Урсула К. Ле Гуин о расизме, анархии и общении со своими персонажами. "Я слышу голоса, как Жанна Д'Арк!"

Данное интервью было впервые опубликовано в выпуске №14 журнала «Structo».
Автор: Юан Монаган – ученый-исследователь и главный редактор журнала «Structo». Проживает в Нидерландах.

Не сложно понять, почему Урсула К. Ле Гуин наиболее известна своими ранними работами. В течение шести лет были опубликованы "Волшебник Земноморья" (1968), "Левая рука Тьмы" (1969), "Резец небесный" (1971) и "Обделенные" (1974). Эти романы, как и многие другие, включая "Лавинию" (2008) – поразительную версию "Энеиды" Вергилия, оказали свое влияние на таких авторов, как Нил Гейман, Терри Пратчетт, Дэвид Митчелл, Салман Рушди и Зэди Смит, которая однажды отметила, что «Ле Гуин пишет также хорошо, как и любой из существующих внежанровых писателей». Мы поговорили с Урсулой Ле Гуин у нее дома, в городе Портленд, штат Орегон.

Юан Монаган: На настоящий момент, «Лавиния» – Ваш последний роман. Интересная книга на данном этапе Вашей карьеры. Как у Вас возникла идея о ее написании?
Урсула Ле Гуин: Я не могу точно сказать, как она пришла мне на ум. Я очень медленно читала «Энеиду» в оригинале, воскрешая в голове школьный курс латинского языка, буквально продиралась через страницы. Примерно на третьей странице [Лавинии – прим. авт.], Лавиния заговорила: «Я не знаю, кто я. Но я знаю, кем я была», понимаете? Этот абзац просто возник, и я записала его. Я слышу голоса, как Жанна д’Арк! Я знала, кто говорит, но не совсем понимала, что происходит, и она продолжила свой рассказ, а я поняла, что получится еще одна «продиктованная» книга. Такое уже случалось, пусть и немного иначе. Я была поглощена Вергилием и, конечно же, он сам стал героем книги. Очень странный опыт для меня. Я не принимала решений, как автор, а просто записывала под диктовку – сама узнавала историю по мере ее появления. Я все больше осознаю, что в своих произведениях я знаю лишь то, что произойдет в следующий момент. Это исследование. Я иду по дороге, которая не указана на карте, и я не всегда знаю, куда она ведет. Но я, конечно, старалась не противоречить тому, что говорил Вергилий, кроме цвета ее волос. Я просто не могла представить себе итальянскую девушку блондинкой с голубыми глазами. Этому бы никто не поверил!

Ю.М.: Вы сказали, такое уже случалось прежде.
У.Г.: Первой книгой, которая была мне «продиктована», стала «Далеко-далеко отовсюду». Оуэн просто начал шептать мне на ухо. Разумеется, от первого лица. Это был голос, повествующий мне свою историю в разговорном тоне. И я сама узнавала, что происходит в этой книге, по мере повествования. [Пауза] Мне бы не хотелось показаться совсем безответственной. [Смеется] Немного я все-таки контролирую процесс, кое-что переписываю и так далее, но тем не менее. Мне кажется, что ты либо принимаешь подобный дар, либо нет, и я приняла его, я очень благодарна за него, потому что тогда, впервые в жизни, я чувствовала, что впереди у меня больше нет историй. После «Лавинии» я все еще чувствую, что во мне больше нет историй, я знаю, что у меня нет на них энергии, нет запаса жизненных сил, чтобы написать еще одну книгу. Мне бы и хотелось, чтобы они были, но у меня их нет.

Ю.М.: Обязательно ли нужен какой-то установившийся распорядок, при написании романа? Затраты энергии за определенный период времени?
У.Г.: Это колоссальные затраты энергии, и они требуются более или менее регулярно. По большому счету, нужно вставать каждое утро и сколько-нибудь писать. Или же ты будешь думать об этом постоянно… постоянно, даже неосознанно. Если обратишь на это внимание, то вот они – эти мысли – бродят по кругу в твоей голове. [Смеется] Чтобы написать роман, требуется и физическая выносливость. Когда дело касается короткого рассказа, можно изнурять себя в течение нескольких часов и иногда этого достаточно, чтобы закончить его, но, когда доходит до романа – это обязательство, которое подразумевает под собой недели и даже месяцы тяжелой работы. И я люблю все это, писательство – лучшая работа в мире, но для нее нужно достаточно сил, а у меня, в моем возрасте, их уже нет.

