Рецензии

В 70-80 годы самыми востребованными книгами в сельских библиотеках были романы Анатолия Иванова и Петра Проскурина. Это были фундаментальные кирпичи страниц на 800 каждый, часто не в одном томе. Иванов прославился двумя советскими блокбастерами: "Тени исчезают в полдень" и "Вечный зов", а вот визитной карточкой Проскурина был роман "Судьба" и его продолжение "Имя твоё".

По всем этим книгам, кроме "Имя твоё", были сняты популярнейшие кинофильмы, по ивановским романам - телевизионные, а по проскуринскому - два полнометражных и широкоформатных, поступивших в официальный кинопрокат. Первый назывался "Любовь земная", так же, как и первая часть романа, а второй, как и весь роман - "Судьба".

У книг Иванова и Проскурина много общего - сюжетная линия одна. Колхозное строительство 30-х, Великая Отечественная война, послевоенное восстановление - это фон, на котором прослеживаются сложные, трагичные, ломаные человеческие судьбы. Единственная разница - география, в романах сибиряка Иванова - это родная ему Сибирь, в романах Проскурина - средняя российская полоса.

Когда у самого Проскурина спросили, что он хочет донести до читателей своими романами, он ответил: показать судьбу русского человека средней полосы в период становления советского строя. На самом деле какой-то особенности характеров и судеб героев Проскурина в сравнении с героями Иванова, или Калинина, Маркова - других "эпопейщиков" той поры, не прослеживается. Просто Проскурин очень чутко почувствовал читательский запрос: большой роман-эпопея о простых советских людях, с прослеживанием сложных семейных историй.

По сути все подобные романы брали свои истоки в шолоховском "Тихом Доне", но, к сожалению, унаследовали они только объем и формат, в художественном и философском отношении сравнивать их с предшественником нельзя. В целом, это вполне добротные работы, написанные хорошим языком, читающиеся легко, вызывающие эмоции, но, как говорится "тех же щей, да пожиже влей". В этих книгах на первый план выходит сам событийный ряд, читатель ревниво следит кто кого полюбил, кто на ком женился, кто кому изменил, кого за что уволили, посадили, убили... Получается такая своеобразная замена деревенских сплетен.

Мне книга подвернулась случайно, когда я лежал в больнице с аппендицитом. Я к тому времени видел фильмы по ней снятые, но, поскольку другого чтива под рукой не оказалось, роман Проскурина пошел за милую душу, тем более, написан он вполне неплохо.В больничных условиях, когда свободное время девать некуда, 800 страниц пролетели за три дня. Так в моем читательском багаже оказался единственный кирпич советского "эпопейного" реализма.

К слову о том, что Проскурин описывал селян средней полосы России. Сам он происходил из Севского района ныне Брянской области. И в своем романе описывает быт и традиции жителей Брянщины, пытается передавать их говор. Районный центр Зежск напоминает родной автору Севск, а областной Холмск - это Брянск. Сам Проскурин этого не скрывал, всю жизнь оставался патриотом родного края, хотя и жил в Москве, как и подобает большому писателю, но похоронить себя завещал в Брянске, что и было исполнено.

Правда Проскурина отличается от правды Солженицына, Аксёнова и Рыбакова, в его романах есть созидательный труд, страсти и интриги, подлость и предательство, но вот чего нет, так это злобных НКВДешников. Интрига первой части романа - довоенной - вращается вокруг любви семейного председателя колхоза Захара Дерюгина к молодой односельчанке Мане Поливановой. Его и из партии за это исключают, вот только в ГУЛАГ не забрали.

С одной стороны, наверное, не прав Проскурин, что совсем не касается этой темы, с другой - даже в самые крутые "гулаговские" годы общий процент сидельцев не превышал 1% от численности населения , колеблясь в районе 0,5-1,0%. В основном репрессии касались самой партийной номенклатуры, в начале 30-х, когда шло активное колхозное строительство, досталось кулакам. В основном же советских граждан, строивших социализм, пачками в лагеря не ссылали. Так что в какой-то степени книги, подобные проскуринской, были более правдивыми, чем те, в которых сейчас изображается жизнь в СССР так что одни сидели, а другие их охраняли. Между прочим, сейчас в США в тюрьмах сидит 0,6% населения, цифра в рамках "сталинских" показателей, может пора говорить о "великих американских репрессиях"?

Между прочим, именно в экранизации этого романа звучит одна из самых лиричных и проникновенных песен советской эстрады, которую так неповторимо исполняли Лев Лещенко и Анна Герман:
Покроется небо пылинками звезд,
И выгнутся ветви упруго,
Тебя я услышу за тысячу верст,
Мы эхо… мы эхо….
Мы долгое эхо друг друга...

Вот уже несколько дней как я не могу собраться и написать об этой книге.
Набор всхлипов, а не отзыв: широчайшее полотно; берет за нутро и не отпускает, перемешивает все до основания; жизнь как она есть; лучшее о нас, так как будто о тебе пишет мама - знает все твои самые гадкие стороны, но всё равно любит.

Может быть, попробовать пройтись по этим всхлипам, как по тезисам?

Широчайшее полотно. Меня поразило, насколько всеохватывающе и полно написан этот роман. Огромный период жизни страны – с гражданской войны по конец сороковых. Кажется период более плотный трудно себе представить. Мясорубка все эти годы шла такая, что иные две-три сотни лет уступят этим нескольким десятилетиям. Кроме того, героями романа будет не один десяток лиц. Если вы впечатлены обилием и хитросплетениями судеб героев «Песни Льда и Пламени» Джорджа Мартина, то вам сюда. Плотность и живость героев дадут многократную фору Мартиновским любимчикам. И не кидайтесь в меня тапками за сравнение теплого с мягким, чего хочу то и кладу в свой борщ. Хоть свёклу, хоть изюм. И поверьте, распределение между авторами вовсе не так очевидно, как кажется.

Берёт за нутро и не отпускает, перемешивает всё до основания. Герои полнокровные и человечные, судьбы их сложны и непредсказуемы. И снова Мартин вспоминается – А.Иванов не многим милосерднее Мартина. На ваших руках погибнет или зайдется в безутешном горе не один любимый герой. Спойлер? Да увольте! Две войны, коллективизация, плен, ужели вы думали, что все выживут и будут собирать ромашки на лугу? От того слёзы, когда судьба в очередной раз бьёт и без того настрадавшегося Ивана Савельева, от того тоска внутри и неразбериха, когда в очередной раз размышляет о своей жизни такой неодназначно плохой Фёдор.

Жизнь как она есть. Вот это, пожалуй, самое сильное из моих впечатлений от романа – многогранность натур персонажей романа. Те, кто казался такими негодяями весь роман, к концу, когда до них дойдет слово, вдруг окажутся такими… живыми, человечными, чистыми, светлыми и настоящими натурами. Нет, нет, речь не о беспримесной доброте, ангелочках с лицами котиков и повадками идеальной мамочки, это просто – живые люди, у которых внутри – настоящий Вечный зов к поиску себя в жизни, своего пути и предназначения. И поверьте, в романе это описано куда менее пафосно, чем мои корявые потуги.

Лучшее о нас, так как будто о тебе пишет мама - знает все твои самые гадкие стороны, но всё равно любит. Это еще одно глубокое впечатление – потрясение от романа, напрямую вытекающее из предыдущих двух пунктов.

У меня опять всё смешалось в голове и не удается собрать миллион впечатлений в единую картинку. Роман неохватен, многогранен и полнокровен. Настоятельно советую всем любителям классики, семейных саг и масштабных эпичных полотен. И несмотря на обилие идейности этого произведения, я бы назвала его обязательным для становления человеческих качеств.

Вот есть в медицине такое направление работы – профилактическое. Развешиваются плакаты о наиболее вероятных способах заражения гриппом, корью, краснухой и т.д. И, одновременно показываются способы предупреждения такого заражения. Советская власть решила скопировать медицинские методы на работу с собственным народом. И знаете как? Она ввела так называемую социальную профилактику. А вам ведь не известно, что это значит? Так вот, под термин «заразный микроб, подлежащий немедленной изоляции и уничтожению», попадают практически все: не так чихнувшие, не так произнесшие слово «компартия», позволившие себе смех и безобидную шутку в адрес высокопоставленного соседа. Да что ж это я? Я ввожу вас в заблуждение. Потому что, забирались буквально все, даже преданно смотрящие в рот начальству. Вначале шли священники и инакомыслящие, белые офицеры и матросы, сочувствующие продразверстке и ей сопротивляющиеся, даже знаменитое дело врачей было создано, по этому делу ух как много отравителей-медиков посажено или расстреляно народной властью. Забирались жены, матери, дети, немощные старики и старухи. Знаете, что такое планомерная чистка? А это вот что такое: ночью к дому подъезжает «воронок» — машинка такая черненькая была, и попавшие в широкую сеть мясорубки обреченно обнимали своих родных. Обнимали, прощаясь с ними навеки. И такая чистка проводилась строго квартал за кварталом, дом за домом. Многие надеялись, что в механизме правосудия произошёл досадный сбой. Ошибочка вышла, не так фамилию написали-прочитали, ошиблись адресом. Раз ты невиновен - то за что же могут тебя брать? ЭТО ОШИБКА! Тебя уже волокут за шиворот, а ты всё заклинаешь про себя:

"Это ошибка! Разберутся - выпустят!"

Ошибка! Других сажают повально, это тоже нелепо, но там еще в каждом случае остаются потемки: "а может быть этот как раз?.." а уж ты! - ты-то наверняка невиновен! Ты еще рассматриваешь Органы как учреждение человечески-логичное: разберутся-выпустят. Но, за громко лязгнувшей дверью тебя ждут с распростёртыми объятиями не добрые дяденьки, мечтающие вручить тебе медаль за мужество, а суровые комиссары политической спецслужбы РСФСР.

Полную свободу советской власти такое вершить безнаказанно дала всего одна статья Уголовного Кодекса 1926 года – знаменитая Пятьдесят Восьмая. Не было такого поступка, который не мог быть наказан с помощью 58-й статьи. Её 14 пунктов покрыли собой всё человеческое существование. Вам могли выдумать любой грех, благодаря знаменитой 58-й. А следствие по этой статье никогда не было выявлением истины.

У нас всякий арестованный уже с момента ареста и полностью разоблачён.

Главной целью было сломить человека, превратить его в предателя. Для этого применялись пытки. Да-да, пытки в самом гуманном на свете государстве. Выбивалось у внуков и внучек дедушки Ленина признание в несуществующем грехе и пособников гадкого дела пытали совершенно бесчеловечным образом. Позволю себе отступить от произведения, т.к. уверена, что молодежь сейчас не обратила внимания на мои слова о родственной принадлежности каждого жителя страны советов к великому вождю. Нас вот, например, воспитывали, что для всех детей СССР великий вождь – добрый и любящий дедушка, а его преемник Сталин – добрый дядюшка, нежно прижимающий счастливую малышку к мужественному и любящему сердцу. А аресты и пытки? Так Сталин тут не причем! Он даже и не знает, бедненький, о тех зверствах, которые творят подлые Берия с Ягодой и Ежовым. Человека пытали (не путать с нацисткими лагерями смерти! Мы с вами сейчас говорим о великой стране советов!): бессонницей и жаждой, сажали в раскалённую камеру, прижигали руки папиросами, сталкивали в выгребную яму с нечистотами, сжимали череп железным кольцом, опускали в ванну с кислотами, пытали муравьями и клопами, загоняли раскалённый шомпол в анальное отверстие, раздавливали сапогом половые органы, выдергивали ногти. Не забывайте: это в советских учреждениях власти придумано для советского же народа!

