Филипп Лансон0.0 Lambeau, subst. masc.
1. Morceau d’étoffe, de papier, de matière souple, déchiré ou arraché, détaché du tout ou y attenant en partie.
2. Par analogie : morceau de chair ou de peau arrachée volontairement ou accidentellement. Lambeau sanglant ; lambeaux de chair et de sang. Juan, désespéré, le mordit à la joue, déchira un lambeau de chair qui découvrait sa mâchoire (Borel, Champavert, 1833, p. 55).
3. Chirurgie : segment de parties molles conservées lors de l’amputation d’un membre pour recouvrir les parties osseuses et obtenir une cicatrice souple. Il ne restait plus après l’amputation qu’à rabattre le lambeau de chair sur la plaie, ainsi qu’une épaulette à plat (Zola, Débâcle, 1892, p. 338).
(Définitions extraites du Trésor de la Langue Française).
Бернар Шамбаз0.0 Un autre Eden nous emporte sur les traces d'un type génial malgré tout méconnu, Jack London, accompagné du fils disparu de l’auteur Martin car nés un même jour à un siècle d'écart. On y découvrira des femmes magnifiques, une robe en feuilles de cocotier, des aventures hors du commun, une machine à best-sellers, la permanence d'une pauvreté qui devrait nous être insupportable, un vélo, des grandes poudreries et les mers vertes du sud, le poids du chagrin, une joie supérieure, des contradictions en tous genres, l'Enfer et l'Éden, les illusions et les désillusions du socialisme, des eucalyptus et des phoques, des invités-surprises, le tumulte des relations entre parents et enfants, des vies, des capricornes, l'impératif « Je me souviens », la route, le bord de la route, un vieux chien avec des yeux mouillés, notre incurable légèreté.
« Aux morts pour qu'ils vivent. Aux vivants pour qu'ils aiment ».
Ольга Токарчук4.0 Середина XVIII века. Новые идеи и новые волнения охватывают весь континент. В это время молодой еврей, Яков Франк, прибывает в маленькую деревню в Польше. Именно здесь и начинается его паломничество, которое за десятилетие соберет небывалое количество последователей. Яков Франк пересечет Габсбургскую и Османскую империи, снова и снова изобретая себя самого. Он перейдет в ислам, в католицизм, подвергнется позорному столбу как еретик и будет почитаться как Мессия. За хаосом его мысли будет наблюдать весь мир, перешептываясь о странных ритуалах его секты.
История Якова Франка — реальной исторической личности, вокруг которой по сей день ведутся споры, — идеальное полотно для гениальности и беспримерного размаха Ольги Токарчук.
Рассказывая с точки зрения его современников — тех, кто почитает его, тех, кто ругает его, тех, кто любит его, и тех, кто в конечном итоге предает его, — "Книги Якова" запечатлевают мир на пороге крутых перемен и вдохновляют веру в себя и свои возможности.
Ахмет Алтан0.0 The destiny I put down in my novel has become mine. I am now under arrest like the hero I created years ago. I await the decision that will determine my future, just as he awaited his. I am unaware of my destiny, which has perhaps already been decided, just as he was unaware of his. I suffer the pathetic torment of profound helplessness, just as he did.
Like a cursed oracle, I foresaw my future years ago not knowing that it was my own.
Confined in a cell four metres long, imprisoned on absurd, Kafkaesque charges, novelist Ahmet Altan is one of many writers persecuted by Recep Tayyip Erdogan's oppressive regime. In this extraordinary memoir, written from his prison cell, Altan reflects upon his sentence, on a life whittled down to a courtyard covered by bars, and on the hope and solace a writer's mind can provide, even in the darkest places.
Крис Краус0.0 Zwei Brüder aus Riga machen Karriere: erst in Nazideutschland, dann als Spione der jungen Bundesrepublik. Die Jüdin Ev ist mal des einen, mal des anderen Geliebte. In der leidenschaftlichen Ménage à trois tun sich moralische Abgründe auf, die zu abenteuerlichen politischen Verwicklungen führen. Die Geschichte der Solms ist auch die Geschichte Deutschlands im 20. Jahrhundert: des Untergangs einer alten Welt und die Erstehung eines unheimlichen Phönix aus der Asche.
Сергей Лебедев3.6 1991 год. Август. На Лубянке свален бронзовый истукан, и многим кажется, что здесь и сейчас рождается новая страна. В эти эйфорические дни обычный советский подросток получает необычный подарок - втайне написанную бабушкой историю семьи.
Эта история дважды поразит его. В первый раз - когда он осознает, сколького он не знал, почему рос, как дичок. А второй раз - когда он поймет, что рассказано - не все, что мемуары - лишь способ спрятать среди множества фактов отсутствие одного звена: кем был его дед, отец отца, человек, ни разу не упомянутый, "вычеркнутый" из текста.