Ю.М.: Я знаком с людьми, которые говорят то же самое в свои двадцать с лишним.
У.Г.: Страшновато принимать на себя такое обязательство.

Ю.М.: Я перечитывал «Далеко-далеко отовсюду» в поезде, по дороге сюда. Я не перечитывал эту книгу многие годы, но она по-прежнему кажется мне очень… реальной, что ли. Приятно было вновь ее прочитать.
У.Г.: Этой книге уже около 40 лет, так что, наверное, для нынешних детей она может показаться очень старомодной, но она продолжает жить.

Ю.М.: Я не знал, когда она была написана, когда впервые читал ее. Не думаю, что в книге есть что-то, говорящее об этом.
У.Г.: Я старалась не упоминать модели автомобилей и прочее в том же духе.

Ю.М.: Точно. По-моему, автомобиль там стоил три тысячи долларов или что-то около того.
У.Г.: [Смеется] Вот-вот! Что!?

Ю.М.: Это была единственная деталь, которая заставила меня подумать о…
У.Г.: И еще, в ней нет никакой электроники. А ведь столько подростков сейчас не могут представить себе жизнь без нее.

Ю.М.: Это, пожалуй, более проблематично для нынешних писателей, которые пытаются написать что-то «вневременное». Недостаточное количество электроники.
У.Г.: Что ж, молодежи придется просто смириться с этим. Они должны использовать свое воображение, чтобы осознать, что все это появилось совсем недавно. Некоторые люди до сих пор не пользуются данными технологиями. Например, в Монголии не так уж много мобильных телефонов, а люди даже и не пытаются себе этого вообразить. Но, вероятно, в Монголии страстно желают обзавестись мобильниками…

Ю.М.: Пожалуй, более всего по дороге сюда мне понравилось отсутствие «информационного поля». Вы когда-нибудь ездили из Чикаго в Портленд на поезде?
У.Г.: Да. Я часто путешествовала по стране на поездах. Регулярно ездила в колледж с западного побережья на восточное. В Чикаго я пересаживалась с одного поезда на другой и вновь отправлялась в путь.

Ю.М.: Вы сказали, что у Вас больше нет сил на написание романов. А сейчас Вы пишете что-нибудь?
У.Г.: Очень редко пишу рассказы. Более стабильно дела обстоят с поэзией. А еще я веду блоги. Некоторые идеи возникают неожиданно. Меня просят написать то одно, то другое, иногда получается нечто довольно забавное. Сегодня меня попросили написать кое-что для… Вам известно что-нибудь о «Стихах, которые заставляют взрослых плакать» ( Poems That Make Grown Men Cry )? Конечно же, они привлекают женщин, так что и меня пригласили. Идея хорошая, к тому же, это еще и для организации «Амнэсти Интернейшнл».

Ю.М.: Давайте вернемся к началу: насколько мне известно, между 1951 и 1961 годами Вы написали пять романов, которые были отвергнуты издательствами?
У.Г.: Каждый из них рассматривали, по крайней мере, раз. А первый роман, описывавший жизнь одной семьи в Центральной Европе на протяжении веков, который был уж очень дилетантским и, вообще, довольно странным, попал к Альфреду Кнопфу, и он сказал: «Пару лет назад я бы опубликовал это, просто из интереса», [Смеется] «но я больше не могу себе этого позволить». Это письмо было хорошее, замечательное, если учесть, что его написал Кнопф, а мне был 21 год. Так что это помогло мне продолжить работу.

Ю.М.: Но впервые Вас опубликовали именно как поэта.
У.Г.: Да.

Ю.М.: В небольших журналах?
У.Г.: Да. Один из романов, которые я написала в тот период времени, был опубликован под названием "Малафрена" [История, не относящаяся к научной фантастике, действие в которой происходит в вымышленной стране в Центральной Европе, под названием Орсиния – прим. ред.]. Первые два рассказа, которые я опубликовала в журнале фэнтези, были «An die Musik» – рассказ, относящийся к Орсинии, и «Апрель в Париже» – фэнтези. И журнал мне заплатил. Тридцать долларов. Я подумала: «Вот и хорошо!», потому что в то время мы жили довольно бедно. [Смеется] «Как насчет еще фэнтези или научной фантастики или чего-нибудь подобного! Они не только приняли их, но и заплатили!» [Смеется] Корысть. Также было очень интересно почувствовать, что я нашла тот рынок, который действительно понимал то, чем я занимаюсь, вместо того, чтобы отвечать мне: «Ты пишешь очень хорошо, но мы понятия не имеем, что ты делаешь». Потому что то, что я писала, чаще всего оказывалось нереалистичным.

