Стефан Грабинский — польский писатель.
Грабинский родился в Каменке-Струмиловой, городке в Галиции на реке Буг недалеко от Львова (тогда Лемберг), 26 февраля 1887 года в семье окружного судьи и учительницы по игре на фортепьяно. Уже в раннем возрасте у него развился костный туберкулёз. Эта болезнь станет для него самого и членов его семьи роковой. По этой причине рано уйдут из жизни отец, брат и сестра Грабинского. Болезненная натура, вкупе с мечтательным, интроспективным характером, несомненно, привели его к увлечению фантастической литературой.
Сдав экзамен на аттестат зрелости, Грабинский в 1905 году поступает в Лембергский университет на филологический факультет с целью изучения полонистики и классической филологии. Его учителями были Вильгельм Брунхальский и Йозеф Калленбах. В стенах университета он завязал знакомства с людьми, ставшими в последующем представителями лембергской-варшавской школы, одной из сымых значительных логических философских школ Польши: с Юлиусом Кляйнером, Станиславом Лемницким, Станиславом Котом, Стефаном Вирчинским.
По окончании учёбы он выбирает учительское поприще, профессию, которой был верен (за исключением коротких перерывов) с 1911 по 1930 годы. Сначала Грабинский преподаёт в публичной и частной гимназиях Лемберга, а в 1914-1915 годах в Вене.
Литературный дебют состоялся в 1909 году, когда он издал за свой счёт небольшой томик макабрических сочинений «Из фрагментов: В сумерках веры» под псевдонимом Стефана Zalny. Книга канула в Лету, подобно большинству самиздатовских публикаций.
В 1917 году Грабинский женится тоже на учительнице и переезжает в Пржемысль (Польша). Брак, правда, оказался неудачным, и писательствующий учитель оставляет в 1921 году жену и дочь, возвращаясь обратно теперь уже во Львов (после создания независимой Польши), где ведёт жизнь аутсайдера.
В силу необходимости он стал учителем, но его литературные устремления не ослабевали. Он продолжал писать, регулярно издаваться в журналах и, после окончания Первой мировой войны, «официально» дебютировал в 1918 году сборником из шести рассказов «На взгорье роз». Благодаря введению детективного момента как, например, в рассказе «В вилле у моря», книга приобрела своё особое напряжение. Этот томик получил несколько хороших отзывов. Самое сильное впечатление он произвёл на Кароля Ижиковского, влиятельного критика и автора новаторской авангардной прозы. Ижиковский, уже знакомый с парочкой рассказов Грабинского, опубликованных в уважаемом журнале «Маски», назвал его поразительно оригинальным автором, который обнаруживал острый ум и мастерски владел словом, - удивительное явление в стране, где писатели обычно занимались «польскими вопросами» под влиянием трагической истории их родины.
В самом деле, в польской литературе ни раньше, ни позже не было автора, который добился бы таких же успехов в литературе о сверхъестественном, как Грабинский, посвятив себя исключительно этому жанру.
Хотя Грабинский доказал, что мог написать прямолинейную «страшилку» наподобие «Рассказа о могильщике», большинство его лучших произведений открыты для разнопланового толкования и демонстрируют множество как старых, так и новых влияний, представляя связное мировоззрение Грабинского. Страстный противник механицизма и детерминизма, он соединял концепции таких античных философов, как Гераклит и Платон, с современной философией Анри Бергсона и Мориса Метерлинка в своей борьбе против современного мира, где первоначальное человеческое чувство собственного «Я» и природы изглаживалось машинами, ограничительными системами и недалёкими людьми.
Особенно большое влияние оказал на него Бергсон. Грабинский блестяще использовал его теорию длительности в «Сатурнине Секторе». Но самые глубокие струны задело в Грабинском бергсоновское понятие «жизненного порыва» - духовной силы, или энергии, лежащей в основе реальности и влияющей на материю. Он совместил эту «жизненную силу» с теориями движения, выдвинутыми такими учёными, как Ньютон и Эйнштейн, в цикле железнодорожных рассказов, собранных под названием «Демон движения» в 1919 году.
