Цитаты — стр. 3

Оценивать силу слишком трудно, а готовность оправдать ее носит слишком многообразные формы, чтобы относиться к ней как к надежному проводнику к международному порядку. Равновесие срабатывает лучше всего, если оно подкреплено соглашением относительно общепринятых ценностей. Баланс сил препятствует появлению возможностей разрушить международный порядок; договоренность относительно общепринятых ценностей препятствует возникновению желания его разрушить. Сила, лишенная легитимности, провоцирует испытания на прочность; легитимность, лишенная силы, провоцирует пустое позерство.

Порядок, формирующийся в настоящее время, будет создаваться политиками, представляющими сильно отличающиеся друг от друга культуры. Они возглавляют бюрократический аппарат такой сложности, что зачастую энергия этих деятелей по большей части уходит на обслуживание этого административного аппарата, чем на выдвижение какой-то руководящей цели. Они стали известны, благодаря качествам, не обязательным для управленческих задач и еще меньше подходящим для создания международного порядка.

История европейских движений Сопротивления сильно мифологизирована, поскольку (за исключением отчасти самой Германии) легитимность послевоенных режимов и правительств по существу напрямую была связана с их участием в сопротивлении фашизму. Наиболее яркий пример – Франция, поскольку там послевоенные правительства не являлись преемниками французского правительства 1940 года, заключившего мир с Гитлером и сотрудничавшего с Германией. Организованное сопротивление здесь было слабым и плохо вооруженным, по крайней мере до 1944 года, и не всегда пользовалось народной поддержкой. Послевоенная Франция была воссоздана генералом де Голлем на основе мифа о том, что Франция никогда не признавала своего поражения, хотя сам он как‐то сказал: “Сопротивление было блефом, который удался” (Gillois, 1973, р. 164). Из участвовавших во Второй мировой войне французские мемориалы увековечили только бойцов Сопротивления и тех, кто присоединился к силам де Голля, что есть явный политический жест. Но надо сказать, что Франция – далеко не единственное государство, построенное на мифологии Сопротивления.

В католических странах фашизм мог возникнуть прямо из консервативного направления католицизма, как в движении “рексистов” Леона Дегреля в Бельгии. Часто отмечалась двойственность отношения церкви к гитлеровскому расизму, однако гораздо реже упоминалось о значительной помощи, которую после войны оказывали лица, принадлежавшие к церкви и часто занимавшие в ней важные посты, беглым нацистам и фашистам различного толка, включая многих обвиняемых в тяжких военных преступлениях. Не только со старомодными реакционерами, но и с фашистами католическую церковь связывала общая ненависть к Просвещению восемнадцатого века, французской революции и ко всему тому, что, по ее мнению, являлось их следствием: демократии, либерализму и, конечно, больше всего к “безбожному коммунизму”.
Эпоха фашизма фактически стала поворотным пунктом в истории католической церкви. В немалой степени это произошло потому, что отождествление этой церкви с правыми силами, которые для международного сообщества олицетворяли Гитлер и Муссолини, создало фундаментальные моральные проблемы для социально ориентированных католиков, не говоря уже о значительных политических проблемах, возникших у недостаточно антифашистски настроенных иерархий, когда фашизм устремился к своему неизбежному поражению. И наоборот, антифашизм или просто патриотическое сопротивление иностранным захватчикам впервые позволили демократическому католицизму (христианской демократии) обрести легитимность внутри церкви.

С другой стороны, на экономику США войны, несомненно, оказали благотворное влияние. Темпы роста американской экономики в обеих войнах были совершенно беспрецедентными, особенно во Второй мировой войне, когда экономика росла на 10 % в год – больше, чем когда‐либо до или после. В обеих войнах США выигрывали, оттого что, во‐первых, были удалены от мест сражений и являлись главным арсеналом для своих союзников и, во‐вторых, благодаря способности американской экономики расширять производство более эффективно по сравнению с другими экономическими системами.