Попытка разгадать эту тайну станет судьбой. А судьба приведет в бывшие лагеря Казахстана, на воюющий Кавказ, заставит искать безымянных арестантов прежней эпохи и пропавших без вести в новой войне, питающейся давней ненавистью. Повяжет кровью и виной.
Лишь повторив чужую судьбу до конца, он поймет, кем был его дед. Поймет в августе 1999-го…
Мэгги Нельсон3.8 Bluets winds its way through depression, divinity, alcohol, and desire, visiting along the way with famous blue figures, including Joni Mitchell, Billie Holiday, Yves Klein, Leonard Cohen, and Andy Warhol. While its narrator sets out to construct a sort of ‘pillow book’ about her lifelong obsession with the colour blue, she ends up facing down both the painful end of an affair and the grievous injury of a dear friend. The combination produces a raw, cerebral work devoted to the inextricability of pleasure and pain, and to the question of what role, if any, aesthetic beauty can play in times of great heartache or grief.
Much like Roland Barthes’s A Lover’s Discourse, Bluets has passed between lovers in the ecstasy of new love, and been pressed into the hands of the heartbroken. Visceral, learned, and acutely lucid, Bluets is a slim feat of literary innovation and grace, never before published in the UK.
Сигрид Нуньес3.8 Когда преподавательница литературного мастерства теряет лучшего друга и возлюбленного, ее жизнь катастрофически меняется. Ей кажется, что мир вокруг утрачивает свои краски, а окружающие не понимают элементарного: она никогда не будет прежней. Случайный подарок судьбы – огромный дог по имени Аполлон, становится для нее словно еще одним наказанием. Но чем больше времени она провидит с собакой, тем сильнее осознает – не только она может помочь ему, но и он ей.
Паоло Румиз0.0 Paolo Rumiz ha percorso a piedi, con un manipolo di amici, la prima grande via europea, l’Appia, e ce ne riconsegna l’itinerario perduto, da Roma fino a Brindisi, “più per dovere civile che per letteratura”. Lo ha fatto spesso cavando dal silenzio della Storia segmenti cancellati, ascoltando le voci del passato e destando la fantasia degli increduli incontrati durante il viaggio. E ora ci chiama come un pifferaio magico a seguirlo con le gambe e l’immaginazione lungo la via del nostro giubileo, la nostra Santiago di Compostela, della quale viene restituito l’itinerario dopo un secolare abbandono.
Da Orazio ad Antonio Cederna (appassionato difensore dell’Appia dalle speculazioni edilizie), da Spartaco a Federico II, prende corpo una galleria di personaggi memorabili e, mentre si costeggiano agrumeti e mandorleti, si incontrano le tracce di Arabi e Normanni. Intanto le donne vestite di nero, i muretti a secco, la musicalità della lingua anticipano l’ingresso nell’Oriente. Per conquistarsi le meraviglie di un’Italia autentica e segreta è necessario però sobbarcarsi anche del lavoro sporco – svincoli da aggirare, guardrail, sentieri invasi dai canneti, cementificazioni, talvolta montagne intere svendute alle multinazionali dell’acqua e del vento – e affrontare la verità dei luoghi pestando la terra col “piede libero”. “È nei villaggi più remoti,” ha scritto il “New York Times” dell’opera di Paolo Rumiz, “tra i laghi e i boschi, in mezzo alla gente comune, che la vera vita delle nazioni rivela la sua trama di colori.”
Al racconto fanno da contrappunto le mappe disegnate da Riccardo Carnovalini, che ha trovato il percorso sulle carte, nelle foto aeree e sul terreno, e che ha descritto l’itinerario nel libro: un contributo prezioso e uno strumento utilissimo – considerata l’assenza di segnaletica – per chi volesse seguire le orme di questa marcia d’avanscoperta.
La scommessa era l’Appia, quintessenza di un’Italia minore di meraviglie nascoste.
Alice McDermott3.5 Jim agite doucement la main en refermant la porte derrière sa femme Annie qu’il a envoyée faire des courses. Il enroule alors soigneusement son pardessus dans le sens de la longueur et le pose au pied de cette même porte. À son retour, c’est un miracle si Annie ne fait pas sauter la maison entière en craquant une allumette dans l’appartement rempli de gaz.
Les chevilles enflées après une journée à faire l’aumône, sœur Saint-Sauveur prend la relève des pompiers auprès de la jeune femme enceinte et des voisins sinistrés de ce petit immeuble de Brooklyn. La nouvelle du suicide étant déjà parue dans le journal, elle échouera à faire enterrer Jim dans le cimetière catholique, mais c’est très vite toute la congrégation qui se mobilise : on trouve un emploi pour Annie à la blanchisserie du couvent où sa fille Sally grandit sous l’œil bienveillant de sœur Illuminata, tandis que sœur Jeanne lui enseigne sa vision optimiste de la foi. Et quand cette enfant de couvent croira avoir la vocation, c’est l’austère sœur Lucy qui la mettra à l’épreuve en l’emmenant dans sa tournée au chevet des malades.