Ю.М.: Так что же получается, если бы заплатил другой журнал, возможно, мы бы никогда не узнали…
У.Г.: Возможно, я бы не обратилась так целенаправленно к фэнтези и научной фантастике. Но я думаю, что то была моя судьба, потому что тогда только эти журналы покупали фантастику. Ведь это были времена, когда на высоте был модернизм. Единственной возможной литературой была литература реалистичная. И чем реалистичнее, тем лучше. Только подумайте, каким шоком был магический реализм, а ведь он именно так и звался – магический реализм. Это немного странно, если поразмыслить.

Ю.М.: Кажется, что большая часть Ваших работ – это своеобразный эксперимент в определенном месте или обществе. Еще одна книга, которую я перечитал в поезде, была «Changing Planes» – мне показалось, что идеи, содержащиеся в этой книге, могли бы получить свои собственные, отдельные романы.
У.Г.: В то время я взрослела, училась писать короче и лаконичнее – просто выжимала апельсин быстро и оставляла все как есть, но те истории писать было весело, потому что времени они занимали не много. Если говорить об этом как о законченном этапе, то да, это было весело. Некоторые из них удались больше, чем другие.

Ю.М.: «Обделенные» – одна из наиболее известных Ваших работ. Были ли другие романы до этого, которые бы также открыто анализировали анархизм?
У.Г.: Не думаю. Это и было одной из причин, почему я решила написать данный роман. Тогда я изучала пацифистский анархизм около года или чуть больше. Я читала тексты, главным принципом которых был отказ от насильственных действий – Ганди, Мартин Лютер Кинг и т.д., занималась самообразованием по теме отказа от насилия, что, как я думаю сейчас, привело меня к Кропоткину и его единомышленникам, и я очень этим заинтересовалась. В Портленде тогда было множество независимых книжных магазинчиков, один из них был политической направленности и, если ты был знаком с хозяином магазина, он мог провести тебя в подсобку, где хранились его книги, связанные с анархизмом.

Ю.М.: Когда это было?
У.Г.: Когда вышла эта книга? Начало восьмидесятых? Конец семидесятых? В том магазине было множество очень интересных вещей, которые, по тем временам, найти было сложно. Сложнее, чем сейчас. И, конечно же, тогда я узнала о современных писателях-анархистах. Я воодушевилась продолжением их дела. В то же время, я читала утопии. Тогда было написано множество утопий на любую политическую тему, какая только может прийти на ум, кроме анархизма. Странно, не так ли? И я подумала, может быть, мне стоит написать одну такую. Я читала и перечитывала множество книг, пытаясь понять и спланировать, как бы было организовано анархистское общество. Это было весело и сложно одновременно.

Ю.М.: Особенно в масштабе целого мира.
У.Г.: Даже на самой малонаселенной планете очень много людей, которых надо как-то организовать.

Ю.М.: В одном эссе Вы сказали, что Утопия, с большой буквы «У», должна быть осуществимой альтернативой. Меня это поразило.
У.Г.: Мне нужно было обдумать это. Мысленно я ушла далеко от утопии «Обделенные» к полуутопичной "Всегда возвращаясь домой" , где попыталась сделать утопию стилем жизни. Под ней не было совершенно никакой политической основы в том плане, что я не использовала политику Европы или какой-либо крупной нации, следовательно, люди решили, что я идеализирую американских индейцев или что-то в этом духе. От индейцев я взяла только идею об управлении своей жизнью без какого-либо централизованного правительства, используя принцип консенсуса, что невозможно осуществить в крупном обществе, ведь это вопрос количества. Но мне хотелось порассуждать, как бы это выглядело. Я думаю, что отсутствие политиков для некоторых читателей автоматически означает примитивизм, но ведь это не обязательно так.

Ю.М.: Этим Вы очень сильно повлияли на возникновение диалога в массовой культуре.
У.Г.: Да. Я написала серьезный роман-утопию, который был еще и анархистским романом. Тогда подобное никто не писал, да и, в целом, художественной литературы об анархизме не было, так что появление большого романа об анархистах, пожалуй, изменило ситуацию.