Но, самое страшное начиналось после суда и следствия (если повезло выжить, конечно). Этапы и тюрьмы были следующей ступенькой ломки и превращения человека в тварь дрожащую. Потому что не только голод, холод, клопы и болезни мучили несчастных заключенных. У них были добрые надзиратели, в дороге на острова Архипелага подкармливающие узников соленой селедкой и исключающие из рациона воду. У них были соседи по вагону и камере в виде насильников, уголовников и блатарей, которых не ломали на предварительном этапе заключения, которые могли получить 3-5-7 лет заключения с щадящими условиями содержания и которым абсолютно не грозила смертная казнь. Они ж идут не по 58-й статье, а значит им поблажка положена.

Вообще, вся лагерная жизнь делила людей на две, примерно равных половины: тех, кто легко затыкал рот своей совести, и пользовался благами жизни без её контроля; и тех, кто умирал от голода и истощения, но не воровал хлеб у своего товарища. Это об этой категории людей пишет автор:

разве можно освободить того, кто уже свободен душой?

О том, как же автору пришлось в заключении – писать не буду. Много информации есть в свободном изложении. Хочу остановиться на некоторых моментах осуждения, возникающих периодически в прессе в последние годы. Мол, Солженицын сам был не столь крепок духом, что сам был стукачом и в книге своей приукрасил то, что пришлось ему пережить. Возможно, этот вопрос поднят из-за этого честного признания:

Завербовать пытались и меня. Я подписал обязательство, но что-то помогло мне удержаться. Потом меня по спецнаряду министерства отправили на шарашку. Прошло много лет лагерей и ссылки, и вдруг в 1956 году это обязательство меня нашло. Я отговорился своей болезнью.

Я вот недавно узнала, что «Архипелаг ГУЛАГ» включен в сокращенном виде в школьную программу. Многие родители этому воспротивились: "Зачем заставлять деток ужасы читать". А Гарри Поттер у них на ура идет. Странно и удивительно. На это объемное произведение силы есть, а на «Архипелаг» их почему-то нет. Где же логика? Мне кажется, что пропустить боль наших предков через собственное сердце – это один из вариантов получить из подростка настоящего человека, а не нежную мимозу.

В своей повести “Матерь человеческая” Виталий Закруткин отдает дань уважения всем женщинам, на чью долю выпали тяжелые испытания, горе и беды во время войны.

Помнится, где-то я слышала такое мнение, что женщинам всегда приходится тяжелее во время войн. Не берусь судить о правильности этого утверждения и сравнивать женский и мужской удел, но нельзя отрицать того, что находится в тылу вовсе не равно безопасности, свободе и отсутствию насилия.

Главная героиня повести, 29-летняя девушка по имени Мария, с приходом немецкой армии в родной хутор, в одночасье теряет всё: любимых мужа и сына, крышу над головой, своих друзей и знакомых, которые делили с ней хуторские заботы.

От её прошлой счастливой жизни остались лишь пепелище, неубранные поля с урожаем, трупы немцев и неприкаянные животные. Мария совсем одна-одинешенька в своем опустевшем разрушенном хуторе, застывшая в своем безмерном горе и мечтающая лишь о смерти как о блаженном покое…

Но ребенок внутри неё не дает Марии покориться казалось бы неизбежной судьбе. Он настойчиво взывает к жизни, и матери не остается ничего другого, как ответить на его призыв и начать выстраивать новую жизнь на развалинах прежней…

В “Матери человеческой” очень много сентиментальных и душещипательных моментов, которые вызывают невольный отклик у сочувствующих читателей. Например, очень трогательно описываются отношения девушки с её мужем Иваном, казненным немецкими солдатами.

Высокий, сильный Иван души не чаял в своей жене. Таясь от хуторян, любил носить ее на руках, за маленький рост называл кнопочкой, а за смешные, едва заметные веснушки на переносице — конопулей. Проходили годы, но Иван не растерял своей любви. Он все больше привязывался к Марии, уважал ее за тихий, спокойный нрав, за скромность, за то, что в доме у них всегда было чисто и уютно. И Мария отвечала ему такой же любовью.

Но, пожалуй, самый пронзительный и сильный момент - когда Мария обнаруживает в подвале своего разрушенного дома, раненого немецкого солдата, совсем еще молодого юноши, умирающего от тяжелого ранения. Здесь в полной мере раскрывается её материнская сущность, которая помогает ей увидеть во вражеском лице что-то хорошее и доброе, созвучное ей самой.

Не жилец ты на белом свете, — с болью и жалостью думала Мария, — и протянешь ты недолго. И кто ты есть в этом светопреставлении? Никому не нужная, неприметная, малая порошинка… Разве тебе нужна была война и ты хотел воевать? Должно быть, нет. Должно быть, ты сказал правду, и я тебе верю… Ты ж не знал ни нашей земли, ни этого хутора, ни меня. Жил себе в своей Германии, трудился с отцом и матерью в поле. В школу ходил, и двойки, небось, получал, и в рваных штаненках до дому являлся, в точности, как мой Васятка… Потом тебя взяли, запхали в мясорубку, и на этом кончилась твоя куцая жизнь, которую ты так и не узнал… И помрешь ты, бедняга, в нашем хуторе, и мне доведется тебя схоронить… А там, в Германии, годами будет слезы лить, выплакивать свое горе твоя осиротевшая, потерявшая сына мать. И никто ей не скажет, и никогда она не узнает, кому нужна была твоя смерть на чужой земле…

Не менее трогательны моменты, описывающие отношения главной героини с осиротевшими и потерявшими дом животными, которые так доверчиво льнут к Марии в поисках своего островка безопасности среди кровавого водоворота войны. Многие эпизоды вызвали в моей голове ассоциации с Золушкой - такое поведение животных мне кажется не совсем реалистичным… Хотя, кто знает?

К речке Мария всегда шла впереди, а за ней послушно шли спасенные ею животные. Должно быть, их согревала любовь и привязанность к единственному живому человеку, к ласковой женщине, у которой были такие по-матерински нежные руки и такой грудной, спокойный голос.

Вообще, “Матерь человеческая” написана в строгом соответствии с канонами своего времени: социализм, коллективные труд и ответственность (а иначе зачем беременная женщина будет убирать никому уже не нужный хуторской урожай?), полное отрицание религиозных догм и ярый патриотический дух.

Вы не представляете, дорогая мама, всю глубину того огромного и страшного зла, против которого мы воюем. Счастье ваше, что вам не довелось увидеть того, что видели мы в освобожденных нами селах и деревнях. Сожженные дома, горы человеческих трупов, виселицы, издевательства над людьми, пытки и расстрелы — вот что несут нашей земле гитлеровские фашисты. Мы должны, мы обязаны. мама, победить это черное зло, эту жестокую, свирепую банду убийц и насильников, иначе они поработят весь мир.

Вообще, если рассматривать эту историю как в контексте реализма, то ей явно не хватает красок и эмоций, а также бросаются в глаза некоторые слишком уж “прилизанные” места. Но я смотрю на неё как на своего рода балладу, сочиненную во имя женщины, в которой воспевается её умение созидать и создавать новое в любых условиях, даже самых тяжелых и нечеловеческих.

И вот с такого ракурса, “Матерь человеческая” достойна лишь самой высокой оценки. Поэтому, давайте, как автор этого желает, отдадим дань памяти и уважения тем женщинам, которые своей силой духа, своей женской сущностью и материнской природой сумели создать новый мир на месте пустоты и разрушений.

Таких, как Мария, у нас на земле великое множество, и придет время - люди воздадут им должное...
Да, такое время придет. Исчезнут на земле войны, не будет убийств, грабежей, лжи, коварства, клеветы. Белые, черные и желтые люди станут людьми-братьями. Они не будут знать ни угнетения, ни голода, ни унижающей человека нищеты. Они обретут радость, счастье и мир.
Так будет. И, может, тогда не выдуманной художниками мадонне воздвигнут благодарные люди самый прекрасный, самый величественный монумент, а ей, женщине-труженице земли. Соберут белые, черные и желтые люди-братья все золото мира, все драгоценные камни, все дары морей, океанов и недр земли, и, сотворенный гением новых неведомых творцов, засияет над землей образ Матери Человеческой, нашей нетленной веры, нашей надежды, вечной нашей любви...

Детская память, конечно же, колодец, и колодец со светлой водой, в которой отражается не только небо, не только все самое яркое, но прежде всего поразившее воображение.

Ещё никогда не доводилось мне читать такие толстые воспоминания о детстве, да ещё чтобы они меня ТАК захватили, ТАК увлекли, вызвали ТАКОЙ спектр эмоций. Банально прозвучит, но я пережил с Витькой его жизнь, попавшую на страницы, я за него радовался, переживал, я над ним смеялся, а будь немного сентиментальнее, то и поплакал бы. И не над ним одним, но и над всем народом, хотя бы и говорила Катерина Петровна, бабушка нашего главного героя (а он вслед за ней), что всех не оплачешь.

Эх, вот за что люблю я автобиографии наших писателей, так это за то, что жизнь свою и окружающих обязательно показывают в разрезе истории своей эпохи и своего поколения. Нет, конечно и зарубежные авторы не сплошь все уподобились Генри Миллеру, который гордо шёл, выставляя напоказ шлагбаум. Но всё-таки у наших описание своей жизни как-то сочнее получается, чем у большинства их зарубежных соратников по цеху. И потому на порядок интереснее. А может быть я потому так рассуждаю, что русскую литературу сильнее люблю, чем импортную? Вероятно.

Если у человека нет матери, нет отца, но есть родина, - он еще не сирота

Дальше...

Витька Астафьев, Витька Катеринин в семь лет наполовину осиротел, потерял мать, которая выпала из лодки, зацепилась косой за бону и утонула. С этого и начинается долгая повесть о детстве и юности, в которой сначала очень даже много светлого. Теперь растит пацана его бабка Катерина Петровна (потому и кличут мальчишку Катерининым), женщина хозяйственная, твёрдая, матриархального склада ума и характера, держащая под надзором всю деревню, а родню в особенности. Для внука бабка не жалеет тычков, хворостин, острых слов, но ещё больше не жалеет она себя, чтобы вырастить из этого непутёвого человечка мужика, который не должен пойти по стопам своего непутёвого папаши. В общем, судьба Витьки завидная и незавидная - живёт в семье бабы-генерала, но у генерала этого всё хозяйство в порядке, и не щадит сил своих этот генерал, чтобы у сиротинушки штаны были чистые и зашитые, чтобы молока он напился вдосталь, чтобы от ревматизма и малярии не крючило его.