Задачи спасти мир от большевизма и перекроить карту Европы, очевидно, пересекались, поскольку самым действенным способом борьбы с революционной Россией, если она случайно выживет (что в 1919 году отнюдь не казалось бесспорным), было изолировать ее за “санитарным кордоном” (cordon sanitaire) из антикоммунистических государств. Поскольку территория этим государствам была в большой степени или полностью выделена из бывших российских земель, их враждебность к Москве была гарантирована. По порядку с севера на юг это были: Финляндия – бывшее автономное княжество, которому Ленин разрешил выйти из состава России; три маленькие балтийские республики (Эстония, Латвия, Литва), еще не имевшие исторического опыта собственной государственности; Польша, независимость которой была восстановлена после более чем векового перерыва, и чрезвычайно разросшаяся Румыния, удвоившая свою площадь за счет империи Габсбургов и Бессарабии, до этого принадлежавшей России. Большинство этих территорий были отторгнуты от России Германией и, если бы не большевистская революция, несомненно, вернулись бы к России. Попытка распространить этот “кордон” на Кавказ потерпела неудачу, в основном благодаря тому, что революционной России удалось договориться с некоммунистической, но также революционной Турцией, не испытывавшей дружеских чувств к британским и французским империалистам.

A keen observer and experienced interviewer, he had the ability—as rare among journalists as it is among historians—to be uninfluenced by what others had already written. And in the villages and state posts and mission stations along the banks of the river, he found not the benignly ruled colony described by Stanley and others, but what he called "the Siberia of the African Continent."

Большинство русских отвергают саму идею морального ущерба, вреда, нанесенного психике: умственного расстройства, травмы, – что является центральной темой литературы о Холокосте. Сомнения есть даже у психологов и врачей, а тем из них, кто принадлежит к старшему поколению, получившему образование при Сталине, эта концепция и вовсе чужда и непонятна. Они не могут осмыслить, что такое эта травма, и не понимают того особого места, которое это понятие занимает в западном представлении о насилии и его последствиях.

Это ставит перед нами неприятные, тревожные вопросы. Должно быть, легче представить себе, что виновниками и жертвами эксцессов Гражданской войны были звери в человечьем обличье, чем взглянуть в лицо более простой и обыденной правде. Люди поступали так, как поступали, из страха, по приказу, под влиянием идеологического рвения и пыла, в жутком подражании своим врагам, в панике, в ярости, из мести, выношенной холодным и рассудочным сознанием. Часто они вспоминают, что голод притуплял все чувства, делал людей эмоционально омертвелыми, но он не превращал их в представителей какого-то другого биологического вида, и их поступки вовсе не всегда были слепыми и истерическими.

Обычно дипломаты редко платят за уже оказанные услуги — особенно в военное время. Как правило, именно давление результатов действий на поле боя вынуждает идти на переговоры. А снятие такого давления снижает стимулы у противника вести переговоры всерьез и толкает его на затягивание переговоров в расчете на возможные дополнительные односторонние жесты.

Именно это и случилось в Корее. Американская сдержанность позволила Китаю прервать процесс, в котором его армия перемалывалась благодаря американскому материально-техническому превосходству. И потому с того момента без особого риска китайцы могли пользоваться военными операциями, чтобы наносить потери и усиливать разочарование в Америке и внутреннее давление, направленное на скорейшее окончание войны. Во время передышки коммунисты заняли почти неприступные позиции в непроходимой горной местности, постепенно исключая угрозу со стороны Америки возобновить военные действия. Результатом этого стала затянувшаяся война на истощение, которая пришла к концу лишь потому, что установилось болезненное равновесие между ограниченными физическими возможностями Китая и психологическими барьерами со стороны Америки. И при этом цена патовой ситуации оказалась такова, что число жертв, понесенных Америкой за период переговоров, превысило их количество за весь предшествующий период полномасштабной войны.

Какого рода наказание сопоставимо с приверженностью ограниченному характеру войны? Для стратегии ограниченной войны, в которую — прямо или косвенно — вовлечены сверхдержавы, присущей является физическая возможность любой из сторон повышать ставки: именно это придает им статус сверхдержавы. Следовательно, должен нарушаться баланс. Та сторона, которая сумеет убедить другую в том, что она готова идти на бо́льший риск, получит преимущество.

Европа оказалась втянутой в политику баланса сил, когда был разрушен ее первоначальный выбор — средневековая мечта об универсальной империи, и когда из пепла той развеянной по ветру древней мечты появилась масса государств более или менее одинаковой силы. Когда некая группа возникших таким вот образом государств была вынуждена иметь дело друг с другом, только два вероятных исхода могло произойти: либо одно государство становится настолько сильным, что оно начинает доминировать над остальными и создает империю, либо ни одно государство не является достаточно мощным, чтобы достичь этой цели. В случае последнего исхода притязания наиболее агрессивно настроенного члена международного сообщества будут сдерживаться разными сочетаниями общности остальных членов; другими словами, применением политики баланса сил.