Ю.М.: Особенно, если учесть гендерно-нейтральные местоимения. Разговоры об этом идут уже довольно давно, просто сейчас обсуждения стали активнее. Таким образом, понимаешь, насколько важной бывает лингвистика.
У.Г.: Это точно! Когда начинаешь искать языки, в которых имеются гендерно-нейтральные, универсальные местоимения, знаете, что обнаруживаешь? Японский и финский языки… Насколько я знаю, финский является гендерно-нейтральным и это очень здорово. Перевести «Левую руку тьмы» для них – пара пустяков.

Ю.М.: Ваша политическая активность или Ваши взгляды на такие вещи, как анархизм, изменились.
У.Г.: Я немного смущаюсь, когда анархисты принимают меня за свою. Потому что я их люблю, при условии, что они такие же пацифисты, как и я, но я буржуазная домохозяйка, я не практикую анархизм.

Ю.М.: Для этого и нет причин.
У.Г.: Ответ хорошего анархиста! [Смеется]

Ю.М.: Среди прочего, в Ваших произведениях мне очень нравится то, как осознаешь, прочитав примерно две трети книги, что главный герой истории не белый. Это провокационно, в самом лучшем смысле этого слова.
У.Г.: Когда я только начала писать «Волшебника Земноморья», это было невероятно провокационно. Все это очень любопытно. И, в случае с данным произведением, этот ход был полностью продуманным с моей стороны. Я просто устала от всех этих белых героев. Но я знала, что если прямо заявлю о цвете кожи главного персонажа, в Соединенных Штатах его будут воспринимать, как черного, то есть африканского происхождения. И это все еще остается проблемой, если дело касается обложек книг или подбора актеров для фильма. Множество людей хотят снять фильм, и я говорю им что-то вроде: «что ж, подумайте о Тайгере Вудсе». Постарайтесь вообразить, что такого на Земле нет, потому что, если сопоставить этот мир с Землей, это будет неправильно. Ох уж эта страна. Расизм в Америке… в некоторых аспектах он только разрастается.

Ю.М.: Так происходит не только здесь.
У.Г.: Полагаю, что это правда.

Ю.М.: Просто у нас об этом, пожалуй, разговаривают более открыто.
У.Г.: В каком-то смысле, да. С другой стороны, существует и всепоглощающая ненависть к Обаме, только из-за того, что он черный, и об этом во всеуслышание не заявляют, только в своих гостиных, да в пивных. Сенаторы, мечтающие уничтожить его, не могут открыто заявить, почему они этого хотят. И в Америке все это продолжается поколение за поколением.

Ю.М.: Здорово, что в Ваших произведениях цвет кожи не становится центром внимания, даже скорее наоборот, но, таким образом, получается даже более эффектно.
У.Г.: Мне очень нравится то, что, в течение последних пяти-шести лет я стала получать письма от читателей, в которых говорится: «Ваша книга стала первой, в которой я нашел черного протагониста. Я хотел почитать фэнтези, хотел почитать научную фантастику, но меня самого в подобных книгах никогда не было». Эти люди пишут мне, как взрослые, но читают меня, как подростки. И меня это очень трогает: «Здорово! Это сработало!» Они заметили. А ведь множество людей не замечает.

Ю.М.: Тем не менее, это замечательно, не так ли?
У.Г.: Да, это действительно так. [Смех] Люди действительно не замечают. Конечно, обложки книг тут не помогут. [На обложках главный герой почти всегда изображен белым — прим. ред.]

Ю.М.: А что происходит с обложками?
У.Г.: Сейчас все немного иначе. Видите эскиз вон там? [Указывает на каминную полку] Это ранний, предварительный эскиз художника для иллюстрированной версии «Волшебника Земноморья», которую публикует Фолио. Художника зовут Дэвид Лаптон. Я отправила ему фотографии индейцев равнин и, если не вдаваться в такие детали, как нос с горбинкой, классический для индейцев равнин, и тому подобное, то получится нечто вроде универсального человеческого лица. От этого он мог оттолкнуться, добавив также немного азиатских черт. Сейчас у меня достаточно влияния, чтобы прямо сказать, если обложка мне не нравится. Но, что касается двух фильмов…
[Тут пришел кот Ле Гуин, по имени Пард, и начал подозрительно обнюхивать все вокруг, так что мы на несколько минут отвлеклись. (Посмотрите где-нибудь слово «Пард»*, желательно, с фотографиями. Но, до того, как вы это сделаете, учтите, что конкретно этот Пард – маленький и черно-белого цвета). Затем он на какое-то время успокаивается.
(* Pard – сокращение от леопарда, также, в американском английском, слово «pard» означает «друг, товарищ» – прим.перев.)]

