скрывает завеса таинственности. Лет сто назад всё было достаточно просто: они были звёздами, которые сияли лишь в лучах мужского света; будучи его лишены, они чахли и увядали – в атмосфере взаимного презрения, пререканий, зависти – так утверждали мужчины. Однако, следует признать, дела обстоят менее благополучно. Здесь также проявляется страстное увлечение либо отторжение, и нет никаких оснований утверждать, будто женщина не чувствует ничего, кроме чистой зависти, когда читает написанное другой женщиной. Куда более вероятно, Эмили Бронте была страстью её юных лет, Шарлотту она даже любила с чувственной привязанностью, а Энн - почитала с тихим сестринским уважением. Миссис Гаскелл пользуется поистине материнской властью над читателями одного с нею пола; она мудра, остроумна, обладает исключительно широкими взглядами, и её читательницы преданы ей как самой обожаемой матушке, тогда как Джордж Элиот – это «тётушка», и в этом качестве совершенно неподражаема. Рассматриваемая с этой стороны, она отвергает инструментарий мужеподобности, на необходимости которого настаивал Герберт Спенсер; с удовольствием обращается к памяти и щедро делится, с несомненным деревенским говором, весёлыми историями времён своей юности, всем величием и глубиной своей души. Джейн Остин мы непременно обязаны обожать; однако ей это не нужно. Она вообще ни в чём не нуждается. Наша любовь к ней – это сопутствующее и бесполезное явление; с ней или без неё, она будет сиять как луна на небе. Что касается любви к иностранцам, то некоторые утверждают, что она в принципе невозможна. Однако, если это всё же не так, мы обязаны обратиться к мадам де Севинье.

Однако все эти предпочтения и пристрастия, приноравливания и попытки разума выстроить гармоничное отношение к другому человеку тускнеют, как тускнеет какое-нибудь летнее увлечение в сравнении с всепоглощающей любовью всей жизни, когда мы размышляем о глубочайшей преданности, которую внушает одно или, в крайнем случае, два имени в истории литературы. Нет нужды говорить о Шекспире. Проворные полевые пташки, ящерицы, землеройки и мушловки не прерывают своих игр и забав, чтобы поблагодарить солнце за даруемое тепло; так же и мы, чья литература осияна гением Шекспира, не стремимся его превозносить. Но есть и другие имена, более сокрытые, не столь важные, лишённые того всеобщего внимания, которым пользовался Шекспир. Есть поэт, чья любовь к женщинам всегда шла самым тернистым путем; сетующий и проклинающий, неистовый и легкоранимый, страстный и бесстыдный. В самой неясности его сознания таится нечто, что продолжает нас тревожить; его гнев не только обжигает, но и воспламеняет; и сквозь самые густые заросли его терновников виднеются небесные выси, самозабвенные порывы и чистый, безмятежный покой. Юноша, с китайским прищуром взирающий на мир, который вызывает у него влечение напополам с отвращением, или со впалыми щеками, завернутый в саван, замученный покойник в соборе Св. Павла, – это всё Джон Донн, которого невозможно не любить. С ним тесно связан другой человек, совершенно противоположного сорта – крупный, хромой, простодушный; бумагомаратель, из-под пера которого вышли бесчисленные романы, где нет ни одной грубой или невнятной строки, напротив, каждая – олицетворение пристойности; землевладелец и джентльмен, питавший страсть к готической архитектуре; человек, который, будь он жив сегодня, стал бы приверженцем наиболее нелицеприятных институтов своей страны, но при всём этом великий писатель, ибо ни одна женщина не в состоянии читать его жизнеописание, дневники и романы, не влюбившись по уши в Вальтера Скотта.

o-o.jpeg
Вальтер Скотт. Фотография предоставлена Rex



Перевод: alsoda
Совместная акция Клуба с Редакцией Лайвлиба: "Помоги с переводом и опубликуй в блог"!

В группу Клуб переводчиков Все обсуждения группы
67 понравилось 17 добавить в избранное

Комментарии 4

Сколько имён, сколько имён ^^

Да простят меня почитатели Вирджинии, но по мне то, что я прочитала, не более, чем витиеватый бред. Честно и труженно пыталась прочитать весь текст кусками несколько раз. И поняла, что чётко выраженного смысла в написанном не увижу. Началось всё за здравие - а вы знаете, что на предпочтение читателей всегда влияет внешность автора? Вот Джордж Элиот была некрасива (маленькие глаза, широкий нос, тяжёлое овальное лицо), а Джейн Остен - грациозная и маленькая? Так вот. Элиот будут читать и вспоминать, какая она массивная, а у Остен будут помнить её мягенькие ручки, и поэтому читать с бОльшим предпочтением (хотя, казалось бы, хоть КТО НИ НИБУДЬ читал произведение с мыслью о внешности автора? Прочитайте Толстого и Горького! Думать о старике с бородой в течение прочтения томов ВиМ - обязательно, да-да).
Закончилось всё воспоминаниями страстей и страстишек женщин/мужчин, обаятельности тех или иных авторов и т.д. и т.п. Обидно и то, что витиеватый стиль автора спокойно позволяет перескакивать с мысли на мысль без должной чёткой логической связки, и можно подумать, что это ты отуп или ослеп, но никак не признанный автор мог написать стилистический бред. А жаль. Бывает и наоборот.

DreamWay, Вулф же иронизирует. Критику-мужчине более симпатична конвенционально "женственная" Остен, чем "мужеподобная" Элиот, ибо он привык оценивать женщин (даже пишущих) с этих позиций. (За последние сто лет это не то что бы сильно изменилось). Вулф позволяет себе в ответ "пообъективировать" авторов-мужчин, а заодно поразмышлять о том, что стоит за нашими симпатиями к любимым писателям - только ли их тексты, или еще и "образ".

С ума сойти, Вирджиния Вульф писала в Vogue!

Читайте также