Признаться, к старухам у меня всегда было отношение непростое. Особенно в поликлинике, куда они ходят не столько рецепт получить, сколько с врачом или с другими кликушами поболтать, ибо скучно им. В очередях и общественном транспорте, где, появившись, первым делом они заявляют о своём исключительном праве на ближайшее мягкое сиденье и первое место у прилавка. (Мне не жалко ни того, ни другого, но меня передёргивают, когда иные старухи начинают со мной разговаривать так, словно это они являются моими родными бабками, хотя моя родная бабка со мной так речей не вела, будучи даже генералом по натуре). Катерина Петровна - это, знаете ли, образец старухи, которой некогда причитать и охать, жаловаться на "холхоз" и безбожников, хоть и пострадала она и от того, и от других. Нет, она живёт, как жили прежде, и в том видит свою роль в этом мире. И душа её практически чиста. Ведь только чистый человек может учить внука такими словами:

Почитай людей-то, почитай! Oт них добро! Злодеев на свете щепотка, да и злодеи невинными детишками родились, да середь свиней расти им выпало, вот они свиньями и оборотились...

И ведь вот что важно-то - героем книги вновь становится народ. Но какой народ? В общем-то не особенно и героический. Народ, в котором до крайности много пьяниц, воров, дураков, подхалимов, и всяких прочих, обладающих множеством пороков. Даром что-ли им дано такое прозвание - гробовозы? Всё-таки среди них есть место (хоть и не всегда тёплое, мягкое и широкое) человеку честному, чистому. И тем не менее к этому народу, к которому сам принадлежишь (хоть и не сибиряк) проникаешься уважением и если не любовью, то хотя бы пониманием.

Правда, всё-таки Виктор Петрович критичен к народу, и чем ближе к концу книге, тем более едкими становятся его слова.

Все страшное на Руси великой происходит совсем как бы и не страшно, обыденно, даже и шутливо, и никакой русский человек со своими пороками по доброй воле не расстанется.

Нет на свете ничего подлее русского тупого терпения, разгильдяйства и беспечности. Тогда, в начале тридцатых годов, сморкнись каждый русский крестьянин в сторону ретивых властей - и соплями смыло бы всю эту нечисть вместе с наседающим на народ обезьяноподобным грузином и его приспешниками. Кинь по крошке кирпича - и Кремль наш древний со вшивотой, в ней засевшей, задавило бы, захоронило бы вместе со зверующей бандой по самые звезды. Нет, сидели, ждали, украдкой крестились и негромко, с шипом воняли в валенки. И дождались!

Нет, далеко не светлая книга вышла у Астафьева, есть там много и откровенно чёрных глав-рассказов, и не только из тех лет, когда он бродяжил или жил в фэзэошной общаге. О чём и сам пишет:

Недолог век цветка, да ярок, а человечья жизнь навроде бы и долгая, да цвету в ней не лишка...

В одной книге я вычитал, будто жизнь пахнет розами. "Это было давно и неправда!" -- так сказали бы фэзэошники- уркаганы. Такая жизнь, если она и была, так мы в нее не верим. Мы живем в тяжелое время, на трудной земле. Наша жизнь вся пропахла железом и хлебом, тяжким, трудовым хлебом, который надо добывать с боя. Мы и не знаем, где и как они растут, розы-то. Мы видели их только в кино и на открытках. Пусть они там и растут, в кино да на открытках. Пусть там и растут.

А чего ещё, собственно ожидать от человека, детство которого выпало на тридцатые, и который успел попасть на войну? От человека, ставшего очевидцем безумств раскулачивания и коллективизации, а дописывал книгу уже в перестроечные времена? Меняется, ох меняется тон книги, и чем ближе конец, чем горше становится, ибо переходит Астафьев от своей жизни все к той же жизни народной, но только уже в глобальном смысле. Не ускользнула от его насмешек и сатиры "мудрая политика Партии и не менее мудрого Правительства". И всё сильнее и сильнее встречаются размышления его о Боге, к которому он, видимо, пришёл не сразу, но всё-таки пришёл. И уже в конце роман превращается в некое подобие авторской философской декларации - вот мол, как мы жили, до чего дожили, и всё потому, что...

А почему - читайте сами. Чего это я спойлерить буду? Не тот случай, чтобы спойлерить в рецензии на хорошую книгу. Цитатку только приведу:

Боже, Боже! Что есть жизнь? И что с нами произошло? Куда мы делись? В какие пределы улетучились, не вознеслись, не уехали, не уплыли, а именно улетучились? Куда делась наша добрая душа? Где она запропастилась-то? Где?

Главная ценность книги заключается в том, что она совершенно не морализаторствуя, рассказывает о том, как можно жить достойно, по человечески, даже если это почти не получается.

*****

Что-то мне подсказывает, что достанься эта книга в качестве бонуса в "Долгой прогулке", она бы в итоге вызвала наименьшее количество стонов по поводу содержания и формы. Так что дарю идею оргам, хотя они, конечно, и без меня знают, что такое "Последний поклон". Да и без "Долгой прогулки" категорически рекомендую книжку, хоть и толстенная она.

В первой главе этой северной заполярной истории очень здорово показан приход весны, целая поэма в прозе получилась. Но на севере зима сильна, так что весна отступает. И снова морозы, снега берут власть. Но город живет весной, её ждут, про неё думают, её вспоминают, и звучит она в тексте, врываясь в него постоянно неожиданными поэтическими описаниями. А пока длится эта холодная, зябкая и снежная северная весна-зима, и у нас так, уж на сколько мой город южнее описываемого (ниже приписала - насколько), март хоть по календарю уже весенний месяц, а по характеру - вполне зимний.
Действие повести происходит в городке Краесветске, который придумал автор, но основой его послужил город Игарка, в Туруханском районе Красноярского края, в котором Астафьев провел часть детства. Стало интересно, где же он находится и я посмотрела по спутниковой карте его расположение: на реке Енисей, на 200 с небольшим км южнее Норильска и Дудинки (когда Территорию читала тоже смотрела расположения Певека). Этот северный город находится на одной долготе с моим родным Кемерово, но мы живем южнее на 1340 км.
Читая статью в Вики наткнулась на примечательный

В настоящее время население городка составляет около 4000, а в 1939 там проживало около 23 тысяч и это был пик численности.
А по времени действие повести приходится на 1938 год. Главным героем является Толя Мазов почти пятнадцати лет, который осиротел уже в Краесветске и является одним из старожилов местного детдома. Управляет там бывший белый офицер Репнин Валериан Иванович и часть глав рассказ идёт с его точки зрения. Но и остальные жители детского дома не остаются без внимания, каждый (или, по крайней мере, многие) описан образно и живо.
Именно Толя находит в себе силы противостоять сложившейся шайке сверстников, хотя поначалу он поддерживает их и считает общение с ними интересным. В повести рассказывается о том, как он взрослеет, меняется, задаётся вопросами о жизни и испытывает страх перед будущим. И написано прекрасно, читалось с интересом.

Хорошая книга. Максимально честная. Из той когорты советской литературы, когда все по существу, без лишних сюжетных и литературных приемов, но и без пропаганды государственного строя или излишней идеологии. Рассказываемая автором история берет за душу именно своей правдой жизни без прикрас и финтифлюшек разных.

Строящийся город Краесветск в молодом государстве Советский Союз находится на севере, куда прибывают самые разные люди со всех концов большой страны. В результате всех глобальных перемен, многие из них лишились всего и здесь находят последний приют или по пути сюда. Дети, оставшиеся без родителей, вынужденные скитаться, уходят в преступный мир или просто бродяжничают, перебиваясь кто чем может.
Из них-то и создается детдом, во главе которого встает бывший царский офицер, воевавший в Белой армии.

За небольшой период, освещенный в повести, многое происходит в непростой жизни учреждения (драки не на жизнь , а на смерть, потеря товарища, учеба в школе, кража большой суммы денег), воспитанники которого именуют его просто Домом. И в этом слове для них тепло, любовь, уют и защищенность от мира, в котором уже многим пришлось хлебнуть по полной.
Отсюда и задачи взрослых, находящихся рядом, усложняются вдвойне.

При этом автор совершенно не жмет на жалость, что казалось-бы, вполне может быть логично, исходя из сюжета. Он просто живописует жизнь подростка, находящегося на пороге взрослой жизни со всеми её перипетиями и старается дать картину взросления и возмужания, формирования человека, на которое постоянно накладывает отпечаток не только детское , но и взрослое, окружение, могущее вовремя подставить плечо, а где-то и промолчать или сделать вид, что так и надо.

В очередной раз убедилась в умении автора писать живо, максимально реалистично и правдиво. Рекомендую.

В центре повествования этого большого и добротного романа, во многом отличающего советскую прозу, жизнь коренного населения Чукотки в годы, когда туда пришла Советская власть.

Сам автор проработал там четыре года и поэтому знает, о чём пишет. В результате его наблюдений за их жизнью, бытом и нравами в условиях сурового Севера и родилась эта книга, знакомящая нас с теми, чья народность стала нарицательной, не всегда с положительной стороны.

Главными темами романа являются становление советской власти в этом краю и через призму этого рассказать о народе, его населяющем, показать их быт, условия жизни и характеры.
Как видим, не все и не сразу приняли новую власть, как часто бывает, несмотря на положительные стороны нового, трудно и сложно бывает его принять, а вместе с этим и менять привычный жизненный уклад.

Любовью и теплотой проникнуты страницы, где писатель рассказывает о чукотском народе, с которым он бок о бок прожил несколько лет. Здесь он, в первую очередь, стремится, подчеркнуть их неповторимость, как и любого другого народа, населяющего нашу большую страну, своеобразие их культуры и обычаев, национальных традиций, которые они свято чтут.

Неспешное повествование, с порой кажущимися излишними, подробностями, но помогающее поближе познакомиться с уникальным народом, прикоснуться к суровой красоте края, почерпнуть новые знания из области этнографии. Поэтому искренне рекомендую всем любителям подобной тематики.

Кто кроме советской женщины крестьянки смог бы так мужественно преодолеть тяготы войны, пережить горе и суметь выжить.

Кто кроме ее родимой, беременной женщины смог бы убрать урожай с полей, засеянных ранее третьей бригадой Ленина, состоящей ранее из шестидесяти трёх человек, а ныне одной. Остальные были либо убиты, либо угнаны в плен во времена той страшной ужасной войны, о которой столько всего уже сказано.

А она смогла, имея не сгибаемую волю к жизни, к правде, к человечности. Смогла и сумела не только выжить, но и проявить нескончаемою доброту и заботу, будь то о живых, кто прибился к ней, будь то о мертвых, чьи тела она захоранивала по традициям. В совете со своей совестью и добром в сердце, с верою в счастливую жизнь, которая непременно наступит, она, не покладая рук, превозмогая боль и усталость, трудилась во благо жизни и родины. Вот о ней, о этой великой советской женщине и написана данная повесть.

