Интервью с переводчицей нового романа Ларса Кристенсена

Беседовала Марина Викторова (zyuydvestka)

«Герман» — о возлюби ближнего своего, как самого себя. Ведь мы знаем, как трудно даются нам обе части заповеди, а подростку тем более, любить себя, принимать себя, ужасно трудно, особенно если на свой счет не обманываться."

Это уже закономерность. Каждая книга, переведенная Ольгой Дробот, становится не столько событием, сколько явлением в детской литературе. Так было с «Вафельным сердцем», «Тоней Глиммердал» и «Простодурсеном», а сейчас к нам обратится «Герман». Ларс Соби Кристенсен — это, конечно, игра на поле литературы более взрослой, с точки зрения выбора обстоятельств, и более многоплановой, полифоничной, на срезе пластов. Неизменным остается одно: это тот же богатый и ёмкий язык, доведенный до предела своих описательных и называющих возможностей, когда сотни метафор растягиваются на сотни абзацев, на всю историю, резко схлопываясь в конце, заставляя тебя дрожать от восторга перед книгой, и упоительной красотой собственного языка.

После знакомства с таким текстом осознаешь, что есть просто русский, а есть русский в исполнении великих переводчиков. Ольги Дробот, например. Как у неё это получается, какими силами, и почему «Германа» нужно читать именно сейчас — в ответах Ольги, развернутых и глубоких.

Ольга, в одном из своих интервью Вы вскользь упомянули очень интересный факт: понравившийся Вам текст не будет переведен, пока не пройдет проверку на возможность перевода как таковую. Что это за проверка? На что именно Вы обращаете внимание, когда начинаете прочитывать текст как переводчик?

Это совершенно практические вещи. Вот, например, в норвежском языке нет женского и мужского рода у глагола в прошедшем времени, то есть «он пошел» и «она пошла» пишутся одинаково. И вот у того же Кристенсена есть роман, половина которого построена на этой неопределенности, мужчина перед нами и женщина. По-русски ты никак не можешь это сохранить, а это авторский замысел.

Я знаю, что «Герман» — текст, с которым Вы давно хотели поработать. Это уже не первая книга Ларса Соби Кристенсена, «заговорившая» по-русски благодаря Вам. Выбор «Германа» — уже закономерность, сородство языку и мировоззрению автора, или, все-таки, непосредственный отклик на конкретную историю?

Да, чистая правда – «Германа» мне очень давно хотелось перевести. Мне кажется, это настоящая литература очень высокого уровня, которая трогает сердце, просветляет душу и завораживает языком и тем, как сплетаются вместе все ниточки, как проступает узор. Кристенсен написал множество романов, но три из них я люблю больше всех: «Полубрат», «Герман» и «Битлы». Так что два уже есть по-русски, надеюсь выполнить всю программу. Но и конкретная история Германа очень важна. Я видела смешной отклик на роман, норвежский школьник пишет примерно так: эта книга написана тридцать лет назад, в то время быть не похожим на норму было очень трудно, в обществе не было терпимости ни к кому, все должны были выглядеть, думать и вести себя одинаково. Сейчас нам трудно себе это представить, но история главного героя по-прежнему нас трогает, мне она очень помогла в трудный момент. Я думаю, в этом смягчении нравов «Герман» сыграл огромную роль (и продолжает играть), а смягчение сердец нужно нам сейчас, как никогда. Я надеюсь, что и в России «Герман» сыграет ту же роль и тоже многим поможет понять и себя, и соседа, и собственного ребенка.

В подложке «Германа» — довольно тяжелая жизненная ситуация, приправленная, однако, изрядной долей юмора. При этом, как мне показалось, смешно в «Германе» не сквозь слезы, а просто с серьезным лицом. Можно ли, оглядываясь на весь Ваш опыт перевода норвежских авторов, говорит об «особом» скандинавском юморе и если да — то какой он, этот юмор?

Да, в принципе можно, причем я вижу различия и между шведским, норвежским и датским юмором, но это тонкие линии спектра. И я скорее назвала бы это иронией, а не юмором. Мне кажется, у норвежских авторов нет стремления развеселить публику, чувство юмора – одна из характеристик персонажа, вот ровно как в случае с Германом, или инструмент отстранения, нового взгляда на ситуации. Помните, как облысевший Герман победил себя, собрался и решил идти в школу. Но оказывается, что сегодня воскресенье. «Не ожидавший такого подвоха Герман тут только заметил на столе яйца, тосты и заварочный чайник», — пишет Кристенсен. «Не ожидавший такого подвоха» — это емкий, ясный и ироничный образ, за котором прочитывается долгая история ожидания.

Насколько сложно переводить Ларса Соби Кристенсена с точки зрения реалий, чуждых российскому читателю? Есть ли в его текстах такие понятийные пустоты и социокультурные ссылки, которые приходится обходить, или разъяснять?