Ю.М.: В сборнике Ваших эссе «Танцуя на краю света» (Dancing at the Edge of the World) есть строчка, поднимающая вопрос о том, что белый автор и/или автор мужского пола должен тщательно подумать над своими преимуществами. Вы написали это еще в семидесятых. Кажется, что большинству людей понадобилось слишком много времени, чтобы действительно понять это.
У.Г.: Что ж. [Смеется] Спросите любого, кто отождествлял себя с феминизмом еще в семидесятых, как далеко мы ушли. В некоторых аспектах, поразительно далеко. А эти перемены в Соединенных Штатах в отношении гомосексуалистов… Вау! Тяжело в это поверить. Люди в этом отношении ушли гораздо дальше правительства. Но, в остальном, чем больше изменений, тем больше все остается по-прежнему.

Ю.М.: По крайней мере, в мире литературных журналов подобное учитывается, если не обращать на это пристального внимания.
У.Г.: Я надеюсь, что это так. Что касается обзоров на книги, «TLS» [литературное приложение газеты «The Times» – прим. перев.] хуже всех. Я перестала читать «The New York Review of Books» много лет назад, так что, может быть, сейчас он изменился, но раньше это были одни мужчины, пишущие обзоры на других мужчин. Если нужно было написать о женщине, то искали другую женщину, которая могла бы написать рецензию, потому что нельзя было заставлять мужчину тратить свое время на такое, понимаете? А как часто «TLS» позволяет женщинам писать рецензии на книги мужчин? Не так уж часто. Да и «London Review of Books», издание, которое, насколько я знаю, основала женщина, было ничем не лучше в то время, когда я его читала.

Ю.М.: Сейчас этого стало больше [расизма, сексизма и т.д.] или мы просто стали чаще об этом слышать?
У.Г.: Нет, сейчас всего этого не больше, чем когда-либо. Просто сейчас кажется, что все это стало злее, люди занимают оборонительные позиции. Такое ощущение, что они чувствуют какое-то давление. Это моя оптимистичная интерпретация событий в духе Поллианны [ "Поллианна" – детский роман американской писательницы Элеанор Портер, опубликованный в 1913 г. – прим. перев.]. Для меня это единственная возможность сохранить надежду, когда происходит что-то вроде событий в Чарльстоне. [Стрельба в Чарльстоне — нападение 21-летнего американца Дилана Руфа на прихожан африканской методистской епископальной церкви Эмануэль, расположенной в историческом центре города, 17 июня 2015 года. В результате стрельбы погибли 9 человек, один ранен; все убитые и пострадавшие — афроамериканцы. – прим. перев.] Этот ужасный человек. Чего он так боится? И еще проблема с оружием в нашей стране, такой абсурд, что даже слов нет.

Ю.М.: В последнее время пытался ли кто-нибудь здесь, в округе, запретить какой-либо из Ваших романов?
У.Г.: Если даже и пытался, то я ничего об этом не слышала. Все эти волнения в евангелистских церквях кажутся… [В этот момент Пард попытался забраться на каминную полку, откуда его быстро согнали.] показными. О чем мы говорили?

Ю.М.: О запрете книг.
У.Г.: Ах, да. Я думаю, что для этих людей большее значение имеет политика, нежели сжигание книг, по крайней мере, так было последнее время. Но то влияние, которое данные церкви имеют на школьные советы маленьких городов, просто пугает. Людям больше нечем заняться, и они докучают школьному совету, или вступают в школьный совет и становятся его частью, а потом дети становятся только глупее от такого образования.