Хотя сама повесть при этом написана со всей присущей ей любовью к строю и укладу жизни, а также с почетом и преклонением перед устоями того времени. Словно нет, не было и не будет ни чего лучшего в мире кроме как завещанная жизнь дедушки Ленина.

Вот так перемешиваясь между собой на каждой странице, где, меняясь местами на переднем плане, рассказывается на прямую судьба Марии и тут же фоном звучит восхваление Строю и всем Советским людям ведется эта самая повесть. А антуражем ко всему этому является Вторая Мировая Война со всеми своими ужасами и зверствами.

И учитывая все вышесказанное как же сложно при этом в 2020 году оценить это произведение. Уверенна, что, когда книга вышла в свет, она была одной из лучших, ей гордились. Но сейчас с одной стороны это - описание подвига и восхваление человеческого отношения, доброта и понимание, честность и всепрощение, помощь и самопожертвование, а с другой - такая явная пропаганда и не скрытая реклама, которой пестрит практически каждая строка, а также то, что (пусть опять-таки на правах того мировоззрения) автор сравнивает библейские истории с советскими причем не очень, на мой взгляд, красиво.

В целом уж очень это повесть показалась мне немного наигранной что ли, нет, нет я нисколько не умиляю продвигав людей в то страшное время. Да другие произведения касаемые данной темы на прямую или косвенно не раз вызывали слезы. Но в данной конкретной книге этого не произошло. Мария действительно героиня, но то как подан ее подвиг, как описана ее жизнь в этот период и те события, которые с ней случались, все это в данном конкретном случае показалось мне наигранным и преувеличенным сюжетом с незамысловатым посылом и словно кричащим со страниц лозунгом:

Подростковый мир самотгорожен от взрослых, наверное из-за особой чувствительности и тонкости восприятия, пусть и ограниченной. Подросток растет, впитывает, ищет свой путь, место, себя… Взрослый, живущий по правилам и шаблонам, редко способен прочувствовать подростка. Особенно острая изоляция вырастает вокруг, по разным причинам, осиротевших детей. Дети легче сходятся, образуют коллектив, со своими правилами. Наиболее активные задают атмосферу, которая не редко носит уголовный характер. При взрослении, незрелая коллективность (в чем-то стадность) преодолевается через рост личности, через самостоятельные ответственные поступки, ломающие общие правила, удерживающие подростков вместе.

«Жизнь наступает с той поры, когда человек начинает задумываться над поступками и отвечать за них»

Повесть начинается с первой детдомовской смерти. Жил рядом парень, болел, знали что обречен, всем уже надоел и вот помер, отмучился. Страх, шок, неизвестность, ребята не отдали тело в морг, решили сами все сделать как надо и похоронить. Умер один из них, как часть коллектива и они несут за него ответственность, не только за похороны, но и за дальнейшую свою жизнь.

Кассирша совершила беспечность. Пацаны воспользовались и мимоходом совершили кражу. Кассира посадили до суда, её двоих детей отправили в детский дом, к тем, кто эту кражу совершил. Один из пацанов взял на себя ответственность, пошел против уголовных лидеров, решив вернуть деньги в милицию, чтобы спасти тётку и её детей.

«Вот так, наверное, и рождается командир. Все он человек как человек, незаметный, такой же, как все, но приходит минута опасности, минута, требующая, зовущая того, кто готов ответить за других, и он подает свой голос и становится впереди всех, зная, что отныне он ответственный не только за себя, хотя было бы, конечно, удобней, лучше и спокойней, если б вперед вышел кто-то другой и заслонил бы тебя своей спиной.»

Астафьев не делает из этого увлекательного экшена, все сурово, жизненно и обыденно. Размышления, воспоминания, драка, работа, чтобы вернуть деньги, в общем – зрелые поступки. Перед читателем пройдет вереница персонажей, со своими судьбами, характерами, с ориентацией на будущее. Многие дети подходят к возрасту получения паспорта, после которого – профессиональное обучение, работа, самостоятельная жизнь. Другая часть остается в воровской среде. Встала пора выбора и эта кража, и то как она повлияла на судьбы кассирши и её детей, становится хорошим примером для сознательного и решающего выбора.

«Парнишка стоит, упершись лбом в стекло. О чем он думает? Что свершается в его душе? Какая работа идет там? И пожалеть нельзя. И в разговоре блюди осторожность. Он сейчас чутлив ко всему, как птица при первой линьке.»

Сильным персонажем получился заведующий и воспитатель детского дома. Со сложной судьбой, бывший белый офицер, интеллигентный, чувствительный к людям, мягкий с осознанием необходимости проявлять твердость, умный с пониманием, что книжные штампы в воспитании не работают, берущий на себя все удары от детей и от власти, приучающий воспитанников к самостоятельности и дающий эту самостоятельность, понимающий, что важным в воспитании является созидательный труд.
Конец книги наполнен весной, светом, пробуждением, жизненным, морально здоровым потенциалом.

«О том, что покоя ему теперь никогда не будет, он еще не знал.»

Книга не только для подростков, но и для взрослых. Момент решимости к самостоятельному поступку актуален всегда. Какая-то часть людей и не пытается выйти из подросткового коллектива, оправдываясь и скрываясь за размытой общей ответственностью.

Да, потомки поймут, обязательно поймут, тех, кто был честен сам перед собой. И простят. Потомки — они всегда великодушны.

Про потомков потом. Сперва вот это: не, ну я так не играю! Ответа на вопрос: «какую бы книгу вы взяли с собой на необитаемый остров?» - у меня не заготовлено. Но это определенно не «Вечный зов». Даже если остров за полярным кругом и обнесен колючей проволокой. И тем не менее: за два с небольшим года дважды перелопатить центнер отборного соцреализма целиком — явно кто-то перепутал чемоданы. Поневоле задумаешься о роковой неслучайности, коварных неподдающихся логике планах высших сил, прочей чертовщине и небывальщине или же, пуще того, о природе алкоголизма. Не зря, не зря это название так приглянулось владельцам торговых точек, сосредоточенных на реализации запрещенной с 22 до 11 продукции... или вот ещё рюмочные есть такие чуть ли не в каждом городе по пять штук — уникальные совершенно заведения параллельной реальности, куда в здравом уме никто попасть не может никогда — тут либо неконтролируемый лобными долями мозга исследовательский порыв, либо надёжно прописанная в маршруте аддикция. Это совсем не те места, где вольготно чувствовать себя всегда правым клиентом — сюда приходят с повинной и тяжелой похмельной головой и расплачиваются несвежими бумажками и разнородными железками за сто граммов прощения свыше и сок добрый в придачу. Или получают заслуженное вознаграждение за долготерпение безысходного дня вовне, слишком длинного, слишком жестокого к человеку на ватных ногах, накопившему под конец его столько тщательно скрываемой дрожи, что как тут не расплескать. Но тогда ещё и пиво можно, и даже зорко проследить, чтоб пены поменьше. Помолчать, пожевать раздумчиво резиновый бутерброд, выпить ещё. А потом вдруг понять: все люди - братья, особенно вот этот усатый в пиджаке, «интелихент» с другой стороны хлипкого и липкого стоячего столика, и надо непременно сказать ему что-то очень важное, хорошее и правильное. Или в морду дать, в усатую, ишь вылупился, вражина. Но нет, в рюмочной добро побеждает, куда ему деваться. И не будет бит усатый. И носатого по плечу снисходительно похлопают. И высокие слова будут сказаны . «Человек, он вообще...» А стихийный алкаш, без понятия о сакральном, сюда забредает редко — вот он спит на прожжённом матрасе под лысой лампочкой, правильно применив когнитивные способности, подсчитав насущную выгоду от тяжкого наркоза чем-то палёным. Бог весть, проснётся ли, но не для него милосердно откроется в 7 утра «Вечный зов» - для него прием круглосуточно.

Во-первых, не спрашивайте: с вечными ценностями фирменно-маргинальных питейных заведений я знакома понаслышке — мне туда страшновато. А во-вторых, я никого не введу в заблуждение, все знают и так: «Вечный зов» - ни про какой, вроде, не алкоголизм, он - про любовь к Родине (даже так — к Отчизне), смысл жизни, Великое Противостояние, сборник афоризмов краеугольной житейской мудрости и что-то там пером не вырубишь топором, друг познается в беде, не выловишь из пруда, а если смолоду прореха, то к старости, знамо, дыра — и от этого мне тоже сильно не по себе, по мне — все эти хонтологические вокабулы в былинно-канцелярском стиле (что с малой, что с большой буквы) приемлемы именно что в специально сконструированных затемнённых помещениях под соответствующие вещества с привкусом древнерусской тоски, сермяжной правды, классовой сознательности, первородного греха и плохо очищенного спирта— в установленных ГОСТом пропорциях. И где-то в глубине своей основательной крестьянской натуры, которой без надобности всухую манипулировать абстракциями, Анатолий Иванов тоже об этом знает — монолог героического большевика Кружилина, разъясняющий в самом центре книги суть её наименования и вообще суть (мол, человек, каких бы дров не наломал, обязательно, во что бы то ни стало, становится пламенным гражданином и образцовым борцом за справедливость в том случае, если повинуясь «извечному зову» верно определяет своё человеческое место среди людей. А если не повинуется, не определяет, не становится - значит, не человек он, а говно) — это не что-нибудь, а самый натуральный тост, торжественно произнесенный за столом, где в принудительно-добровольном порядке собрались самые избранные персонажи основной линии: братья и сестры, враги и соратники, мужья и полюбовники. Будем здоровы!

Признаться, после первого раза оценка была другая, хоть и точно такая же. Как «Тихий Дон», подорвавший в своё время устойчивую идиосинкразию к советской литературе не столько даже грандиозностью свалившегося на голову эпического полотна в дубовой раме, сколько выхваченными в процессе нежданными штрихами, ну, вроде сифилиса одной из героинь (где сифилис, а где линия партии? поразительно, в общем, было) — так и «Вечный зов» - надо же, кающийся чекист. Ему грозно так: «руки по локоть в крови!», а он такой: «виноват, дурак был, исправлюсь в следующий раз», а ему опять: «ну ладно тогда...» Впечатляет на уровне: «а так можно было?». При моей (наверное, уже былой) любви к бесконечным многофигурным сагам и эпопеям, при полной готовности не придавать значения вторичности сюжетных линий и цельнотянутости готовых конструкций (жизнь — она такая.. не очень-то разнообразная: родился, женился, застрелился, дал пятилетку в три года, родил сына, посадил дерево, посадил друга, немедленно выпил - «всё криво, криво, а потом и вовсе в сторону»), обязательным идеологическим мантрам и принципиальной кондовости языка - полувековая история сибирского рабоче-крестьянского семейства произвела обвальное впечатление, пролетела стремглав. Не успеешь зафиксировать монтекристовские обстоятельства Савельева-старшего (загремел в тюрьму прям со свадьбы по наводке завистника, достигшего со временем значительного положения в обществе, ага), как у среднего уже усы подковой отрасли и зверские страсти проснулись в противостоянии с младшим, который традиционно Иван и тоже, понятно, усат не без причины. Там белочехи, сям — кулацкие банды, левее — троцкисты, правее — некуда, гитлеровцы сплошным фронтом, а фронт — он и в тылу, раз позади — Москва, только держись, не то укатают сивку крутые горки; Фёдор Фёдорычи, Петры Петровичи, Назары и Панкраты (стоп, это один человек) — живая исконно-посконная сила ...того повесили, этому ногу оторвало на первой войне, а другому обе сразу на второй, всех баб снасильничали и пожалели в произвольном порядке, рожью вместо пшеницы всё засеяли во имя жизни на земле, все возможные стереотипы отыграли, а потом ещё по разу, характерами поменялись, след оставили, сопереживать заставили, врагов победили. Но вот тут не до конца — враг, он никогда и повсюду не дремлет. Он не только умеет не дремать с тобой в одной постели, но и на партсобрании умудряется не захрапеть и в чистом поле по соседству присесть не постесняется. Так что будь начеку и умей отличать своих от чужих — самое что ни на есть нужное знание, когда вокруг вечный бой.