Да, Кристенсена в этом смысле очень трудно переводить, потому что его романы всегда вещественны, конкретны, привязаны к домам и улицам, каждая подробность – говорящая. При этом я в принципе не вижу возможности разъяснить социокультурные «цитаты». В «Германе» есть сноски, они объясняют, о чем именно речь, но они никак не помогают вызвать у нашего читателя те воспоминания, эмоции, на которые рассчитывает автор. Это как если бы к «Парниша, у вас вся спина белая» было написано, что это цитата из очень популярного романа Ильфа и Петрова — и что, чем это поможет читателю? Дело спасает только то, что это действительно большая литература, в которой каждый вычитает (или вчитает) что-то свое. И все эти непонятные нам элементы участвуют в химической романной реакции, они взаимодействуют друг с другом, шипят, окрашиваются и кристаллизуются, и мы наблюдаем за этим магическим процессом, затаив дыхание. Кристенсен переведен на 36 языков, обласкан наградами во множестве стран, значит, химия работает.

Работа переводчика, это, должно быть, сложное сочетание исследователя и художника в одном лице. А есть ли в Вашей деятельности доля актерства? Ведь, по сути, Вам приходится впускать в себя автора произведения, с его стилем речи, мировоззрением и системой ценностей… Насколько сложно выражать и выражаться, если авторская речь течет вразрез с собственной натурой, и есть ли в процессе перевода моменты, где можно разгуляться Вашему «я»?

Да, вы очень точно и красиво сформулировали. Конечно, перевоплощение – основа работы переводчика. Вот я перевожу пьесы Ибсена о современности, это большой труд, я читаю комментарии, разъяснения и так далее, я много об этом знаю, но что толку, моя работа не знать, а сказать. Переведенный текст – это всегда сдвиг, какой-то частью смысла приходится жертвовать, одновременно рискуя что-то добавить. Короче, ты все время делаешь выбор, а опереться можешь только на интонацию и на то, как ты понял героя и автора, как ты в роман вжился.

Можно ли сказать, что в процессе перевода Ларса Соби Кристенсена на русский язык встречаются какие-то специфические трудности, присущие только его языку? И есть ли существенные отличия между Кристенсеном для взрослых и Кристенсеном для детей?

Язык Кристенсена – визуальный, а образы подчас очень сложные. Одно дело, когда Герман в отчаянии и ярости трясет елку, а потом развешивает на лысые веточки блестящие игрушки – тут все ясно. Но ведь встречаются и лемминги, которые от гнева лопаются, и сухие водоросли, рассыпающиеся от взгляда. Кристенсен вообще пишет сложно, он любит свести две идиомы в одну или наполнить устойчивое выражение другим смыслом. И в целом пишет с филигранной игривостью. В «Полубрате», например, маленький мальчик шел на (Северный) полюс, а пришел в винный магазин. Эти два слова отличаются по-норвежски только артиклем, и Кристенсен блистательно выдержал игру до конца. Или вот Герман, например. Он сам по себе немного странный, белая ворона среди одноклассников, тонко чувствует, все замечает и говорит очень необычно. Но переводила я все-таки для детского издательства «Самокат» и вижу в этом большой смысл. Роман вышел в 1988 году как взрослый роман о ребенке. Но шли годы, и роман «присвоила себе» более молодая аудитория, чему способствовал и фильм, вполне себе детский. Фанатами «Германа» часто являются старшие школьники 13+, норвежский интернет забит школьными и студенческими эссе. И я переводила с расчетом на этих читателей, которые как раз сейчас читают в первый раз, например, «Убить пересмешника». На днях я видела в Пироговской школе прекрасный спектакль «Сирано де Бержерак» и укрепилась в правильности своего выбора - пятнадцатилетние актеры играют как дышат, потому что для них вопрос «понять и принять себя» самый насущный. Это, кстати, удачное сравнение, потому что и «Герман» о том же, о возлюби ближнего своего как самого себя. Ведь мы знаем, как трудно даются нам обе части заповеди, а подростку тем более любить себя, принимать себя ужасно трудно, особенно если на свой счет не обманываться. Пожалуй, и «Полубрат» во многом о том же самом.

Ольга, Вы как-то сказали, (позволю себе свернуть и чуть-чуть перефразировать) что перевод книги — это полноценное со-бытие с текстом, который встраивается не только в Вашу жизнь, но даже в жизнь близких Вам людей. Разумеется, при таком положении вещей, книга должна быть приятна и близка Вашей натуре, в противном случае — это настоящее мучение. Но, наверное, даже когда текст очень нравится, все равно наступает период усталости и отстранения. Что Вы делаете в таких случаях?

Мне лично фантастически повезло, я почти не переводила книг, которые мне не близки. Но усталость по ходу перевода всегда наступает, тем более с большим романом типа «Полубрата». Я всегда справляюсь работой – перевожу дальше, а потом роман переваливает за половину, уже легче, а затем устремляется к концу, и приходит второе дыхание. Правда, дальше начинается: первую главу переписать, все выправить... И сколько бы ты потом не брал в руки книгу (иногда приходится по делу), обязательно зудит еще что-то поменять.

Купить книгу в Лабиринте