Ю.М.: Какая из Ваших книг преследовалась ими больше всего или они все, в общем, не нравились совету?
У.Г.: Скорее в общем, потому что все фэнтези – это зло, все оно от лукавого. Любое фэнтези. Я даже выступала в защиту одной из своих книг в округе на юге штата Вашингтон, недалеко отсюда, на другом берегу реки. Им не понравился «Резец небесный», люди, которые подняли вопрос об исключении этого романа из программы, в качестве причины назвали присутствие в книге ненормативной лексики. Но было ясно, что им претило на самом деле то, что в книге у черной женщины был роман с белым мужчиной. Дело было в старших классах, где ученики сами организовали защиту этой книги, они выступили блестяще, что не может не обнадеживать. Но все это произошло много лет назад. Один из ребят тогда сказал: «Мне эта книга показалась очень глупой, но я не хочу, чтобы кто-то пытался запретить мне ее читать». [Смеется]

Ю.М.: Замечательно.
У.Г.: Он знал свои права!

Ю.М.: Давайте вернемся на минуточку к поэзии и к сборнику Ваших эссе «Танцуя на краю света», где Вы рассказывали о проблеме прозаиков, которые пишут поэзию, и о том, что, чаще всего, их поэзия проходит незамеченной именно потому, что они известны, как прозаики.
У.Г.: Поэты, занимающиеся исключительно поэзией, смотрят свысока на тех поэтов, которые пишут еще и прозу. Возможно, так было всегда, но я так не думаю. Когда это было решено, что ты можешь писать либо одну только поэзию, либо одну прозу? Я думаю, что это произошло в двадцатом веке. Все эти разграничения по жанрам становятся очень жесткими. Конечно, всегда есть такие люди, как, например, Вирджиния Вулф, в которой не было поэзии, она как-то говорила, что не сможет написать даже «вольный» стих, хотя иногда она их все же писала. Китс совершенно точно не писал коротких рассказов. Но ведь есть и множество других писателей, которые писали и прозу, и поэзию. Например, Гете! Невозможно не упомянуть Гете. Пусть я и считаю, что, как поэт, он был лучше, чем как прозаик, но тем не менее.

Ю.М.: По Вашей поэзии чувствуется, как Вы любите пейзажи. Вы родились в Калифорнии, но прожили здесь, в Портленде, большую часть Вашей жизни?
У.Г.: Пятьдесят один год или что-то около того. Портленд тоже относится к западному побережью.

Ю.М.: Я вижу, почему Вы любите эту местность. Просто выглянув из окна, можно увидеть замечательный пейзаж.
У.Г.: Ох, эта страна… Множество раз мы объезжали ее на машине и на поездах, потому что Чарльз из Джорджии [Ее муж, Чарльз Ле Гуин – почетный профессор истории в Государственном Университете города Портленд – прим. ред.]. Так что мы ездили туда-сюда. Она просто бесподобна, вся. Есть, конечно, места в Техасе и Арканзасе, которые спокойно можно проспать в пути, но на этом, пожалуй, все.

Ю.М.: Она поразительна. И это отчетливо проступает в вашем творчестве, как в поэзии, так и в прозе.
У.Г.: В моем творчестве много пейзажей. Некоторые мои романы даже начинались с пейзажа, например, "Гробницы Атуана" . Этот роман возник после того, как я впервые увидела пустыню.

Ю.М.: Какую именно пустыню?
У.Г.: Юго-восточный Орегон. Высокая пустыня, свыше 4000 футов [около 1200 метров – прим. перев.]. Полынная пустыня с холмами и горами вдалеке. Боже мой! Мы пробыли там всего лишь две или три ночи, но обратно я вернулась с целой книгой. Это, пожалуй, самый яркий пример того, как, просто увидев пейзаж, говоришь себе: «О! Я должна побыть здесь подольше!» Но, я думаю, что в большинстве случаев пейзажи, которые я увидела, лишь вносят акценты в те пейзажи, что я придумала.

Ю.М.: Вы читали работы множества полярных исследователей.
У.Г.: Да, те, что выходили еще давно и вплоть до Скотта с Шеклтоном. В тридцатые годы, когда я была еще ребенком, у меня была книга об адмирале Бэрде. У него там была база под названием «Литтл-Америка». Он совершил сумасшедшее предприятие: ушел с базы на юг, один, и пробыл там полгода. Он написал книгу под названием «Один». Он был странным. Когда я была маленькой, то не понимала, насколько странным он был, но именно его книга заставила меня увлечься данной темой, а затем я обнаружила, что Скотт и Шеклтон были восхитительными писателями… Затем была замечательная книга Черри-Гаррарда "Самое ужасное путешествие" . Я прочла все, что могла найти на эту тему. И даже не знаю, почему. Ведь я же была калифорнийским ребенком и впервые увидела снег только в 17 лет, когда поехала учиться в колледж в Массачусетсе.