А это я уже плавно перетекла к прочтению на бис. Которое на пользу книге явно не пошло. Вот не надо было. Во второй раз река текла медленно, не бурлила на перекатах, не преподносила сюрпризов и внезапных, пусть и несколько лубочных, красот. И тут я уже нашла время приглядеться к гниловатым омутам и ознакомиться с не самой, казалось бы, нужной сопроводительной информацией, без которой столь лихо обходилась прежде: роман-то в 70-е написан, оказуеца… написан не военкором Бабелем, не подрасстрельным Шолоховым, а равнобедренным функционером Ивановым. Уже и свингующие шестидесятые зачахли и танки по Праге прошлись и Новочеркасский расстрел состоялся. А он туда же. И что? А ничего — это многое меняет и совсем ни хрена не объясняет. С высоты занятой исторической позиции — книжка довольно скользкая, оправдательная, совсем не революционная, не только подстилающая соломы погуще в местах предполагаемого неловкого падения с грохотом господствующей заскорузлой и закостеневшей идеологии, но и дающая ей дополнительные измерения, на удивление легко приживающиеся не только на наших суглинках, чернозёмах и подзолах, но даже и на мерзлотно-таёжной почве — патриотизм, как религия, принципиально требующая то кровавых, то бессмысленных жертв, а кто против — того во тьму внешнюю (снаружи нашей избушки всегда беспросветная мгла, в которой копошится лишенное человеческого облика абсолютно голодное зло, чующее горячие сердца, холодные головы и чистые руки). Кому война, а кому мать родна — не пренебрежительное ругательство, а чуть ли не руководство к действию, новый завет — недаром на семь бед один ответ: добровольцем на фронт, там и родишься заново, особенно если умрёшь.

А оценка пусть такая будет — в назидание потомкам. Потому как вряд ли я сильно поумнела с прошлого раза — просто википедии начиталась, которую редактируют рептилоиды и либеральная пропаганда, вестимо.

«Вечный зов» уже пару часов как открылся...

Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.
Бродский "Конец прекрасной эпохи"

И вот в этом зловонном сыром мире, где процветали только палачи и самые отъявленные из предателей; где оставшиеся честные -- спивались, ни на что другое не найдя воли; где тела молодежи бронзовели, а души подгнивали; где каждую ночь шарила серо-зеленая рука и кого-то за шиворот тащила в ящик -- в этом мире бродили ослепшие и потерянные миллионы женщин, от которых мужа, сына или отца оторвали на Архипелаг. Они были напуганней всех, они боялись зеркальных вывесок, кабинетных дверей, телефонных звонков, дверных стуков, они боялись почтальона, молочницы и водопроводчика. И каждый, кому они мешали, выгонял их из квартиры, с работы, из города.
Солженицын "Архипелаг ГУЛАГ"

Это ужас, ребятушки. Это ужас. У меня просто даже слов не находится. Тут суть далеко не в "советская власть ай-ай-ай", а в судьбах отдельных людей, чьи прекрасные молодые жизни были вот просто так взяты и загублены. И ради чего? Ради того, чтобы регулярно промывать мозги кучке хомячков, которым промыть мозги может каждый дурак, показав фокус с большим пальцем. Население с мужеством и интеллектом, как мы знаем, в этот момент сидело, садилось или умирало.

Зацепило...
Солженицын использовал тот же прием, и написал книгу в жалобно-мозгопромывательном стиле, но он это делал исключительно чтобы люди как можно ближе к сердцу восприняли все происходящее. Это было необходимо: жалобы, сопли, слюни, зачастую необъективные точки зрения и оценки ситуации, и эмоциональные восклицания. Информация в книге обязана была вызвать нужную реакцию у читателя, это был единственный способ что-то изменить. Если хотя бы один приверженец советской власти прочел в те времена Архипелаг и изменил свою точку зрения на власть, то книга была написана не зря.

Сколько раз читали мы на страницах других книг, художественных и документальных, как самиздат Солженицына кочевал из рук в руки, из портфеля в портфель, из кухни в кухню, из под одного матраса под другой.

О, невозможно описать то чувство, когда ты держишь в руках не просто книгу, а миллионы жизней, не просто историю, а то, что ее изменило.

Невероятную работу проделал автор. Невероятно скурпулезно он описал КАЖДЫЙ аспект лагерной и тюремной жизни, начиная от ареста и суда ничего не подозревающего законопослушного гражданина до распорядка дня и состояния души заключенного, уже свыкшегося с жизнью в лагере. И каждую стадию здесь сопровождает смерть, миллионы смертей.

И что же в этой книге, которая изменила сознание всей страны? А вот что:

Это было в апреле 1943-го года, когда Сталин почувствовал, что, кажется, воз его вытянул в гору. Первыми гражданскими плодами сталинградской народной победы оказались: ... Указ о введении каторги и виселицы.

Ну как?

А еще:

"А Н. П., доцента-математика, в смертной камере решил эксплуатнуть для своих личных целей следователь Кружков (да-да, тот самый, ворюга): дело в том, что он был -- студент-заочник! И вот он ВЫЗВАЛ П. ИЗ СМЕРТНОЙ КАМЕРЫ -- и давал решать задачи по теории функций комплексного переменного в своих (а скорей всего даже и не своих!) контрольных работах.

Вот кто они, следователи, представители власти.

О густоте сети сексотов мы скажем в особой главе о воле. Эту густоту многие ощущают, но не силятся представить каждого сексота в лицо -- в его простое человеческое лицо, и оттого сеть кажется загадочней и страшней, чем она на самом деле есть. А между тем сексотка -- та самая милая Анна Федоровна, которая по соседству зашла попросить у вас дрожжей и побежала сообщить в условный пункт (может быть в ларЈк, может быть в аптеку), что у вас сидит непрописанный приезжий. Это тот самый свойский парень Иван Никифорович, с которым вы выпили по 200 грамм, и он донЈс, как вы матерились, что в магазинах ничего не купишь, а начальству отпускают по блату. Вы не знаете сексотов в лицо, и потом удивлены, откуда известно вездесущим органам, что при массовом пении "Песни о Сталине" вы только рот раскрывали, а голоса не тратили? или о том, что вы не были веселы на демонстрации 7 ноября? Да где ж они, эти пронизывающие жгучие глаза сексота? А глаза сексота могут быть и с голубой поволокой, и со старческой слезой. Им совсем не обязательно светиться угрюмым злодейством. Не ждите, что это обязательно негодяй с отталкивающей наружностью. Это -- обычный человек, как ты и я, с мерой добрых чувств, мерой злобы и зависти и со всеми слабостями, делающими нас уязвимыми для пауков. Если бы набор сексотов был совершенно добровольный, на энтузиазме -- их не набралось бы много (разве в 20-е годы). Но набор идЈт опутыванием и захватом, и слабости отдают человека этой позорной службе. И даже те, кто искренне хотят сбросить с себя липкую паутину, эту вторую кожу -- не могут, не могут.

Сексот - это именно тот, о ком вы подумали - секретный сотрудник КГБ.

А вот за что сажали людей:

А уж потом пришить тебе обвинение совсем не трудно. Когда "заговоры" кончились (стали немцы отступать), -- с 1943 года пошло множество дел по "агитации" (кумовьям-то на фронт все равно еще не хотелось!). В Буреполомском лагере, например, сложился такой набор:
-- враждебная деятельность против политики ВКП(б) и Советского правительства (а какая враждебная -- пойди пойми!);
-- высказывал пораженческие измышления;
-- в клеветнической форме высказывался о материальном положении трудящихся Советского Союза (правду скажешь -- вот и клевета);
-- выражал пожелание (!) восстановления капиталического строя;
-- выражал обиду на Советское правительство (это особенно нагло! еще тебе ли, сволочь, обижаться? десятку получил и молчал бы!);
70-летнего бывшего царского дипломата обвинили в такой агитации:
-- что в СССР плохо живЈт рабочий класс;
-- что Горький -- плохой писатель (!!).
Сказать, что это уж хватили через край -- никак нельзя, за Горького и всегда срок давали, так он себя поставил. А вот Скворцов в ЛохчемЛаге (близ Усть-Выми) отхватил 15 лет, и среди обвинений было:
-- противопоставлял пролетарского поэта Маяковского некоему буржуазному поэту.
Так было в обвинительном заключении, для осуждения этого довольно.

Угадайте, кто был тот некий буржуазный поэт с одного раза?

Солженицын сравнивает заключенных тюрем и лагерей с крепостными крестьянами, только в худших условиях. Вот, например, что он говорит о самодеятельном театре при лагере:

Такие крепостные театры были на Воркуте, в Норильске, в Соликамске, на всех крупных гулаговских островах. Там эти театры становились почти городскими, едва ли не академическими, они давали в городском здании спектакли для вольных. В первых рядах надменно садились с женами самые крупные местные эмведешники и смотрели на своих рабов с любопытством и презрением. А конвоиры сидели с автоматами за кулисами и в ложах. После концерта артистов, отслушавших аплодисменты, везли в лагерь, а провинившихся -- в карцер. Иногда и аплодисментами не давали насладиться. В магаданском театре Никишев, начальник Дальстроя, обрывал Вадима Козина, широко
известного тогда певца: "Ладно, Козин, нечего раскланиваться, уходи!" (Козин пытался повеситься, его вынули из петли.)
В послевоенные годы через Архипелаг прошли артисты с известными именами: кроме Козина -- артистки кино Токарская, Окуневская, Зоя Федорова. Много шума было на Архипелаге от посадки Руслановой, шли противоречивые слухи, на каких она сидела пересылках, в какой лагерь отправлена. Уверяли, что на Колыме она отказалась петь и работала в прачечной. Не знаю.