Несомненно, в силу важности железнодорожных поездок, сборник «Демон движения» встретил наиболее тёплый приём в Польше. Легко представить себе человека, который едет в поезде и заворожённо, с тревогой читает рассказы о бездомных железнодорожниках, сумасшедших пассажирах и таинственных поездах. Но Грабинский стремился не просто развлекать публику. Железнодорожный мир подарил Грабинскому идеальный символ бергсоновского «жизненного порыва». Здесь присутствовала движущаяся вперёд, мощная, непосредственная сила, которую можно было почувствовать под ногами и в движении вагонов, сила, олицетворявшая скрытую силу жизни; это была среда, которую мог понять любой человек того времени. Железнодорожный мир уводил прямиком к основным проблемам антиавторитарного, антиматериалистического мировоззрения самого Грабинского.
За «Демоном движения» последовали сборники «Безумный странник » (1920), в котором атмосфера создаётся за счёт загадочных феноменов, «Чудовищная история» (1922) - своеобразные страшные рассказы, и, в том же году, «Книга огня» (1922).
Грабинский не избегал и ещё одной составляющей «силы» жизни - секса. В то время как сексуальные вопросы обсуждались в процессе психоаналитических дебатов того времени, Грабинский откровенно и смело раскрывал тёмные силы либидо в таких рассказах, как «Чад», «Любовница Шамоты» и «В купе». В этих рассказах Грабинский предвосхитил проблему гендерной идентификации, столь актуальную в наши дни. Некоторые из его железнодорожных историй заканчиваются явным оргиастическим взрывом, а «Любовница Шамоты» может рассматриваться, на одном из уровней восприятия, как уникальный рассказ о безумии, вызванном мастурбацией.
В отличие от других писателей Восточной Европы, Грабинский обычно воздерживался от использования доступной ему богатой польской фольклорной традиции. В этом отношении его взгляд был более обращён к Западу, нежели к Востоку, и писатель осуществлял современный подход к фантастической литературе. В своих произведениях он изображал лишь те сверхъестественные сущности, которые были известны в фольклоре всех европейских народов. Но даже эти сущности приобретали отчётливый «грабинский» характер. В «Мести огнедлаков» он использовал злобные существа, населяющие стихии (в данном случае, огненные элементали), и заставил их вступить в фиософскую схватку, наделив их при этом забавными, весьма оригинальными именами. (Огонь, конечно, представлял другую основную «силу», которую наивный современный человек всё менее осознавал и который перестал интересоваться; поэтому Грабинский написал серию «огненных рассказов», собранных в «Книге огня» в 1922 году).
Все новаторские рассказы Грабинского служили примером особого типа фантастики, который он сам предложил называть «психо-, или метафантастикой». В отличие от прямолинейной, традиционной фантастики, носившей внешний, декоративный характер, данный тип брал за основу психологические, философские или метафизические проблемы. В действительности автор был магом, который хотел обнажить скрытый мир и, если не объяснить «тёмную сферу», что не под силу человеческому разуму, то хотя бы признать его присутствие и обращаться с ним с «психическим» уважением.
Когда в 1922 году Грабинский, в основном, отказался от формы рассказа и обратился к роману, проснувшееся в нём призвание исследователя неведомого переросло в мистицизм-обстоятельство, обрёкшее его произведения в глазах критиков. Грабинский начал утрачивать интеллектуальную позицию в своих сочинениях, а его задорный юмор, явственно проступавший в рассказах, стал ослабевать и, в конце концов, совсем исчез.
Как и следовало ожидать, его романы были холодно встречены публикой. Однако Грабинский не сошёл со своего пути и не оставил литературу, которая, по его мнению, могла изображать жизнь, какой он её видел.
В 1927 году он совершает поездку в Италию, а два года спустя, в 1929 году, в Румынию.