Система баланса сил не подразумевает возможность избежать кризисов или даже войн. При нормальной работе она предназначалась для ограничения как возможности государств господствовать над другими, так и масштабов конфликтов. Ее целью был не мир как таковой, но стабильность и сдержанность. Механизм политического равновесия по определению не может удовлетворить всех членов международной системы полностью. Лучше всего он работает, когда сдерживает уровень этой неудовлетворенности ниже того, при котором чувствующая себя обиженной сторона попытается свергнуть существующий международный порядок.

Когда американцы обдумывали вопросы внешней политики, они во всех трудностях Европы винили систему баланса сил. И с того времени, когда Европа впервые заинтересовалась американской внешней политикой, ее руководители с неодобрением относились к взятой Америкой по собственной инициативе миссии по проведению глобальной реформы. Каждая из сторон вела себя так, будто другая сторона произвольно выбрала свой стиль дипломатического поведения, и, дескать, могла бы выбрать, будучи мудрее или менее воинственно настроенной, иной и более приемлемый стиль поведения.

На деле же, как американский, так и европейский подходы в отношении внешней политики являлись порождением их собственных уникальных обстоятельств. Американцы поселились на почти незаселенном континенте, защищенном от грабительских держав двумя просторными океанами, а их соседями были слабые страны. А поскольку Америка не сталкивалась ни с одной державой, с которой ей надо было бы соперничать на равных, ей не было необходимости заниматься проблемами баланса сил, даже если бы ее руководителям пришла необычная идея повторить европейские условия с народом, покинувшим Европу.

Africans in the Congo, meanwhile, were singing very different songs. A missionary transcribed this one:O mother, how unfortunate we are!... But the sun will kill the white man, But the moon will kill the white man, But the sorcerer will kill the white man, But the tiger will kill the white man, But the crocodile will kill the white man, But the elephant will kill the white man, But the river will kill the white man.

These were years when, to the distress of many a young male European, Europe was at peace. For a young man looking for battle, especially battle against a poorly armed enemy, the Congo was the place to go. For a white man, the Congo was also a place to get rich and to wield power. As a district commissioner, you might be running a district as big as all of Holland or Belgium.

"Мы просто не в состоянии позволить себе, - писал он [Ричард Никсон] в статье в журнале "Форин афэарз" в октябре 1967 года, - чтобы Китай навсегда оставался вне семьи наций, живя со своими фантазиями, культивируя ненависть и угрожая соседям. На этой маленькой планете просто нет места, где бы миллиард потенциально самых способных людей жил в сердитой изоляции".

Многое в хрущевской внешней политике может быть охарактеризовано как стремление добиться "быстрого успеха"....Такие шаги в свете последующего десятилетия могут рассматриваться как поиск своего рода психологического равновесия, дающего возможность вести переговоры со страной, значительно превосходящей по мощи, как это глубоко в душе понимал Хрущев, Советский Союз...

Основные советской-китайские разногласия затрагивали суть представлений обоих обществ о самих себе. Россия, спасшаяся от иностранных агрессоров при помощи силы и стойкости, никогда не претендовала на роль всемирного вдохновителя для других обществ. Значительную часть её населения не составляли этнические русские. Её величайшие правители типа Петра Великого и Екатерины Великой привлекали иностранных мыслителей и специалистов к своим дворам - немыслимая для китайского императорского двора концепция! Российские правители взывали к своим подданным, говоря об их стойкости, а не их величии. Российская дипломатия опиралась, подчас доходя до небывалых размеров, на превосходящую силу. У России редко находились союзники среди стран, где у неё не размещались бы военные силы. Российская дипломатия имела традицию ориентироваться на силу, терпеливо придерживаясь зафиксированных позиций и трансформируя внешнюю политику в средство ведения затяжной окопной войны.

We do not know whether Rom was already acting out any of these dreams of power, murder, and glory when Conrad passed through Leopoldville in 1890 or whether he only talked of them. Whatever the case, the moral landscape of Heart of Darkness and the shadowy figure at its center are the creations not just of a novelist but of an open-eyed observer who caught the spirit of a time and place with piercing accuracy.