Неудержимое веселье, правда? Вся книга написана очень горьким, циннично-саркастическим языком, так, что хочется даже не плакать от всего ужаса, а, скорее, биться в истерике.

Понимаю, что критиковать Архипелаг ГУЛАГ - значит сознаваться в отсутствии души и сердца, но не могу удержаться.

Не знаю, кто причисляет Солженицына к авторам-историкам, эта книга - жалоба, душевное излияние сломленного, обиженного и растоптанного человека. Ну просто не историческая это литература, это такое полухудожественное ревью, прочитав которое, читатель заинтересовался и проникся, открыл список используемой литературы в конце, и уже начал серьезно изучать вопрос.

Многие обвиняют Солженицына в том, что он приверженец царизма. Но в чем же это проявляется? Только в противопоставлении советского режима царской власти? Мне кажется, что были у автора предпосылки романтизировать царский режим, в котором он не жил, но жили его родители, нынешнему зверскому режиму, в котором пол страны сидит, а пол охраняет. А с чем же еще сравнивать, когда других режимов в стране не существовало?

Книга сделала прорыв в советской жизни и литературе, прохаживаясь по рукам "надеящихся, но немощных". Проблема в том, что сейчас, как, собственно, и во времена выхода киги, стенограммы всех описанных судов были доступны широкому пользователю (вот это и есть историческая литература!). Казалось бы, зачем нужно было советскому гражданину читать Архипелаг ГУЛАГ ("антисоветчина" же!), за которую точно посадят? Почему же никто не пошел в библиотеку проштудировать эти стенограммы и все остальные сталинские зверства, аккуратно законспектированные самими ГБшниками и написать что-то подобное, и приблизить крах режима?

На эти вопросы никто никогда не ответит.

Резюме.

Книга зверская, душераздирающая, невероятно длинная, но невероятно захватывающая, невозможно оторваться от чтения. Эту книгу обязан прочесть каждый.

Больше всего удивляет в самом начале иронический, саркастический, юмористический даже тон книги. Автор всё время подшучивает, смеётся и высмеивает поступки, которые совершались в описываемых событиях. Подшучивает над надзирателями, над политиками, над вождями и т.д. В принципе, это можно сразу же себе и объяснить, ведь улыбка она как оскал, это защитная реакция. Автор не сколько подшучивает, сколько огрызается, высказывая своё недовольство и агрессию. Этим всем книга мне очень напомнила Олег Радзинский - Случайные жизни . Хотя я понимаю, что, конечно же, наоборот в хронологическом порядке.
В Архипелаге Гулаг очень много перечислений, что и понятно, описывается достаточно продолжительная эпоха, с достаточно разнообразными/однообразными событиями. Перечислению подлежат фамилии, должности, профессии, эпохи, даты, названия лагерей, места событий, виды пыток, виды наказаний и расстрелов.
В одном предложении может смешаться и реальный факт, который подтверждён какими-то документами и личный опыт автора, и какая-то вымышленная история, и ситуация основанная на достаточно известных событиях. С одной стороны, это больше углубляет в ситуацию, с другой стороны, запутывает. Всё-таки, я бы хотела чтобы личный опыт автора, документально подтвержденные факты и вымыслы автора были отдельно. В идеале вообще отдельными книгами. Но тогда пришлось бы постоянно возвращаться в упоминаемые эпохи, события, чтобы сверить с фактом и личным опытом. А так, это всё вместе, рядом. В общем, оба варианта меня не устраивают, либо всё смешивается, либо нужно смешивать самостоятельно. В итоге книга для меня художественная, ибо вымысел преобладает, а личный опыт и документальные события как-то теряются.
Много места отведено оправдываю собственных книг, разъяснению почему все именно так, а не иначе в Александр Солженицын - Матрёнин двор , А. Солженицын - Один день Ивана Денисовича и прочее. Выглядит больше как большая обида и оскорбление и ответные на это оправдания. С другой стороны, теперь есть материал (у меня в голове) можно приступить и к этим книгам.
Больше всего в книге расстраивает очень много повторов, иногда оправданных, но редко. В основном, как прием, что ничего не меняется, но это лишь захламляет книгу.
Еще книгу захламляют постоянные отсылки и цитаты из: Антон Чехов - Остров Сахалин , Макаренко и что уж совсем на мой взгляд странно (и неуместно), художественные тексты Достоевского.
Не смотря на все вышесказанное, книга читается легко, разве что перегружена повторами и лишними вещами.

Об этой книге можно спорить. Можно кричать, что это заказ Запада, что это личная обида автора - да много что можно говорить. Грызться до смерти можно за эту книгу.
А за тусклые и "пустые" книги грызни не бывает.
Мне кажется, Архипелаг нужно прочитать. Верить или нет, относиться ли к нашему прошлому хорошо или плохо, проклинать ли Сталина, защищать ли его.. Но прочитать нужно - чтобы знать, что это было.
Забывать нельзя, вот что важно. Закрывать глаза нельзя. Говорить "это не повторится" - нельзя. Потому что слова без действий остаются подвешенными в воздухе.
Мне кажется, лучший выход - это принять приглашение самого Солженицына отправиться с ним в мысленное путешествие по Архипелагу. На минуту пропустить эту книгу через себя. Потому что одна минута - и она уже не отпустит вас до конца, вы окажетесь в этой мясорубке, вы пройдете через свою первую камеру, первый этап, вы будете задыхаться в телячьем вагоне, вы будете волочить ноги, идя на лесоповал. Вас успеют десятки раз предать, на вас будут писать доносы, вам не будут отдавать письма семьи, вам ограничат свидания. Вам будет тяжело, вам будет хотеться вырваться из этих сжавшихся на горле зубов, вы будете проклинать Хозяина или славить его и партию, но в результате..
И вот это главное - результат. Вы не забудете. Вы просто не сможете это забыть, когда эта мясорубка "амнистировала" оставшийся от вас человеческий фарш с зародышем души. Если вы вынесете из "Архипелага" душу - вы можете считать себя счастливым.
Потому что это, как-никак, действительно настоящее счастье: иметь возможность спать не на нарах, не на полу, не в палатке при -50, не в трюме плывущего на север корабля. Это счастье, что есть выбор, и съесть можно больше норм "пайки". Это счастье, что ни у одного из окружающих вас людей нет ружья и безграничного права "стрелять без предупреждения". Только представив все это в мысленном путешествии, вы уже поймете, что у вас есть для счастья все.
Умение не ценить материальное выше, чем оно есть на самом деле - вот первый признак раскрывающей крылья души.
Если соберетесь в это путешествие - сил вам для него.

Потрясающе!
Удивительный слог, подробный, погружающий в эту красоту, окружающую живущих в сибирской глухомани людей. Так и видишь, как несутся воды Енисея, могучие и совсем неласковые, как трогается лед весной, как расцветают первые цветы, чувствуешь, как щекочет ладонь первая земляничка.
Тяжела жизнь среди этого великолепия, но живут люди, отдают все силы, чтобы прокормить своих детей.
О них автор пишет с огромной любовью, но и не жалея, не оправдывая. Каждый герой этих рассказов предстает перед нами какой есть, со всеми своими прекрасными и отвратительными качествами. И он знает, о чем пишет, потому что это автобиографичная повесть.
Виктор Астафьев не понимает, как люди, такие отчаянно храбрые в повседневной жизни, настолько покорны и беззащитны перед любой властью, даже если эта власть вчера была твоим малоуважаемым соседом. Они покорно идут раскулачиваться, чуть ли не добровольно, угощая пришедших описывать имущество, и они же спасают выселенных из домов поздней осенью кулаков и подкулачников, пуская их жить в свои сараи и бани.
Эти люди могут жестоко и опасно для жизни пошутить над другом, и тут же рисковать жизнью уже своей, придя ему на помощь.
Мужики села, трудяги в своем большинстве, в пьяном угаре бьют жен, а те, все им прощая, ругаясь и кляня, заботятся о них до последнего. И ведь, несмотря на всю грубую картину, живет любовь в этих семьях.
Наверное, близкое соседство каторжан оставило свои гены среди местных, потому много удалых, бесшабашных, рисковых, ничего и никого не ценящих парней вырастает в деревне, и отправляются они куролесить по миру, куда уж занесет, время от времени наведываясь на родину.
О самом главном герое и его бабушке я просто ничего не буду писать, это нужно читать. Потому что бабушка - мудрая и необразованная, заботливая и деспотичная, нежная и грубая, отдающая последнее и упрекающая, тянущая на себе непосильный груз и спасающая в самые тяжелые времена - из тех великих женщин, которым можно только поклониться и поблагодарить их за все. Только, как правило, они этой благодарности так и не получают.
Автор пишет уже в те времена, когда все уже позади, это детские и юношеские воспоминания. И ему очень не по душе расплодившееся сегодня барство и вседозволенность тех, кому в руки попал кусочек власти. Впрочем, не пишет, а писал. Его уже двадцать лет, как нет с нами. Но все, что его тревожило, не утратило своего значения. Только вот те баре вряд ли читают Астафьева.

Я всего лишь тюремный поэт,
я пишу о неволе.
О черте, разделяющий свет
на неравные доли.
Ограничена тема моя
обстановкой и местом.
Только тюрьмы, этап, лагеря,
мне сегодня известны.
и в двойном оцепленье штыков
и тюремных затворов
вижу только сословье рабов
и сословье надзора.
В мой язык включены навсегда
те слова и названья,
что в тюрьме за года и года
восприняло сознанье.
Вышка. Вахта. Параша. Конвой.
Номера на бушлатах.
Пайка хлеба. Бачок с баландой,
Бирка со смертной датой.
Это вижу и этим дышу
за чертою запрета.
Это знаю одно и пишу
лишь об этом.
Ограничена тема моя,
но за этой границей –
лагеря, лагеря, лагеря
от тайги до столицы.
Не ищи никаких картотек,
не трудись над учётом:
три доски и на них человек –
мера нашего счёта.
Искалечен, но всё-таки жив
человек, как и раньше,
он живёт, ничего не забыв
в своей жизни вчерашней.
И хотя запрещают о нём
говорить или слышать –
его грудь под тюремным тряпьём
и страдает и дышит. ( Автор Елена Владимирова)

Об этом произведении много говорят, и много пишут... Когда я узнала о чём оно, слегка отнеслась настороженно и первая часть для меня оказалась слишком тяжёлой, беспросветная ненависть, жестокость, боль, пустота, бессмысленность жизни, безверие... Не хотелось верить, не хотелось вопринимать это как истину. Да и до сих пор не очень хочется, если честно я выросла, когда это всё уже было в прошлом, когда были жестокие 90-ые, в которых многим семьям было очень тяжело. Конечно я слышала об этом, я смотрела фильмы, читала стихи. Я знала, что были страшные репрессии, но как-то это было там, далеко и может не так страшно. ..Но одно из предназначений литературы приоткрывать нам глаза, и хорошо, когда человек способен это сделать. Именно это произведение воссоздало для меня в полной (насколько это возможно) мере всю трагедию этого "маразма"
Очень трудно читается (в моем случае слушается) первая часть- но когда начинается история побегов, мятежей- это даёт такую надежду такое просветление, что вся книга предстает в ином свете, как будто озаряет тебя. Всё таки, я, как читататель, люблю в книгах надежду, хотя бы надежду...