Но тело не позволило ему вести литературную борьбу в полную силу. К постоянным будничным заботам - его учительского жалованья едва хватало на жизнь - добавился туберкулёз лёгких. В 1929 году туберкулёз распространился на лёгкие, что привело к кровотечению и невозможности преподавать. В связи с ухудшением здоровья он был вынужден переехать в деревню. Вскоре писатель оказался в отчаянном положении. Лекарства и надлежащий уход стоили дорого, равно как и его новая, уединённая резиденция. Зная о плачевном положении Грабинского, Кароль Ижиковский и ещё один критик, Ежи Пломенский, добились того, что город Львов признал своего родного сына. В 1931 году Грабинскому была присуждена Львовская литературная премия, но полученные деньги были вскоре растрачены, и ему пришлось покинуть свой деревенский приют и переехать во Львов. Очередное резкое ухудшение здоровья писателя в 1931 году заставляет его поселиться в лёгочном санатории в Бржуховицах, что недалеко от Львова. Именно там проходят последние годы его жизни, которые были мучительны. Директор последней школы, где работал Грабинский, писал в мемуарах, вышедших в 1948 году: «Когда я познакомился с ним под конец его жизни (он был недолго в нашем учебном заведении, потому что резкое обострение ужасной болезни безвозвратно вырвало его из наших рядов), он уже напоминал фигуру из собственных книг и производил впечатление одинокого чудака, отделённого от мира толстой стеклянной стеной и без остатка погружённого внутрь себя. Сильно исхудавший по причине изнуряющей болезни, всегда одетый в чёрное, с бледным прозрачным ликом, из которого слабость как будто бы высосала все краски жизни, казалось, он смотрит на мир своими голубыми глазами с совершенной другой стороны чем все, его окружавшие.»
Прикованный к постели и едва ли способный писать, но всё же не сдающийся, он угасал на глазах у матери. Ежи Пломенский навестил автора в конце 1935 года, когда Грабинский уже не вставал с постели. Пломенский увидел писателя, изменившегося до неузнаваемости: исчезли некогда благородные черты, мертвенно-бледное лицо обросло бородой, взгляд потускнел, губы распухли и потрескались, и между ними сочилась кровавая слюна. Пломенский пытался приободрить умирающего писателя и заверил, что его произведения прочтут и признают будущие поколения, что они встретят одобрение за рубежом. Грабинский не поддался на уговоры и горько посетовал, что в Польше нет места писателям, которые хотят быть личностями, а не последователями литературной моды.
12 ноября 1936 года Грабинский скончался в возрасте 49 лет. В газетах и журналах появилось несколько заметок и трогательных некрологов, написанных теми, кто, подобно Ижиковскому, знал писателя и признавал ценность его творчества. Затем Вторая мировая война окутала всю Европу своей мрачной пеленой, и казалось, что мир больше никогда не услышит о Грабинском.
Но, начиная с 1949 года, творчество Грабинского пережило новый расцвет в Польше. В этом году поэт Юлиан Тувим издал крупный сборник польской фантастики, куда были включены два рассказа Грабинского. Позднее, в 1950-х годах, был опубликован сборник лучших произведений Грабинского, а также колоссальная диссертация профессора Артура Хутникевича, посвящённая его творчеству. Постепенно увидели свет и другие произведения Грабинского, в том числе сборник 1975 года, изданный знаменитым писателем Станиславом Лемом, одним из самых пылких почитателей Грабинского. В 1970- и 1980-е годы произведения Грабинского были переведены на немецкий язык, в 1994 году на английский (антология «The Dark Domain»). Наконец, большим событием книжного рынка России стал выход избранных сочинений Грабинского в двух томах в издательстве «Энигма» в 2002 году.
В 1999 году в Германии был экранизирован рассказ «Любовница Шамоты» (1999 год, реж. Хольгер Мандель «Szamotas Geliebte» 17 минут) и в 2001 году тем же режиссёром рассказ «Ultima Thule» (19 минут).
И сегодня этого макабрического бродягу, писавшего в духовной изоляции и в тисках физической боли, снедаемого сущностью «тёмной сферы», открывают для себя новые читатели.
Мы не знаем, что чувствовал Грабинский в последние минуты жизни. Наверняка - отчаяние, гнев, горечь и, возможно, смирение: в последние годы жизни он обратился к католичеству. Но если он размышлял над центральной идеей своих рассказов - о том, что ни одна мысль не исчезает и что однажды она облечётся плотью, - тогда, возможно, испуская последний вздох, он надеялся на подлинное возрождение и признание своего творчества в будущем. Именно эта мысль и эта надежда действительно облеклись плотью. Один из великих голосов литературы о сверхъестественном звучит вновь.
Свернуть