Ю.М.: Что Вы подумали в тот момент?
У.Г.: [Смеется] Он падал прямо с неба! Это было так прекрасно! Тогда была очень холодная зима, похожая на зиму в этом году, так что Бостон и Кембридж занесло снегом на долгие месяцы. Я думала, что так будет каждый год, но, конечно же, больше такого не было, вплоть до прошлой зимы.

Ю.М.: Я заметил книгу «О природе вещей» на Вашей книжной полке в «Стрэнде» [Книжный магазин «Стрэнд» (Strand) спрашивает авторов о пятидесяти их любимых книгах, затем закупает экземпляры данных книг и размещает их на отдельном столе в своем магазине – прим. ред.]. Как Вы пришли к Лукрецию?
У.Г.: Курс философии в Гарварде. Первый семестр мы читали Платона, Аристотеля, Лукреция, в основном, поэзию, но также мы читали и его изречения.

Ю.М.: Эпикуреизм, который описал Лукреций, как мне кажется, имеет много общего с анархизмом и пацифизмом…
У.Г.: А также с Даосизмом.

Ю.М.: Вы создали свою версию, поскольку Вы не называете это переводом, книги Лао-цзы "Дао Дэ Цзин" .
У.Г.: Да, поскольку я не могу читать по-китайски, соответственно, я не могу и назвать это переводом. Другими словами, это как бы резюме всех переводов этой книги, которые я прочитала, затем я поработала над пословным переводом китайского текста, который, конечно же, возможен до определенных пределов. Я также работала с Дж. П. Ситоном, профессором синологии и поэтом, который всегда мог исправить меня: «Да, можно сказать, что то-то значит то-то, но вот это значит совсем не это». Он ободрял меня и останавливал, когда нужно. Я хотела отметить его участие в написании этой книги, но он не согласился.

Ю.М.: Как Вы открыли для себя Даосизм?
У.Г.: Я была подростком, а эта книга была в книжном шкафу в нашей гостиной, и я заметила, что мой отец читает ее довольно часто. Он любил ее. Красивое старое издание, с оригинальным китайским текстом, транслитерацией, переводом и вольным переводом. По правде говоря, перевод был очень плохой, но сама книга – чудесная, и я полюбила ее. В четырнадцать-пятнадцать лет самое время начать читать Лао Цзы, потому что он очень анархичен. «Управление большим царством напоминает готовку мелкой рыбы». Очень доходчиво. А также, он выступал категорически против любых войн, так как жил в ужасный период. И это очень заметно по его книге.

Ю.М.: Но Вы также занимались и переводами. Вы изучали французский и итальянский языки?
У.Г.: Я изучала французскую и итальянскую литературу эпохи Ренессанса в Колумбийском Университете. Это было темой моего диплома. Я училась на профессора романских языков. Сейчас такому уже не учат.

Ю.М.: Вы переводили с этих языков?
У.Г.: Я довольно-таки бессовестна. Забавно, что французский – это язык, который я знаю лучше всего, или знала, но на нем было написано не так уж много книг, которые хотелось бы перевести именно мне, да и переводить с французского на английский очень сложно. Я начала изучать испанский, потому что мне было стыдно его не знать, и просто влюбилась в поэтессу Габриэлу Мистраль. Вот что такое переводческая деятельность для меня – ты просто влюбляешься в какого-то автора и хочешь, чтобы он был переведен на твой язык. А мой перевод «Kalpa Imperial» Анхелики Городишер (Angélica Gorodischer) – на тот момент я знала испанский совсем чуть-чуть, но ее истории были написаны таким простым, чистым испанским языком, что я смогла читать их с помощью словаря. И я подумала: «Они интересные! Я переведу их на английский! Люблю эти истории!» Они появились из-за моих попыток выучить испанский язык. Так что для меня умение переводить – это дар. Уметь делать это – замечательно. В конце концов, «Лавиния», в каком-то смысле, тоже перевод – перевод второстепенного персонажа и кое-каких крупных событий «Энеиды». Перевод, преобразование, интерпретация… А все это началось с перевода «Энеиды» на английский язык. Когда я пыталась перевести ее на английский для себя, просто чтобы лучше понять.

Совместный проект Клуба Лингвопанд и редакции ЛЛ.