И, безусловно, ты тысячу раз преклоняешься перед этим людьми, которые столько прошли, столько пережили, столько вытерпели. И сравниваешь себя с ними, а мы бы смогли? Мы бы прошли лагеря? Сколько из нас прошло бы этот путь до конца?

И задумываешься, а так ли далеки от нас ГУЛАГи в нашей действительности?

А вообще произведение Солженицына рождает много мыслей и чувств и не возможно их все описать в рецензии. И произведение нужно читать!

Жизнь человеческая как недолговечный костер.
Вспыхнет он, отгорит, отполыхает, освещая вокруг себя большой или малый кусочек вечного и беспредельного пространства, рано или поздно огонь обессилеет, увянет окончательно, дрова превратятся в золу. Потом и прах этот развеется по земле, зарастет кострище травой, и эту траву будет волновать тот же ветер, который раздувал когда-то огонь...

Я что-то даже и не знаю, как писать об этом романе… Что тут скажешь?

Ожидания у меня были самые радужные, так что я сразу без раздумий купила огромный фолиант. Во-первых, я очень люблю семейные саги, а во-вторых – обожаю советский классический роман. В-третьих, я обожаю читать о предреволюционном времени, о революции, о том, как становилась Советская власть. В-четвертых, мне нравятся книги о войне… А тут на тебе, все это сразу в одном огромном томе. Поэтому я была уверена, что книга заслужит по крайней мере четыре звездочки из пяти. Ан нет… Все пять. И даже больше.

«Вечный зов» - это история семьи Савельевых, начинающаяся еще в царской России и оканчивающаяся много позже победы над фашизмом. Это вам подскажет любая аннотация, однако эти скупые строки, конечно, не способны дать сколько-нибудь четкое представление о романе. Ну да с другой стороны, передать хотя бы вкратце весь водоворот событий и судеб попросту невозможно.

И все же. В центре романа, как ни крути, братья Федор и Иван. Одна из частей романа называется «Великое противостояние», и сколько я ни напоминаю себе, что эти слова, вероятно, о войне, в голове неизбежно возникает образ враждующих братьев. Это не открытая вражда, нет, даже не ненависть, а умопомрачительный ком нитей судьбы, сплетшийся так, что не распутаешь. Оба конца, вырывающиеся из него, ведут один к добру, другой к злу… И пока пытаешься распутать этот клубок, путаешься, где, кто, что, как и почему, блуждаешь по извилистым жизненным тропам... Автор специально об этом позаботился, рассказывая нам о жизни героев то там, то здесь. Вот Федор и Иван по обе стороны боя… Федор – отчаянный партизан, Иван – выступающий за белых. А вот Федор – мрачноватый, но примерный вполне семьянин, а Иван – вернувшийся с каторги странный тип. Казалось бы, уже все ясно с ними, но вот… Детство Федора… Воспоминания Ивана… А потом…

Хотя нет, не буду говорить дальше. Это надо читать. Но, так или иначе, жизненные пути братьев и их противостояние удивительны.

Однако не менее интересны судьбы прочих персонажей, окружающих Ивана и Федора. Их семьи, боевые товарищи, друзья, враги… Идет беспощадное время, но прошлое нет-нет да и дает о себе знать… Казалось бы, конец старым воспоминаниям положит безжалостная война, но – жизнь! – наоборот, первые страницы книги явственно проявляются на последних... Разумеется, вместе с бравыми подвигами, позорными отступлениями, мучениями в концлагерях и всем тем, что никогда не должно быть забыто.

Огромный роман захватил меня на добрую неделю и все никак не хотел отпускать. Да и, в принципе, так и не отпустил и вряд ли вообще отпустит. Я буду перечитывать эту книгу, а жизни поколений Савельевых, Кружилиных, Инютиных и многих других будут снова и снова пробегать перед глазами…

Это как раз та редкая книга, когда ты оказываешься втянут в водоворот множества жизней, смеешься и плачешь, волнуешься о небывалых людских судьбах, читая о которых, сознаешь, что это не авторский вымысел, это – самая что ни на есть реальная жизнь… Это тот случай, когда невозможно оторваться, когда после прочтения долго стоит ком в горле, когда нет слов, чтобы выразить свои восторг, благодарность и почтение автору.

У автора читала/слышала только его известных "Журавлей", но ближе знакомиться с творчеством почему-то не решалась.
Однако Судьба в виде рандома в играх не дремлет! На сей раз мне выпал пункт - Советская премия. А Государственная премия РСФСР имени М. Горького как нельзя лучше подходит под него. Большинство имен лауреатов мне ни о чем не говорило, и как же я была рада, когда увидела фамилию аварского поэта.
Честно говоря, поэзию не очень люблю читать, а тем более брать для игры. Восприятие стихов требует гораздо больше мозговой активности, но тут решила рискнуть - объем небольшой, можно и пострадать.
Однако страдать не пришлось, пришлось плакать. Меня очень сложно разжалобить литературным произведением, но тут я практически рыдала навзрыд. Как ему удалось найти те слова, что проникают в самую душу? Вроде бы писать про свою мать (поэма по многом автобиографична), про свою семью, но как универсально написано, что невольно их жизнь перекладываешь на свою!

Книга тяжелая, но в то же время пошла легко. То ли дело в слоге, то ли в умении автора так все описать, что в какие-то моменты видел себя рядом с ним в тот период жизни. Хотела написать, что можно "прочувствовать" самому, но тут же понимаю, что это просто невозможно, и, даст Бог, никогда мне и вам не придется испытать.

Это мемуары Олега Васильевича Волкова. Родом из дворянской семьи, он был буквально обречен на вечное подозрение. Он прожил долгую жизнь. 96 лет - о таких годах многие только мечтают, но чтобы достичь этого почтенного возраста, заниматься любимым делом и оставить после себя наследие, ему пришлось многое пережить. Четверть века его таскали по тюрьмам, лагерям, ссылкам. Пять раз его арестовывали. Сколько обвинений ему было представлено: и подозрение в шпионаже, и в контрреволюционной агитации, и как социально-опасный элемент, а иногда в открытую говорили, что пока не знают какое обвинение предъявить, но отпустить не могут. Разве ж это оправдание для властей? Если садить и высылать, то хотя бы за что-то, а не просто так. И такая несправедливость по всей стране! Да, нас боялись, да, были успехи, но разве цена не слишком высока?

Олег Васильевич описывает не сколько свои мытарства, сколько свои встречи, соприкосновения с другими людьми. Все пытаются бороться по разному. Некоторые, желая уменьшить гнобление, голодают, кто-то просто терпит, находятся и те, что косят под умалишенных. Но по сравнению с некоторыми, Волкову даже везет. Его практически все время поддерживает по возможностям семья, хоть он о ней упоминает лишь в нескольких фразах в конце повествования, многочисленные друзья и дальние родственники периодически что-то передают. Редко, но вовремя. К тому же, Олега Васильевича, человека образованного и интеллигентного, хоть и подозревали в шпионаже, все же ценили в качестве преподавателя и переводчика. И хоть и не могли дать ему подходящую работу, тем не менее пристраивали его в более сухие места. Иногда. На лесоповале тоже пришлось поработать.

Самый тяжелый момент для меня в книге - когда у Волкова уже не было сил бороться. Когда еды почти не было, когда руку уже не поднять, когда дышать сложно. Его тогда по инвалидности освободили, и он буквально чудом устроился преподавателем иностранного языка. Студенты да другие преподаватели его и выкормили. Думаю, если бы его не отпустили тогда, вряд ли нам пришлось бы читать эти воспоминания.

Повторюсь, книга грустная и тяжелая, но позволяет узнать те годы с точки зрения репрессированных. Я еще не читала подобной литературы, поэтому для меня это открытие.

«Почему ты лежишь один посреди России?»
О любви и ненависти, о вечном и преходящем, о жизни и смерти, о том, что объединяет людей. О способности человека, в самых суровых , всё разрушающих условиях войны, преданно и романтически любить.

Война.
Война здесь как самое ужасное, что может быть на Земле, в контраст к живой, искренней и чистой любви.
Место и время, где-то на Украине, примерно 1943-1944 года.

«Советские войска добивали почти уже задушенную группировку немецких войск, командование которой отказалось принять ультиматум о безоговорочной капитуляции и сейчас вот вечером, в ночи, сделало последнюю сверхотчаянную попытку вырваться из окружения»

Астафьев жестко описывает окружающую обстановку военных событий. В солдатах, как у советских, так и у немецких сложно переплетаются человеческие и рожденные войной качества. Изображение войны у автора это отдельная тема. Эта война часто отличается от общепринятых героических образов с акцентом на человеческом падении, «двоедушии» некоторых персонажей войны, на отсутствии идеализаций человека.
Сама война находиться вне жизни, она противоречит ей. И на этом фоне, Астафьев решил изобразить нечто чуждое происходящему, может быть и Земному, что-то из другой жизни, из другой реальности. То, что обосабливает человека от всего дисгармоничного.

Он. Командир взвода, лейтенант, Борис Костяев.

«Взводный как взводный. И награды соответственные: две Красные Звезды, одна уж с отбитой глазурью на луче, медаль «За боевые заслуги». И все-таки было в этом лейтенантишке что-то такое…
Мечтательность в нем угадывалась, романтичность. Такой народ, он порывистый! Этот вот юный рыцарь печального образа, совершенно уверенный, что любят только раз в жизни и что лучше той женщины, с которой он был, нет на свете…»

Родился и воспитывался в семье учителей.

« — Отец — завуч теперь, мать преподает русский и литературу.»

Мать сильно любила сына, баловала, писала ему письма каждый день, отправляла раз в неделю. Отец занимался мужским воспитание.

«папа везде с собой брал: на рыбалку, на охоту, орехи бить. Однако ныть никогда не позволял»

Такие обычно быстро и героически погибают, по-командирски ведя в атаку своих бойцов. Но у лейтенанта был свой демон-ангел-хранитель помкомвзвода старшина Мохнаков, который постоянно следил за своим командиром в бою и своим опытом учил Бориса как выжить, спасал его в трудных ситуациях. Мохнаков изображен как порождение войны, зная все её особенности, он впитал в себя её грубость и прагматичность. Старшина осознает происходящие в нем изменения и к концу повести ищет смерти. Судьбы старшины и лейтенанта переплелись.

Параллельно Астафьев изображает множество других персонажей. Ему достаточно несколько штрихов, строк, мыслей, упоминаний, чтобы перед читателем встал живой и яркий образ человека, дополняющий и характеризующий общую картину.

Она. Жительница неизвестного села, Люся.
О ней многое остается неизвестным, не фамилии, не адреса, не прошлого автор не дает. Это скорее неуловимый образ, чем земной персонаж, хозяйка избы, в которой остановились солдаты на покой, готовит им, убирает, стирает, обслуживает. Писатель постепенно и аккуратно вводит этот персонаж, который вначале незаметен, в тени основных героев.

«И было в ее маленьком лице что-то как будто недорисованное, было оно подкопчено лампадкой или лучиной, проступали отдельные лишь черты лика»

И только глаза «вызревшие в форме овсяного зерна, прикрыты кукольно загнутыми ресницами» выделялись в её описании.

Два дня были они вместе, а потом разлука, образовавшаяся пустота, нереальность и чуждость происходящего.

Совет лейтенанту от добросердечного врача, опасающегося даже своей старшей медсестры.

«— Вот что я вам посоветую: не отдаляйтесь от людей, принимайте мир таким, каков он есть, иначе вас раздавит одиночество. Оно пострашнее войны.»

Судьба идущих до конца, следуя сердцу.

«Остался один — посреди России.»

Пока есть те, кто способен остаться один, есть надежда на возрождение.

Мой папа очень любит пересматривать старые фильмы. Попросил он меня скачать и многосерийный фильм, снятый по этой книге. Он очень настойчив, поэтому к тому моменту, когда фильм все же оказался перед его глазами, у меня уже была стойкая ненависть ко всему, что имело название "Вечный зов".

"Долгая прогулка" как всегда вносит свои коррективы. Теперь я нисколько не жалею о том, что прочла эту книгу. И сериал по ней теперь стоит в очереди на просмотр.

Никого не удивлю, сказав, что книга тяжелая. Она охватывает настолько огромный пласт времени, в который вместилось столько значительных событий для отдельных людей, городов, нашей страны, да и мира в целом, что к ней невозможно относиться равнозначно как в начале книги, так и в конце. Я ненавижу тему Гражданской войны. Я ее не понимаю просто. В ней нет "ваших" и "наших". Тут все наши! Все книги, которые я читала на эту тему (а их, к счастью, мало), так и остались мною не поняты. "Вечный зов" начинается именно с этого. Мы видим как людей хватают прямо на улицах и сажают в тюрьмы. Пытают их, а потом выбрасывают обратно. Или убивают. Или вербуют к себе на службу. Это самое начало книги, поэтому героев еще не знаешь, постоянно путаешься в них. Еще и нелюбимая тема. Все вызывает стойкое отторжение. Хорошо, что есть аудиоформат, который в таких случаях помогает продраться сквозь эти заросли и найти что-то более интересное.

Хотя, как истинная девушка, я должна оговориться. Та часть, где про любовь Антона, Лизы и Полипова очень даже ничего. Их необычная свадьба, маскирующая секретное совещание, стихи Антона и зависть Полипова. Идет время, Гражданская война закончилась. Но закончилась ли она в сердцах людей? Ведь то и дело сыновьям приходится отвечать за грехи отцов. Бывшим белым практически нереально получить ответственную должность. Да и за любой наговор их сразу сажают, особо не разбираясь, действительно ли он виновен. Это удручает. Может я слишком романтична и наивна, но такая несправедливость бесит! А сколько ее еще будет...

Следующие 10-15 лет автор расставляет героев, знакомит нас с ними, и теперь уже можно понять кто есть кто, отследить их судьбу. Что вот у того Силантия было три сына: Антон, Федор и Иван. А вот этот юноша Юрий - это оказывается сын Антона, которого еще в 10-летнем возрасте вместе с отцом в царских тюрьмах пытали. Ну и таким путем я понемногу все же разобралась кто есть кто. Сумбурность вносят постоянные скачки из реального времени в воспоминания о Гражданской войне и времени после ее окончания. Когда герой только что был взрослым, семейным человеком, а потом вдруг стал мальчишкой на побегушках у какого-то пьянчуги-балагура, но богатого!, невольно кажется что это два разных героя, просто тезки. А когда складываешь вдруг эти две судьбы, то невольно офигеваешь. Да ладно! Что, правда так было?

А дальше самое тяжелое. Великая Отечественная Война. Она коснулась каждой семьи, и даже сейчас, спустя 73 года после ее окончания, каждый может сказать о ней что-то личное, принадлежащее только их семье. Война описана с разных сторон, описывая жизни всех героев книги. Вот передовая. Кто-то остался на высоте всего вчетвером, отбившись от фашистов и мечтает выжить, выдержать. Люди, осужденные по разным причинам, попадают в штрафбат и меняются. От всей души пытаются выторговать новую жизнь, где они станут полноправными членами общества, которые защитили свою страну, поняли, наконец, что у них есть Родина. Кто-то делает дерзкие вылазки в лагерь врагов. По долгу службы или партизанят. Юные девушки делают невероятное, чтобы спастись от вероломных фашистов. А вот пленники концлагерей. Живут, выживают, бегут и снова попадают в лагерь. Умирают, не сгибая спины. Но не все. Есть те, кто переходит на другую сторону. Есть в этом смысл? А есть ли дальнейшая жизнь у тебя, переметнувшегося? Сможешь ли ты смотреть в глаза брата, жены, отца? Захотят ли они видеть твой взгляд, или повесят ружье на видном месте? Далеко за линией фронта делают все возможное и невозможное труженики тыла. Выращивают хлеба для фронта, строят заводы и создают оружие. Все для фронта, все для победы. Война ломает судьбы и характеры. Становятся видны люди, у которых нутро давно прогнило. Их война перемалывает. Есть те, кто только так понял, что что-то до этого делал не так. К примеру, Алейников. Вот какой бы сволочью не был, а понял, изменился. Все у него на место встало. Но не дала судьба пожить в мире. Жестокая смерть настигла его.

Самое приятное в книге, и самое тяжелое – возвращение после войны домой. Слезы, когда видишь, что кто-то вернулся домой, целый и невредимый. Переживание, когда мать десятилетиями ждет сына после войны, а он пропал безвестно. Возмущение, когда человек провел всю войну в концлагере, а его еще полгода проверяют, а не стал ли ты фашистом. Когда все как могут восстанавливают свои жизни, семьи, страну…

Отдельно хочется выразить свое негодование о судьбе Анны. Вот из-за сволочи отца, из-за своей боязни признаться хоть и в постыдном эпизоде своей жизни, но на который она просто не могла повлиять, из-за всего этого просто сломана судьба ее. А могла стать счастливой женщиной, с любимым мужчиной. Всю жизнь мучиться с мужем, который ни в грош ее не ставил, подозревал в чем-то. А стоило оно того? И ведь как выяснилось, не одни Анна и Иван – свидетели случившегося – знали об этом. Были и другие, которые знали, понимали, сочувствовали. То есть можно было мужу-то рассказать в чем же дело. А побоялась, и страдала всю жизнь. Мы сами виноваты в своей судьбе. Но почему-то совсем не хочется обвинять Анну.

Вот такое мое мнение, немного сумбурное, об этой книге. Теперь хочу увидеть эту историю в лицах. На очереди просмотр фильма. Советовать такое кому-то – пожалуй, чересчур. Но сама я довольна, что прочитала книгу, и благодарна своему любопытству, которое загнало меня в черный ящик ДП.

Вот это книжища!
И, поверьте, это я не только об объёме. Его как раз перестаёшь пугаться как только начнешь читать.
Мощь и широта — вот как коротко можно сказать о романе. А ведь, пожалуй, и нельзя писать о крае Сибирском по-другому! Привольность, суровость, красота, испытания, опасность... И это не только о природе и климате.
Это прежде всего о людях. Какие страсти бушуют в Шантаре! Какое сложное переплетение судеб! И как-то всё по-настоящему, тяжело, с кровью и слезами, потом и отчаяньем, заблуждениями людскими и верой в будущее.
Это не советская агитка. Если бы! Это горе людское: когда в одной семье брат брата ненавидит, в другой отец дочь непокорную насилует, а в третьей-четвертой-пятой муж с женой с такими камнями за пазухой живут, что страшно становится.
Про эту книгу невозможно рассказать. И оценку ей дать невозможно. Во многом неприглядная правда. Это наша Родина. Это наша история. Не нравится? Ну что ж. Историю не изменить. Можно только попытаться понять тех людей, которые жили в то трудное время. Их поступки, их судьбы, их мысли. Ох!
Тяжелая книга. Но несмотря на практически невыносимую мучительность, она какая-то очень чистая и живая. Настоящая.
Это как слезы очищения. Это — истина.
Везде, во всём и всегда надо оставаться Человеком.

Пафосно получилось. Громко и бестолково.
Читайте лучше "Вечный зов". Там всё проще и честнее.

Разумный читатель, хотя бы немного знающий отечественную историю XX века, всерьез воспринимать этот псевдоисторический трэш не может. Страницы романа пропитаны открытой антисоветской пропагандой достойной пропагандистской агитки, но никак не исторического труда и серьезной художественной литературы. Автор жонглирует неподтвержденными цифрами как ему угодно, травит лагерные байки, подслушанные у анонимных источников и делает на основании этого выводы. У Солженицына не было реальных документов, он писал по слухам.
Нелепость и антисоветскость романа доведены до такой степени, что создается впечатление, словно неглупый в общем-то Александр Исаевич ваял свой "Архипелаг" на заказ или на перспективу, чтобы позже продать супостатам. Похоже, что так и вышло - свою Нобелевскую премию он получил.
Не буду здесь приводить примеры передергивания фактов и сгущения красок - лжет автор сочно и с размахом, хотя и не очень правдоподобно. В этом плане об авторе и его романе написано уже многое, а открытые документы и проведенные исторические исследования делают его ложь смехотворной.
Хочу отметить два момента.
Во-первых, когда Солженицын жалеет предателей власовцев, как героев борьбы с проклятым советским режимом, или уповает на то, чтобы Труман сбросил на СССР, только-что победивший в Великой Отечественной и Второй Мировой войнах, атомную бомбу, неужели читатель не заподозрит пораженца и врага нашей страны. Жалеть и оправдывать Власова, это как жалеть и оправдывать коллаборационистов. Например, Бендеру или Кушеля. Желать уничтожения и порабощения супостатами родной страны - это предательство.
Во-вторых, даже если абстрагироваться от фактического содержания, роман плох как художественное произведение. Многочисленные повторы, сумбурность повествования, отвратительный язык Солженицына и его претензия на безусловную авторитетность определенно не идут на пользу роману. Автор сам не определился, что он хотел написать - художественный роман или историческое исследование. Не получилось ни одно, ни другое. Получилась антисоветская мегаагитка.
Я читал эту книгу из любопытства, по собственному желанию, а сегодняшних школьников заставляют читать это на уроках литературы. Надеюсь, благодаря этому у них возникнет стойкая неприязнь к "Архипелагу", настороженность по отношению к его автору и выработается иммунитет против лжи и плохой литературы вообще. Ознакомиться с "Архипелагом", безусловно, будет небесполезно, но подойти к роману нужно критически, не доверять автору, а думать своей головой и опираться на документы.
Надеюсь на публикацию в будущем серьезного и всеобъемлющего, основанного на документах исследования лагерей.